Yasu(泰)

Один день назад до гонки

— Куда едем? — интересуется с улыбкой Хан, мягко посмотрев на сидящего за рулем бэхи Минхо и удивлено раскрывая рот, когда он наклоняется к заднему сидению и достает оттуда огромную коробку с разными снеками, газировками всех вкусов, тортиками и пирожными в банках, леденцами на палочке и полосатыми желе, поразительно похожими на блюда из популярного аниме. — Ведьмина служба доставки, ты серьезно? — смеется он и широко улыбается, выглядя счастливым, как маленький ребенок. Ради одной твоей улыбки я горы переверну и соберу заново, фея. — Это тебе на перекус, пока доедем до нужного места, — усмехается Минхо, снова щелкнув его по подбородку. — Хани, наверное, проголодался после школы. — Говоришь так, словно я умственно отсталый, — омега кидает в него строгий взгляд и толкает кулачком в плечо. Альфа напускает на себя клоунскую маску, притворяясь, что ему очень больно. — На дорогу смотри, шутник, — закатывает глаза он. — Знаешь, наверное, твоим родителям надо поставить памятник при жизни за то, что они терпели тебя и твои выходки. — Скажешь им это в лицо, обязательно, — подмигивает Минхо, перехватив его руку за запястье, когда он снова попытался ударить, и прижимает ее к своей щеке, так бережно и любовно, словно умрет в следующую секунду, и касается тыльной стороны ладони своими теплыми губами. Хан замирает и впивается в него удивленными, покоренными глазами. Он знает, как привязывать к себе. Он знает, как лишить дыхания, украв его прямо из легких. Минхо влечет в объятия, подключая ему себя, как ивл. Останься. Не уходи. Потому что дышать сам я не умею. — Хочешь познакомить меня со своими родителями? — приходит в себя Хан, раскрыв в ошеломлении рот. — Совсем скоро, — уверено смотрит на него альфа и ухмыляется. — Пасуешь, моя бесстрашная фея? — Вовсе нет, — отнекивается омега и надувает губы, дергая рукой, но он держит крепко и отпускать не собирается. Не в этой вечности. — Тогда в чем дело? Не готов? Или не считаешь меня за того, с кем можно строить серьезные отношения? — на последнем сам же злится Минхо, сжав руль и челюсть. Если Хан прямо сейчас решит обсмеять и обзовет его последним мудаком, с которым страшно думать о завтра, он себе не простит и в яму собственноручно закопается. В голове звучит тихий, но оставляющий нарывы голос папы. «Ты можешь принести только разочарования», — шепчет он, и по щекам его текут одинокие слезы отчаяния, когда он заваливается на порог дома в час ночи, избитый и весь в крови. Хан видит его вскрытые раны, ощущает их на своей коже и переплетает их пальцы, мягко улыбаясь. — Нет, Минхо, я тебя не стесняюсь. И мне не страшно вот так держа тебя за руку пойти на конец света, — со всей искренностью омега льнет к нему и прижимается губами к щеке застывшего альфы, едва не потерявшего управление над машиной. Сладкий запах ванили и черной смородины заселяет нервные клетки. — Просто, знаешь, я не ожидал, что ты так скоро решишь познакомить меня с ними. «Я не ожидал, что настолько дорог тебе», — глохнет в горле, но он благоразумно молчит, радуясь огромному месту, которое он занимает в его сердце. Минхо довольно улыбается и тает окончательно, когда Хан доверчиво тычется губами в его шею, сразу же отстраняясь и садясь обратно на место. Белая бэха лавирует между рядами машин, выезжая к окраинам города скорости, где заснеженные пики голубой горы Фудзи возвышаются над зданием старбакса с горящей вывеской. Тачка резко тормозит, омега распахивает глаза, вытаскивая изо рта леденец и озираясь сначала на задние сидения, заполненные бумажными пакетами с традиционной едой из ресторанов, что попадались им на пути, затем смотрит на здание и на самого Минхо, достающего карту и собирающегося снова выходить. — Ты хочешь скупить всю еду в Токио? — Хан сразу же следует за ним вприпрыжку. — Одно твое слово, Хани, и я этот город сожгу, — без тени шутки произносит альфа, беря его за руку. Даря ему непоколебимую веру в то, что покуда он идет рядом с ним, этот бренный мир может треснуть, омеге будет все равно. Лишь бы он всегда ловил его одинокие герцы. Минхо заходит в помещение с парочкой подростков за столами, весело болтающими о школьных буднях, и подходит к стеклянным витринам с выбором десертов и сендвичей, привлекая к себе его за талию и бережно выставляя перед собой, указывает на сладкое и экраны с выбором кофе. — Возьми себе все, что хочешь, — улыбается он, придерживая его хрупкое тело в своих сильных руках. Омега оборачивается через плечо, едва не касаясь щекой его щеки. — Прикинь, я впервые в жизни здесь. Даже не думал, что в Японии есть Старбакс кофе. Чувствую себя тинейджером из американских сериалов, который сбежал из дома со своим парнем и куралесит по штатам, — со смешком кидает он и отворачивается, пробегаясь глазами по меню. — И что же ты собираешься делать со своим парнем? Планируешь остановки в мотеле под проливным дождем? — с явным намеком в голосе, отчего омега вновь оборачивается, с прищуром осмотрев его довольное лицо. — А это ты узнаешь в восьмой серии, милый. — Тебя кто научил так острить? — Минхо ставит ладонь на стойку, другую по-хозяйски располагает на талии омеги и пытливо разглядывает кукольные черты и огонек в карамельных глазах. — Зачем мне наставник для того, чтобы научиться отвечать тебе? Я сам разобрался, — с ответной ухмылкой, приводящей альфу одновременно в восторг его умом и ярость из-за дерзкого язычка. — Стерва, — усмехается Минхо, прожигая его чернотой на дне зрачков. Хан прикусывает нижнюю губу, румянец предает и появляется на щеках так ярко и заметно, покалывает мышцы и заводит сердце в бешеном темпе. Мы еще посмотрим, кто кого, фея. — Карамельный фрапуччино и шифоновый бисквит с ванилью, — заказывает Хан, найдя в себе силы не смотреть на него. Тигр будто захлопнул капкан, поймав в ловушку свою наивную жертву. Хан научился отвечать ему. Но его убийственную ауру и голодные взоры выдерживать — не смог. Минхо берет себе горький эспрессо, похожий на него самого переливами вкуса, и оплачивает. Омега обнимает себя за плечи и наблюдает сквозь прозрачные стекла за сменяющими друг друга группами людей, впервые ощущая палитру невыразимых и согревающих изнутри чувств. Вызванных одним единственным человеком и его родным запахом. Ты опасен для моего организма. Я уже не контролирую процессы, которые ты запустил внутри моих ребер. В моменты, когда тебя нет рядом, дыхание останавливается. Я словно астматик, не находящий воздуха в твоем отсутствии. Знаешь, я задохнусь, если ты вдруг решишь уйти от меня. Хан улыбается краем губ, следя за его профилем с точеными чертами, под белой широкой футболкой перекаты сильных мышц, жилистые руки с торчащими венами. Кепка козырьком назад скрывает копну выжженных волос. Он замечает, как на Минхо пялятся другие омеги, перешептываясь и глупо хихикая. Закатив глаза, он нервно царапает свои локти в ожидании, когда альфа вернется с их заказом, и спешит переплести их пальцы, шагая к выходу. Бэха выезжает из загруженного города скорости, остающегося далеко позади с сиянием мириадов пурпурных неонов, и едет навстречу пастельно-синим пляжам. Плавный бег морской волны с мурлыканием накатывает на блестящий песок и небольшие заросли, прозрачная вода отражает