Yasu(泰)

Над зданиями в небольшом районе Янака горят неоновые синие вывески с иероглифами. Прохладные легкие ветра доносят запах сакуры, узкие улицы настигает ночь, зависая на крышах маленьких домов и лавочек. Стеклянные дверцы спортзала приоткрываются, Чанбин и Минхо выходят из него и громко ржут над чем-то, на плечах висят спортивные сумки. Чанбин поднимает голову от телефона и замирает. Тонированные гелики в окружении тридцати телохранителей в черных костюмах стоят перед ними, в их коже высечен символ клана Исайа, в руках поблескивают в темноте металлические биты. — Бля. Тэхен вылетает из спортзала, бросает спортивную сумку на землю и ударом с ноги сносит накинувшихся на них альф. Чан и Джэхен выбегают следом, разбивая челюсти наступающим со всех сторон головорезам. — Это война, пацаны. Минхо разминает мышцы, без того расквашенные после тяжелой тренировки, и бьет в селезенку альфе. Уклоняясь от биты над его спиной, пока Чанбин хватает за шею второго. Тэхен сплевывает свою кровь на грязный асфальт и рычит, заряжая кулаком кому-то в подбородок и вырубая. А вокруг — тишина, ночь, пустые улицы Токио и лишь собственные кулаки, чтобы вывезти. Металл биты приходится по позвонкам, будто бы кроша их на куски, пока Чан сдерживает двух других, сдавлено зашипев и столкнув их лбами, оборачивается, чтобы зарядить кулаком в челюсть ударившему со спины. Джэхен скручивает шею одному, отходя с ним, трое альф надвигаются на него, он кидает первого как пушечное мясо и с разбегу бьет ногой в головы. Минхо вытирает рукавом кровь с разбитой губы, исподлобья глядя на головорезов, что будто бы не кончаются, как бы сильно они их ни били. Как обозленное животное, гневно защищающее свое. Он рычит и вкладывает всю силу в удары кулаками, заворачивая локти и разбивая челюсти. Схватив альфу за лицо, Тэхен наклоняет его к себе и бьет коленом в подбородок, вырубая начисто. Кровь стекает по виску, словно ему раскатали мозги, но он продолжает крепко стоять на ногах. Чанбин прикрывает его от удара сбоку, принимая биту на свое плечо, что издает громкий хруст. — Сука, — цедит Тэхен и налетает на того, кто напал, расквашивая ему лицо в мясо. Он никому боли своих родных не простит. Альфа под ним перестает дышать, когда он наваливается сверху и с горящими от жажды мести глазами убивает его. Чанбин хватает его за грудки и оттаскивает, пока парни рядом слетают с катушек и с дикими рыками добивают оставшихся. Даже если у самих сломаны все кости. Джэхен харкает кровью на асфальт, но все равно сдирает себя с него, чтобы отхуярить двух альф, попытавшихся ударить с разных сторон. Минхо одновременно пережимает сонную артерию на обеих сторонах шеи головореза, что сопротивляется пару секунд, затем обмякает и теряет сознание. Он коротко ухмыляется, кидая его в кучу других обвалившихся после артериального удушения. Чан перехватывает занесенную над Чанбином биту в воздухе, стиснув зубы и вдарив ногой в грудь альфы. Чанбин встает к нему спина к спине, зажимая предплечьем шею другого альфы и нажимая на затылок, пока он вырывается и окончательно вырубается. Тэхен загнано ловит спертый воздух ртом, видя усталость, ссадины, синяки, разбитые челюсти и кровь своих братьев. Он издает вопль, полный ярости, и накидывается сразу на троих, расправляясь с двумя быстро. Последний бьет ему в лицо битой, отчего он резко отшатывается. Кажется, ему порвало сетчатку и все мышцы. Он приходит в себя пару секунд, пока альфа продолжает нападать, и выпрямившись, вещает ему расправу. Тэхен делает захват, не давая ему выбраться, и целенаправленно почти ломает ему щитовидный хрящ. Чувствуя, как кислород все еще поступает в ебаные легкие врага, и выжидая несколько секунд, прежде чем полностью перекрыть ему дыхание. Вой полицейских сирен заставляет их прийти в себя. Если бы не эти бело-голубые тачки, гремящие на весь район Янака, Тэхен бы отправился в тюрьму за убийство. Он тяжело втягивает вдруг кончившийся воздух, пока парни хватают его и тащат в припаркованные рядом спорткары. — Тебе нельзя за руль, — рявкает Чан на Минхо, что пытался сесть на переднее. Иначе он угробит их обоих. — Тэхен, Чанбин, садитесь в тачку Джэхена. Живо! — надрывно орет он, заводя мотор белой бэхи. Фары астон мартина зажигаются. Рокот шин, стертых об асфальт, раздается на весь загруженный город скорости, что никогда не спит. Полицейские тачки едут за ними, как призраки в ночи, преследуя гончими псами. Джэхен крутит руль и сворачивает с главной трассы, мигая фарами Чану следовать за ним. Минхо проваливается лбом к стеклу, ощущая тошноту, сдавливающую глотку, и сильную тяжесть в висках. Чан за рулем маневрирует и беспокойно смотрит в зеркало заднего вида. — Я ебал эти мигалки, — цедит Джэхен и давит газ в пол. Тэхен на переднем оборачивается на Чанбина. — Порядок? — он до сих пор не может простить себе, что из-за него другу едва не вывихнули плечо. Он набирает Чана и дает ему быстрые инструкции: — Нам нужно разделиться под мостом. Лавируй в потоке машин и сделай обманный круг. Потом, когда хвост отстанет, проезжай к гаражу. Чан кивает и отключается, вжимая педаль до упора и зная, что за малейший занос в сторону им обоим грозит авария. Джэхен набирает скорость и пролетает ряд медлительных автомобилей, вой сирен следует за ним непрерывно, играя на без того расшатанных нервах. Тэхен прожигает темноту и пурпурные неоны сверкающим от гнева взглядом, сжимая телефон разбитыми в мясо костяшками. На скуле расцветают уродливые синяки, кровь сочится с виска и уголка губ, вызывая рвотный рефлекс. Его пацаны выглядят намного хуже. И он держится на привязи, чтобы не вернуться туда и погибнуть прямо там, но забрав с собой каждого члена якудза. — Блять, Аллен, — он бегло набирает брата, сердце под ребрами ломит и рвется наружу. Джэхен резко тревожно смотрит на него. Гудки словно шипы впиваются в глотку, пока на том конце не слышится родной голос. Тэхен облегчено выдыхает и прикрывает глаза. — Где ты? — Я у пацанов. В чем дело, что с голосом? — Оставайся там. Я подъеду заберу тебя скоро, понял? — он пытается скрыть дрожь и ярость в тоне, но выходит плохо. Аллен послушно отключается, а страхов в грудной клетке меньше не становится. Тэхен знает: