Yasu(泰)

wyr gemi — black samurai

Алая бмв врывается в пурпурные неоны Токио диким рычанием мотора, разнося светом фар темноту загруженных дорог. Город скорости мигает красными и сапфировыми огнями, буйные воды под мостом, переливающимся всеми цветами радуги, отражают свечение аквамариновых небоскребов и рекламных вывесок с иероглифами.  Желтая хонда рассекает перекресток Сибуя, ловя блеск неонов на покрытии капота. Стрелка на спидометре держится на законных пределах в восемьдесят километров в час, Хан прикусывает нервозно нижнюю губу, бросив тревожный взор на экранное время. Одиннадцать. Он задерживается уже на два часа, игнорируя пропущенные от родителей и стараясь быстрее попасть домой, соблюдая правила безопасности и решая сократить путь.  Он разгоняется на односторонней дороге, радуясь на мгновение отсутствию тачек и обретая спокойствие, как против движения вылетает белый мустанг, ослепляя светом фар. На бешеной скорости, способной убить их обоих к хренам, и бесперебойно сигналя ему.  — Вот же тупица! — задыхается он, беспокойно озираясь и не зная, куда деться от едущего прямо на него придурка. Он врежется в него раньше, чем они оба успевают сбавить скорость при таком сумасшедшем разгоне.  Хан отчаянно крутит руль, визг шин об ровный асфальт и педаль тормоза в пол, чтобы повернуть тачку в последний момент и избежать столкновения. Мир начинает кружиться перед глазами вместе с машиной, закрутившейся на прямой полосе. Его резко откидывает вперед, он вцепляется пальцами в руль и шипит от боли, когда сильно бьется лбом об стекло.  Мустанг тормозит с противным визжанием рядом. Из переднего выходит разъяренный альфа в ярко-оранжевой ветровке и кроссах в тон, с остервенелым видом подходя к нему. Так, словно не он только что едва не погубил их обоих.  Хан морщится и сдирает себя с сидения, собирая остатки сил в кулак и вылезая из машины. Свежий прохладный воздух с привкусом розовой сакуры в цвету отрезвляет его. Альфа скептически осматривает его тонкое тело в узких светлых джинсах, бордовый топик с принтом и прозрачными рукавами, цепи на шее и пшеничные волосы, треплемые легким ветром.  — Омега за рулем. Понятно, — усмехается он.  Хан вонзает в него уничтожающий взор, подбирая отвисший от наглости и шока рот:  — Что ты сказал? Мы бы убились только потому, что ты тупой как пробка. Если бы я не повернул, по асфальту собирали бы твои отсутствующие мозги.  Альфа даже не слушает его причитания, с насмешкой разглядывая желтую хонду. И оборачиваясь на дикий рык двигателя, что разносится с подножия заснеженной Фудзиямы, раскинутой позади них лиловым куполом. Хан настолько зол, что даже не замечает стремительно надвигающуюся на них тачку, будто бы вырвавшейся прямо с недр гор.  — Почему ты не съехал, глупышка? Если не умеешь решать проблемы на дорогах, не садись за руль, — напирает альфа, раззадоривая его еще больше.  Алая бэха нагоняет едкого дыма, сверкая фарами как голодный зверь в джунглях, и с заносом мощных шин поворачивает, оглушая и тормозя в метре от них. Тонированное окно медленно опускается, из кожаного салона выходят сизые облака от горьких сигарет.  — Куда я должен был съехать? В преисподнюю? — шипит Хан, сдерживаясь, чтобы не толкнуть его. — Это односторонняя дорога, если ты не знал, кретин. Здесь помещается только одна машина, а ты прешь против движения, да еще и превысив скорость на более чем девяносто километров в час. Ты в курсе, что тебя вполне могут лишить прав на полгода?  Альфа пропускает мимо его нотации и объяснения правил дорожного движения, стоя со скучающим лицом.  — Мне плевать, что ты там в справочнике вычитал. Просто извинись, и я сделаю вид, что вообще никогда тебя не видел.  Хан вновь замирает с отвисшим ртом, ошеломлено пялясь на него. Но не простив бы себе ни разу, если бы промолчал.  — Ты не заставишь меня просить прощения за то, в чем я не виноват.  В голосе сквозит уверенность и холодок, от которого альфа ежится, не выдерживая убийственных ноток на дне его карамельных глаз.  Водительская дверца алой бэхи резко распахивается. Хан медленно поворачивает голову в ее сторону, впиваясь растерянным взором в выходящего из нее высокого, забитого татуировками альфу в черном худи с капюшоном, с красными драконами на рукавах и темных спортивных штанах. Он ерошит смоляные волосы пятерней, пристально глядя на застывшего омегу и ухмыляясь краем губ. Вытащив изо рта сигарету, он хмурится и давит ее носком красных джорданов, неспешно подходя ближе.  Хан бесшумно сглатывает, уловив ядовитый запах табака и древесных нот с его кожи, когда он проходил мимо, превосходя его в росте на две головы и вгоняя в панику своей внушающей страх и смущение аурой. И вскрикивая от испуга, когда он хватает альфу за шею и с дури прикладывает его лицом к капоту мустанга, вжимая в него и не давая вырваться.  — Извинись перед ним.  