Yasu(泰)

Перекресток Сибуя сотрясет надрывный рык. — Сукин сын, — цедит Чан, расталкивая на своем пути невинных людей и видя алым кодом пытающегося сбежать дилера, передавшего наркоту для Чонина. Он рвется за ним, как охотник в сезон растления дичи, беспокойные голоса и окрики бьют в виски, заставляя свирепеть еще больше. Альфа запрыгивает на крыши стоящих в ряд тачек, пробегаясь по ним быстрее и наваливаясь на парня, чье лицо скрыто капюшоном черной худи. Он зажимает его шею в удушающем захвате и швыряет на грязный асфальт, садясь сверху и разбивая костяшки о его лицо, скорченное в страхе. — Чан! — за ним бежит Феликс с налитыми слезами глазами, но его останавливает за руку Минхо и оттаскивает назад. Хан потерянно смотрит сначала на слетевшего с тормозов альфу, затем на своего парня, прижимающего к себе другого омегу, цепляющегося за него так, словно они уже давно друг друга знают. — Какого хрена вообще происходит? — кривится Хенджин, толкнув Джэхена в плечо, и интересуясь ревностью своего друга больше, чем сценой избиения. — Это родной брат Чана, — поясняет Джэхен, и лицо Хана светлеет. Он с тревогой взирает на дрожащего от слез и страха омегу, явно младше их самих, и мягко трогает его за плечо. Феликс сжимает губы и обнимает крепко напряжено стоящего Минхо, пряча лицо в изгибе его плеча. Хан хоть и понимает ситуацию трезво, но укол ревности под ребрами с горечью сглатывает. Он никогда не видел альфу таким теплым с кем-либо из омег. Чан заносит кулак для еще одного удара, вопли и испуг толпы действуют на него, как катализатор, капли крови с костяшек марают асфальт. Ему не жалко. Ему не жалко еще раз ударить его, превратив лицо в месиво без единого участка чистой кожи. Он бы задушил его и гнил за решеткой за то, что посмел посягнуть на безопасность и честь его кицунэ. Тэхен наваливается на Чана вместе с Чанбином, пытаясь оттащить и крича ему в ухо болезненное «хватит». Потому что еще один такой удар с дури, и его упекут в тюрягу. Он для своего лучшего друга не желает такой участи. Встряхивая его за воротник куртки и пытливо заглядывая в глаза, сжимает его голову ладонями, заставляет посмотреть на себя и ужасается с дикого блеска на дне зрачков. — Езжай за Чонином, слышишь меня? — он вновь встряхивает его, пытаясь достучаться и привести его в трезвое состояние. — Не потеряй его снова. Чан отбивается от него и сплевывает перед лежащим без сознания дилером, напрягая желваки. Пацаны из его банды с тревогой и ранящим пониманием наблюдают за ним, не осуждая ни разу. — Я не дам тебе просто так жить в этом в мире, выблядок, — клянется он, наклонившись к альфе и ударив в грудную клетку тяжелой подошвой ботинок. Никто из банды Ямакаси не моргает. Феликс прикрывает на секунду веки, впервые видя брата настолько сдавшимся в плен демонам изнутри. Хрип выходит из окровавленного рта альфы. Юкио и Нори провожают черную фигуру Чана запуганными взорами, Чонгук намерено задевает первого плечом и вырывается вперед, толкая его в спину и побуждая обернуться. В бездонных глазах омеги плещется ярость вперемешку с болью. — Сейчас же садись в свою ссаную тачку и моли у него прощения. Иначе я тебя сам сожгу! — истерично кричит Чонгук, порываясь снова бить его, но Тэхен обнимает его поперек плеч и прижимает к своей груди. — Успокойся, Ничи, он именно так и сделает, — шепчет он ему в макушку, безотрывно смотря на Чана, что потирает лицо окровавленными ладонями и глотает маты. Он не упился местью до конца, но сейчас обнять кицунэ намного важнее. Чан вдруг замечает растерянного Феликса, замершего перед ним с прежней теплотой, и проклинает себя. — Прости, — выдыхает он одними губами. — Я знаю, брат. Иди за ним, — улыбается омега искренне, вселив в ребра безграничную надежду. — Чанбин, — зовет Чан приглушено, друг сразу же оказывается рядом и внимательно слушает. — Отвези его домой и останься, пока я не вернусь. Чанбин сглатывает, но без шансов кивает, поймав на себе покореженный взор омеги и сразу же отвернувшись. Чан садится в мерс и срывается с места с сумасшедшим рыком мотора, оставляя едкие клубы дыма. Парковку под мостом разрезает надвое давящая тишина. В глотке каждого бьются не высказанные слова и комки смешанных чувств. Хан задирает подбородок, шагнув вперед и протянув руку для пожатия Феликсу. — Добро пожаловать в Токио.

***

Фары мерса врываются в черноту города скорости. Чан давит газ до упора, не видя ни черта сквозь пелену презрения и ненависти к себе. В ушах стоят его больные крики, зовущие спасти и сберечь. Прости, моя кицунэ, я так и не смог тогда тебя защитить. По костяшкам стекает чужая кровь, не успокаивая ни разу. Я себе твоих горьких слез не прощаю. «Не потеряй его снова», — долбит по вискам голос Тэхена, смешанный с собственным, и он добивает бешеную скорость, следуя черным призраком за красным маклареном, маячащим алым огоньком в темноте Токио и его сердца. Чонин будто бы намеренно набирает темп, проносясь под мерцающими огнями радужного моста, минуя молчаливые набережные и национальные парки с печальными лотосами. Он чувствует боль омеги отчетливо под своими ребрами, сухожилия разрывает надвое. Город скорости знает о нашей с тобой горечи. Макларен выезжает в затемненные, горящие красными фонариками районы с иероглифами на зданиях, окружающих древний багровый храм под сенью цветущей сакуры. Черное полотно небес разражается громом, поливая грязную землю обильными дождями. Чан крутит руль и залетает в поворот с визгом шин, нагоняя кольца отравленного дыма и объезжая его спорткар, перекрывает ему дорогу у самого входа в пагоду. Макларен резко дает по тормозам, едва не врезавшись в его капот, появившийся впереди из ниоткуда. Яркие оранжевые фары слепят обоих меньше, чем обращенные друг к другу отчаянные взоры. Чан хлопает дверцей, резво выходя из машины и хватая его за локоть раньше, чем он успевает сбежать, вжимая в свою грудь и прожигая заплаканное, покрытое каплями дождя лицо. Омега вырывается изо всех сил без единого слова, делая в стократ больнее. Лучше бы ты задушил меня голыми руками. — Прости меня, — выдыхает с ненавистью к себе и любовью к нему, сжимая его фарфоровое лицо прохладной ладонью. Сбитые в мясо костяшки в крови, смываемой дождем. Чонин режет его нутро надвое лисьими глазами. Острыми, презирающими, готовыми обнять и захоронить прямо здесь. — Иди нахуй, — выговаривает по слогам омега и пытается ударить его по лицу, борясь с агонией в нервных клетках, норовящих запустить уродливые метаморфозы в его организме. Он им неизлечимо болен. Если Чан оставит его и уйдет сейчас, он рассыпается на наночастицы. И он будто бы слышит его горючие мысли, гладя лезвие скул и царапая себе кожу, стирает его слезы. Знаешь, я скорее не смог бы в этом мире один. Чан оставляет поцелуи на его щеках, сцеловывая соль и обиды прошлого, даря ему новые рассветы и ощущения. Залечивая и зализывая шрамы глубоко на сердце. Омега вертит головой, вырываясь из его обещающих спасение объятий и избегая поцелуев, калечащих и исцеляющих одновременно. Он убивал их обоих. Своим недоверием и страхами открыться даже самому родному. Но Чан был рядом и верил. Что когда-нибудь порочное небо Токио снова благословит их. — Ты знаешь, я больше никогда не уйду. Чан вжимает его в себя за талию и вгрызается жадным поцелуем в покусанные