это лишь вопрос времени, когда они доберутся и до братика. У гаража стоят припаркованные тачки. Уличные фонари льют приглушенный свет на пустой асфальт. Одинокие лепестки сакуры треплет прохладный ветер. Четверо омег стоят у входа, наперебой звоня банде и встревоженно переглядываясь друг с другом, когда никому из них не отвечают. Чонгук сглатывает комок из горечи и паники, в двадцать седьмой раз набирая Тэхена, отправляя сто семнадцатое сообщение, чтобы увидеть его не прочитанным. Он хватается за свои волосы, оттягивая и нервно кусая губы до крови. А в организме метаморфозы и страхи, заполонившие легкие. Чутье подсказывает ему, что случилось непоправимое. И он только надеется снова потеряться в объятиях любимого. Феликс, Хенджин и Чонин делают то же самое, не дозваниваясь до своих парней и в безнадежном отчаянии не находя себе места. — Черт подери! — кричит Чонгук и с дури пинает железную бочку, стоящую на обочине дороги. Грохот слышится на всю заспанную округу. Но легче не становится, раны не затягиваются. Он загнанно дышит и беспомощно озирается вокруг, не находя спасения и покоя. Ненависть к Намджуну и всему своему клану разрастается в геометрической прогрессии. Чонин стоит рядом с ним и буравит пустоту отрешенным взором, бросив попытки дозвониться. Без того бледное лицо мертвеет. Мысли потерять Чана снова, только приобретя его вновь, спирают дыхание начисто. И в этом городе нет того, кто смог бы утихомирить гнев старших Исайа. — Может, нам стоит обзвонить больницы? — Хенджин сглатывает тревоги, туманящие разум, и ходит из стороны в сторону, с чувствуя дрожь в руках, сжимающих телефон. — Или тюрьмы, — добавляет с невеселой усмешкой Чонин, и Хенджин вонзает в него убийственный взор. Феликс обнимает себя руками, зависнув в одной точке, и прокручивая в голове всевозможные исходы, никак не исцеляющие. Рев спорткаров оживляет их застывшие сердца. Астон мартин и бэха освещают их тонкие силуэты яркими фарами, медленно подъезжая к гаражу. Чонгук рвется вперед первым, замирая на полушаге, когда пятеро альф выходят из тачек в черных спортивках, капюшонах и кепках, но даже не сумев скрыть синяков и крови на лицах. Тэхен утирает ее рукавом, напрягая челюсть и отворачиваясь, когда омега подлетает к нему и обнимает. — Господи, Тэхен, — шепчет он, крепко прижимая к себе и просто радуясь тому, что он жив. Теплый. До боли родной. Альфа обнимает его в ответ, притянув за тонкую талию и вдохнув приятный аромат фиалок. Он выглядит так по-домашнему сладко, в молочно-розовом костюме с корсетом, затянутым на талии, и одним оголенным плечом, к которому Тэхен прижимается разбитыми губами, прикрыв веки. Я мог бы зависнуть так навеки, солнце. Греясь об твои ребра и не находя себе спасения. Чонгука бьют мурашки каждый раз, когда он к нему прикасается. Он отстраняется и кладет пальцы на его лицо, пытаясь рассмотреть, но Тэхен качает головой, не позволяя ему. — Что с вами сделали? — на грани плача выдыхает омега, разглядывая с ужасом страшный синяк на всю левую скулу, ссадины и царапины по всему лицу. — Ничего, Ничи, все в порядке, — улыбается Тэхен, пытаясь его успокоить, и из губ по новой сочится кровь. — Зачем ты меня обманываешь? — с болью произносит Чонгук, ведь они оба знают горькую правду. Тэхен лишь сжимает челюсть, не выискав ни для него, ни для себя ответа. — Чан, — Чонин прижимает его к себе, но слышит болезненный выдох, когда случайно задевает его раненные ребра. Под темным капюшоном он едва различает ссадины на бледной коже альфы, намереваясь его стянуть, но его запястья перехватывают и не позволяют дотронуться. — Не надо, кицунэ, мы разберемся, — обещает он и выдавливает такую же улыбку, как у Тэхена. Вот только Чонин взрывается и с дури отталкивает его. — С чем ты, блять, разберешься, когда на вас живого места нет? — его распирает надвое от страхов, но он смягчается сразу же, как понимает, что снова сделал больно. Потому что Чана едва не сгибает пополам, хоть он и старается стоять на ногах. — Прости меня, любимый, прости, — он подбегает к нему и покрывает поцелуями каждую ранку на лице альфы, осторожнее привлекая к себе. Джэхен не выдерживает тревоги в кофейных глазах Хенджина, не выдавая себя ни единой эмоцией и ломаясь на части, когда он так беспокойно обнимает его и сжимает затылок. Альфа вжимает его в себя за талию, даже если внутри все органы перемолоты в фарш и каждое движение простреливает агонией. Он не привык, чтобы кто-то так нежно касался его. Он не привык, чтобы кто-то так искренне переживал за него. — Я думал, я умру, — шепчет Хенджин ему в изгиб шеи, аккуратно поглаживая затылок. За черной кепкой альфы не заметно всех гематом, расплывшихся на все лицо. — Я правда умру, если с тобой что-то случится. — Тише, маленький принц, — усмехается краем губ Джэхен, что снова кровят. И под сломанными ребрами растекается привязанность. Чанбин тяжело сглатывает, не сумев долго смотреть в тепло-карие глаза Феликса, налитые слезами. Он прячет взгляд под темным капюшоном, но омега озаряет весь его мрачный мир вновь, повязывая в мягкость своих ладоней, гладящих его разбитое лицо. — Где больше всего болит? — с дрожью в голосе спрашивает он, бегая напуганным взглядом по всему телу альфы, что просто привлекает его к себе и обнимает. Больше Чанбин для исцеления у мира бы не выпросил. Только бы его красивая русалка всегда так трогала его раны и залечивала их. Минхо делает шаг вперед и застывает. Тошнота дерет глотку беспощадно, шум в ушах и головокружение заставляют его прирасти к земле. Мутнеющим зрением он замечает силуэт своей феи, мерцающей в ночи своими желтыми крылышками. И думает в последний раз, что мечтал бы заснуть навсегда на его коленях. Минхо валится на серый асфальт на глазах у Хана, что замирает у выхода из гаража. Переставая дышать в тот момент, когда кричащий от паники Чонгук падает на колени и касается виска потерявшего сознание альфы. На бледных пальцах омеги застревает кровь. — Минхо! — ребра норовят разорваться на куски вместе с голосом, зовущим его по имени. Хан бежит к нему и кладет его голову на свои колени, заплаканными глазами рассматривая его бледное лицо с запекшейся кровью, пока в висках застревают вопли и маты банды.