белые крупные облака, нависающие над маленьким домиком с голубыми стенами на берегу спокойного моря. В теплых карих глазах Хана вспыхивает восхищение и неверие. Он опускает окно и высовывается почти всем телом, заворожено наблюдая за пустынным пляжем без единой души, но до боли красивым и влекущим. Он ошеломлено поворачивается к довольно улыбающемуся Минхо, втягивающего в себя каждую его эмоцию. Гораздо больше, чем благодарность, и все, ради чего он придумывал сценарий их свидания и снял этот домик вдали от суеты и шума. Твои мерцающие счастьем глаза кричат громче любых слов, фея. Я их заложник и пахарь, что кровью и потом будет зажигать в них огни. — Ты серьезно? — нервозно-весело произносит омега, держась из последних сил, чтобы не выскочить из машины к ласковым приливам. И остаться их пленником навеки. Минхо тормозит с ухмылкой у полосы небольших скал, проросших зеленью, и не удивляется ни капли, когда омега с радостным визгом выпрыгивает из тачки и несется навстречу морю. Он широко раскидывает руки, ловя попутный теплый ветер, переходит на бег совсем близко к полоске воды и белой пене, омывающей песок, и испуганно дергает ногами, когда сильный прилив мочит его ноги в бежевых туфлях. Прижав руки к груди, омега заливисто смеется и снова бежит в объятия волн, озаряя светом и привязанностью сердце Минхо, что направляется с грудой пакетов в дом и посматривает на него с нежностью. Он проходит на кухню и раскладывает на белом деревянном столе всю еду, слыша панацеей возгласы и смех Хана, расстилает молочную постель на мягком просторном матрасе и открывает настежь окна, позволяя морскому бризу и сладкому воздуху проникать внутрь. Выйдя на балкон с деревянными перекладинами, он опирается на них локтями и с легкой улыбкой на губах взирает на бегающего вдоль береговой линии омегу, снявшего туфли и подвернувшего края клетчатых брюк от шанель. Пшено его волос треплют ветра, дующие с лазурного моря. Он каждую его счастливую улыбку отпечатывает клеймом на своих ключицах и отдавать отказывается. Приходя в трепет от осознания, как глубоко он повяз в своей фее. Подсел на него, как на обезбол. Прикипел к нему, как наркоман к своей дозе. Хан останавливается и зазывает его, размахивая руками, словно крыльями. Альфа салютует ему ладонью и ухмыляется на жалобный выдох, всего лишь ослабляя его бдительность и через мгновение перепрыгивая через балкон и мчась за ним. Омега с испуганным вскриком бежит от него изо всех сил, оборачиваясь, чтобы проверить, догнал он его или нет, и вбирая босыми ногами мурлыкающие белые приливы. Ты поселяешься во мне. В недрах моего сознания и души. — Я все равно тебя поймаю, — смеется альфа, ускоряясь под его визг. — Нет! Я так просто тебе не сдамся, — Хан набирает темп, будто от этого зависит его жизнь, но Минхо оказывается быстрее и перехватывает его за талию, закидывая себе на плечо. Омега болтает ногами в воздухе и брыкается, едва не сваливаясь и вцепляясь в ткань его футболки, пока альфа кружит его по пустынному берегу, вслушиваясь в перекаты его звонкого смеха. Он до боли родной и до боли любимый. Минхо пробегает с ним половину пляжа, аккуратно ставя на нагретый песок и сразу же привлекая к себе за талию, вгрызается губами в его пухлые влажные губы. Омега оторопело кладет ладони на его плечи, сжимая их в попытке удержаться на ногах от напора, с которым он исследует его рот и блуждает обжигающими касаниями по бокам, пробираясь руками под тонкий молочный кардиган и трогая впалый живот. Хан его втягивает в ту же секунду, словно по мышцам дали электрический ток, и охотно раскрывает губы навстречу его настырному языку. Ты вплел мне в вены безумие. Самого чистого сорта. Теперь я медленно схожу с ума под действием дурмана, носящего твое имя. Он встает на носочки, чувствуя как мирные приливы омывают стопы, и притягивает к себе альфу ближе за затылок, не уступая ему в сумасшедшем поцелуе, углубляя его и играясь с языком. Минхо издает приглушенный рык в его рот, ловя тихую усмешку и сильнее вжимая в себя. Теперь уже за округлую задницу под плотной тканью брюк, заставляя упереться животом в свой пах и жадно втянуть раскаленный морской воздух. — Черт побери, фея, что же ты творишь? — шепчет ему в распухшие губы альфа, гладя мягкие щеки и пшеничные волосы, прежде чем вновь впиться в рот с еще большей настырностью, чем прежде. Он требователен, груб и любит подчинять. Хан считывает его повадки и черты, давая мнимую уверенность в том, что он контролирует ситуацию, на деле привязывает к себе тугими нитями и заставляет сгибаться пополам в своем отсутствии. В этом мире все в тебя превращается. Все на тебе сходится и тобой заканчивается. — Просто чувствуй меня и наслаждайся, — выдыхает омега, зарывшись пальцами в его огненные пряди и оттянув у корней. Завлекая в плен полные губы альфы и прикусывая нижнюю, лижет ее и не дает отстраниться. Минхо и не смог бы, даже если бы им угрожали расстрелом с четырех сторон. — До тех пор, пока я тебе это позволяю. На альфу фраза действует, как катализатор, он с рыком сжимает его задницу и слегка наклоняет, удержав за талию. Хан почти теряет опору, вовремя цепляясь за его плечи и скользя бесстрашными глазами в самую душу. Выворачивая ее наизнанку. — Я и не знал, что ты так любишь играться, Хани. — Ты еще многого обо мне не знаешь, милый, — улыбается он загадочно в ответ на проникновенный голос, заставляя хотеть себя все отчаяннее с каждой секундой. — Что насчет любви к нежности? — принимает правила игры альфа, нагибая его близко к бурлящему морю и прислоняясь к уху с ухмылкой: — Или больше нравится, когда тебя грубо? — он показательно сминает мягкие половинки в ладонях, опуская его еще ниже и ловя судорожных выдох с губ. — Мы узнаем это вместе, — шепчет с томным придыханием омега и дергает на себя, падая вместе с ним в теплую воду. Минхо сначала беспокойно прижимает его к себе, боясь навредить ему при падении, и закрывает глаза от течений, бьющих прямо в лицо. Хан все еще держится за него, как за спасательный круг, обвивая руки вокруг его шеи, когда они выныривают на поверхность. Альфа смеется от цунами эмоций, захлестнувших и затопивших органы. Звуча громче после того, как омега брызгает в него водой и ни капли не жалеет. Он в долгу не остается и отплескивает с ног до головы, пытаясь добраться до него, но Хан не сдается, как и всегда, останавливая мощной атакой брызг и спеша на берег. Минхо играется с ним вдоволь до наступления первых сумерек, сгущающих облака над морем и окрашивающих в палитру фиолетовых цветов. Он расстилает плед на блестящем песке, раскладывая еду на деревянном столике, взятом из дома, где омега развешивает сушиться их вещи. Ветер набирает прохладные ноты, он надевает широкий белый лонгслив альфы, прикрывающий только половину бедер красивого персикового оттенка. Прикусив нижнюю губу, он наблюдает с балкона за ловкими движениями рук альфы, сидящего у моря в одних сменных черных джинсах. Его бронзовая кожа с перекатом внушительных мышц, крупных мускулов с синими венами, крепкая спина, мерцающая под бледным ореолом луны и россыпью ярких звезд. Хан непозволительно долго залипает на его спортивное тело, изнуренное ежедневными тренировками, и облизывает пересохшие от восхищения губы.