губы, раскрывая их своими и проталкивая язык. В тоскливом отчаянии. В режущем сожалении. Омега снимает его черную кепку, зарываясь длинными пальцами в густую копну волос и прижимаясь ближе. Фарфор его кожи перекатывается на языке запахами ириса, дамасской розы и дождя. Альфа валит его на капот красного макларена, будто бы растлевая под собой и служа ему щитом и проклятием в одном обличии. Омега задирает подбородок и издает приглушенный стон, широко раздвигая колени и сжимая его торс. Он наваливается сверху и утягивает в новый голодный поцелуй, втягивая ртом острие ключиц под порванным топиком, обжигает теплыми губами кожу и зализывает оставленные им же раны. Кто если не ты, кто меня спасет? Чонин не выдерживает его тяжелый, преданный взгляд, блуждающий по всему распластанному под ним телу, и отворачивает голову, жмурясь до темных пятен. Чан заставляет его смотреть на себя и задыхаться, слабо сжав шею и коснувшись пальцами растерзанных алых губ. Я пленник дикой кицунэ. Он обводит острые изгибы покорено, скучав гораздо больше, чем мог себе представить, и медленно снимает с себя черную ветровку. Замечая, как омега внимательно следит за каждым его действием, как на дне лисьих глаз загорается пламя ада, когда он видит увитые венами бледные руки, сжимающие его бока и стягивающие узкие джинсы. Чонин ощущает холод капота на секунду, пока он стягивает с него топик, сразу же подкладывая свою куртку, и чувствует себя грязным и опороченным. Лежа полностью обнаженным у входа в буддийский храм. И задыхаясь в своих стонах и шепотах, проклинающих и просящих засадить ему глубже. Позволь раствориться в касаниях. Проникая в сознание, как марихуана. Чан сжимает его запястья над головой и нависает, оттягивая зубами его нижнюю губу и проталкивая язык в горячий рот. По его обнаженной крепкой спине стекают капли дождя, прячась в столкновении их губ. Чонин ежится от контраста морозящего холода и жара сильного тела. Любимого тела, вдавливающего в капот его же тачки и заставляющего грудную клетку заходиться в рисковом ритме. Зацепив зубами место у сонной артерии, альфа проникает в его кровь и нутро, заполняя собой каждый миллиметр организма. Омега громко стонет, принимая его в себе и растворяясь в забытых объятиях. Он вспоминает адреналин от ощущения его члена внутри. В маячащей цепи сансары перед глазами, когда Чан протяжно рычит и входит в него полностью. Забирая себе его крики и стоны, ласкающие туманные мысли. Знал ли ты, как сильно любим мною? Больше, чем зажегшиеся вновь неоны Токио. Чан гладит жилистыми руками его острые ключицы, выпирающие ребра и тазовые косточки, щекоча живот и узкие бедра. Он вгоняет член снова, врываясь в самое сердце и заставляя шире раздвинуть ноги. Лисий взор прослеживает за каплями дождя на его скулах и напряженной шее с торчащими венами. Омега усмехается краем губ и впивается зубами в самую крупную из них, мстя ему за боль, ревность, обиды и агонию прошлого. Чан сжимает грубее его бока и набухает в нем, оставляя следы от своих ладоней на фарфоре кожи. Смяв ими бедра, ляжки и поднявшись к шее, он проворачивает его голову к себе и вгрызается горючим поцелуем в губы. Ты глубоко внутри. Больно ласково красиво. Проведу с тобой ночь. Я пленник дикой кицунэ.

***

Чанбин выруливает в сторону гаража, на капоте черного форда играют алые и сиреневые неоны города скорости, что никогда не погружается в сон. Он потирает подбородок пальцами, тяжело смотря на дорогу и не видя ни черта, мыслями уносясь далеко в те неизведанные места, куда уехал красный макларен. Он ожидал той боли, что последует после всплывшей правды, но и подумать не мог, как сильно разболится орган внутри, выедая кровь, как щелочь. Он желает для лучшего друга счастья. Ценой собственного разбитого сердца. Поджав губы, он бросает короткий взор в зеркало заднего вида, замечая маячащие за ним фары голубой субару. Пытаясь отвлечь свое внимание полностью на омегу, которого Чан доверил ему на сегодня. Даже если он обещал вернуться скоро, Чанбин понимает, что это невозможно. Им нужно поговорить по душам, а обнажать их — словно кожу с себя сдирать, и он дает ему с Чонином время до утра. Слегка смущаясь от осознания необходимости провести эту ночь наедине с Феликсом под одной крышей. Он его, по правде, поразил на крышесносной гонке. Заполонив восхищением все нутро еще сильнее, чем прежде, когда они увиделись спустя два года в Кобэ. Поиграв желваками, он приказывает себе сохранять самообладание и спокойно реагировать на его присутствие под боком. Проваливаясь с треском в то же мгновение. Феликс борется с собственным бешеным пульсом, не веря в возможность быть с ним в одном доме до самого утра, и прячет робкую, счастливую улыбку, паркуясь у гаража и выходя из тачки. Он осматривает с долей восторга квартиру старшего брата, где уже лежат чемоданы с его вещами. Теперь он здесь навсегда. Но даже этого будет мало с Чанбином, вгоняющим в краску одним пристальным взглядом. Омега опускает ресницы и кивает, проходя вперед в дом, когда он делает приглашающий жест рукой и засовывает ладони в карманы серых джинс, идя следом. Гостиная в тепло-коричневых и темных тонах встречает их приглушенным светом зажженных ламп, свежим ужином на плите и оставленными за барной стойкой чашками кофе. Феликс с мерцающими радостью глазами рассматривает интерьер, не решаясь обернуться на Чанбина, но наблюдая за ним искоса. Как он снимает кепку и косуху, оставаясь в одной черной футболке, норовящей разорваться от накачанных мышц. Он непозволительно долго залипает, не уловив ответного изучающего взора и вспыхнув алым, когда все же встретился с ним смущенными взглядами. — Эта гонка была потрясающей, Енбоки, — искренне признается Чанбин, мягко посмотрев на него. Омега благодарно кивает с ослепительным румянцем на щеках, усыпанных звездами-веснушками. — Ты невероятный за рулем. «И просто невероятный», — проносится в мыслях будто бы на инстинкте, и Чанбин качает головой, присаживаясь на кожаный мазутный диван. Омега прикусывает нижнюю губу и не может выдать ни слова вслух, чувствуя каждой клеткой, как альфа внимательно взирает на него и исследует с головы до пят. — Спасибо, — почти шепотом произносит Феликс, не зная, куда сбежать от распирающих ребра бабочек и эмоций, вызванных только его присутствием. Прямо как в самых заветных мечтах. — Ты теперь с нами надолго? Как родители согласись отпустить тебя? — улыбается приветливо Чанбин, заставляя себя вернуть прежнее отношение к нему, как к маленькому ребенку, выросшему на его руках. Но омега изменился слишком явно, чтобы размеренно дышать рядом с ним. В особенности из-за его оголенной талии, обнажающей персиковую кожу, черный прозрачный топик и рваные на коленях джинсы. Подведенные угольным глаза добавляют ему пару лет возраста, но мысль о его несовершеннолетии висит в висках ударами в гонг. Альфа уже нихрена не понимает, особенно свои смешанные чувства к нему. Запретные, неправильные, нереальные. — Чан уговорил их. Отец взял с него письменные клятвы беречь меня и сопровождать везде 24/7, — усмехается Феликс, опершись боком о барную стойку и сложив руки на груди. — Я тебе рад, — Чанбин взирает на него с такой теплотой, не оставляя сомнений, но нанося ножевые поверх сердца. Омега сглатывает и снова опускает взор. — Где научился так хорошо