Акира выедает нутро кислотой в своем тоне. Парень брыкается и требует отпустить его, пока омега поражено смотрит то на него, то на альфу, пирсинги в его носу, проколы в ушах. На лице выбит кинжал, с линии челюсти к шее плетется паутина, на кадыке изображение черепа. Он зарывается татуированными пальцами в чужие волосы и заставляет поднять голову, со странным блеском в черных глазах следя за каждым движением Хана. — Извини, — выпаливает с ужасом альфа, дергаясь на пробу, но стальная хватка Акиры на руках и в волосах лишь усиливается. Он стоит за ним знамением зла и жестокости, и ослушаться рисковать не хватит духа. — Он извинился, отпусти его, — выдыхает Хан, подняв на альфу настороженный взгляд. Акира наклоняет голову вбок и растягивает губы в улыбке, больше похожей на оскал, и швыряет закричавшего парня на асфальт. Тот быстро встает и залезает в свою машину, резво давая вперед и проезжая мимо них со скоростью света. Омега кусает внутреннюю сторону щеки, не смея выдать, как каждая клеточка внутри тела дрожит из-за пристального взгляда и осознания, что он остался с ним один на один посреди пустой дороги. За ним лишь спящая Фудзияма, не обещающая ему защиты. Хан делает шаг назад на его шаг навстречу, не разрывая напряженного зрительного контакта и врезаясь в капот своей хонды. — Тебе некуда отступать. Разве только в преисподнюю, — усмехается Акира, повторяя его слова и приближаясь. — Мне стоит похвалить тебя за то, что у тебя такая хорошая память, — хмыкает Хан, складывая руки на груди и задирая подбородок. Всем своим видом пытаясь показать, что он не чувствует бешеной паники рядом с ним. — Достаточно просто благодарности, наби, — Акира подходит к нему вплотную и протягивает руку к пшеничным волосам омеги, что отшатывается и злится, когда он называет его «бабочкой». И переставая дышать, когда альфа слегка касается его прядей пальцами, на которые садится желтая мерцающая бабочка с черными пятнышками. Хан не моргая смотрит на ее красивые крылья, чувствуя терпкий древесный запах табака и горячее дыхание совсем рядом с собой. Он берет себя в руки и взрывается, отталкивая альфу от себя. — Что ты себе позволяешь? Во-первых, ты не имеешь права избивать людей ни с того ни с сего. Во-вторых, — омега тыкает указательным пальцем в воздухе, раззадорено объясняя ему правила поведения и не замечая, как Акира наблюдает за ним со вспыхнувшим сильнее прежнего интересом. — Ты не имеешь права трогать меня, если я не давал тебе разрешения. Он впервые видит настолько категоричного омегу, свято верящего в справедливость и соблюдение норм, не наиграно и яростно посылающего его к хренам. Его цепляет жестко и бесповоротно. Хан качает головой, не дожидаясь его ответа и садясь в тачку, с ревом мотора выезжает в сторону горы Фудзи. Акира достает пачку севен старс и закуривает, сквозь густые кольца дыма молча паля ему вслед.

***

Алая бэха подкатывает к коттеджу с розовыми магнолиями и вишневыми деревьями, становясь в ряд других спорткаров. Акира выходит из тачки и хлопает дверцей, выпуская горькие кольца дыма и ухмыляясь, когда навстречу выбегают табором орущие альфы из банды во главе с Рэйским, что сгребает его в крепкие объятия до хруста позвонков. — Брат, — улыбается широко Рэйский, прижимая его к себе за затылок и сталкиваясь лбами. Он никогда не сможет выразить на полную, как сильно рад видеть его и ощущать присутствие совсем рядом. Акира треплет его по коротким волосам, в его взгляде мелькает теплота. Мураками пожимает ему руки и приобнимает, искренне улыбнувшись краем губ: — Добро пожаловать домой. — Как вы тут были без меня? — альфа прижимает его к себе, как малого. — Акира Сатоши! — кричит Итан, приложив ладони ко рту. — Это брат Рэйского? — ошарашено спрашивает Кихо, следуя за ним. — Двоюродный, — кивает Итан. — Из тюряги вышел только. — Пиздец, — красноречиво комментирует Нори, стоя на крыльце вместе с Юкио, что настороженно разглядывает Акиру и окруживших его альф вместе с верещащими омегами. — Что думаешь? — Это наш последний спокойный день в Токио. Запомни мои слова. Юкио уходит обратно в дом, не желая здороваться с ним, Нори идет за ним и требует объяснений. В гостиной стоит длинный прозрачный стол с бутылками пива, текилы и виски, закуски из мяса и рыбы, пепельницы со смятыми сигаретами и пакетики с дурью. Акира плюхается в кожаное белое кресло, расставляя ноги и сразу же закидывая в себя пойло вместе с порошком. Рэйский разваливается на диване рядом, опираясь локтями на колени и закуривая. — Кому ты посмел позволить отпиздить себя? — с жестокостью в тоне Акира хватает его за волосы и яростно осматривает его синяки на лице и сбитые костяшки. Обещая себе растерзать в клочья любого, кто сделал это с его братом. — Ямакаси, — просто произносит Рэйский. Как приговор. С ненавистью и желчью. Он отходит от касания и откидывается на спинку дивана, прикрывая