selena gomez ft gucci mane — fetish

Минхо зовет его к себе, и он с дрожью в коленях идет ближе, застывая за его спиной и улыбаясь. Розовея в щеках сразу же, как пристальный взгляд скользит по его стройным ногам и наливается тьмой. Знаешь, фея, мои звери заглотили бы тебя целиком, если бы я выпустил их из клеток. — Садись, — приглашает он, но омега опускается на песок за его спиной, кладя на нее ладонь и прижимаясь щекой к его лопаткам. Альфа тяжело сглатывает и задирает подбородок, его острый кадык дергается. — Что ты делаешь? Голос подводит и становится соблазнительно-низким, будто звучит из самой грудной клетки. — Показываю тебе свою нежность, — Хан покрывает поцелуями-бабочками заднюю часть его шеи, крепкие плечи, лопатки, захватывая губами самые мелкие царапины и шрамы, щекочет кожу трепетом ресниц. Минхо такой пытки вынести не сумеет. Он хватает его за руку и осторожно перекидывает через себя, заставляя упасть в свои объятия и прижимая его к своей груди спиной. — Позволь и мне показать тебе ее, фея, — он касается губами мочки уха, согревая щеку своим жарким дыханием и усмехаясь на рой мурашек, пробежавших по оголенным бедрам. Альфа каждую ощущает под своей ладонью, оглаживая ею ляжки и линию белых трусиков. — Минхо, — судорожный выдох, сопровождающийся стоном, когда он цепляет края ткани пальцем и оттягивает, пробираясь к животу и тазовым косточкам. Медленно убивая нарочито-бережными касаниями и побуждая задыхаться в желании большего. — В чем дело, Хани? — насмешливо улыбается альфа, вбирая в себя каждый звук с его красивого рта. — Я сделаю для тебя все, что угодно, только скажи мне об этом. Протяжный стон сливается с мирными течениями вод. Хан сводит вместе колени, когда он сжимает член у основания, создавая контраст температур своей прохладной ладонью. Одно осознание того, что его сейчас трогает Минхо, затапливая ребра запахом мускуса и свежестью бергамота, сводит с ума намного сильнее, чем любой адреналин, вколотый в сердце. — Перестань издеваться, — умоляюще стонет омега, задирая руку и привлекая его лицо к себе. Приходя в ярость и возбуждение, текущее по бедрам, из-за его мудацкой ухмылки. Он знает, как действует на его организм. Сукин сын. До боли восхитительный сукин сын. — Попроси, — усмехается Минхо, сжимая его щеки пальцами, другой рукой поглаживая стояк через тесные трусы. — Пожалуйста, Минхо, — безжалостно проигрывает омега, выгибаясь всем телом в его умелых ладонях, доставляющих чистое наслаждение. Твой голос вживается в мой слух и в воздух, которым я дышу. — Еще раз, Хани, — он сжимает головку, не давая ему двигаться и заключая в капкан объятий. — Пожалуйста, — скулит в его шею Хан, закрыв глаза. — Я хочу тебя, мудак. Разве ты не чувствуешь этого, черт тебя подери? Он чувствует. Каждый его оголенный нерв. Каждую девственную клетку в его теле. Преклоняясь перед ней и отсчитывая мгновения до грехопадения. — Какие плохие слова мы знаем, — продолжает изводить его альфа, слыша рокот темно-сапфирового моря и сбитое дыхание, перекрывающее его. — Давай я помогу тебе забыть их. Точно так же, как и твое имя, — он резко разворачивает его к себе и вгрызается в губы настойчивым поцелуем, зарываясь пятерней в пшено волос. Хан залезает на его расставленные колени, обвивая плечи руками и пылко отвечая на поцелуй, наливающийся дикостью и желанием. Тягучая патока внизу живота перерастает в магматическую лаву, требуя высвобождения. Минхо сплетает их языки, проникая своим в теплый рот, пока ладони по-хозяйски сминают упругие половинки под тканью трусиков. Омега призывно ерзает на его бедрах, сопровождая поцелуи манящими стонами и мягкими касаниями. Альфа встает, придерживая его под задницу и не разрывая мокрый поцелуй, направляется прочь от бурлящих течений. Домик с голубыми стенами приветствует их прохладой и запахом морского бриза. Он проходит по памяти в спальню, обвеянную прохладой и шелестом прозрачных балдахинов. Укладывая бережно омегу на мягкий матрас с белоснежной постелью, он нависает сверху, опираясь локтями по бокам от его головы и завлекая в еще один чувственный поцелуй. Кожа щеки горит в том месте, где ее трогает Минхо, поворачивая его голову, когда Хан вдруг начинает стесняться и сводить вместе колени в порыве страха. Ты вплел мне в вены нежность. — Боишься? — низкий шепот пронизывает кровеносные сосуды. Омега согласно кивает, его густые пшеничные волосы прелестно раскиданы по подушке. Но альфа столь ласково гладит его щеки и бедра, что боязнь задохнуться от боли утихает. — Я обещаю, будет немного больно только в начале. Доверься мне, фея, — улыбается он успокаивающе, заглядывая в напуганные карамельные глаза так преданно, что в голове отпечатывается вера. Стойкая, как мир. Он не причинит тебе вреда. Он будет беречь тебя сильнее, чем синие птицы охраняют свои гнезда. Отгоняя чужаков, забывая про сон и остерегая от каждого шороха. В этом бесконечном океане жизни меня тенет лишь к тебе, фея. Хан неуверенно кивает, вцепляясь ногтями в его оголенные, твердые как сталь плечи, ощущая напряжение в мускулах. Альфе тоже нервозно стать его первым. Но и в то же время — невероятно приятно. Минхо не чувствовал бы себя таким