водить? — Отец научил, Чан иногда тоже давал уроки, когда приезжал. Эту субару они мне подарили вместе, я ее очень давно хотел, — в голосе сквозит азарт и страсть, когда Феликс говорит о машинах. — Точно, я и забыл совсем, что Джек раньше гонялся в Кобэ, — ухмыляется Чанбин, зарывшись пятерней в густые черные волосы. Вопросы и темы резко кончаются, и неловкая тишина сотрясает напряженный воздух. — Ты голоден? Я могу тебе приготовить что-нибудь к чаю, — набравшись смелости, омега находит в себе силы взглянуть на него, встречая ласковый взор и сразу же отворачиваюсь. Он зависает у столешницы и убирает чашки в раковину, не смея больше выдать себя с головой. — Давай я тебе помогу, — сразу же поднимается с места Чанбин, приближаясь почти вплотную и обдавая ароматом спелой груши и амбры. Феликс едва не теряет сознание, пряча дрожь в пальцах из-за его близости и робко улыбаясь. — Можешь переодеться, я пока приберусь здесь и подготовлю все, что нужно. — А что не так с моей одеждой? — резко спрашивает Феликс, вздернув подбородок и невольно шагнув ближе. Оказавшись на опасном расстоянии от его тела, источающего силу и жар, и неосознанно прикусив нижнюю губу. Чанбин опирается ладонью на столешницу, тяжело проследив за этим действием и подняв потемневший взгляд обратно к его пылающим глазам. — Ничего, — выдыхает альфа, бесшумно сглотнув. Подведенные угольным глаза омеги сверкают в темноте. — Ты очень красивый, Енбоки. Лучше бы ты никогда не произносил мне этого в лицо. Феликс быстро отходит, оставляя за собой запах цветов и медовую сладость. Он прячется на втором этаже, раскрывая чемодан со своими вещами и доставая оттуда широкую белую футболку с домашними голубыми штанами в полоску, он юркает в душ и настраивает воду, смывая с себя адреналин прошедшей гонки, все еще покалывающий нервные окончания. Но первый в жизни бешеный заезд кажется ничем по сравнению с Чанбином наедине. Он глотает порхающих в трахее бабочек, смывая пенкой свой вызывающий макияж и вспенивая волосы шампунем с ароматом груши. Потому что Чанбин пахнет так, и он закупает себе косметические средства, гели и бальзамы для губ с этим вкусом, обнимая себя за сотни километров его отсутствием. Фантомно. Но дни кошмаров без него остаются позади. Теперь он рядом, стоит только протянуть руку и уткнуться губами в теплую шею, обнять себя его сильными большими руками. Он в темпе переодевается, суша волосы и оставляя их в пушистом беспорядке, собирает в маленький хвостик на затылке, сбегая вниз на кухню. Скучав эти больные минуты, проведенные в страхе проснуться и не обнаружить его рядом. Но Чанбин стоит за плитой, уперев руки в столешницу и хмурясь. Не понимая, как включить ее и поставить сковороду. Феликс замирает и улыбается краем губ, с убивающей изнутри теплотой наблюдая за ним. Альфа напрягается и принюхивается, ловя запах сочной груши, более мягкий, чем его собственный, и поворачивает голову в его сторону. Поражаясь вновь перевоплощению из порочного ангела — в невинного. Видеть тебя домашним задевает меня за душу намного сильнее. Чанбин и не знал, как может крыть вид уюта, теплоты и невинности в одном человеке. — Помочь? — сдерживает смешок Феликс, сложив руки на груди. — Чуть запутался, — неловко усмехается Чанбин, отойдя и зарывшись пятерней в волосы. — Смотри, — омега встает перед ним, расстояние между столом и столешницей оказывается слишком малым, и Чанбин тяжело сглатывает, когда он обдает своим сладким ароматом и встает непозволительно близко, показывая, как включается плита. Но альфа не понимает ни слова, вдыхая его проникающий в реберные ямки аромат, исходящий от спутанных волос и нежной кожи, поцелованной солнцем. На уровне ебаных инстинктов. На уровне предательского тела, тянущегося к омеге ближе. Чанбин и не замечает, как шагает ближе, почти прижавшись к нему полностью и вовремя опомнившись. Феликс замолкает, чувствуя каждой порой его участившиеся дыхание в затылок, заставляющее мурашки бежать вдоль позвонков, словно их ошпарили кипятком. — Что мне сделать? — предлагает свою помощь альфа, засунув руки в карманы джинс. — Во-первых, помой руки, — велит омега, указав венчиком на раковину. Чанбин смущено усмехается, вытаскивая руки и подставляя их под прохладную воду. — Я приготовлю нам дораяки, а ты завари чай, — Феликс достает миски и муку, роясь в полках, пока альфа тормозит, ища чайник. — Чанбин, — смеется он, освещая его мрачное сердце. И достает заварочный чайник, давая ему контейнер с различными чаями. — Насыпай туда и просто залей водой. Он понятливо кивает, выполняя указания, пока омега искусными и ловкими движениями замешивает тесто для японского варианта панкейков, искоса следя за тем, чтобы Чанбин не натворил беспорядка. Альфа быстро справляется со своими обязанностями, опираясь ладонями на столешницу и внимательно наблюдая за тем, как его маленькие пальцы бережно обращаются со всем, до чего дотрагиваются. Так же, как и с родными сердцами. Кухню заполняет сладкий аромат выпечки, растопленного шоколада и успокаивающего аромата цветочного чая. Чанбин разливает его по двум чашкам, аккуратно ставя их на стол, и с аппетитом глядя на приготовленный омегой десерт. Темно-желтый свет ламп погружает их в приятный полумрак и вкусный ужин на двоих. Но невольно думает о том, как хотел бы провести так остаток своей жизни. Чувствуя бескрайнее тепло, затапливающее грудную клетку до краев. Благодаря солнечного оттенка пряди, россыпи родинок и нежных глаз красивой русалки. Сидящей прямо напротив и робко опускающей взор, пока они едят в ранящем и лечащем одновременно молчании. Феликс глотает сотни невысказанных слов, протыкающих глотку, словно иглы. Рассматривая с горечью и восхищением крупные мускулы и бицепсы, широкие плечи, напрягающиеся каждый раз под темной футболкой. Густые, слегка вьющиеся местами черные волосы альфы переливаются синим. Ровная смуглая кожа так и манит прикоснуться, вдохнуть носом аромат у его мощной шеи и застыть на ней губами. Феликс сходит с ума из-за распирающих изнутри желаний и сводит колени вместе. Низ живота обдает желанием и жаждой. Мое тело вновь горит. Оно хочет отчаянно твоих касаний. Я хочу твои пальцы на своих губах. Я хочу твои руки между моих бедер. Омега неосознанно прикусывает нижнюю губу, не ведая выдавая себя с головой импульсами своего тела. Чанбин ощущает витающее в воздухе влечение между ними и сжимает челюсть и ручку кружки намного жестче, чем нужно, избегая взглянуть на невинного ангела с порочным взором. — Я уберусь здесь, Енбоки, ложись спать. У тебя выдался насыщенный день, — улыбается привычно ласково Чанбин, словно он все еще тот самый ребенок. Ладонь тянется потрепать пышные светлые пряди, как раньше, но он останавливает себя и поджимает губы, вставая. И не поворачиваясь до тех пор, пока омега не сбежит из кухни, позволив ему сделать спасительный вдох. Феликс закутывается в одеяло до подбородка, сворачиваясь в комок на кровати на втором этаже и прикрывая веки. Вслушиваясь в шум пару минут, прежде чем Чанбин не закончит прибираться и не пойдет спать на кожаном диване, выключив свет. Феликс задыхается от урагана эмоций под ребрами. Из-за осознания его присутствия совсем рядом он не в силах заснуть, ворочаясь и глотая в себе желание спуститься и потеряться в его родных объятиях, окунувших бы в теплоту.