глаза и наслаждаясь никотином в легких. Ямакаси. Из-за которого в городе скорости проблемы и хаос. Ямакаси. Из-за которого Рэйский попросил его приехать и помочь разобраться с ним и с кланом Исайа. — Вы до сих пор не затолкали ему в глотку его гайдзинский хуй? — хмыкает разочаровано Акира, втягивая порошок и прикрывая в болючем кайфе веки. Гостиная окутана кальянным дымом, привкусом алкоголя и кокаина. Его любимая атмосфера, которой так не хватало на железных нарах тюряги. — Это не так просто, как кажется. Он сплотил вокруг себя банду, — Мураками ловит насмешливый взор альфы и поясняет: — И да, они не пиздюки из тюремных камер. — Мне глубоко похуй, кто они и что из себя представляют. Я их по очереди выебу, — ухмыляется Акира. Рэйский кривит оскал под всеобщие свистки, чокаясь с ним бутылкой пива и опрокидывая в себя до дна. На подлокотник дивана и кресла садятся двое омег, прильнув к братьям Сатоши. — Я готовлюсь к гонке с Ямакаси. Вся эта хуета со взрывами должна быть решена к этому времени, чтобы не было сюрпризов, — Рэйский пристально смотрит на задумавшегося Акиру, чьи плечи разминает миловидный омега с розовыми волосами. — Ты случайно не организатор? — вздергивает бровь альфа, втягивая в себя табак. — Все началось до того, как я вернулся с армии. Не шути, бля, — огрызается Рэйский, не замечая, как к нему ластится омега и трогает его лицо. — Сначала я думал, что это клан Исайа устраивает. Но взрыв дошел и до члена их семьи, так что сейчас они уехали разбираться, кто причастен. Они скоро должны вернуться. — Не думаю, что они смогут узнать, кто стоит за взрывами, — хмыкает Мураками, закурив. Альфы напряжено поворачиваются к нему, Итан кладет руку на его плечо и сжимает. — С чего такие выводы? — Все намного запутаннее, чем кажется на первый взгляд. — Ты всегда был таким дотошным пацом? — с ухмылкой обращается к нему Акира, на что Мураками закатывает глаза. — Еще скажи, что девственник до сих пор, я тебе въебу до гландов. — Въеби, потому что он и правда чист, — ржет Кихо, давая пять Итану. Акира качает головой и перехватывает запястье омеги, гладящего его плечи, и поднимается вместе с ним, прожигая душу голодным взглядом. — Я вас понял. Начнем разъебывать Токио. Пусть никто из вас не беспокоит меня, пока я провожу время с этой кисой, — он наматывает розовую прядь на свой палец и опаляет горячим дыханием щеку омеги, что смущенно прикусывает нижнюю губу. Позволяя ему утянуть себя на второй этаж под улюлюканье и пошлые комментарии альф. Акира проходит мимо стоящих у перил Юкио и Нори, мазнув по ним незаинтересованным взглядом и зашагав быстрее в сторону гостевой спальни. Он резко распахивает ее и вжимает встрепенувшегося парня в стену, разрывая на нем тряпки в виде топика лилового цвета и молочных шортиков. Подхватывая его на руки под мягкие бедра и сильно сжимая кожу, выбивает из него приглушенный стон. Альфа вгрызается губами в его теплую шею, покрывая ее засосами и не особо заботясь, чтобы ему не было больно. Омега лишь обнимает его за плечи и жмется ближе, разнося комнату своими громкими стонами и подаваясь навстречу, толкается тазом вперед. — Сучка, — выдыхает Акира ему на ухо, теряясь в розовых волосах и втягивая носом запах красных роз. Совсем не похоже на сладость ванили и смородины, въевшейся в легкие у подножия Фудзиямы. Он валит его на просторную кровать, застеленную пудровым постельным бельем, и грубо раздвигает его колени, пристраиваясь между ними. Стянув с себя худи, он кидает его в сторону и рвано дышит, улыбаясь на изучающий взгляд альфы на свой накачанный торс, забитый татуировками и не дающий увидеть хоть частичку чистой кожи. Акира гладит обжигающими ладонями его ляжки и коленки, разогревая и медленно стягивая с себя спортивные штаны с боксерами. Схватив вздрогнувшего от собственнических касаний омегу за бока, он заставляет его сползти ниже и проводит рукой по своему члену. Бросая тяжелый взор на его растраханную дырочку и шумно усмехаясь. Он может вогнать в него член на полную, а эта шлюха даже не ощутит боли. Альфа пристраивается к нему, обводя пальцами тазовые косточки, красиво выпирающие и переливающиеся голубым при лунном свете. Смяв в ладонях кожу на внутренней стороне бедер, он сжимает его талию и наваливается сверху, входя во всю длину и выбивая из него оглушительный крик. Омега мечется по кровати, поджимая пальцы ног, и сладко стонет, как блядь с трассы, царапая ногтями его бицепсы и плечи, заставляет войти глубже. Кровать шатается из-за грубых и резких толчков, Акира сгоняет с себя напряжение и пот, заряжаясь новой дозой эндорфинов, давно забытых. Он наматывает розовые пряди на кулак и ускоряется, кайфуя с чувства наполненности, когда омега принимает его всего внутри. И ненавидя себя за то, как на мгновение силуэт кричащего под ним парня меркнет, сменяясь мерцанием желтых крыльев и взором упрямой наби.