счастливым, даже если бы выиграл гонку против самого сильного противника. На его спину валится груз ответственности, больше, чем когда-либо, и он клянется себе и омеге достойно справиться с ней. — Закрой глаза, — просит он, накрывая ладонью его веки и прикрывая их, покрывая невесомыми, но до неверия теплыми поцелуями его тонкую шею, острие ключиц, очерчивая косточки пухлыми губами. Хан дергается так, словно лежит на раскаленных углях. Он и не думал никогда, что чужие родные губы могут быть столь мягки и приятны. Минхо не оставляет без внимания ни один миллиметр его вкусной кожи, проходясь поцелуями по розовым соскам, ребрам, впалому животу. С лазурного моря дует легкий ветер, колыша балдахины и становясь свидетелем стонов, слетающих с уст омеги, разогретого и доведенного до пика искусными ласками. — Минхо, — шепчет как в бреду он, сжимая бедрами его торс. Прикосновение кожа к коже вызывает коллапс и крах терпения. Альфа нависает над ним и впивается в раскрытые призывно губы, решая переходить к более откровенным действиям. Пока стояк в собственных джинсах и бешеный приток крови к сердцу не довел его до потери сознания. Я мечтал о моменте, когда смогу ворваться в твои бедра, фея. Минхо снимает с себя джинсы под внимательный взор омеги, затем стаскивает с него свой лонгслив и трусики, коротко усмехаясь, когда он стыдливо пытается прикрыться, распаляя голод внутренних зверей еще сильнее и даже не подозревая об этом. — Не надо, — он разводит его колени в стороны и придавливает запястья к матрасу. — Дай налюбоваться тобой. Щеки омеги заливает алый. Он не выносит полного желания взгляда, лезущего в самые лимфатические узлы. И его пропитанные голодом и развратом слова лишь подливают масла в огонь, разожженный внизу живота. Минхо проводит дорожку пальцами от его шеи к тазовым косточкам, оставляя за собой ожоги третьей степени. Касается внутренней стороны бедер, острых коленок, икр и лодыжек, сжимая их и шире разводя его ноги. Хан мечется под ним так, словно прямо сейчас сгорит заживо. Ты строишь из себя недотрогу, но я знаю, ты сама нежность. Ты отталкиваешь меня, но я знаю, ты хочешь меня всего глубоко в тебе. Он довольно усмехается и лезет под подушку, где лежат презервативы, которые он резко расхотел использовать, и прозрачная смазка, которую он выдавливает себе на пальцы. И уводит напуганного омегу в глубокий поцелуй, вводя на пробу сначала один, затем второй, и мучительно-медленно-больно растягивает изнутри, сцеловывая всхлипы и стоны. Хан умирает и воскресает заново, когда спустя долгие минуты растяжки нутро заполняет теплота. И крупный член альфы, будто разрывающий до неверия узкие стенки. Он подавляет в себе вскрик, словленный мягкими губами. Как и брызнувшие одинокие слезы, оставшиеся в плену заботливых губ Минхо. Что неспешно двигается внутри, позволяя привыкнуть к темпу и ощущению себя в его плоти, сопровождая толчки затяжными поцелуями, полными нежности и привязанности. Болезненный стон прерывается новым, сотканным из сладости и слепого доверия. Минхо утробно рычит и хватает его за щеки, когда омега невольно или специально сжимает его внутри, делясь теплом и безумием на двоих. Хан загнанно дышит, в горле нещадно пересыхает, он часто облизывает пухлые губы, задевая языком и губы альфы, что стискивает зубы, пытаясь толкаться медленно и не перейти на дикий темп. Мои звери рвут клетку. Они хотят твое тело и твою душу, фея. Но я не позволю им даже коснуться тебя. Он смыкает губы и зубы на его красивой шее, засасывая его и слегка прикусывая, чтобы оставить свои следы на его хрупком теле. До боли и до последней капли — его. Минхо сгинет, но никому не даст ощутить даже запаха его волос. Я вбираю тебя глубоко в себя, фея. Врываясь в твои бедра с новой силой и присваивая себе твои томные стоны. Моя любовь — это твой фетиш.

***

Голубое мерцающее море омывает ласковыми приливами песчаный берег, нагретый палящим солнцем. Тишина и умиротворение живут в рокочущих волнах, поющих о лучшем завтра. — Почему мы не можем остаться здесь навсегда? — с отчаянием и тоской вздыхает Хан, стоя у балкона, укутанный лишь белыми простынями и сверкая нагим телом под ним. Минхо стоит позади и обнимает его поверх плеч, прижимая к своей твердой груди и прикрывая глаза. Впервые в жизни встречая рассвет с родным человеком, с которым хочется провести всю отведенную ему вечность. Его пшеничные волосы треплет легкий ветер, сплетая морской бриз с запахом смородины и заставляя его отмереть. Их ждут друзья, работа, школа, учеба, бесконечные проблемы и суета города скорости. Эти выходные казались миражом. Сказочным и незабываемым. Хан подключил его себе в вены. И умрет в ту же секунду, как Минхо от него отвернется. — Я уеду на пару дней, Хани, — неохотно говорит альфа, прижимаясь губами к его виску. — Куда? — резко дергается омега, и в глазах его блестит тревога. — Все хорошо, не бойся так. Родители Чана пригласили нас на праздники в Кобэ. Буду на связи, обещаю, — он успокаивающе целует его в губы и дарит надежду на бескрайнее счастье, преданно ожидающее их за лазурным горизонтом. Только протяни руку, фея, и мы с тобой полетим за звездами в бесконечный океан этой жизни.