***

Фиолетовый додж, бэха и астон мартин стоят на парковке торгового центра с точками универмагов. Теплое утреннее солнце напекает крыши домов и капоты спортивных тачек. Внутри магазина вдоль отделения с фруктами и овощами ходят с огромными тележками продуктов Тэхен и Минхо, толкающий его в плечо и ржущий в кулак. Впереди них идут Чонгук и Хенджин, критично осматривая корзину с арбузами и приглядываясь к лучшему. — Это твоих рук дело, Барби? — окликает Минхо, указывая на разрисованный черным маркером арбуз, у которого появились глаза и рот. — Как не стыдно портить труд бедняков на плантациях. Чонгук озирается на него и закатывает глаза. — Твои шутки такие же дебильные, как ты сам, ты в курсе? — фыркает омега, пытаясь поднять один арбуз, но Тэхен опережает его со словами: — Давай сюда, родной, — он оценивает и стучит по поверхности, одобрительно кивая и закидывая арбуз в корзину. Чонгук тепло улыбается, разглядывая слишком палевно его смуглые бицепсы и крупные вены на предплечьях под футболкой цвета хаки. Хенджин скептически рассматривает десерты в контейнерах, кривя губы и не понимая, какой свежий. Тэхен отнимает у него упаковку и переворачивает, усмехаясь при виде этикетки и ставя на место: — Этот моти не помнит, когда он был моти. Омега слегка пристыжено улыбается, переглядываясь с таким же смущенным Чонгуком, когда Минхо отбирает у него запечатанный пакет данго. — Это просрочка, — цыкает альфа, недовольно осмотрев его. — Ты кроме своего кукольного домика жизни не видел? В первый раз в магазине? — Не наезжай на него. Все бывает впервые, — защищает Хенджин, замахиваясь на Минхо длинным огурцом. — Видимо, ты тоже не частый гость супермаркетов, — усмехается по-доброму Тэхен, забирая у него огурец под смешки прохожих и кладя обратно. — Ладно, пошли на кассу. — Я схожу за нашими, — кидает Минхо, когда они выгружают все для оплаты, и обходит весь магазин в поисках отделения с мясом, где зависают Джэхен и Хан, выбирая говядину и рыбу. — Вот это вроде нормально, — Джэхен сидит на карточках, протягивая Хану скумбрию для оценки. Омега серьезно рассматривает ее, присаживаясь рядом и бегая глазами по морозилке. — Подойдет для грили. Что еще интересного там есть? — Кишки тупой акулы, — хмурится Джэхен, засмеявшись, когда Хан пнул его в плечо. — Там реально так написано, — он указывает на надпись и цену. — Очено оригинально, — цокает Хан, выбирая теперь угорь и передавая все альфе, который складывает мясо в тележку и идет за ним. Перед омегой резко возникает пакет креветок с черными глазками, отчего он подпрыгивает на месте от страха и врезается в грудь Джэхена. — Здравствуйте, мы хотим в ваше семейство рыбных, — Минхо трясет перед ним креветками, делая голос громче и будто озвучивая их. — Хватит пугать меня! — визжит Хан и толкает его в плечо. Джэхен коротко смеется с них, подходя к отделению с говядиной. — Я пошутил, фея, — Минхо включает все свое обаяние и притягивает его к себе за талию, целуя в висок. Омега успокаивается сразу же, тая в его родных объятиях.

***

Красный макларен и черный мерс подъезжают к гаражу, оттененному цветущими в ряд вишневыми деревьями, источающими аромат лета и теплоты. Чонин прикрывает глаза, сжимая руль и вспоминая сладко-горькую ночь под одним одеялом придорожного отеля, слышит фантомный звук дождя и ощущает крепкие объятия Чана, поклявшиеся никогда не разомкнуться. Шрамы на сердце обещают затянуться медленно, но верно. Чан обещает быть рядом и убить за него, если понадобится, и Чонин ему безоговорочно и впервые верит до конца, не боясь обнажить потаенные уголки души. Он выходит из машины, напарываясь сразу же на руки альфы, обнимающие изо всех сил, и его глубокие ямочки на щеках, когда он мягко улыбается, пряча его в своих объятиях и целуя в висок. Чонин тычется губами в его бледную шею, замечая на ней свои засосы и укусы, и довольно усмехается. — Как ты, моя кицунэ? — спрашивает он заботливо, посмотрев в лисьи глаза и порезавшись их красотой. — Если будет тяжело, я отвезу тебя домой. — Нет, — прерывает в ту же секунду Чонин, не желая больше никогда расставаться с ним. И помня о просьбе альфы помочь Феликсу освоиться в Токио и постараться сдружиться с ним тоже. Он решает сделать свой первый шаг со сближением и принятием круга Чана. Его братьев, его семьи, его друзей, его раны, его прошлое, его мечты и стремления. — Я хочу увидеть и принять твой мир. Чан широко улыбается, на дне зрачков блестят искорки счастья. Он целует его в лоб, сжав щеки, и не может поверить в реальность. Вновь быть с ним. Вновь принадлежать ему целиком и полностью. Феликс трет сонно глаза, сидя на кровати и паля пустым взором в стену. Прислушиваясь к звукам и понимая, что Чанбин уже успел встать в пять утра на пробежку и вернуться, принять душ и засесть на кухне. Он проходит в ванную и моет лицо, чистит зубы и расчесывает волосы, собирая их в маленький хвостик и не обращая внимание на выбившиеся пряди. Пальцы непрошено дрожат от предвкушения снова увидеть его. Проснуться с утра и сразу же встретить его теплый взгляд. Лишь истощение и переизбыток эмоций помогли ему заснуть прошлой ночью. Не насладившись полным ощущением присутствия Чанбина совсем рядом с ним. Феликс спешит вниз по ступеням, замирая с растрепанным видом перед уже бодрым альфой, заваривающим кофе на две чашки. — Доброе утро, — улыбается краем губ он, сразу же отворачиваясь от него. Феликс сглатывает тихо и желает того же, жадно разглядывая его крепкое тело, кажущееся слишком мягким и манящим. Он хочет спрятаться в его теплых объятиях и назвать его большим мишкой, но гасит свои мечты и тоскливо идет за барную стойку. Входные двери раскрываются, и Чанбин уже знает, кто это, замерев с банкой кофе в руке и почувствовав запах ириса и дамасской розы, смешанный теперь с табаком и како. Нарывами на оголенной коже. Он цепляет радостную улыбку на лицо и поворачивается, шагая навстречу вернувшимся Чану и Чонину. — Как дела? — ласково смотрит Чан, раскрывает руки для объятий Феликсу, что бежит и повисает на его плече, прижимая к себе. Чонин коротко улыбается, рассматривая с интересом и неловкостью его брата и подбирая слова. Вдруг оказавшиеся лишними, потому что омега потом обнимает и его со всей нежностью, согрев замерзшее и недоверчивое сердце. — Приятно познакомиться, Чонин, — чистыми глазами Феликс заставляет проникаться к себе все больше. — Я правда очень рад, что вы помирились. Чан сжимает плечо Чанбина и благодарит его, с невероятным счастьем рассматривая обнимающихся двух омег, самых дорогих его сердцу. — Мне тоже, — смущенно говорит Чонин, отстранившись и прикусив нижнюю губу. Теперь он стыдится даже взглянуть на Чана, но чувствует на себе его прожигающий насквозь взор. И чужой, горючий до боли, но не замеченный им. Чанбин не может не уловить изменившееся положение между ними, но лишь искренне радуется за друга и не замечает, в какой момент улыбка становится не натянутой. — Можешь принять душ наверху, мы пока с Чанбином что-нибудь закажем на завтрак, — предлагает Чан, тронув своего омегу за талию. — Пойдем, если хочешь, я одолжу тебе свои вещи, — предлагает дружелюбно Феликс, взяв его за руку и потянув за собой. — Знаешь, было бы славно, — усмехается Чонин, осмотрев свою мокрую местами одежду, затем красноречиво глянув на ухмыляющегося Чана, словно не он виновник. Омеги поднимаются переговариваясь на второй этаж, Феликс делится с ним рассказами о себе и знакомится впервые, поражая начисто невинной улыбкой, и протягивает ему красную майку и голубые свободные джинсы. Чонин благодарно кивает и скрывается в ванной, оприходуя, как и всегда, гели для душа и шампуни Чана, до