***

Дни сменяют друг друга водоворотом событий, утягивая на самое дно суеты и проблем, приходящих без спроса. Выбивая из колеи и заставляя выкарабкиваться из ямы, когда только вцепился в землю пальцами и вылез из нее. Тэхен рассекает на фиолетовом додже загруженные улицы Токио, вбирая в себя переливы пурпурных и алых неонов. Заполняя ими легкие и задыхаясь в едком дыме мальборо с привкусом ментола.  Он каждое утро стабильно отвозит братика в школу, трепля его по волосам и тепло улыбаясь. Аллен бесится на переднем и просит взять его с собой на гонки, альфа кивает и обещает исполнить его желание, если он будет хорошо учиться и слушаться преподавателей. Аллен счастливо повисает на его плечо со словами «ты лучший, брат», заселяя его легкие нежностью, и убегая с рюкзаком вместе с друзьями.  Он каждое утро стабильно ездит к Чану в гараж, меняет шины, орудует под чужими капотами и выезжает в соседние провинции за запчастями, погружаясь глубоко на дно своих мыслей и забывая выныривать. Ощущение тяжести и горечи не покидает внутри города скорости.  Я все еще остаюсь чужим, даже если я в кругу самых родных мне людей.  Тэхен улыбается краем губ, когда Минхо плюхается под боком и прижимает к себе за плечо, протягивая бутылку ледяного пива. Летняя ночь нависает над крышами, окуная гараж в приятный шум. Чан громко смеется, наваливаясь на Джэхена, что широко ухмыляется, раззадорив Чанбина и закатив рукава, ставит локоть на стол. Они меряются силой, Чанбин держится за стол и напрягает внушительные мышцы на руках. Минхо издевается над ним в привычной манере, пользуясь временной безнаказанностью.  Тэхен молча наблюдает за ними и делится безмолвным теплом. Без страха быть непонятым за тишину, свои всегда поймут.  На старом автодроме у подножия стойкой Фудзиямы дуют летние ветра. Забиваясь под кожанку, бандану и джорданы. Тачки банды одна за другой рассекают асфальт, прижимаясь в опасной близости к рельсам безопасности и скребя из бампером. Визг мощных шин оглушает. Тэхен стоит на верху трибун и с гордостью следит за тем, как черный мерс с Чаном за рулем залетает плавно в поворот, за ним агрессивно дрифтит Минхо в белой бэхе, нагоняя горючего дыма. Темный мустанг Чанбина колесит за ним, раскачиваясь на прямой полосе, за ним следует серый астон мартин Джэхена, резко и быстро вписываясь в повороты. Фиолетовый додж возглавляет их и выезжает на загруженный перекресток Сибуя, светя яркими фарами в сиянии бесконечных неонов. По вечерам он заводит машину и едет забирать мелкого со школы, стоя у железных ворот и дымя в сумеречное небо Токио. Прохожие школьники хихикают и перешептываются, он одаривает их приветливым взором и не более, приравнивая к младшему братику, который вылетает и сгребает его в объятия.  Тэхен обнимает родного так, чтобы кости хрустели.  Отводя его в излюбленное кафе в центре города и угощая его, пока неоны города скорости мигают всеми цветами радуги. Аллен сидит в салоне и качает головой в такт трекам на экране, высовывая руку из окна навстречу прохладным ночным ветрам и рекламным вывескам. Альфа треплет его по макушке и добивает сто восемьдесят на пустой трассе, слыша восторженные визги малого и чувствуя себя живым.  Перед сном в районе доя-гаи горит приглушенный свет, маленькая квартира ждет их приготовленным заранее ужином и домашним заданием, за которое Аллен отказывается садится, как капризный ребенок, валяясь на полу. Тэхен принимает душ и переодевается в домашнюю футболку и серые спортивки, разогревая еду и бросая строгий взор на брата. Он зарывается пятерней в мокрые волосы, беря полотенце с плеч и бросая в него. Альфа уворачивается со злорадным смехом и продолжает валяться, даже не сняв школьную форму.   Тэхен сжимает челюсть и усмехается, решая проучить его и хватая за шею, шутливо применяет на нем удушающий захват, тыча кулаком ему в макушку и отпуская только после визгов. И обещания сделать исправно все уроки на завтра. Аллен возмущено встает и шагает нарочито шумно в ванную, переодеваясь и плюхаясь за домашний ужин, растягивая его как можно дольше. И роняя голову на локти, когда он снова не понимает правила японского языка.  Тэхен звонит Джэхену по видеозвонку, прося объяснять им азы, и под его руководством они кое-как доделывают задания на три листа. Альфа обещает приехать на выходных и помочь подтянуть, на что Аллен благодарно шлет ему сердечки под общий смех. Свет погасает в крохотной квартире в доя-гаи.  Тэхен подкладывает руки под голову, вслушиваясь в мирное дыхание братика под боком. Не смея сомкнуть глаз из-за болючих мыслей, застрявших в висках, лежащих тяжелым пластом на сердце. Пустота внутри обволакивает реберные ямки, странная горечь и тоска навещают его душу, отказываясь уходить, даже когда он колошматит одинокие стены.  Внутри так паршиво. Он ныряет вглубь себя и забывает вынырнуть на поверхность, задыхаясь на дне своей боли.  Там, где больше не горят огни, по мне скучаешь ты.  Там, где больше не горят огни, мне тебя не хватает, папа.  Аллен льнет к нему, прижимаясь слепым котенком к его груди. Тэхен сглатывает, выпрямляя руку, и братик сразу же ею себя обнимает, проваливаясь в еще более спокойный сон. Он улыбается краем губ, прикрывая веки в необъяснимой печали.  Там, где больше не горят огни, по мне скучаешь ты. Там, где больше не горят огни, наша семья больше не сядет за один стол, папа.  Знаешь, я скучаю по тому месту, что больше никогда не смогу назвать домом.  Тэхен отдал бы всего себя и весь мир, лишь бы снова прижать самого родного к груди. 

