Yasu(泰)

Пурпурные и малиновые неоны разрывают танцпол, оглушительные биты из колонок, мокрые тела, опьяненные от алкоголя и белой дури. За барной стойкой с розовыми светодиодами очередь из голодных альф, наблюдающих за извивающимися, словно змеи, омегами на шестах, фиолетовые диванчики из бархата и прозрачные столы забиты компаниями молодежи, съехавшейся со всех провинций Токио. В городе скорости всегда пахнет адреналином. Дым сигарет, кальяна и смесь цветочных ароматов соединяется в один крышесносный коктейль. Прожекторы бросают синие тени на лица танцующих, прикрывших веки и отдавших себя ласкающей кожу музыке. Рык мощных моторов перекрывает ее дикое звучание на пару секунд, толпа омег взрывается восхищенными выдохами и бежит ко входу, зачарованно наблюдая за проезжающими один за другим цветастыми спорткарами во главе со знаменитым на всю округу доджем. — Это банда Ямакаси! — О Боже, они все здесь! Пятеро альф заходят в клуб сквозь кучку преследующих омег, отчаянно признающихся в любви, и настырных альф, просящих поставить автограф и пожать руки. Тэхен улыбается краем губ, по-доброму рассматривая всех окруживших его людей и благодарно кивая на все комплименты о своей технике дрифта. — Черт, Ямакаси такой мужественный, — пытается сказать шепотом омега, но выходит слышно всем. Альфы издают смешки, отчего он прячет горящее от смущения лицо. — Я твой фанат, брат, если устроишь тест-драйвы, я буду первым, кто придет, — с волнением в голосе говорит один пацан, сжимая дрожащими пальцами ладонь Тэхена, что приобнимает его с улыбкой и хлопает по спине. Джэхен идет позади вместе с Чанбином, прижав его к себе за плечо, Чан шагает впереди и пожимает руки всем знакомым. Заполнившим каждый уголок клуба. — Можно покататься на твоей бэхе, Минхо? — смеется самый смелый из компании омег, следующих за ними по пятам. — Потом можно и не только на бэхе, — подмигивает его подружка. Минхо широко ухмыляется на их визги, оставляя позади протянутые листочки с номерами. — Они готовы накинуться на тебя, родной, — усмехается Тэхен, перекинув руку через его плечо и нагоняя остальных. Альфа качает головой, проходя в забитый душный клуб к забронированному столику, уже заставленному бутылками крепкого алкоголя. Джэхен садится на кожаный диван и разливает текилу по стаканам, Чан зажигает сигарету и затягивается до легких. Обводя пристальным взглядом разрывающийся от сходящих с ума омег танцпол и шесты, объятые плавными телами. Чанбин делает глоток терпкой янтарной жидкости, ощущая ее на кончике языка и медленно забываясь. Тэхен плюхается вместе с Минхо рядом с ними, прикуривая и зависая в облаках дыма. Спасающего от гущи навязчивых мыслей и тревог, преследовавших все прошедшие дни. Теперь за тягостью наступило облегчение, и им предстоит набраться сил для новых сражений. — Так ты уверен, что следующая гонка будет твоя? — кидает Чан, посмотрев на кивнувшего Тэхена. — Вопрос только в том, с кем? — Рэйский отпадает как вариант, так просто он один на один не выйдет, этот сучий потрох готовится к вашему заезду больше, чем к концу света, — Минхо опрокидывает в себя половину стакана и сильно морщится. Его наклоняет в сторону Чанбина, что корчит лицо и отталкивает его одной рукой. — Ты хоть дыши, когда так заливаешь, — Джэхен хлопает его по плечу и снова наполняет стакан. — Я собираюсь оттянуться сегодня не по-детски, — Минхо расслаблено прикрывает глаза и снова выпивает. — Да нихуя ты не будешь делать, кроме как набухиваться до усрачки, — хмыкает Чанбин и получает средний палец в лицо. — Будешь продолжать хуйню пороть, этот палец окажется у тебя сам знаешь где, — бросает с ухмылкой Минхо. Чан качает на них головой, выдыхая горькие струи дыма. — Я слышал, хаширия из Осаки хотят погоняться с тобой, — продолжает тему Джэхен, глянув на Тэхена, что отнимает сигарету ото рта и внимательно смотрит на него в ответ. — Банда «Камикадзе»? — удивлено наклоняется вперед Чан. — Их лидер ебанутый на отлично. Что ему нужно на Сибуя? Междугородние заезды обычно не практикуются. — Но это ведь не запрещено, — усмехается Джэхен, вертя в руках текилу со льдом. — Слава о Ямакаси разрослась, а их лидер помешан на адреналине. Что-то вроде гоночного наркомана. — Чем он известен? — спрашивает без особого интереса Тэхен. Чан переглядывается с Джэхеном и широко ухмыляется: — Хороший пацан. Дрифтит на коксе. — Блять, — вздыхает Тэхен, откидываясь на спинку дивана. — Он выкручивает обкуренным? Серьезно? — У кого-то в запасе запрещенные ускорители, а у этих жуликов — шмаль, — подтвержает Джэхен, слегка морщась от нового трека, разрушающего барабанные перепонки. Толпа на танцполе беснуется, переливы пурпурных софитов становятся ярче, ослепляя и играясь с кожей. — Возможно, это сыграет нам на руку, — выдает после минуты молчания Тэхен и окидывает их знающим взглядом. — Понятно, — усмехается Джэхен, поймав поток его безбашенных мыслей. — А вот мне нихуя не понятно, — возмущено говорит Минхо, сложив локти на коленях и повернувшись к ним с убийственным видом. — Может вы, два ебучих умника, иногда будете посвящать нас в то, что происходит в вашей башке? — Если Камикадзе хотят гонку со мной, они ее получат, — поясняет Тэхен. — Если желания исполняются так просто, я хочу автосалон с наполнением S-класса. На колени сесть и стишок заебашить тебе, Санта? — кривит рот в ухмылке Минхо, глядя на Тэхена, что не выдерживает и ржет, уронив лоб на его плечо. — Извращенец, бля, — корчится в отвращении Чанбин. — Я тебя люблю, Минхо, но рано или поздно ты должен признать, что ты — долбоеб, — поджимает губы Чан, и за столиком раздается грудной смех всех пятерых.