боли пахнущие им и ощущая себя так, словно не было тех долгих месяцев в обидах и тьме. Без тебя я — и не я вовсе. Кто, если не ты, кто меня спасет? — Как все прошло? Нормально? Феликс тебя не доставал? Или ты его? — смеется Чан и переодевается в домашнюю белую футболку и черные штаны, заваливаясь на диван. Чанбин цыкает и зарывается пятерней в волосы, по-странному смущаясь каждый раз, когда речь заходит о его младшем. — Все хорошо, не переживай. Так же, как и у вас теперь. Я рад за тебя, брат, — он хлопает улыбнувшегося Чана по плечу. Не тая в душе обид и желчи. — Я буду стараться вновь завоевать его, — обещает и себе и ему альфа. Рык моторов резко отвлекает их, пугая уже спустившихся со второго этажа омег. Чан узнает их по звуку глушителя и ухмыляется. — Только Минхо может так шуметь, — он дает пять альфе и встает, довольно направляясь навстречу названному другу, что раскрывает дверь чуть ли не с ноги и орет на весь дом: — Доброе, блять, утро! Минхо заваливается внутрь с огромными пакетами, падающими у него из рук вместе с синей кепкой, которую он успевает поймать и надеть обратно. Чонин затыкает уши и хмурится, собираясь покрыть его отборным матом, но замечает трех омег, плетущихся за ним, и подбегает к Чонгуку, уже рвущегося к нему первым. — Спасибо тебе, мой родной, — шепчет Чонин счастливо в изгиб его шеи, вдыхая запах молока и фиалок, теплоту его спортивного костюма из розового велюра с сердечками. — Твое счастье — это мое счастье, помнишь? — улыбается в ответ Чонгук, обняв его изо всех сил. Тэхен с нежностью оглядывается на них, таща пакеты на кухню вместе с Джэхеном, держащим два арбуза на руках. — Феликс! — приветливо зовет Хан, налетая на него и крепко обнимая. На душе Чана расцвет от мягкого отношения к младшему братику. Потому что Хенджин и Чонгук здороваются с ним, словно они знакомы уже тысячи лет, и образуют круг из пяти омег, болтая обо всем и ни о чем. — Не хочется конечно прерывать вашу идиллию, но готовить кто-то собирается? — комментирует с ухмылкой Минхо, вальяжно раскинувшись на стуле. — Возьми сковородку и приступай, — усмехается Чонгук, показав язык на его средний палец. — Как грубо, — Джэхен садится рядом с ним и кладет руку на его плечо. — Группа поддержки подъехала, — фыркает Чонин, обернувшись на него. — Группа готовки когда подъедет? Или позвонить надо? — подкалывает Джэхен. — Омеги на час, — ржет Минхо, давая ему пять, и получает уничтожающий взор всех пятерых. — Можешь ставить таймер и считать потом, через сколько секунд тебя не станет, — поджимает губы альфа. — Ты чертовски прав, — кивает Чонин, и на дне его глаз сверкает пламя. — Молчу, — поднимает руки Джэхен и усмехается. Чан помогает затащить в дом ящик с газировкой разных ягодных и цитрусовых вкусов, растерянно осмотрев все пакеты с едой и спросив: — В честь чего шикуем? — Как в честь чего? — цыкает Чонгук, посмотрев на него, как на редкостного тормоза, и обнимает сначала Чонина, — мы празднуем ваше воссоединение, — он усмехается со смущения на лице обоих, и приобнимает Феликса, стыдливо опустившего взор. — И приезд нашего нового друга. — Барби собирает возле себя банду? — присвистывает Минхо, встав, чтобы помочь Чанбину запихнуть мясо в морозилку. — Как вы будете называться? Пинк гангста? Тэхен прыскает из-за его акцента и прикладывает кулак ко рту, но попадает в немилость пятерых омег, в особенности строгих глаз Чонгука, признавая сразу же свой прокол: — Извини, родной, в горло что-то попало. — Каблук ты ебаный, — цедит Минхо и замахивается на него контейнером с тайяки. — Зато счастливый, — ухмыляется Тэхен, и сердца омег оттаивают в ту же секунду, а альфы оценивают его хитрый ход. — Давайте все же приступим к готовке, — предлагает Хан, подзывая своих к столешнице, где разложены все овощи. — Мы займемся мясом, а вы приготовьте дополнительные блюда. Идет? — предлагает Чан, и тот согласно кивает. — Надо включить гриль. Пойдем, — он хлопает Джэхену по плечу, зовя за собой в гараж. — Минхо, на тебе рыба. Тэхен и Чанбин тебе помогут. — Будет сделано, босс, — салютует ему Минхо, нагло оглядев толпящихся на кухне омег, распределивших также обязанности. — Боюсь спросить, можно ли доверять творениям Чонгука? Он недавно в магазине авокадо от груши не мог отличить. — Какой же ты болван, — омега бьет его в плечо и тычет пальцем в лицо, пока альфы приглушено смеются, выходя в гараж. — А кто подумал, что упавшая на пол дыня — это жопа кассира? Минхо замирает с серьезным лицом, затем наиграно хохочет и сразу же затыкается: — Что? Надо было засмеяться сейчас или позже? — Мудак, — истерит Чонгук и толкает его в спину, прогоняя с кухни. — Иди и не появляйся здесь! Хан качает на них головой и просит омегу успокоиться, рассказывая, что кому готовить, и раздавая купленные для всех фартуки разных цветов. Феликс и Чонин начинают раскладывать цукемоно, овощи, выдержанные в соли, маринованные в специальные пиалки. — Как ты аккуратно делаешь, — подмечает Чонин, залипая на ловкие движения пальцев в перчатках, и Феликс тепло улыбается. Чонгук и Хенджин садятся за стол, болтая и стараясь приготовить онигири из пресного риса, лепя их в виде треугольников и шариков, добавляя треску и заворачивая их лист нори. — Боже, почему нельзя было их купить уже готовыми? — цыкает Хенджин, рис валится из его рук и падает на пол. — Черт подери, — ругается Чонгук, едва не снося весь стол и не ведав, что готовка может быть такой трудной. — Почему мы вынуждены так страдать? — Это не сложно, хватит драматизировать, — закатывает глаза Хан, ставя третью порцию риса и гречневой лапши и размешивая. Чонин и Феликс смеются, и двое омег швыряют в них кусочки риса. Чонин в отместку бросает в них маринованную редиску. — Сам приготовь тогда, Хани, —паясничает Хенджин, и омега с пылом отходит от плиты, уже запарившись. — Отлично, жарься там сам, — уступает ему место Хан, но друг в последний момент передумывает: — В принципе, мне и тут неплохо. — Вот и помалкивай, — цыкает Хан, продолжая размешивать. Феликс с нежностью и радостью рассматривает их всех, проникаясь их отношением. — Куда собрался, бич? Хочешь, чтобы я один тут позорился? — возмущается Чонгук, кинув Хенджину в лицо рис. — Видишь, Феликс, среди каких ведьм мне приходится жить, — жалуется омега, кривя театрально лицо, вызывая у него звонкий смех. — Блин, у нас не хватает места. Вы двое, идите варить лапшу в гараже, там у Чана должна быть электрическая плита. И побыстрее, — подгоняет Хан замерших Чонина и Феликса, всучив им миски и пакеты с рисом и лапшой, и выгнав с кухни. — Пиздец, а не праздничный стол, — ругается Чонин, пока они проходят три шага до гаража, где уже пахнет углем, дымом и мясом. Чан жарит на открытом воздухе говядину якинику, вымоченную в соусе. Джэхен помогает ему и снимает готовое, заметив двух приближающихся омег и ухмыльнувшись: — Вас отправили в ссылку? В чем провинились? — Слишком много болтаешь, Джэхен, — предупреждающе смотрит на него Чонин, проходя мимо. В гараже зависают Минхо и Тэхен, поджаривая на гриле скумбрию. Чанбин вытаскивает один длинный стол из темного дерева, ставя его перед входом в тени цветущей сакуры и не замечая восхищенного взора в свою сторону от застывшего Феликса, что не сразу прячет свою привязанность. Омеги зажигают плиту, заливая воду и добавляя сначала рис, потом лапшу, и следя за тем, чтобы ничего не подгорело. Минхо временами оборачивается на них с издевательской улыбкой, но не отвлекается от мяса, разговаривая с Тэхеном, что добродушно предлагает им: — Помочь? — Себе помоги, — закатывает глаза Чонин, размешивая воду. — Рисовая ведьма, — дает ему прозвище Минхо. Омега хмурится