***

Хан впивается ногтями в подушечки пальцев, прислонившись затылком к холодному кафелю больницы. Запах смертей и спирта смердит так сильно, что хочется блевать желчью и слезами. Он обводит белые стены бессмысленным взглядом, не обращая внимание на потоки людей, сменяющие друг друга, разговоры, голоса, взгляды смешиваются в один вакуум, не трогающий его сердце. Его организм умеет отзываться только на родное. Мои герцы вдруг перестали слышать весь мир. Покуда тебя рядом нет, я нем и глух. Покуда тебя рядом нет, я одинокий кит. Он клянется, что ловит дыхание Минхо в этой гребаной палате. Он клянется, что только поэтому все еще жив. Хенджин обеспокоено осматривает его и обнимает, пряча его лицо на своей груди. Как в детстве. Как и всегда, когда омега хотел рассыпаться на части и больше никогда не стать единым целым. Спасало. Помогало плыть на поверхность и улыбаться лучам солнца, совсем не ощутимого на дне печали и тоски. Но теперь рук, спасающих от падения в бездну, стало больше. Чонин гладит его волосы и плечи, Чонгук прислоняется щекой к его щеке и ласково потирается, Феликс садится рядом и сжимает его ладони в своих теплых, грея изнутри. И хочется разрывая горлянку закричать о том, как этого не хватало. О том, как болезненно тянет в груди от чувства, что он не один в своей боли. Тэхен буравит убийственным взглядом дверь, норовя выломать ее, если прямо сейчас они не выйдут и не скажут, что с ним все в порядке. Чанбин и Джэхен выходят из другой палаты с гипсами на руках, Хенджин и Феликс бросают в них беспокойные взгляды, Чан опирается спиной о стену, молча паля в пол. Негласная тишина разрывает артерии, как голодный зверь. — Я ее к хуям снесу, — рявкает Тэхен и порывается к двери, Чан делает резкий шаг вперед и хватает его за шкирку, оттащив назад. — Успокойся. Тэхен рвано дышит, как раненное животное, и мотает головой, одаривая его полной дозой отчаяния. — Я не могу, брат. Эти гандоны покалечили вас из-за меня, — выдыхает он, не совладав с уничтожающим изнутри чувством вины. Словно горловое удушение оно лишает его кислорода и возможности здравом мыслить. Тэхен зарывается пальцами в волосы и с рыком бьет кулаком в стену. Накопленная агрессия и горечь дерут клетки, выпускают демонов на свободу. Чонгук впивается в него взором сожаления и сглатывает. Чан подходит к альфе вплотную и сжимает его затылок, сталкиваясь лбами и проговаривая прямо в лицо: — Это произошло бы в любом случае. Мы тебе сказали, что никогда не отступимся. Рядом с тобой будем, кто бы ни стоял против. Ты меня понял? Тэхену от осознания не легче. Он сжимает плечи друга и отстраняется, с едким ощущением дерьма внутри посмотрев на дверь. Что наконец отворяется. Альфа подлетает к ней пулей, едва не снося с ног Хана и придержав его за спину. Врач поджимает губы при виде пар глаз, уставившихся на него в ожидании, и терпеливо объясняет: — Небольшая внутричерепная гематома. Мы назначили лечение, сейчас он под капельницей, скоро придет в себя. Хан облегчено выдыхает и едва не падает после пережитой гаммы страхов, но позади себя находит лишь такого же Тэхена, что мягко улыбается ему и приобнимает за плечи. — Когда мы можем зайти к нему? — спрашивает Чан, протолкнувшись вперед. Врач скептически осматривает их, в особенности альф и их обработанные насильно раны. — Только не всей толпой. Он сказал, что ему нужно несколько минут побыть одному. Полагаю, удар по голове был сильным. Можно поинтересоваться, в какой потасовке вы все участвовали? Я должен доложить полиции, если бы гематома была больше и обнаружили ее на пару часов позже, у него появился бы отек мозга, вы это понимаете? — с нажимом произносит он, в упор глядя на Тэхена. Который понимает его больше всех и одновременно не понимает нихуя. Адреналин от счастья, что с Минхо порядок, ударяет ему в мозг так сильно, что он уже не различает ни черта. — Все хорошо, док, мы будем осторожнее, обещаю, — обворожительно улыбается Чан, но врач цокает и кладет кулак ему на грудь. — Я знаю, у вас кипит молодость, и совсем не кипят мозги. Но шанс на жизнь всего один. Он уходит, а Хан остается стоять со стеклянным взором, провожая его спину и думая о своем. Чан замечает его состояние и поджимает губы, трогая его за плечо и кивая на балкон. — Пойдем, поговорим. Омега послушно следует за ним, зная, как ему необходимо прямо сейчас услышать что-то, что не позволит упасть на колени. Чонин обеспокоено оборачивается на них, но молчит и заламывает свои пальцы. Чонгук сидит под его боком и греет, положив голову на его плечо и посматривая с тревогой на Тэхена, стоящего над ним и говорящего с Чанбином. Феликс между ними внимательно слушает обоих, хмуря брови. Джэхен улыбается краем губ Хенджину, что сжимает его руку, и гладит костяшками его щеку. Озираясь на поникшего Чонина и понимая его состояние, щелкает его по лбу, чтобы взбодрить. Омега цыкает и злобно взирает на него: — Ты бы еще мне глаз проткнул. — Меня потом Чан переедет на своем мерсе, — усмехается Джэхен, продолжая его доставать и щелкая еще раз. Чонин вспыхивает и бьет его по болящей руке, отчего он шипит. Хенджин сразу же обеспокоено сжимает ее. — Больно? Альфа мотает головой и прижимает его к себе. — Это я тебя вкатаю в асфальт, инвалид, — шипит Чонин, закатив глаза. — Добьешь и не пожалеешь ни разу? — хватается за сердце Джэхен. Феликс обращает на них внимание и не сдерживает улыбку. — Тебя уже пожалели, когда рот не выбили, — огрызается омега. Тэхен оборачивается и впервые за вечер по-доброму смеется с их по-детски безобидных перепалок. Чонгук цепляется пальцами за его пальцы, заставляя взглянуть на себя и губя отчаянием и потребностью в нем на глубине своих черничных глаз. Альфа тепло улыбается ему и садится рядом, когда он словно ребенок тянет на себя и сразу же льнет в его объятия. По-родному. Он прячет лицо в изгибе его шеи и мнет ткань его черной футболки, даже если Тэхен весь в чужой и своей крови, спирте и бинтах, он нюхает любимый аромат шоколада и ментола, как свою личную и единственную панацею. Альфа сжимает ладонью его кудрявые волосы, успокаивающе играясь с ними, и смотрит так, словно видит его впервые. Кукольные черты лица, фарфор кожи, вишневые губы, вечно покусанные, россыпь родинок и густые ресницы. Он весь — до боли родной. До боли свой. Тэхен без него в трясину. В ямы и рвы, что затягивают без шансов на уцеление.