***

Один день спустя после гонки

Частная школа в самом сердце Токио отделана светлым кирпичом, вдоль которого цветут красные и лиловые розы, свисая будто бы с крыши под сенью цветущей сакуры и магнолии, источающих сладкий аромат лета и скорых каникул, грядущих за белым лестничным крыльцом. За золотистыми воротами стоят люксовые тачки, полностью тонированные и с водителями внутри, терпеливо ожидающих детей влиятельных родителей, стоящих во главе страны или кланов якудза. Омеги в цветных школьных формах и пиджаках с эмблемами весело смеются, проходя по каменной дорожке и восхищенно пялясь на стоящего у фиолетового доджа Тэхена. Альфа безотрывно глядит в сторону входа сквозь солнцезащитные очки, скрестив руки на груди и опершись боком о капот спорткара. Он бросает короткий взор на наручные часы, отсчитывая время до конца уроков и зависая, когда поднимает голову и натыкается на розовый силуэт Чонгука на крыльце. Его Ничи выделяется среди сотен людей. Не только потому, что любим им. Омега приковывает к себе взор каждого намертво. В своей форме цвета насыщенной фуксии, состоящей из жилетки без рукавов и белого воротника, шортиков с белыми краями и прозрачными молочными чулками с туфлями шанель. Он мягко улыбается при виде альфы, направляясь к нему под прицелы любопытных глаз и медленно подходя ближе. Чернильные завитые пряди омеги треплет легкий ветер. Тэхена обдает ароматом изящной фиалки. Он его втягивает глубоко в легкие, с теплотой и покоренностью разглядывая черты фарфоровой куклы, припухлые вишневые губы и чокер из жемчуга на тонкой шее. Замечая, как на его солнце оборачивается с голодом каждый альфа в округе. Тэхен сохраняет самообладание усилием воли, отталкиваясь от капота и идя ему навстречу. — Привет, Ямакаси, — произносит с томным выдохом омега, вставая прямо напротив и завлекая в омут своих черничных глаз. — Привет, Ничи, — усмехается он, погружая в глубину своего низкого голоса и пуская мурашки вдоль оголенных рук. Щеки наливаются алым. Чонгук вспоминает вчерашнюю гонку и ее непредсказуемый, отдающий жаром в груди и животе исход. Мечтая вновь ощутить на себе рваное дыхание альфы и его собственнические ладони, умеющие оставлять ожоги на раскаленной коже. Палящие лучи города скорости ложатся на короткие темные волосы и загорелую кожу. Омега жадно разглядывает торчащий кадык и свои отметины на его шее, довольно улыбаясь, оценивая мазутные джинсы с ремнем и черную футболку под коричневой кожанкой. Знаешь, я до безумия по тебе скучал. Мое тело носит отпечатки твоих пальцев, и я не хочу от них никогда отмываться. Они будто бы перешли в новую привязанность друг к другу. Сплетясь накрепко сначала душами, затем кожей, запахами и телами. И омега соврет, если скажет, что не влюбился в него еще сильнее, чем прежде. Ты весь — до боли родной. Ты весь — до боли мой. — Решил стать моим личным водителем? — со стервозными нотками кидает Чонгук, чувствуя спиной, как за ними следит половина школы. — Любой твой каприз, солнце, — смеется Тэхен, осторожно прижимая его к себе для объятий, словно он — хрупкий сосуд, вмещающий в себе все его сердце. — Вот как мы заговорили, — вздергивает брови омега, специально дразня и теребя ворот его кожанки. — А я ведь и правда сделаю так, чтобы ты ни на кого, кроме меня, не отвлекался, — под внимательный и проникновенный взор касаясь его скул в привычном жесте. Альфа прикрывает веки в ощущении чистого кайфа, когда он трогает прохладными пальцами его лицо. Белыми, тонкими, как трепет бабочки. На узком запястье переливается жемчужный браслет. Тэхен открывает глаза и фиксирует их на открытых ключицах Чонгука, видя подаренное им солнечное ожерелье, с которым он никогда не расстается. Теплота разливается под ребрами вместе с желанием обнять его до хруста костей и никогда не отпускать. С первым он справляется на отлично, привлекая к себе за талию и оставляя затяжный поцелуй на его виске. Чонгук вбирает в себя прикосновение его губ, слегка зажмурившись и улыбнувшись. — Пойдем к багажнику, мне нужно кое-что забрать оттуда, — говорит вдруг Тэхен, отстранившись и взяв его за руку. Омега смятенно взирает на него, но послушно идет следом. Даже если бы ты позвал меня в конец земли, я бы ни издал ни звука, слепо следуя за тобой. Зная, что за твоей спиной мне всегда будет безопасно. Чонгук замирает с открытым ртом и сердцем, прикрывая губы ладонью и слыша восторженные крики омег вокруг, когда альфа нажимает на кнопку на ключе, и багажник автоматически приоткрывается. Являя ему пышные букеты розовых, сиреневых, белых роз, молочных и бордовых пионов, желтых и малиновых хризантем, заполняющих все пространство и реберные ямки. — Тэхен, — на грани шепота произносит омега, глядя на него благодарными глазами и топя в черничном омуте. Снова. Он подбегает к нему и повисает на плечах, обнимая его изо всех сил и сжимая ладонью затылок. Еще один излюбленный жест. Альфа прячет его в кольце своих крепких объятий, улыбаясь так мягко, что Чонгук норовит расплакаться от нереальности быть рядом с ним и вдыхать его успокаивающий запах. — Здесь слишком много лишних людей, Ничи, поедем в одно место, — он отпускает его, но лишь для того, чтобы открыть переднюю дверцу доджа. Омега прикусывает нижнюю губу, с хитринкой оглядев его и плавно сев в кожаный салон, пропахший ментоловыми сигаретами и шоколадом. И совсем немного — остатками фиалки. Чонгук вновь краснеет, вспоминая свои оглушительные стоны и рыки Тэхена, когда он влетал в новый поворот и одичало толкался в него, оставляя отметины на заднице. — Сколько сегодня «А» получил? — интересуется альфа, заводя мотор и выезжая на загруженные улицы повисшего в лето Токио. Чонгук закатывает глаза, закидывая ноги на панель, и кривится под неодобрительный взор альфы. — Ты не только мой личный водитель, но и папочка? — кокетничает омега, специально вертя перед ним стройными ногами в чулках. Тэхен опускает на них тяжелый взгляд, затем и ладонь, убирая его ноги с панели и сжимая внутреннюю сторону бедра. — Спокойно отвечать на вопросы не умеешь, да? — усмехается альфа, ловя солнечные блики и его дурманящий аромат, заполонивший весь салон. Снова. — Поел? Выспался? — Реально как папочка, — заливисто смеется Чонгук, повернувшись слегка корпусом и прижавшись спиной к дверце, закидывает ноги ему на колени. — Раз ты не разрешаешь мне ставить их на панель, я оприходую тебя, — довольно, словно кошечка, мурлычет он. Наслаждаясь тем, как пальцы альфы приятно гладят его лодыжки, голень и коленки под прозрачными чулками. — Ребенок, — качает головой Тэхен и по-доброму усмехается. — Куда хочешь поехать поесть? Чонгук тянет протяжное «м», накручивая прядь волос на палец и задумчиво дуя губы. — Подедем в район Гинза. Посмотришь, какие шедевры готовлю тебе я по утрам по сравнению с тем, что подают там. Тэхен запрокидывает голову с грудным смехом. — Какие мы мстительные и злопамятные. Не жалеешь меня совсем, родной, — он переводит с дороги на него ласковый взгляд, продолжая гладить его ноги и крутить руль одной рукой. — Я тебе еще всех твоих подстилок припомню, — фырчит с обидой Чонгук, залипая на его точеный профиль и ровную медную кожу. На его длинные пальцы с кольцами и широкие запястья с часами. — С нетерпением буду ждать, — подмигивает Тэхен, обезоружив его ухмылкой. — Боже, ты невыносим, — закатывает снова глаза Чонгук, все же не сдерживая улыбку. До неверия счастливую. Невыносим. Из моих легких. Из моих вен. Из моего сердца. И пусть моменты нашей с тобой прекрасной юности никогда не кончаются.