и впивается в него грозным взглядом. Феликс смеется, но его веселье длится недолго, потому что Чан просит его помочь Чанбину, протерев стол и накрыв его скатертью. И под ребрами порхают бабочки. Омеги начинают выносить по очереди блюда, ставя их на стол вместе с готовым мясом рыбы и говядины, источающим сладкий аромат. Чонгук сервирует стол, каждому давая набор из тарелки и палочек. Газированные напитки со вкусом личи, ананаса, голубики и клубники в центре стола, вместе с десертами данго трех цветов и рисовыми лепешками с начинкой. Тэхена насильно сажают во главе стола, по правую руку от него сразу же садится Чонгук, тепло улыбаясь при случайном взгляде на него и встречая похожий ответный. Слева располагается Чан, с ним Чонин, напротив них Хан и Минхо, немедленно открывающий для всех газировки и раскладывающий мясо по тарелкам. Ему помогает Феликс, сидящий рядом, в конце стола Чанбин смеется вместе с Джэхеном, под чьим боком Хенджин оживлено болтает с Чонином. — За что выпьем? — спрашивает Чан, и все пары глаз внимательно устремляются на Тэхена. — За любовь, — проникновенно говорит он, и все поднимают бутылки. — И за быстрые тачки. Альфа довольно свистят, омеги безнадежно, но согласно улыбаются. Десять бутылок чокаются в унисон, и шелест вишневых деревьев доносит аромат грядущих счастливых дней. Минхо по-прежнему дразнит Чонгука, тот ярко реагирует и замахивается на него палочкой с онигири, Хенджин возмущенно останавливает, ведь они лепили их два часа, Джэхен перенимает привычки друга и достает Чонина, закатывающего глаза уже третий раз, Чан бережно держит его за талию и накладывает ему и Феликсу самые прожаренные куски мяса. Чанбин от всей души ест, временами отвлекаясь на перепалки с Минхо, Хан обсуждает с Чаном потенциал полноприводных машин. Тэхен тепло оглядывает каждого и молится, чтобы ничей стул находящихся здесь не опустел. И это моменты нашей с тобой прекрасной юности. Пусть они никогда не заканчиваются. Ведь я точно знаю одно. Завтра будет лучший день.

***

Порше 911 тормозит у белого коттеджа с цветущими магнолиями и розовым прудом, рядом с которым расположен кожаный диван с Мураками на нем, спокойно листающим страницы старой потертой книги. Рэйский вытаскивает пачку севен старс из кармана темных спортивок, на нем черный бомбер и массивные найки. Он хмуро оглядывает не двинувшегося с места альфу, даже когда он подошел к пруду, и цепляет привычную фальшивую улыбку, раздирающую изнутри мышцы лица. — Надо же, Мураками, какой ты приветливый, не стоит так сильно суетиться, я всего лишь твой друг, который приехал к тебе в гости, — издевается он, заваливаясь на белое кресло напротив него. Альфа все же пожимает ему руку, не отрываясь от чтения, и Рэйский закатывает глаза, выдыхая едкие кольца дыма. — Можешь не паровозить в мою сторону? — ровным тоном просит Мураками, теплые летние лучи касаются его бледной кожи, пухлых губ и светлых коротких волос. Он в футболке цвета хаки и молочных штанах, на длинных пальцах блестят крупные кольца. — Блять, ты снова за свое? Почему тебе все время надо быть занозой в заднице? — цедит Рэйский, но послушно перестает дымить в его лицо. — Иногда мне кажется, что ты не с этой планеты. — Мне так нормально. Альфа закатывает глаза с его реплик, согнув ногу и закинув ее на другую. Оглядывает отрешенным взором колышущиеся от ветра лепестки вишневых деревьев, источающих сладкий аромат. — Где Юкио? Он выжил после стычки с Чонгуком? — нарушает тишину Рэйский, затянувшись до самых легких. — Он поехал с Нори в пляжный домик на пару дней. Хочет восстановиться и переварить случившееся, — объясняет альфа, поменявшись в лице при упоминании брата. Под ребрами непрошено колет. — В нашей банде его никто не считает виноватым, что бы там ни болтали на Сибуя, я заткну каждого ублюдка, — уверено произносит Рэйский, стряхивая пепел. Он вспоминает грязные слухи, расползающиеся наглой ложью по городу, приписывающие омеги все не совершенные им грехи, и как он собственноручно избивал парней, поносивших его имя. — С чего вдруг у тебя проснулась любовь к Юкио? — хмыкает Мураками, подняв на него внимательный взор своих проницательных, словно прозрачных глаз, лезущих в самую душу. — Я могу доставать его, ты сам помнишь, мы с ним никогда не ладили, но другим не позволю. Если бы не его блядские чувства к Ямакаси, я бы к нему и не приставал, — с нарастающей злостью курит альфа, ощущая себя на исповеди, но с Мураками по-другому и невозможно. Он единственный, к кому он может прийти и рассказать о наболевшем, не закрывая себя в титановую броню мудака. — Ты знаешь, с этим гайдзином у меня личные счеты. Мураками усмехается краем губ и с пониманием кивает. Потому что у них общее болючее детство и шрамы, оставленные одними и теми же руками. — Поэтому ты набираешь кого попало в нашу банду? Хочешь выставить нас на посмешище? — вздергивает бровь он. — Ты недооцениваешь меня, — широко ухмыляется Рэйский. — Кихо хоть и облажался в гонке с Ямакаси, но никто из его пацанов ему не соперник. — Тебе напомнить, как Итан проиграл Чану? По-моему, это ты недооцениваешь Ямакаси и его банду, — замечает Мураками, даже отвлекшись на секунду от чтения. — На токийских дорогах ты проигрываешь, если недооцениваешь соперника. Так случилось с Хаджиме. Так может случиться с кем угодно, особенно если в заезде участвует Тэхен. — Даже упоминание его имени вызывает у меня желание разбить ему хлебало, — выплевывает с яростью Рэйский, прикрыв глаза. — До сих пор не могу принять то, что меня не было в городе, когда этот сученыш приехал и отобрал у меня титул короля, даже не гонявшись со мной. — Хватит сожалений о прошлом, Рэйский. Если в Токио и есть гонщик, который сможет победить Ямакаси, так это ты, — без капли лести говорит Мураками, встретив проблеск благодарности на дне его зрачков и усмехнувшись. Мы с тобой выросли, а раны на душе остались. — Ты всегда знаешь, какие слова сказать. Наверное в книжках своих вычитал, — с ухмылкой и дымом кидает Рэйский, на что он с улыбкой качает головой. — Меня больше интересует, почему ты стал одержим Чонгуком, — неожиданно как и всегда ошарашивает вопросом Мураками, пытливо взглянув на него. — Я знаю, дело не только в ненависти к Исайа. — Моей ненависти к ним хватит на весь континент, — отрезает Сатоши, глаза наливаются алым, и альфа мысленно закрывает болезненную для друга тему. — Что бы ты ни задумал, передумай. Это слишком опасно, — предупреждает он, и в голосе его сквозит редкая тревога. — Ссыкуешь теперь? Ты забыл, благодаря кому живешь так, как сейчас, и не видишь родителей уже несколько лет? — напирает с желчью Рэйский, сжав невольно кулаки. Мураками молчит пару минут, обводя пустым взглядом цветущие вишни, не ведающие переживаний и страхов. — Мы с тобой не главные герои, а жизнь — не ебаная сказка. «Никто не спасет нас от краха и смерти, если нам отведены второстепенные роли в истории», — умалчивает Мураками, вновь принявшись за чтение. Рэйский ненавидит, как он вечно говорит загадками, сваливая это на его бесконечные книжки, но ничего поделать с ним не может и молча продолжает курить. — Ты раньше не был таким, — вдруг серьезно произносит Рэйский, не поворачиваясь к нему, но замечая, как зависает рука Мураками, прежде чем перевернуть страницу. — Раньше мы все не были такими, — отвечает равнодушно альфа, ошпаривая внутренности холодком. Рэйский усмехается, но возразить не смеет, потому что он чертовски прав. Давящая тишина нависает над ними, окуная в болезненное прошлое и настоящее. — Раньше ты был мудаком в меньшей степени, мой друг. Рэйский ловит улыбку на его губах и впервые за долгое время смеется от души.