***

Бледно-голубой рассвет покрывает небо розовыми и фиолетовыми тонами. Чан опирается локтями на перила, согнув спину и вглядываясь в просыпающиеся крыши домов. Хан стоит рядом и пустынным взором вонзается в пыльные облака. Словно они дадут ему мазь на раны, терзающие ребра. — Послушай, Хан, — начинает альфа, и он внимательно проворачивается. — Знаю, у вас сейчас напряг с Минхо. Он злится на Акиру и не хочет срываться на тебе, пока не успокоится. — Я понимаю, — отвечает после затишья омега. — Но ожидание вгоняет меня в догадки, что он мне не доверяет. — Ты имеешь право так думать. Каждый бы так и решил на твоем месте, — кивает Чан, обдумывая каждое свое слово, чтобы не ранить. — Но Минхо какое-то исключение из всех правил. Не в плане, что я его выгораживаю, потому что он мой друг. Он и правда своеобразный. — Иногда кажется, слишком сильно, — усмехается с горечью Хан, обняв себя. Легкий утренний ветер продувает кожу и лепестки розовой сакуры. — Он тебе доверяет, — уверено произносит Чан, повернувшись к нему. Заметив дрожь в теле, он снимает с себя куртку и накидывает ее на его плечи под возмущенный взор. — Но пока гнев управляет им, он не хочет тебя ранить. Мы долго шли к тому, чтобы он научился сдерживать себя хотя бы с близкими. — О чем ты? — нервничает Хан, шагнув ближе к нему, когда он отошел обратно к балкону. — У него проблемы с гневом? — Думаю, это пиздец заметно, — ухмыляется альфа. — Ярость была его единственным способом выжить. — Детские раны, — догадывается омега, пытливо разглядывая его профиль и ожидая рассказа. — Больше всего Минхо боится показаться уязвимым. Слабаком, как он говорит. Даже перед теми, кого он любит, — он многозначительно смотрит на затихшего Хана. — Он никогда не покажет тебе, где болит. Но ты это поймешь, если проявишь терпение и понимание. — Не всегда он был таким. Что стало причиной? — с интересом и тревогой спрашивает омега. Заламывая пальцы. — Закалка. У всех она присутствует в детстве. Во взрослой жизни она уже в днк, не отвязаться никак. Отец Минхо был профессиональным боксером. Ездил на соревнования, получал призовые места. Когда до олимпиады оставалось совсем немного, он получил серьезную травму плеча, и дорога в высший спорт была для него закрыта навсегда. Он решил обзавестись семьей, осесть, открыл свой боксерский клуб. — И выбивал недостигнутое из сына? — хмыкает с ужасающим пониманием Хан. — Он единственный ребенок в семье. Деваться некуда, дрессировал из него борца с самых пеленок. Его отец презирал слабость, заставлял его тренироваться сутками в зале, а когда один раз Минхо вернулся после драки со старшеклассниками избитым, когда сам еще был в средней школе, он от него едва не отказался. Хан смотрит на него расширенными от осознания глазами и сжимает кулаки, чтобы не убить всех, кто оставил шрамы на сердце любимого. Он бы каждый зацеловал губами и залечил. — Глубоко внутри он пиздец ранимый. Он тебе доверился настолько, что начал скрывать свою уязвимость перед тобой. Покажи ему, что никогда не оставишь его. В каком бы состоянии он ни был. Ему нужно только это. Знать, что ты всегда будешь рядом.