***

Прожекторы зажигаются над футбольным полем, освещая зеленый газон и высокие трибуны. Под высоткой, на которой располагается стадион, сияют мириады пурпурных неонов города скорости. Чан проводит пятерней по волосам, слегка разминая мышцы плеч, приятно покалывающие после вечерней тренировки в зале вместе с Чанбином. На нем черные футболка и шорты до колен, черно-белые, уже ставшие любимыми джорданы и спортивная сумка.  Он хмуро глядит на экран телефона, что не уставая разрывается от входящих звонков и сообщений. Он не может отключиться от всего мира, запарено швыряя его в задний карман и направляясь к полю на небольшой прогон мяча. Его личная терапия.  Но его встречают нежданные гости, разминающиеся на трибунах.  Альфа сжимает челюсть и хочет было уже развернуться обратно, но детский сад режим выключает и продолжает идти. Обводя тяжелым взором стройную фигуру Чонина в темном топике адидас, легких белых шортах и джорданах в цвет. Он жадно большими глотками пьет воду из бутылки, рыжие пряди красиво прилипают к щекам, контрастируя с бледной, будто бы фарфоровой кожей.  Ты умеешь производить впечатление даже на расстоянии, кицунэ.  — И тебе привет, — хмыкает с раздражением Чонин, стервозно глянув вслед прошедшему мимо альфе.  Сегодня его день — оголенные нервы. И он сомневается, что сможет сдержаться, если Чан начнет врубать холодного принца. Даже если из-за него. Даже если сам уничтожил их молчанием.  — Привет, — бросает сухо Чан, кидая сумку на трибуны и доставая оттуда футбольный мяч. Будто бы его вовсе не существует. Омега стискивает зубы, норовя наброситься на него и прогрызть глотку за уже выбешивающее поведение.  — Ты сюда зачастил, — фырчит Чонин, присев и закинув ногу на ногу. Беря под хищный принцел накаченное тело альфы, торчащие крупные вены и белую кожу.  — Как и ты, — без особой эмоции говорит Чан, начав разминку голеностопа.  — Это было наше общее место, если ты вдруг забыл, — напоминает с плохо скрытым ядом омега, вымещая на нем всю накопившуюся за последние полгода горечь. Он не отвечает, продолжая разминать ноги с таким напряженным лицом, словно мышцы прямо сейчас разорвутся напополам.  — Как мне забыть, если ты напоминаешь об этом каждый ебучий день? — хмыкает Чан спустя минуту молчания, по-прежнему не глядя в его сторону и оставляя нарывы на коже ключиц.  Сукин сын.  Чонин впервые не выдерживает.  — И как же я тебе напоминаю, если по твоему же желанию не появляюсь в твоей жизни? — с горечью выплевывает омега, сжав пальцы и отвернувшись от него. — Ты ведь все решил без моего участия.  Альфа режется острой линией его челюсти и лисьим разрезом обиженных глаз. Прости, моя кицунэ, ты сам довел нас до точки невозврата.  — Своим существованием, — прерывает поток бесконечных эмоций Чан, почти признаваясь в том, что без него едва не задыхается. Омега и сам тому свидетель, но раскрыть рот и обнажить правду — выше его сил и страхов, распирающих изнутри.  — Прекрасно, — с желчью кидает Чонин, осмотрев его с нотками злости и подступающих к глотке криков. — Как жаль, что я не умер в том взрыве и не облегчил тебе твою задачу избегать меня.  — Блять, заткнись, — повышает голос Чан и с дури бьет по мячу рукой, швыряя его на газон. Омега не ведет и бровью, лишь приобняв себя за плечи и снова закрывшись от него на тысячи замков. Он не может подобрать ключ ни к одному из них. — Я давал тебе каждый раз шанс поговорить. Наверное, ты хочешь, чтобы я сел на колени и умолял тебя оправдать себя же. Но меня это заебало. У каждого свой предел, Чонин.  У невысказанных слов есть срок годности. И наш с тобой срок истек полгода назад.  Я больше не могу просить у неба еще один для нас с тобой шанс.  — Я не мог. До сих пор не могу, — честно выпаливает омега, уводя пристыжено взор.  — Понятно, — Чан отворачивается, не выдерживая его полный отчаяния вид, но помочь не может. Не знает, как заставить его раскрыться и довериться так, как он доверился ему два года назад.  Сейчас у него ощущение, будто бы их никогда и не было.  — Ты специально? — взрывается Чонин, вперив в него хмурый взгляд и двинувшись вперед. — Чуешь, когда у меня паршивые будни, и считаешь своим долгом издеваться надо мной? Нравится это дело?  Язвой и желчью в его голосе можно травить целые народы. Чан сжимает челюсть, решая впервые в жизни уколоть в ответ: — Какая отмазка у тебя была до этого? Был занят тем, что придумывал тайны, о которых будешь молчать еще полгода? — усмехается он, доводя до пика и отрезая им пути обратно. — Что ты сказал? — раскрывает рот в шоке Чонин, сглатывая от горючей обиды, забившей глотку. Он резко спускается с трибун и подходит вплотную к альфе, с гневом в лисьих глазах смотря снизу вверх и вымораживая нутро гордостью и высокомерием. Кадык альфы опасливо дергается. Он не остается в стороне и шагает ближе, возвышаясь над ним и вздергивая брови в жесте и-что-дальше? — Я сказал тебе угомониться, — повторяет по-другому Чан, тон его окатывает холодком и строгостью. — Иначе что ты сделаешь? — нарывается, как и всегда, пляшет на его раскаленных нервах. — Ты включил свой режим суки? — хмыкает альфа, но не отходит ни на миллиметр. Будто бы он когда-то выключал его. — Соскучился, дорогой? — тянет ядовитую улыбку омега, обнажая ямочки. Острее любого ножа, как и его отравленный язык. — Пиздец как, — с ухмылкой отвечает альфа и вгрызается жадным поцелуем в его покусанные губы. Чонин впервые не ожидает такого напора, оторопело обвивая руками его широкие плечи и притягивая к себе за затылок. Чан не дает ему сделать вдох, делясь безумием и голодом на двоих, втягивает кожу на губах, смыкая ладони на осиной талии и оставляя нарывы там, где собственнически касаются его ладони. Чонин ощущает его прикосновения на себе, как аксиомы, как заученные и абсолютные истины, на которых строится мир. Позволяя ему проникнуть требовательным языком в теплую полость своего рта. Он издает приглушенный стон, когда жилистые руки альфы сминают задницу под легкой тканью шортиков, едва ли не разрывая ее. Чан мог бы опрокинуть его и взять прямо на ебаных трибунах. Он знает, Чонин сопротивления не оказал бы, послушно раздвигая ноги, как умелая шлюха из притона, и оглушая стонами весь стадион. Без капли стеснения или стыда. Когда-то он влюбился в его сводящую с ума раскрепощенность. Ведь именно он сам был тем, кто раскрыл его темные стороны, оголил душу и демонов, прячущихся внутри. Именно Чан был тем, кто заметил его пятнадцатилетним подростком на красном макларене, врезавшимся в его черный мерс и сердце. Чан тогда увидел его в первый раз и