***

aura — assassin

К частному загородному дому с декоративными пальмами и широким бассейном с лазурными водами на заднем дворе съезжаются спортивные тачки, заполняя места у ворот и гаражи. Громкая музыка льется из колонок, как и реки алкоголя, сигарет и кокаина, поделенного на двоих. На белых шезлонгах лежат полуобнаженные омеги, альфы зависают за барной стойкой, пурпурные и голубые подсветки играют тенями на загорелой коже. Чонгук присасывается губами к трубочке черничного дайкири, качая бедрами в такт мелодии. На нем шортики и топик с рюшами и спущенными плечами, с розовыми бантиками на груди, бежевыми и красными розами. На шее и ляжке повязаны ленты из того же фасона. Его фарфоровое лицо отражает сиреневое сияние, припухлые губы блестят вишневым. — Ты не видел Феликса? — наваливается на его плечо Хан, припав губами к коктейлю, что протянул ему Чонгук, ни капли не брезгуя. — Нет, в последний раз наш малыш крутился около бассейна вместе с Хенджином, — кричит на его ухо омега, Хан морщится и качает головой в такт битам. Он одет в прозрачный зеленый топик с малиновыми цветами и в лиловые свободные брюки, шею стягивает чокер из бисера. — Я боюсь, что к нему пристанет какой-нибудь придурок, — он проталкивается сквозь толпу танцующих, держа Чонгука за руку и таща его за собой. — Не переживай, Чан любого в могилу сведет, как только кто-то вздумает подкатить к нему, — усмехается омега, проверяя время на телефоне и цыкая. — Тэхен уже полчаса не отвечает. Где их носит? Почему они до сих пор не здесь? — Ты и правда истеричка, Чонгуки, — смеется Хан, находя среди десятков человек Чонина и Феликса, восседающих на шезлонгах с коктейлями и машущих им. — Твой Ямакаси никуда не денется. Минхо писал, что они подъедут ближе к концу, — он машет рукой в ответ, совсем забыв про коктейль, и роняет его прямо на белоснежную майку Итана, который проходил мимо вместе с Мураками. — Боже, прости, я случайно! — он прикрывает рот ладонью, округлив глаза. Темнокожий альфа прикрывает веки, пытаясь успокоиться и принять тот факт, что ему испортили одежду спустя секунду, как он пришел на вечеринку. — Концептуально, — кивает Мураками, смотря на расползающееся пятно и сдерживая смешок. — Ты хотел сказать «хрень»? — выпаливает Итан, раздраженно глянув на притихшего Хана. — Сначала по башке мне дал своими ботинками весом с африканского слона, теперь шмотки мне гадишь. Что дальше? — Тебе лишь бы поныть, Итан. Иди и постирай свои тряпки сам, для твоего удобства здесь поставили целый бассейн, — закатывает глаза Чонгук, хватая Хана за руку и собираясь уходить, но Итан преграждает им путь: — Эта мелкая вредина запачкала, пусть он и отстирывает, — он всерьез наступает на омег, но Мураками цыкает и толкает его прямо в бассейн, морщась от сильных брызгов и идя дальше к своей банде, как будто бы ничего и не случилось. — Я прибью тебя, asshole! — Итан выплывает и угрожающе бьет по водной глади. — Спасибо, Мукарами! — бросает ему вдогонку Чонгук со счастливой улыбкой. — Мураками, — сжимает челюсть альфа, прекрасно понимая, что он его не слышит и никогда не запомнит его имя. — Впрочем, похуй. За столиком ближе к гаражам сидят Рэйский и Кихо, дымя на всю округу и громко смеясь. Рядом с ними валяются несколько парней, которых он видит впервые, но не обращает внимание и просто садится в кресло, обтянутое белой кожей, и тянется к бутылке текилы. — Чонгук снова каверкает твое имя, да, Камурами? — ржет Кихо, давая пять сидящему под боком альфе. — Сейчас обоссусь от смеха, — равнодушно говорит Мураками, наливая себе алкоголь и закидывая пару кубиков льда. Рэйский прижимает сигарету ко рту, внимательно паля на него. Психованный Итан выходит из бассейна, сняв майку и выжимая ее, по шоколадной коже с четкими кубиками пресса стекают капли воды, теряясь у пряжки ремня синих джинс. Омеги провожают восхищенными взорами, но он даже не замечает их, наметив себе целью только спокойно бухающего Мураками. Он комкает ткань и с дури бьет ею лучшего друга, что не шевелит ни единым мускулом, продолжая распивать. — Придурок ебаный, из-за тебя я будто в штаны наложил, — цыкает он и плюхается рядом с ним специально, отбирая стакан текилы и выпивая его залпом. Мураками без слов наливает себе новый. — Ты никогда не повзрослеешь, Итан, — усмехается с долей тоски Рэйский, выпуская горькие облака никотина изо рта. Но он знает точно одну непреложную истину: эти двое друг без друга не смогут, дополняя себя, как недостающие части пазла. Кихо откидывается на спинку дивана, выдыхая едкий дым, разъедающий горло, и сквозь клубы тумана замечая солнечно-оранжевый силуэт, цепляющий его в мгновение. Запах белого мускуса и сладкого персика сопровождает его обладателя, побуждая сесть прямо и потянуться навстречу в тщетном искании. — Вы чувствуете этот аромат? — мечтательно шепчет он, как зачарованный. — Марихуаны? — хмыкает Мураками, показательно посмотрев на косяк в его руках. — Он еще не раскурил. Унюхал что-то интересное в трезвом виде, надо же, — с ухмылкой комментирует Рэйский, повернув голову в сторону, куда смотрел безотрывно Кихо, вместе со всеми членами банды. У барной стойки словно тропическая нимфа стоит Хенджин, его оранжевый топик на тонких лямках, шортики с апельсиновыми цветами, бусы в гавайском стиле и оранжевая лилия в светлых волосах вонзаются в память и спирают дыхание. Кихо поражено замирает, заходясь в кашле из-за густого дыма и не смея отвести от него взор, словно он растворится или исчезнет, как плод его больного воображения. — Не советую его, — усмехается Мураками, прикурив себе. — Потому что он искусал твою шею? — смеется Итан, поворачивая его голову и показывая всем покрасневшее место укуса. Альфы пошло улюлюкают и свистят, на что Мураками качает головой. — Зубки у него что надо, а язык? — Рэйский оглядывает омегу с ног до головы помутневшим от алкоголя и его красоты взглядом, невольно облизнувшись. — Какие вы нахрен извращенцы, я ничего такого не имел в виду, — недовольно поджимает губы Мураками, уже тысячи раз пожалев. — Не обессудь, бро, я помню, ты давал обет безобразия, — понимающе хлопает его по плечу Итан, получая резкое: — Безбрачия. И да, иди ты нахуй. Кихо пропускает мимо ушей их разговоры, не моргая наблюдая за Хенджином и чувствуя укол под ребрами просто из-за того, как он аккуратно заправил выбившуюся прядь за ухо. — Я вам честно клянусь, я никогда не видел никого красивее. Он что, душу дьяволу продал? — окончательно западает он, собираясь с духом, чтобы встать и подойти к нему. Он поправляет свои густые угольо-пепельные волосы и воротник широкой футболки ядерного зеленого цвета с черными вставками. Альфа из банды одобрительно хлопают и свистят ему вслед. Цепи на шее, запястьях и джоггерах звенят, когда он приближается вплотную к стройному омеге и замирает за его спиной, опираясь локтем