***

Хан закрывает за собой дверь в палату, но будто бы запирает себя в клетке с обозленным раненным зверем. Он и забыл звучание голоса Минхо, утопая в его ярости и ревности. Боясь лишний раз притронуться к раскаленной шкуре и обжечь себе пальцы до костей. Альфа стоит на балконе, засунув руки в карманы темных спортивных брюк, на черной футболке запекшаяся кровь. Его и чужая. Выжженные волосы и лоб стянуты бинтами, законченная капельница стоит рядом с кроватью. Минхо резко поворачивается к нему, заставляя замереть на полушаге. Пристально оглядывая с ног до головы и оставляя нарывы на открытых участках кожи, которых оказывается слишком много. Хан чувствует себя голым. До клеток. До сухожилий. До атомов. — Как ты? — голос омеги звучит так тихо и неуверенно, что он сам себя почти ненавидит. Минхо медленно подходит к нему, не отводя черных горящих глаз, как будто хочет заглотить его целиком или обнять, пока не сломает ему 24 ребра. Переплетение нежности с яростью раздирает на куски. Обоих. — Лучше, чем когда-либо, — с отголосками гнева отвечает Минхо. — Все еще злишься? Альфа наступает на него, заставляя отходить к стене, и кладет ладони по бокам от его головы, опалив. Хан задирает подбородок и смелее, чем прежде, смотрит прямо в его пылающие зрачки. — Откуда взялся этот хуй и почему он лезет к тебе? — с нажимом выговаривает он, не разрешая оторваться от себя. — Он застал один инцидент на дороге и вмешался, чтобы помочь мне. Второй раз я видел его только на Сибуя, — объясняет как можно мягче омега, внимательно следя за его реакцией и стараясь не задеть за тот провод, что приведет к тотальному взрыву. Минхо разумом понимает, что Хан его не предаст. Но органы содрогаются и гниют от осознания, что кто-то просто смотрит на него. Он бы им всем кости вытащил и переломал молотком. Заткни свою пасть, не заглядывайся на мое счастье. Минхо сжимает кулак и бьет им стену в опасной близости от пшеничных волос. Омега вздрагивает и поджимает плечи, прикрыв веки. Но даже вспышки его бесконтрольной агрессии принимает, взирая на него без капли осуждения и страха. Хан знает, Минхо никогда не сделает ему намеренно больно. Но под ребрами тянет и ноет, будто бы ему не верят на все железные сто процентов. — Наверное, я сяду за убийство, если он снова подойдет к тебе, — усмехается с горечью альфа, топя себя самого в глазах цвета теплой карамели. За какие благие деяния ты достался мне, маленькая фея? Небо посылает раскаяние таким грешникам как я в виде тебя. — Минхо, — омега трогает пальцами его скулу, согревая губы своим дыханием. И альфа ему молча внемлет. — Мне никто, кроме тебя, не нужен, — он ощущает, как чужое дыхание сбивается, и продолжает с улыбкой: — Мне все равно, сколько в этом мире будет людей. Мне все равно, если в нем не останется ни одного. Они все не ты. И они никогда не доберутся до моего сердца. Оно только твое. Оно всегда будет твоим. Минхо никогда не велся на красивые фразы о любви, презирая их и высмеивая. Но как же трепетало и дрожало в грудной клетке с каждым его новым словом. Он бы его вечность слушал, прося продолжать и залечивать его раны. Ведь, по правде, мне не хватало знать, что я тебе нужен, фея. Мне не хватало чувствовать, что я и правда кому-то в этом мире нужен. Погладив ладонью его щеку, альфа целует со всей нерастраченной нежностью в родные губы, прижимая к себе вплотную и боясь разомкнуть объятия. Они — его единственная панацея. И весь Хан — его единственное спасение.

***

Минхо выходит из больницы в окружении четырех братьев спустя два дня, щурясь от палящих лучей солнца Токио. Вдыхая запах цветущей сакуры и сладкого лета. Пять машин ожидают их внизу, он сжимает челюсть от злости за то, что они заставили его проваляться под капельницами и на позволили выйти в тот же день. Справа его обнимает за плечи Тэхен, обещая позаботиться, Чанбин слева треплет по волосам, Чан рассказывает об ожидающем его ужине и алкоголе, Джэхен идет сзади и массирует за плечи, замечая, что за два дня он даже стал накачаннее. Минхо кидает в него уничтожающий взор, и альфы издают громкий смех. Алая бмв с цепью цветастых тачек из банды Рэйского проезжает мимо со скоростью света, кружа у ворот больницы, словно коршуны, и нагоняя едкого дыма из-под колес. Парни резко останавливаются. Звуки города скорости в секунду затихают. — Блять, автоматы, — рычит вне себя от ярости Тэхен, заслоняя собой Минхо и заставляя всех отойти от пуль, едва не прилетевших им в ебала. — Ебаноид, я вырву ему кишки, — рявкает яростно Минхо, вырываясь из захвата братьев, пока пушки заканчивают палить из спущенных окон. Он ловит презирающий, сумасшедший взор Акиры за рулем бэхи. И понимает явно одно. Это война. И в следующем заезде будет только один победитель. Тот, кто останется в живых.

***

Над крышами заспанных гаражей восходит бледная луна, вдалеке остаются блески пурпурных неонов и рокот мощных моторов. Тэхен сидит на асфальте, обводя пустым взглядом тонкие ветви цветущей сакуры, отражающей свечение уличных фонарей. Он опирается локтями на согнутые колени и потягивает лениво пиво, приятно охлаждающее горло. С ним рядом присаживается Чан, вытирая руки после собранной заново тачки, которой пророчили дни на металлоломе. — Как ты, друг? — он кладет ладонь на плечо альфы и сжимает, с широкой улыбкой осмотрев. Тэхен тепло улыбается в ответ и открывает для него вторую бутылку, протягивая. Чан залпом осушает ее и прикрывает в кайфе веки. Эти длинные летние ночи, дым горьких сигарет, привкус холодного пива, разговоры по душам у гаражей и рев шин. Это ли не счастье, брат? — Хлам в голове, честно, — признается Тэхен, пригубив еще немного алкоголя. — О чем думаешь? — интересуется Чан, привалившись к его плечу. — Нас пиздецки занесло. Здесь проблема на проблему. Скорость раньше избавляла от них, но теперь из-за нее нам всем в глотку приставили пистолеты. Мне самому на себя похуй, лишь бы Аллена и вас сберечь. А вы, блять, отчаянные, я вас хуй заставлю тормоз дать, — усмехается с горечью Тэхен, качнув головой. Чан смеется от души и сжимает его затылок. — Сам учил давить только на газ. До упора, брат. — Если бы я знал, что ученики превзойдут учителя, никогда бы не подписался на это. — По правде, мы стали лучше гонять? Как считаешь? — любопытствует искренне Чан. Тэхен впивается в него пристальным взглядом, в котором читается все без слов. — Я вами горд дико, ты даже себе представить не сможешь, если только в мою шкуру не залезешь, — уверяет он, потрепав довольно улыбнувшегося друга по волосам. — В твоей шкуре особенно хуево, — ухмыляется Чан, и альфа по-доброму смеется. — Как бы ни было, брат, война неизбежна. — И мы должны ее вывезти, — Тэхен сжимает челюсть, глядя на черное звездное небо. Вспоминая чьи-то до боли любимые глаза цвета пропасти и черники. Как ты там, родной? Все у тебя хорошо, солнце? Навещает ли тебя грусть по вечерам? Я принимаю ее у себя в гостях каждый день, лишь бы она никогда не дошла до тебя. — Возможно, я глупый романтик, но я верю в завтра. Верю, что мы победим, — вдруг произносит Чан, и его пропитанные мягкостью ко все всем четверым слова застревают у Тэхена под ребрами. Прочно, оплетая кости. — Как ни было хуево, завтра будет лучший день, — улыбается тепло Ямакаси. Так, как умеет только он. — Нам нужно подключить всех, кто хоть как-то сможет посодействовать нам, — Чан с долей жесткости смотрит на него, и альфа согласно кивает, задумавшись о своем на пару минут. — С твоими связями это будет не так запарно. Начни наводить справки, остальных я подключу для других частей плана. Но есть один человек, до которого мне нужно добраться в первую очередь. — Рэйский? — хмыкает Чан. — К кому я могу обратиться, чтобы выйти на него не на напрямую? — Тэхен напрягается каждым своим мускулом, когда речь заходит о нем, но пути назад не остается. Этот сукин сын ему нужен. — Мураками. Это единственный человек, который знает о нем все. Тэхен молчит несколько секунд, теребя бутылку пива, прежде чем осушить ее до дна. — Я тебя понял.