больше никогда не отпускал от себя. Наплевав на свои принципы, друзей, просящих оборвать связи, и клан якудза, нависающий над ними злым роком. Ему не жалко было отдать весь мир и себя в придачу за одну счастливую улыбку на лице своей красивой кицунэ. И он подарил всего себя. Рассыпавшись на маленькие крупицы, когда Чонин вырвал его сердце живьем и разрезал на две части, убедившись, что болит достаточно сильно. По правде, до сих пор болит. Но он научился накладывать швы на свои кровящие раны. Каждый раз оказывающиеся порванными и бесполезными, когда Чонин вот так отчаянно прижимается к нему и кусает пухлые губы, забирая себе снова без остатка. На поле заваливается кучка пацанов под кайфом, пиная мяч в центр и замирая перед раскрывшейся картиной. Они издают прошлое улюлюканье, похабными глазами пялясь на стройное тело омеги, что Чан по привычке не выдерживает и хватает его за локоть, уводя за собой. Он накидывает на плечо спортивную сумку, проходя быстрым шагом к парковке и закидывая ее на переднее, отводит не особо сопротивляющегося Чонина к его макларену. Ведь если бы я согласился посадить тебя в свою машину, мы бы живыми не доехали. Он не удержал бы дьяволов внутри и растерзал его тело, не оставив на нем ни единого светлого участка. Омега обиженно поджимает губы, когда альфа силком заставляет его сесть за руль и поддается напоследок, когда он притягивает к себе за ворот футболки и впивается мокрым поцелуем в губы, сминая нижнюю и прикусывая ее с довольной усмешкой. Потому что Чонин понимает. Вопреки всем словам Чана, он его по-прежнему любит. И он клянется себе найти самый лучший момент, чтобы полностью очистить свое имя и душу перед ним. Знай, я готовлюсь снова соединить наши сердца. Мой самый смелый и доблестный рыцарь, я отвоюю тебя у горечи и грязных слухов, что распускают обо мне в надежде разлучить меня с тобой. Но враги не знают одного: во мне течет кровь якудза, и я не умею сдаваться. В моем днк отсутствует графа о том, как отказаться от любимых. — Садись в эту ссаную тачку и езжай прямо домой. И больше не приходи сюда один. Чан напрягает челюсть, нетерпеливо ожидая, когда он уедет, и направляясь прописать пару ударов тем отморозкам, что посмели глазеть и опускать оскорбительные фразы в сторону его кицунэ. Так же, как и всегда. Так же, как и раньше. Когда неоны Токио все еще горели для них пурпурным.

***

dj shadow — six days (remix)

Над живописным зеленым островом Хонсю восходит июньское солнце. Озаряя просторные набережные города Кобэ, спрятавшегося в тихом уголке подальше от шумных и безбашенных соседей в лице Осаки и Киото. Черный лексус проезжает по ровным дорогам, вбирая спокойную атмосферу и шепот башен со смотровой площадкой, свето-музыкальные фонтаны и зоны для прогулок, забитые местными. Джэхен крутит руль, осматривая сквозь солнечные очки пролетающие кондитерские, кафе и рестораны в европейском стиле, под мелодичные биты приятный музыки и ощущения летнего кайфа. Рядом на переднем сидит Чанбин, барабаня пальцами по ляжке и с интересом разглядывая пейзажи, будто бы оказался здесь впервые. Но на деле ребра затапливает теплота от возможности снова оказаться в родных воспоминаниям местах. На задних рядах становится довольно шумно, что мешает наслаждаться зрелищной картиной и заставляет нахмуренно обернуться. Как и всегда. Источник проблем — Минхо. — Ты можешь заткнуться, дурик? Я тебе даже заплачу, — цыкает альфа. Минхо в это время продолжает громко орать, отбиваясь от рук ржущего Чана, пытающегося закинуть ему под ворот белой футболки насекомое. Тэхен сидит у окна подле них, широко расставив ноги в светлых джинсах, и времена отвлекается от любования новым гордом, с теплотой смотря на лучших друзей. Я моменты семьи из пяти братьев ни на что бы не выменял. — Убери этих слизней, иначе я расхреначу тебе ебальник, дома никто не узнает, — угрожает Минхо, начиная уже заносить ногу для удара, которую он перехватывает с коротким смешком. — Ты с этим ебанутым заодно, да? — альфа бьет по шапке и Тэхена, что всего лишь хотел угомонить его. — Это не слизень, ты же любил в детстве кузнечиков, — напоминает с ухмылкой Чан, как он прознал о его страхе насекомых и дразнил в школе, и продолжает настигать его. — Хорош, откинься уже, — Чанбин замахивается, чтобы врезать ему, но Минхо уклоняется и прижимается к Тэхену, опираясь о его колено локтем. — Тут везде такие странные постройки? — интересуется Тэхен. — Заметил уже пару старых зданий, из которых торчит новостройка. — Места не хватает. Да и выглядит это зазывающе. Ходовочка для привлечения туристов, — объясняет Чан, отстав от Минхо, что уже сцапался с Чанбином, и с безграничной любовью осматривая очертания родного города, где живет его семья. — Тут направо? — оборачивается на секунду Джэхен, получая кивок от альфы и сворачивая в сторону большого порта Кобэ. — Повезло жить рядом с морем. Твои родители, видимо, ценят тишину и покой. Чанбин согласно мотает головой, указывая ему дорогу. — Вы ахренеете, когда мы приедем к нему домой. Настолько гостеприимную семью не найти, даже если очень поискать, — усмехается с искренностью Минхо, перекинув руку через плечо Чана и прижав его к себе, тычет кулаком ему в макушку. Тэхен смеется, наблюдая за жилыми кварталами с небольшими, но аккуратными домами с внутренними двориками. Где-то из них прячется дом Чана, где их с нетерпением ждут его родители. — Как твои мелкие? Выросли уже, наверное, — предполагает Чанбин. — Года два их точно не видел. — Пацаны перешли в среднюю школу, отбились от рук, отец их гоняет, как солдатов, но все равно умудряются сбегать и наводить беспорядки с друзьями. Эти хулиганы, — улыбается с теплотой Чан, предвкушая долгожданную встречу, хоть и виделся с семьей пару месяцев назад. — Родители очень ждут вас всех. Чанбина и Минхо они уже за своих сыновей считают, а с тобой и Джэхеном они с радостью познакомятся, — он кладет ладонь на плечо улыбнувшегося в ответ Тэхена и сжимает. — А как ваша принцесса? — играет бровями Минхо, словив оттенок строгости на лице друга и ухмыльнувшись. — Оу, режим ревнивого старшего брата активирован. — Дай угадаю, у него есть младший братик-омега, — вытягивает шею Джэхен и усмехается, когда Чанбин кивает, подняв вверх уголок губ: — Наверное, он уже вырос, — произносит он, отрешено взирая на знакомые улочки. Ведущие к изученным каменистым тропинкам и домам в традиционном японском стиле, выстроенным в ряд под сенью цветущих вишен и сливовых деревьев. Лексус подъезжает к раскрытым маленьким воротам, заезжая в небольшой гараж внутри дворика с