о барную стойку и заключая в ловушку. Обворожительно улыбнувшись, он наклоняет голову вбок и всматривается пристально в профиль застывшего от удивления Хенджина. Режется беспощадно кукольными чертами лица этой нимфы. Опуская плененный взор к манящим малиновым губам и зависая. Бармен подает им три стакана лонг айленда, Кихо опоминается спустя пару секунд и включает карту на телефоне. — Я оплачу его заказ, — он делает скан и лишь невинно улыбается на возмущенный взор омеги. — Как дела, нимфа? Хочешь еще что-нибудь? Хенджин хитро щурится, чувствуя себя не в безопасности в опасной близости с ним и вздернув подбородок, так что прядь волос цвета ванили снова спадает на лицо. Кихо оторопело прослеживает за этим естественным явлением, как за неизведанным чудом света. — Спасибо, что заплатил, но не стоило. Скажи, куда вернуть тебе деньги, — произносит уверено Хенджин, тушуясь, когда он наклоняется ближе, и отходит на шаг. — Мне ничего не нужно от тебя. Но если тебе что-то нужно, стоит только сказать, и я тут же сделаю это для тебя, — стреляет альфа льстящими фразами, как из пулемета, незаметно втягивая в себя запах персика, вскруживший голову. Он замечает вредный блеск в карамельных глазах омеги и ухмыляется: — Помимо того, чтобы я потерялся прямо сейчас. — Какой проницательный, — усмехается Хенджин, сложив руки на груди в инстинктивной защите себя. — Это мое единственное желание. Исполни его и больше не приставай ко мне. — В чем причина? — Кихо кладет обе ладони на барную стойку, не давая ему прохода и разглядывая с восхищением мерцающие на его веках розовые тени. — Не верь слухам про меня, нимфа, для тебя я буду самым правильным и хорошим. — Неужели кто-то ведется на твои дешевые подкаты? — фыркает омега и кривится в отвращении. Альфа проглатывает укол в свою сторону, но вновь цепляет улыбку. — Не будь таким жестоким ко мне, — просит он искренне, кладя ладонь на свое сердце. Хенджин цыкает и озирается в поисках поддержки и друзей, не выдерживая его бешеного напора, но слыша лишь довольный смех банды Рэйского. — Стоит признать, банда Ямакаси отхватила себе горячих штучек, — похабно смеется один из альф. Рэйский с ним без слов соглашается, но презирает их всех без исключения. — Тебе повезло, Сатоши, у тебя был кайф отодрать почти каждого из них, — ржет другой, давая ему пять. — Особенно этих сучек Исайа, да, Сатоши? — напирает первый, сжав его плечо. Не замечая, как лицо альфы багровеет при одном упоминании Чонгука. Ловя и ненавидя себя от мысли, что подумал именно о нем и даже не вспомнил про Чонина. — Расскажи, кого было лучше трахать? — Завались, — полурычит на него Рэйский, встав с места и едва сдержавшись, чтобы не разбить ему челюсть. Он стремительно уходит под недоуменные взоры своей банды, ища в толпе эту безумную стерву, поселившуюся в его голове так прочно, что он не может ее прогнать, как бы ни старался. Ему было плевать на Чонгука до тех пор, пока он не начал путаться с Ямакаси. Он переспал с ним и утолил физический голод, забрав себе его манящее тело, как трофей, и забыв о нем, как о сотнях других до и после. Но именно сейчас нервы словно провода, кровь кипит в жилах, заставляя разрываться надвое всякий раз, как омега появляется в поле его зрения. Рэйский бы с удовольствием свернул ему шею и не пожалел. Но что-то побуждает думать о нем беспрерывно и заводиться от ярости, стоит лишь кому-то вымолвить его имя. Он находит его в танцующей толпе, виляющего призывно бедрами и закрывшего глаза в приятном наслаждении. В обрывках памяти всплывает непрошено их первая и последняя ночь. Расталкивая на своем пути всех неугодных и ощущая белый шум в ушах, он идет прямо к нему, как хищник в затерянных джунглях, выслеживая свою жертву по запаху. Не зная, чего он хочет от него. Его потасканное тело или еще более потасканную душу. И отрезая от себя по куску в безграничном отчаянии. Мой рык, твой стон. Воспоминания откидывают назад в приглушенно освещенную спальню в особняке. Чонгук царапает ногтями его голую спину, Рэйский толкается в его бедра. Мои руки, твои губы. Чонгук выгибается и раздвигает колени, принимая его всего в себе. Альфа сглатывает, мир плывет перед глазами, и он уже не различает, от чего сходит с ума: от жажды снова взять Чонгука или от дури в венах. Он приближается вплотную к ничего не подозревающему омеге, хватая его за подбородок в собственническом жесте и тяжело выдыхая прямо в раскрытые губы: — Почему ты выбрал именно мою голову, чтобы застрять? Чонгук пытается вырваться, вцепившись ногтями в его жилистую руку, и прожигает ненавистью на дне черничных зрачков. — Ты что, обдолбался во всю? Отвали от меня, — шипит он, как ядовитая змея, брыкаясь и крича, пока он утаскивает его на задний двор и пригвождает к стене, запечатывая запястья и вгрызаясь жадным поцелуем в его губы. Омега сдавленно мычит и вертится, стараясь уйти от касаний и поднимая ногу, чтобы зарядить ему в пах, но Рэйский сжимает его узкие кисти одной рукой, другой перехватывает его колено и вжимает в себя еще сильнее, мня ладонью упругие белые ляжки, способные довести до нирваны любого. Тело Чонгука потряхивает от отвращения прежде всего к самому себе, он задыхается от невозможности пошевелиться из-за сильных рук, взявших его в капкан, и требовательных губ, впившихся теперь в шею. — Остановись! Мне больно, — кричит он, ненавидя и себя и его, как никогда прежде. — Почему? Потому что я — не Ямакаси? — выпаливает с яростью и горечью Рэйский, замирая у его покусанных губ и загнанно дыша. Он набирается воли отпустить его, со злостью оглядывая молочную кожу, всю в отметинах от его грубых касаний, засосы на шее и следы от зубов. Но то, чего он не ожидает увидеть прямо сейчас, хоть и мечтал об этом с самого возвращения из армии — слезы в глубине бездонных глаз, смотрящих на него с омерзением. Но Чонгук не разрешает им течь и заталкивает обратно, сцепив зубы. — Сдохни! — выплевывает с желчью он, с дури толкая замершего в осознании альфу в грудь, но этого чертовски мало. — Придется тебе меня потерпеть, пока я не сведу все свои счеты, особенно с твоим любимым гайдзином, — ухмыляется привычно Рэйский. Под ребрами начинает непрошено колоть, выворачивая кишки наизнанку. — Я принимаю твою ненависть ко мне и всему миру, но если тронешь его, я тебя уничтожу, клянусь тебе, — по слогам цедит омега, ошарашивая его своей преданностью и готовностью рвать за свое. Растерзать каждого, кто хоть посмотрит или заикнется в сторону Ямакаси. — Да ты одержим им, — по-странному злится еще больше альфа, сжав челюсть и нагло осмотрев его свои следы на его теле. — Этого он тебе точно не простит, — усмехается без особой радости он, стараясь вернуть себе маску мудака, пока чувство вины не задушило его живьем. — Я тебе этого тоже не прощу, сучий выкидыш, — рычит вне себя Минхо, заряжая кулаком ему в челюсть.