***

Токийская телебашня взрывается алыми и пурпурными огнями. Черный мерс ловит мириады неонов города скорости. Чан обводит тяжелым взглядом пролетающие мимо тачки, пересекающие самый загруженный перекресток в мире. Под ребрами не стихают дебаты и войны, разверзнутые глубоко внутри. Переживания за близких и сомнения грызут, словно черви. Он прячет лицо под капюшоном черного худи, засунув разбитые костяшки в карманы. Темный силуэт дикой кицунэ стреляет в сердце наотмашь. Чонин идет ему навстречу так, словно исцелит и уничтожит в одно мгновение. Острые и резкие черты лица, лисьи глаза, тянущие его в преисподнюю. Он и не окажет сопротивления. Быть сожженным на их дне единственная верная смерть. Омега в топе и косухе, едва прикрывающей бледные ляжки. Кожаные шорты и и массивные ботинки на контрасте с ядерными рыжими прядями. Он подходит вплотную к Чану, как видение из мифов, и опаляет запахом весен, ириса и дамасских роз. Трогает прохладными пальцами его разбитую скулу, синяки и гематомы, тревога на дне зрачков, что цепляет и заставляет смотреть прямо в душу. Ты как адреналин в венах, и я насквозь тобою пропах. Чонину плевать, если этот бренный мир сгинет, если миллиарды охватит чума. Ему существование без Чана претит. Он без слов обнимает его и заставляет прижаться к себе, кольцует плечи и гладит затылок. Чан проглатывает тоску и сомнения, роняя голову ему на плечо и впервые за долгое время ощущая, как крик мыслей внутри стихает. Моя кицунэ, ты пожар, и я до клеток тобою сожжен. Омега позволяет ему найти покой в своих объятиях. Растворяться в исцелении и отсутствии беспорядка. Ты как лекарство в дни горечи, и я тобою наполнен. Если кто-то посмеет побеспокоить его, Чонин им переломает кости и даже не моргнет. Чан прижимает его к себе за талию и вдыхает запах роз в изгибе шеи. Нуждаясь в нем до боли и не зная, как вывозил дни без него. Самого себя потеряв в отчаянии и ненависти. — Я не откажусь от тебя, Чан, — шепчет ему алыми губами и дурит. Альфа оставляет жгучий поцелуй на его сонной артерии и улыбается краем рта. — Что бы они ни сделали, я от тебя не отрекусь. — Твое бесстрашие меня всегда цепляло, — с искренним восхищением им произносит Чан, даже если знает: собой рисковать он ему не позволит никогда. — Моя дикая кицунэ, откуда в тебе это? Ты как заражение крови, и я насквозь тобою пропитан. Чонин поднимает его голову и обжигает ледяными пальцами щеку. — Я сожгу весь этот город, лишь бы они никогда не добрались до нас. Альфа смотрит на него по-доброму снисходительно, веря бесповоротно. — Достаточного того, что ты будешь стоять так рядом, остальное я вывезу, — он гладит его рыжие пряди и прижимается губами к виску, прикрыв глаза. Пусть мир этот треснет, только тебя сохранит для меня.