***

Чонгук стучится в дверь так, словно пытается прорваться в сердце. Не ведая, что заселил его задолго до и поселился в нем вечным жильцом. Отказываясь платить арендную плату и отгоняя чужаков, охраняя свою территорию, как маленький зверек, готовый перегрызть глотки всем, кто зайдет на его территорию.  Тэхен мягко улыбается при виде него, приглашая в свой дом, как в свою душу. Омега прикусывает нижнюю губу, привстав на носочки и оставив легкий поцелуй на его щеке. На нем молочный топик, розово-белый короткий кардиган и лиловые брюки. Чокер с бабочками блестит на шее, от него тянется сладкий запах фиалок и неуловимого родного, давно позабытого, но такого искомого.  Заставляя пойти за ним на кухню, где он ставит коробочку с японскими десертами, и уткнуться носом ему в волосы, прижимая к себе за талию. Чонгук вздрагивает, ощущая его сердцебиение будто бы между лопаток, и накрывая его руки своими ладонями.  Ему не нужны слова, чтобы рассказать о том, что в глотке стоит комом.  Омега понимает его без единого звука, укладывая его голову себе на колени и опираясь спиной о изголовье кровати. Бережно перебирая пальцами его густые волосы, трогая лоб, гладя его, касаясь скул. Исцеляя застарелые раны нежными касаниями. Чонгук мог бы сидеть так вечно, с затаенным дыханием наблюдая за тем, как он в покое прикрывает глаза. Доверяя ему стопроцентно и даже не задумываясь, когда дает в руки нож и поворачивается спиной. Не боясь быть перед ним оголенным всей душой и уязвимым.  Чонгук ненавидит себя за то, что наносит ему шрамы и колет в самые незащищенные места. Но спасения перед надвигающимися испытаниями не находит и растворяется в его аромате ментола и шоколада, ловя каждое биение сердца.  Тэхен оставляет на его коленях всю свою тоску и боль.  Проникая в его организм, как панацея, и деля исцеление на двоих. Чонгук наполняет жизнью его сердце.  Заселяя забытой нежностью и окутывая в нее, как в облако. Тэхен лежит на его коленях и забывает о боли, въевшейся в селезенку. Пока он гладит густые волосы, перебирает их между пальцев и греет кожу своими ласковыми касаниями. Бережными, словно он боится, что момент растворится в пустоте. Вместе с Тэхеном, прикрывшим в спокойствии веки.  Он мог бы заснуть и остаться так навечно. Чонгук забирает себе его печали и опустошает сосуд горючего прошлого.  — Ты, наверное, скучаешь по нему, — улыбается омега мягко, скрывая ноющие за него раны, когда он рассказывает о своей семье.  Со вскрывающей вены любовью к своему папе и братику.  Чонгук бы мир отдал за то, чтобы его так сильно кто-то полюбил.  — Он был таким, что его теперь невозможно забыть, — усмехается с щемящей тоской Тэхен, думая о своем папе и сдирая пластыри с незаживших увечий. — Знаешь, иногда думаю о том, что сердцу легче пережить. Боль от холода или боль от тепла?  — Лучше ощутить тепло хотя бы на короткое мгновение, чем умирать каждый день в холоде, — шепчет солеными губами Чонгук, вздрагивая, когда Тэхен резко поднимается и обеспокоено рассматривает его заплаканное лицо.  — Почему ты плачешь, Ничи? — он кладет ладони на его мокрое лицо и стирает одинокие слезы, погибая внутри черничного океана его глаз. Мерцающих, как звезды на черном полотно бескрайнего неба.  Тэхен не вывезет ни капли его слез. Он за них в тюрьму сядет и сгниет в четырех стенах.  — Мне захотелось обнять тебя и твое прошлое, — выдыхает с болью и любовью Чонгук, накрывая своими пальцами его руку и поднося к своему лицу, целует тыльную сторону ладони. Влажные пухлые губы дарят мягкие, но такие горючие касания. Покрывая поцелуями-крылышками всю огрубелую кожу и не отпуская от себя.  Словно Тэхен вот-вот исчезнет, если он перестанет его трогать.  Альфе разрывает надвое печень, когда он видит его плачущим или расстроенным. Он сразу же прижимает его к своей груди, скрывая в объятиях теплых рук и пряча от всего мира. Чонгук тычется лицом в его шею, мнет ткань футболки и продолжает плакать.  Я задыхаюсь. От боли тебя потерять. От боли тебя не обнять.  Чонгук дарит ему всю нерастраченную нежность и умирает от мысли когда-то лишиться. Потому что Тэхен не просто пробрался в его сердце. Он в него въелся.  Омега обнимает его так сильно, чтобы кости хрустели, словно завтра никогда не настанет. Касаясь солеными губами шеи, мягко целуя его подбородок, скулы, кадык, уголки сухих губ. Он ложится на его колени и подбирает колени к груди, скручиваясь в маленький комок боли и печали.  И погибнет, если Тэхен не согреет.  Альфа гладит его макушку, перебирает шелковистые пряди, тепло рассматривая его заплаканное кукольное лицо и крошечное тело, так доверчиво жмущееся к нему.  — Ты и есть счастье, мой родной. Тебе не к лицу слезы.  Низкий глубокий голос альфы обволакивает и успокаивает. Чонгук начинает плакать сильнее, не веря, что его могли так полюбить. Не веря, что его могли так бережно обнять. Не веря, что его могли бояться потерять. Но Тэхен появляется и каждый раз доказывает ему обратное, стирая слезы своими ладонями и касаясь сбитыми костяшками мокрых щек невесомо, словно прижмет ближе — и разобьет хрусталь вдребезги.  Чонгук обнимает себя его руками, греясь теплом и безопасностью, и прикрывает влажные ресницы, моля небо продлить их срок.  Потому что иначе меня не станет.  Потому что я до боли боюсь тебя потерять. Потому что я не хочу жить в мире, где ты больше не сможешь меня обнять. 