рассаженными зелеными деревьями, прудом и карпами. Альфы вываливаются всем табором в черных футболках, штанах и кепках, потягиваясь и разминая мышцы под палящим солнцем, греющим кожу. Чан с нескрываемой любовью окидывает построенное из руин, кровью и потом дом, ставший им приютом, и открывает багажник. Не успевая достать коробки, как к ним навстречу выбегают два мальчика с похожими взбалмошными волосами смоляного цвета, запрыгивая на него с громкими визгами «братик», полными счастья в каждом отзвуке. — Кай, Калеб, — смеется он, хватая их за руки и стаскивая со своей спины, поднимает обоих и крепко обнимает. Тэхен мягко улыбается при виде них, вытаскивая подарки для семьи, пока пацаны налетают на Минхо, который отрабатывает на них парочку приемов и шутливо заваливает их на плечо, чтобы перекинуть через себя, но под их визги смеется и отпускает. — Малые вымахали как, — улыбается Чанбин, трепля их по макушкам, когда они вдвоем обнимают его за торс, и подхватывает их на руки. — Афигеть, какие ты бицухи накачал, — поражено восклицает Калеб и щупает мышцы альфы, что смущенно поджимает губы. — Я тоже хочу такое крутое тело, как у тебя, — вторит Кай, сжимая мускулы и проверяя их на прочность. — Твердые, как камень! Тэхен усмехается, проворачиваясь к такому же тронутому двумя мальцами Джэхену. Чан приобнимает их обоих за плечи и зовет братиков, что не собираются отлипать от покрасневшего кончиками ушей от такого внимания Чанбина. — Пацаны, — начинает он с теплотой в голосе: — Это Тэхен и Джэхен, я вам рассказывал про королей дрифта. Мы с ними теперь в одной банде. Я считаю их членами своей семьи, поэтому проявите к ним максимальное уважение и гостеприимство, поняли? — слова его строги, но тон сочится мягкостью и трепетом к каждому из них. Кай и Калеб кивают в унисон, подходя к двум самым высоким в компании альфам с благоговейным видом и восхищением в детских глазах. Они сначала здороваются с Джэхеном, с улыбкой приобнявшего их, затем переводят внимание на Тэхена и многозначительно переглядываются. — Ты, наверное, Ямакаси, да? — Кай протягивает руку для пожатия Тэхену, что удивлено поднимает брови, но сжимает его ладонь и садится на корточки, чтобы быть на одном уровне с мальцами. Калеб в свободной манере замахивается и крепко пожимает ему руку, хлопая по спине, как настоящий взрослый, и вызывая добродушный смех у всех пятерых. — Какая хватка, ты кажется уверен в себе, малой, — улыбается Тэхен, потрепав его по волосам. — Мужчина растет. — Вам походу приходится вставать на табуретку, чтобы поздороваться с ними, — злорадно усмехается Калеб, смотря снизу вверх на Тэхена и Джэхена. Кидая камень в огород Чана, Чанбина и Минхо, что подобное не терпит и с наиграно грозным видом надвигается на них. — Кто это сказал? Сюда иди, — он разминает кисти и кулаки, порываясь следом за рванувшими с визгами пацанами, бегающими по всему двору, окруженному зеленью деревьев, дорожками из светлого камня и прудами с карпами. — Чан! — доносится радостное с лестничного крыльца, и омега в возрасте, но невероятно ухоженный, в сиреневой кофте и широких молочных брюках, выходит к ним навстречу, раскинув руки для объятий. Впереди него идет альфа с крепким телосложением, не тронутым возрастом, но заметной сединой в коротких волосах, и с благородной улыбкой на губах. Чан обнимается сначала с отцом, в уважении слегка наклоняясь, альфа сжимает его плечо и хлопает по щеке. — Добро пожаловать, — он перемещает приветливый взор на остальных парней, по очереди подходящих пожать ему руку. Каждого он принимает, как своего родного сына, с улыбкой указывая на пространство вокруг себя. — Этот дом теперь и ваш дом. — Я так долго ждал тебя, — папа Чана встает на носочки, чтобы дотянуться до него, и намертво прижимает к себе, целуя в скулы и вызывая неловкость перед друзьями. — Наконец-то ты дома, мой самый любимый. Тэхен переглядывается с Чанбином с мягкостью на дне зрачков, ощущая себя в давно забытом семейном покое. Пусть объятия твоего папы будут надолго с тобой, брат. — Не говори этого при пацанах, — смеется Чан, обернувшись на бегающих по двору младших. Тэхен передает ему пышный букет бордовых лилий, который они впятером выбирали в цветочном и едва не снесли его. — Это тебе, — он протягивает букет папе, что с благодарностью и любовью касается ладонью его лица. Омега отстраняется, ласково приняв и всех четверых альф и крепко приобняв каждого со словами: — Спасибо вам всем, — когда они по очереди подходят с коробками специальных подарков в знак уважения, вручая их смущенному столь большим вниманием омеге. — Скорее заходите в дом, мы приготовили для вас лучший обед в мире. — Я жил для того, чтобы снова попробовать вашу восхитительную еду, дядя Джеси, — блаженно прикрывает глаза Минхо и втягивает носом фантомный аромат еды, проходя с коробками мимо омеги, что возмущено ударяет его по плечу. — Мне всего тридцать девять, негодяй, а выгляжу я на двадцать пять, — он продолжает причитать, идя следом за ним под смех альф. — Но я ведь ваш любимчик, признайте, — самодовольно усмехается Минхо, избегая новых нападок. — Это правда, — улыбается Чан, складывая коробки на пороге, где стоят в ряд пять приготовленных для них домашних тапок. — Папа больше всего по нему скучает. Минхо часто оставался ночевать у нас в детстве. Прикипел к нему. Джеси не может долго злиться, не выдерживая обольстительной улыбки Минхо и его жестов, когда он слегка наклоняется и целует его ладонь. Тэхен рассматривает небольшую гостиную, соединенную с коридором из коричневого дерева и лестницей с гравюрами, картинами и фарфоровыми статуэтками в шкафу. Под ступенями, ведущими на второй этаж, лежит сизый ковер с мягким ворсом, лампы с приглушенным светом озаряют все помещение, впитавшее запахи горячей еды с кухни. Здесь хочется жить. Здесь хочется остаться навсегда и прикрыть веки в безмятежном сне. Теперь Тэхен понимает, почему Чан так сильно тянулся к дому. На втором этаже слышится топот ног. На лестнице появляется омега, привлекая внимание всех альф, резко повернувшихся к нему. Его завитые пряди цвета солнца ложатся на щеки с россыпью веснушек. В серо-голубой безрукавке и синих штанах, с кулоном в виде сердца и трепетом на розовых пухлых губах. Он впивается замершим взглядом в Чанбина, застывшего с похожим удивлением на лице, ощущая колющую дрожь вдоль позвонков и на пальцах, сжимающих перила. Переводя внимание на старшего брата только спустя долгие секунды, казавшиеся ничтожно малой вечностью. — Феликс, — ласково зовет Чан, сгребая подбежавшего младшего брата в крепкие объятия.