***

Минхо сжимает челюсть и встает с кровати, подбирая белую футболку со стула и натягивая ее через голову. Резко открыв дверь, что звенела без остановки, он готовится разбивать лицо тем, кто посмел разбудить его с утра. Он замирает на невысказанных матах, паля на стоящего перед ним Хана, слегка отшатнувшегося от испуга. Омега в желтом свитере с фиолетовыми цветами, свисающем с одного плеча. Тонкие шорты из похожего фасона и желтые джорданы с белыми гольфами. Карамельная кожа такого же оттенка, что и теплые глаза, смотрящие на него с беспокойством. Минхо не вывозит видеть себя в их отражении. Непорочным, родным, любимым. Хан принимает его любым, и против этого невозможно устоять. Мои одинокие герцы слышат, как ты зовешь меня в бесконечном океане жизни. Прости, если задержусь на пути. Прости, если так и не смогу доплыть до тебя. Я тут убиваю себя каждый день. Я тут ненавижу себя и раны от своих рук на твоем сердце. — Не впустишь? — давит из себя Хан, прикусив нижнюю губу. Минхо следит за его жестом, как персиковые губы приобретают темно-розовый цвет. Он кивает и пропускает его, вдыхая невольно по самые легкие запах ванили и черной смородины. Его присутствие в доме кажется чем-то до неверия непривычным и правильным. Хан осматривается вокруг с интересом, удивляясь чистоте и разложенным по местам вещам, неловко понимая, что даже у него не так все идеально, как в его комнате. Широкая кровать на выступе из светлого дерева, застеленная черной постелью, постеры и тумбы с лампами в минимализме. Он оглядывается потеряно на Минхо, что следует за ним, как притаившийся хищник, опаляя чернотой на дне зрачков. Ссадины и царапины на его лице и руках, увитых крупными венами, почти зажили и не оставили следов. Хан привык видеть его избитым, но принять до сих пор не может. С горечью смотря на его разодранные в кровь костяшки и кусая щеку изнутри, когда он подходит вплотную, безотрывно глядя на то, как омега раскладывает принесенные десерты на столике кухни из коричневого дерева. — Как ты? — почти шепотом спрашивает омега. — Лучше всех, — усмехается Минхо, положив ладонь на стол рядом с его и, наклонив голову вбок, пытливо всматривается в его пылающее от смущения лицо. — Какими ветрами прилетел ко мне в хату, фея? Хан сглатывает и боковым зрением наблюдает за ним, коробка шоколадного молока начинает дрожать в руках. Минхо видел его голым. Минхо вбивался в его бедра. Но он по-прежнему не может перестать стесняться его, как будто видит впервые. — Чанбин сказал твой адрес, — омега задирает голову и смелеет: — Что, не хотел, чтобы я приезжал? Минхо щелкает его по подбородку и улыбается: — Мне нужна причина твоего присутствия здесь. Ты бы просто так позависать со мной не приехал. — Я не могу навестить своего парня? — возмущено подается вперед Хан, и довольная ухмылка альфы вгоняет его в новую порцию краски. — Ты слишком правильный для этого, фея, — Минхо обводит костяшками пальцев его горящую щеку и переходит на шепот: — Знаешь ведь, что будет, если останешься со мной наедине. Хан раскрывает губы от удивления и согревает теплым дыханием его губы. В опасной близости от собственных. Под ребрами пульсация долбит глотку, кровь берет бешеный разгон по венам, словно они вот-вот лопнут от ее количества и скорости. Ты запускаешь метаморфозы в моем организме. И даже не ведаешь, как сильно я хочу тебе отдаться, когда ты так проникновенно смотришь на меня. — Ты ведь приехал, чтобы просить меня отказаться от гонки? — Минхо поддевает большим пальцем его подбородок, на дне его матовых зрачков читается все, что он бы сделал с ним прямо сейчас. — У меня были ничтожные надежды. Я не сомневаюсь в твоей победе. Я боюсь того, что ты готов ради нее на все. — Ты прав, Хани, — усмехается альфа, проткнув его чернотой в своем взгляде. — Знаешь, ради чего еще я готов на все? Омега невольно облизывает губы и вдыхает, когда он разворачивает его к себе за талию и впивается жадным поцелуем. Дыхание спирает к херам и адреналин бьет в мозг, ведь ощущать родное тепло собственной кожей кажется слишком крышесносным, чтобы не сойти с ума. Минхо никогда не думал, что может сорваться с цепи лишь при виде оголенных ключиц. Минхо никогда не думал, что ему станет нужно больше, чем просто шлюхи, готовые стонать под ним без единой капли привязанности. Его фея кружит ему рассудок и заполняет мысли круглыми сутками. Он и не против, пока вжимает его в стенку своим телом и заносит руки над головой, придавливая запястья своими ладонями и углубляя поцелуи. Оттянув зубами его нижнюю губу, альфа целует снова и обводит языком его теплый рот. Сбитый пульс омеги будоражит нервные окончания. Мурашки по персиковой коже от одних настырных поцелуев. Минхо нравится, как он остро реагирует на его прикосновения. Когда он даже не раздел его. Хан податливо подается вперед и целует его с похожим напором, прижимаясь грудью к его и щекоча трепетом ресниц. — Я никогда не отступаю, — цедит между жгучими поцелуями альфа, отпуская одну его руку и зарываясь пятерней в его пшеничные пряди, запрокидывает голову. Заставляя смотреть на себя гордыми карамельными глазами и хороня себя на дне. — Я готов сжечь этого уебка в его собственной тачке, даже если подохну потом сам, утащу его с собой. — Ты говоришь, как сумасшедший, — шепчет рвано омега, тянется к его губам с голодом. Слепо целует их и сплетает языки, закрывая веки в доверии. — Я тебе таким пиздецки нравлюсь. Омега не может ответить на самоуверенные слова альфы в своем непокорном стиле, потому что Минхо хватает его за шею и углубляет поцелуй, вжимая в стену так, словно хочет слить с ней. Хан успевает только вдыхать вдруг спертый резким запахом его духов запах. Терпкий мускус и приятный бергамот как азарт дают ему в вену. И через пару секунд он становится пленником сильных рук, гладящих его тело. Альфа кладет ладони на его задницу и с кайфом мнет мягкие половинки, поднимая под бедра. Хан окольцовывает руками его крепкие плечи, ощущает твердость мышц и бицепсов, кажущихся еще больше, чем в прошлый раз. Он целует снова и снова его чувственные губы, не насыщаясь их сладким привкусом. — Минхо, — стонет вполголоса омега, когда он вгрызается губами в его шею. Помечая ее, как ревнивое животное, оставляя свои следы от зубов и засосы, что ярко расцветут на коже. Хан запрокидывает голову, давая полный контроль над своей шеей и ключицами, к которым Минхо присасывается и обводит губами впадинки, косточки. Он оттягивает выжженные пряди у корней, сжимает у корней и мнет в пальцах его футболку. Пока альфа терзает его шею теплыми губами, наносящими ожоги. Не замечая, как оказывается уложенным на кровать. Минхо стягивает с себя футболку через голову, омега не отрываясь жадно разглядывает крепкий торс с очерченным прессом, косые мышцы живота, полоску от боксеров и широкую грудь с едва заметными шрамами. — Громче, — выдыхает альфа, стоя над ним и ставя колено на кровать, чтобы нависнуть сверху и утянуть в новый поцелуй. Губы болят так сильно, что хочется вырвать их. Хан мечется по постели и прижимает ближе, сминая его мягкие губы и трогая голую кожу. Кожа альфы светлее, чем его, твердые мускулы и их жесткая хватка на бедрах путают ему мысли. Словно он накурился героина и больше себя не помнит. Океан жизни замирает на слиянии самых одиноких китов в мире. Минхо стягивает с него свитер и припадает губами к нежной обнаженной коже, покрытой мурашками только из-за него. Чистой и оголенной только перед ним. Ему осознание быть его единственным въебало больше, чем тонна кокаина. Хан сжимает бедрами его торс, кусая нижнюю губу и присасываясь к его шее, сладкой на вкус, словно он пробует молоко. Минхо издает сдавленный рык. Одно из его слабых мест, по которому омега искусно бьет и заставляет задыхаться. Он в отместку втягивает губами его соски, согревая их своим языком и целуя ребра. — Откажись от гонки, — нарывается намерено омега, опалив его дерзким взглядом. — Я позволю тебе сделать с собой все, что захочешь. Минхо останавливается и сжимает челюсть, прожигая его моментным гневом. — Никогда, Хани, — он цепляет пальцем его легкие шортики, под которыми ожидаемо ничего нет. Догадываясь, что он пришел сюда соблазнять его своим телом и просить остановиться. — Потому что я и так сделаю с тобой все, что хочу. Хан громко стонет из-за грубой хватки рук, что сжимают его бедра и тянут вниз. Поближе к паху и греху. Альфа снимает штаны и пристраивается между его колен, разводя их в стороны и прожигая угольно-черным взглядом. Омега сглатывает не от страха, от предвкушения, когда видит налитый возбуждением член, отворачивая голову в смущении, пока он берет из полки прикроватной тумбы презерватив и смазку. Все еще не привыкнув быть полностью голым перед ним. Минхо заводит его запястья ему за голову и впивается требовательным поцелуем в губы, другой ладонью касаясь пупка, впалого живота, щекоча его. Омега ерзает, прерывисто дыша в его рот. Пальцы очерчивают тазовые косточки, царапают сбитыми костяшками нежную тонкую кожу. Альфа сжимает основание его члена и давит большим пальцем на головку, сцеловывая протяжный стон и вводя в него три пальца. Хана прошибает диким разрядом тока. Он словно мурлыкает в его губы, подаваясь послушно навстречу и глубоко вбирая воздух в легкие, когда он растягивает мягкие стенки внутри. Он сводит и разводит колени, зажимая ими торс Минхо и вытягивая шею, на которую он нападает снова, оставляя засосы и укусы. Звуки вселенной замирают. Растворяясь в поцелуях и болящих губах. Океан взрывается в новых красках. Минхо отпускает его руки и сжимает бока, входя наполовину и сразу же заглушая вскрик своими губами. Хан без их вкуса себя уже не мыслит, гладя его скулы, шею и плечи, сливает тело со своим. Норовя уничтожить каждого, кто станет претендовать на его счастье. Альфа усмехается в ревностно-горький поцелуй, зарывшись пятерней в его волосы, вводит член глубже на всю длину, давая ему пару секунд привыкнуть к себе и порыкивая в кайфах от того, как узкие стенки снова принимают его. — Минхо, — стонет Хан, открывая под веками неизведанные кораллы, рифы, жемчужины, видя цвета, которых не существует в природе. Он двигает бедрами навстречу, окольцовывая ногами его торс и касаясь губами кадыка, шеи, шепчет ему надрывно: — Мне никто, кроме тебя, не нужен. Минхо двигается внутри грубее, глубже, задевая нервные окончания и запуская метаморфозы в организме. Сливаясь в единое в момент, когда он в нем. Обживает его органы и заполняет собой естество. Весь этот мир за тебя готов я наказать. Отвоевать тебя у отчаяния, сомнений, врагов. Ведь только ты умеешь усмирять моих демонов. Ведь только тебе они покорны. Ведь только ты умеешь слышать мои одинокие герцы. Ведь только тебе они посвящены. Хан обнимает его до хруста костей и впивается жадным поцелуем в губы, срывая горло в криках и стонах. Кровать бьется об стену, альфа рычит, втягивая зубами кожу на его шее, пока не покроет ее всю своими отметинами, и входит в него размашистым темпом. Замедляясь на секунду, чтобы сцеловывать свое имя с родных уст. Весь этот мир за тебя готов я наказать. Я ебал дни без тебя, фея.