***

На перекрестке Сибуя зажигаются первые пурпурные огни. Шум внутри стен каннабиса отражается от визжащих шин, стертых об серый асфальт. Под развязкой моста на парковке собираются спорткары со всех префектур города скорости. Фиолетовый додж в самом конце окружен цветастыми тачками, рядом с которыми стоит вся банда Ямакаси. Минхо дико ржет, наваливаясь на плечо смеющегося Чана. Джэхен усмехается и качает головой, кладя руку на плечо Тэхена, переговаривающегося с Чанбином.  На капотах их тачек сидят их омеги, громко болтая между собой и сияя, когда они подходят ближе. Феликс замирает каждой жилой в организме, когда Чанбин встает прямо перед ним и просто тепло смотрит в глаза, не ведая, какие метаморфозы запускает внутри. Его мощное тело в серой футболке, обтягивающей каждую накаченную мышцу, цепи на шее и серые джинсы, смуглая ровного цвета кожа, притягивающая жадные взгляды прохожих.  Феликс их всех убьет и не моргнет.  Потому что Чанбин в этой жизни может быть только с ним.  Он в черном топике, чокере, красной клетчатой рубашке и светлых джинсах с массивными кроссовками. Его волосы цвета солнца собраны в хвостик на затылке, две передние падают на лицо, усеянное веснушками. Альфа зависает на долгие секунды, улыбаясь так, словно видит его впервые, но уже давно поселил в своем сердце, и приобнимает за талию. Феликс сразу же жмется к нему ближе, греясь жаром его большой груди и взирая на него с искорками восторга в глазах. Чанбин прижимается губами к его виску, ощущая аромат цветочных с его кожи и прядей.  Джэхен щелкает по подбородку Хенджина, заставляя вздернуть голову и игриво посмотреть на себя. Альфа с блеском в угольных зрачках ласкает его красивые черты лица, персиковую кожу и выделяющиеся на ней пухлые малиновые губы. Мягкие даже на вид. На омеге оранжевая футболка, военные бриджи и оранжевые джорданы с банданой с цвет, из которой выбиваются заплетенные в косички передние пряди.  Джэхен аккуратно стаскивает его с капота своего астон мартина и прижимает к себе, пряча в своих объятиях. Хенджин теряется на его груди, спрятанный от всего мира, и вдыхая до легких запах терпкого кедра с его шеи. Сминаясь в пальцах ткань его белой футболки и согревая своим дыханием его сердце.  Чан опирается ладонями на капот своего мерса, заключая в капкан сидящего на нем Чонина и склоняя голову набок, чтобы вглядеться в хитрые глаза своей дикой кицунэ. Омега кладет прохладные ладони на его лицо и улыбается по-лисьи, завлекая в чарующий омут. На стройных ногах черные чулки, кожаные шорты и топик, обнажающие бледную кожу. Альфа становится его пленником и добровольно сдается, ведя носом у рыжих прядей и втягивая запах дамасских роз и ириса.  Хан мягко привлекает к себе Минхо и передает всю теплоту на дне своих карамельных глаз. Альфа бы и рад обмануться его нежностью и быть заглоченным ею целиком. На омеге серый лонгслив, оголяющий впалый живот, светлые джинсы с черной тканью на талии и белые кроссовки. Он льнет к родной груди, прячась в его черно-красном бомбере и зарываясь пальцами в выжженные пряди. Тэхен стоит перед Чонгуком, собственнически восседающим не только на капоте его доджа, но и глубоко в сердце. Он с теплотой рассматривает чернильные пряди, вьющиеся к плечам, белую кожу, россыпь родинок на ней, покусанные вишневые губы и глаза цвета черники и пропасти.  Твои кукольные черты утягивают меня на самое дно, Ничи.  Чонгук тянется к нему сразу же, как он появляется на горизонте. Раньше, чем слышен его запах. Раньше, чем слышен его голос. Раньше, чем виден его профиль и излюбленные фиолетовые джорданы.  Раньше, чем он выдыхает дым мальборо блэк.  Чонгук знал его задолго до появления планет. Искал его по одиноким галактикам и морям, слепо проходя пустыни и тундры в надежде обнять его. Но задыхаясь от жары и холода, падая и глотая землю, вставал и продолжал ходить в его поисках, даже если болели обе ноги.  Я искал тебя. В каждой из предначертанной нам вечности я искал тебя.  Душа, до боли похожая на мою.  Я искал тебя. В каждой из предначертанной нам вечности я искал тебя. Душа, до боли похожая на мою. Где же ты был, когда я лил горькие слезы и звал тебя? Рэйский дымит в сторону, прожигая уничтожающим взором пустоту, пока рядом бесятся Кихо и Итан, пытаясь уделать друг друга. Мураками молча наблюдает за ними, его за плечи обнимает Юкио. Нори стоит у капота своего ниссана, скрестив руки на груди и задыхаясь в едком табаке, окутавшем всю территорию их банды.  