***

don omar — los bandoleros

Моторы гудят у гаража, где стоят пять спортивных тачек с зажженными фарами. В салонах качает трек, у входа стол под открытым звездным небом заставлен алкоголем, бутылками ледяного пива, сигаретами и мясом на гриле. Тэхен раскачивается на стуле, улыбаясь и тепло смотря на сидящего напротив Чанбина, переговаривается с ним о прошедшей гонке, пока на газоне слышится громкий голос Минхо. — Да я ебал эту систему, — цедит он, пытаясь врубить шланг. Чан сидит рядом на корточках и хмуро осматривает его слои, Джэхен стоит над ними и с усмешкой наблюдает, засунув руки в карманы. — Палишь без дела, Джэхен, я тебе сейчас въебу. — Я думаю, что он не присоединен к патрубку и насадке как надо, — отвечает альфа, но двигаться не спешит. — Тогда исправь, бля, если такой умный, — заводится Минхо и направляет на него прицел. Джэхен ржет и поднимает руки, сдаваясь. — Какой же ты громкий, ебать я оглох, — комментирует Чанбин, показав фак, когда Минхо показал ему жест отсоса. Тэхен смеется и разглядывает их всех так трепетно, словно завтра никогда не настанет. Он готов оглохнуть и ослепнуть, лишь бы они всегда были рядом в здравии. Вывозили. На силе, терпении и благоразумии. Он бы сгинул в тот момент, когда с Минхо что-то случилось. Никогда бы себе не прощая ран на его теле. Чан осматривает секцию насадки и соединение с патрубком, цыкая и затягивая его, как велел Джэхен. Похватывая общий смех, когда Минхо обливает именно его первым. — Да блять, ледяная, — рыкает Джэхен, не успев увернуться от бешеного напора. Минхо порывается за ним и бежит пять домов, обливая его с диким смехом. — Он большой ребенок, — ухмыляется по-доброму Чан, с лаской глянув на них обоих. — Я убью тебя, Минхо, — Джэхен терпит напор и пытается подступиться к нему, чтобы забрать шланг, но тот убегает с ржачем и настигает остальных альф, по очереди пуская в них залп водой. Тэхен перепрыгивает через тачки и уворачивается первым, пока он занят Чаном и Чанбином, сорвавшихся в бег от ледяного потока. Он подлетает к Минхо сбоку и зажимает плечи, выхватывая шланг с победным кличем. — Нечестно, брат, — визжит Минхо, дерясь с ним до талого и крови, и валится на асфальт в обнимку. — Хорош! Давай его сюда, — с жаждой мести кричит Джэхен и наваливается сверху на них обоих. Струи воды палят в открытое звездное небо Токио. — Стоп дайте, я тоже хочу избить Минхо, — присоединяется Чанбин и прыгает случайно на Тэхена, что мычит от его тяжести. — Для баланса, — Чан приваливается к боку Джэхена, выбивая из него утробный рык. Вопли, крики, маты и смех пятерых парней раздаются на весь район с разрывными битами. Футболки, штаны и майки промокают насквозь, прилипая к крепким мышцам и незажившим после драки шрамам. Тэхен смеется от всей души и возводит теплый взор к небу. Под его ребрами согретая братьями вселенная. И он за нее сломает позвоночники и вытащит кости каждому. Ведь он знает точно одно. Как бы ни было хуево, завтра будет лучше. Завтра будет лучший день.