Акира обводит хищным взором всю парковку, сжимая фильтр сигареты у губ и коротко усмехаясь. Он в белой футболке и спортивках в цвет, красная кепка и джорданы переплетаются с его татуировками по всему телу, так что уже не видно светлых участков кожи. На его широком запястье блестят цепи. С двух сторон окружают несколько омег, ластясь и пытаясь его внимание, давно припечатанное к пшеничным прядям его бабочки с мерцающими желтыми крыльями.  — Наби, — выдыхает он вместе с дымом, сквозь густые кольца глядя на смеющегося в объятиях другого Хана.  Мураками хмурится, услышав его.  — Ты про кого? — уточняет он, сомневаясь, что он просто обдолбан.  Рэйский отводит свой выедающий нутро взор от улыбающегося Чонгука и впивается им в Кихо, хватая его шкирку и цедя прямо в лицо:  — Ты будешь сегодня гоняться. Поэтому хватит валять еблана.  Члены банды оторопело поворачиваются к нему.  — С кем? — напрягается Кихо, пытаясь отодрать от себя его руки.  — С прахом бати Итана. Ты в глаза долбишься? — заводится с пол-оборота Рэйский, уже готовый растерзать его прямо здесь от ярости. — Ты проебался в гонке с Ямакаси. Выбери себе любого противника из его банды и восстанови свою репутацию.  Акира перемещает на них внимательный взгляд. Юкио играет желваками, обдумывая пару раз, прежде чем сказать, и разозлить Рэйского еще больше:  — Ты недооцениваешь их. Они все прокачались в дрифте. Их учит сам Тэхен.  — Фанатов Ямакаси просим воздержаться от комментирования, — угорает Итан, получив убийственный взор омеги.  — Малый прав. Поэтому заткнись, Юкио, — наиграно мягко говорит Рэйский, но словно режет без анестезии.  — Выбери самого слабого, — советует Акира, усмехнувшись едко. — Того, кто никогда не гонял. И разорви его на части.  Сталь в его голосе не нарочно холодит кожу. Кихо ежится, вспоминая, как жестоко их избила банда Ямакаси на вечеринке у бассейна.  — Джэхен отпадает, как вариант, даже если он тебя отпиздил в гавно. Для такой скорости, как у него, тебе надо учиться еще лет десять, — замечает Мураками, оторвавшись от сигареты.  — Братья Ичиро записались в фанбазу банды Ямакаси? — выплевывает Кихо в лицо Юкио и Мураками, заводясь с насмешек и обесценивающих фраз. Усиленно думая, кого из них вызвать на заезд и очистить свое имя. — Чанбин.  Рэйский ухмыляется краем губ и хлопает его по плечу, одобряя выбор. Акира выкидывает сигарету и сминает ее носком красных джорданов, глянув из-под козырька кепки на Хана и усмехнувшись. Омега сидит в окружении Чонгука и Феликса, привалившись к его плечу и громко засмеявшись на всю парковку. Чонин и Хенджин зависают у барной стойки в ожидании коктейлей, скептически осматривая проходящих мимо парней и с хихиканьем обсуждая их между собой. Хан проталкивается сквозь кучку людей, толпящихся у спорткаров, крепко держа за руку Феликса, который ведет за собой Чонгука, переплетя их пальцы и часто озираясь на него в беспокойстве.  — Я еще здесь, не переживай, — пищит ему на ухо Чонгук, Хан оборачивается на них в тревоге и ударяется о чей-то железный торс, едва не слетая назад из-за сильного толчка в плечо.  Он уже знает, чей знакомый запах табака окутывает сознание. Он уже знает, чьи знакомые руки не дают упасть.  Акира вгрызается в него чернеющими глазами, где ни одна звезда не горит. Хан цепляется на инстинктах за его футболку, потеряно взглянув на него и зависнув на мгновение. Ни разу не имев права задерживаться. И отпрянув в следующую секунду, словно кожу проткнули тысячами игл. — Здравствуй, моя наби.  Хан отшатывается от него, остерегается, как огня, пытаясь уйти от преследующих глаз и прокуренного баса, оголяющего каждый нерв.  — Как ты его назвал? — наступает Чонгук, сжимая кулаки, чтобы врезать этому наглецу выше себя на три головы. И невольно думая о том, как бы растерзал его Минхо, если бы он сейчас был здесь.  Если он за него впрягался, как сумасшедший, то омеге стало страшно представить, что он может вытворить ради Хана. Акира отвлекается от созерцания своей бабочки в человеческом обличии и окидывает его незаинтересованным взглядом. Феликс смущено и растерянно рассматривает всех троих.  — На шлюх у него не встает, можешь не пытаться привлечь внимание, — усмехается Рэйский, положив руку на плечо Акиры и взглянув испепеляюще прямо в лицо вспыхнувшего от ярости Чонгука.  — Что ты сказал? — заводится омега, подойдя к нему вплотную, чтобы врезать, но альфа перехватил его за тонкую кисть и вжал в свою грудь.  — Отпусти его, идиот, — шипит Хан, собиравшись было вцепиться в его руку, но Акира обнимает его за крошечную талию и плавно утаскивает, прижав ближе к себе.  — Не стоит вмешиваться и мешать, когда у нас с тобой свои разговоры, — альфа с нежностью касается прядей цвета пшена, пока он яростно вырывается.  — Я нихрена не буду с тобой говорить. Опусти, придурок. В тебе кокаина больше, чем крови, — выплевывает как яд Хан, но Акира будто бы только усиливает хватку, оставляя следы от пальцев.  Альфа усмехается с долей горечи. Наби ведь не знает, что в его венах чистота и безумие. Он стал одержим им, как редким сортом. Омега цепляет своей непохожестью и умом, непокорностью и верностью своим принципам. Которые он должен разбить, если хочет заполучить его для себя.  Один из самых нерушимых принципов надвигается на них, как смерч, вещая бедствия и расправы. Минхо прописывает ему кулаком в челюсть, налетая с разворота, и бьет ногой в солнечное сплетение, выбивая дух.  — Мне расскажи о ваших разговорах, уебан, — цедит сквозь стиснутые зубы он, поднимая Акиру за воротник футболки, но тот не дается и уворачивается от еще одного прямого удара в голову.  Минхо тестирует на нем все отработанные приемы, разбивая ему хлебало и не издавая ни звука, когда получает в лицо сам, глотая собственную кровь и сходя с ума. Внутри органы перемолоты в фарш. Он бы предпочел быть заживо убитым, чем видеть чужие руки на теле своей маленькой феи. И он не жалеет ударов и силы, сгребая ее всю в левый кулак, и хлестко бьет в подбородок, едва не вырубая отшатнувшегося альфу.   Я и не подозревал раньше, что буду содрогаться от ревности, фея.  Я и не подозревал раньше, что буду содрогаться от чужих рук на тебе, фея. Я сломаю им кости и даже не моргну ни разу. Гния за решеткой по обвинительным в убийстве, лишь бы грязные лапы чужаков тебя никогда не коснулись.  Тэхен и Джэхен прорываются сквозь толпу, когда слышатся вопли и крики. Маты Минхо разносятся на всю округу, с его губ стекает кровь, которую он резко стирает рукавом и снова надвигается на Акиру, что с ухмылкой собирается вновь ударить его. Хан пытается его остановить, но рискует быть покалеченным, и в молчаливом отчаянии наблюдает за тем, как его любимый срывается с тормозов.  Утробные вои застревают в ушах. Ему хочется сбежать, чтобы больше никогда не слышать, как Минхо больно.  По его вине.  Феликс старается ему помочь, Чонгук дергает свое запястье, которое до посинения сжимает Рэйский, будто бы впав в оцепенение и попав в другой мир, когда омега пронзил его холодом своих черничных глаз. И ведя его за собой через бесконечные потоки людей под возмущенные крики.  Тэхен наваливается на Акиру, оттаскивая его, пока Джэхен хватает за грудки Минхо и тащит его прочь.  Перекресток Сибуя загорается пурпурными неонами и ревом моторов.  Минхо вырывается агрессивно, как никогда прежде выйдя из себя и потеряв полностью контроль над внутренними зверями. Чан продирается через окруживших дерущихся парней, снимающих зрелище на телефоны, и материт их в три этажа, помогая Джэхену угомонить. Чанбин идет за ним, грозно озираясь на свистящих в одобрение пацанов, и застывая перед выросшим как препятствие Кихо.  — Иди нахуй с моего пути. Чанбин собирается идти дальше, послав его к херам, но альфа толкает его в грудь и выдыхает свирепо:  — Нахуй сейчас отправишься ты и твой мустанг-обдолбыш. Подъезжай к старту.  Кихо сильно задевает его плечом, пользуясь его ступором и уходя на линию, где уже стоит его спорткар.  — Блять, Минхо, — рявкает Чан, не в силах остановить его, потому что он брыкается, как раненный зверь, вынужденный защищать свою пару от врагов.  Перекресток Сибуя загорается кровавыми неонами. Шум голосов, музыки и свистков стихает, погружая парковку в леденящую артерии тишину. Белый роллс-ройс и ламборгини урус цвета хаки с цепью черных тонированных лексусов на хвосте проезжают к развязке под мостом. Подолы плащей и запах могил с примесью погибели заселяет легкие. Разрывая трахею на маленькие части, дробя кости молотком и выедая нутро щелочью.  — Братья Исайа вернулись. Сотни пар глаз устремляются на выходящих из машин Намджуна и Юнги, хищнически палящих на каждого, кто осмелится поднять на них взор.  — Я слышал, они нашли тех, кто устраивал эти взрывы, и отомстили им за члена своей семьи. Поэтому их так долго не было в городе.   Чонгук замирает с ощущением асфиксии в глотке. Рэйский ослабляет хватку на его запястье, прожигая старших Исайа ненавидящим взглядом. Намджун цепляет в толпе стойко стоящего Тэхена, без страха смотрящего ему в глаза, и кривит безумную ухмылку на губах.  — Я слышал, они вырезали весь клан в Нагасаки.