anitta — veneno

Толпа взрывается под битами нового трека, ласкающего каждый миллиметр горящих лиц. Алые и сиреневые софиты отражаются от стен, переливаясь яркими оттенками на коже четырех омег, вошедших в пропахший цветочной сладостью, табаком и дурманом клуб. Стройные тела извиваются в такт мелодии, проникающей в каждую пору и заставляющую кровь течь по венам с бешеной скоростью. Десятки взглядов замирают и приковываются к ним намертво. Чонгук двигает бедрами в ритм, извиваясь подобно ядовитой змее и держа в руке черничный дайкири. На его прикрытых веках мерцают фиолетовые блестки, вишневые губы призывно приоткрыты, кудрявые чернильные волосы спадают вдоль щек. На его наполовину оголенном теле малиновый топ на лямках с красными розами и такие же шорты, на шее тонкая цепочка с жемчугом. Он забирает себе голодные взоры застывших альф и стервозно ухмыляется. За ним провокационно танцуя идет Чонин в черной коже: топике, чокере, шортах, стянутых ремнем, и массивных ботинках. Рыжие огненные пряди на контрасте с бледной кожей ловят синие блики и восхищенные взгляды. Следом заходит Хенджин со стаканом лонг айленда, улыбаясь пухлыми розовыми губами. На нем белый короткий пиджак, шорты в цвет с серебристым поясом и молочные гольфы до бедер, привлекающих все внимание. Хан проходит последним сквозь тесную замершую толпу, натягивая на плечи спавшую желтую прозрачную рубашку; в тон топику, шортам, и кожаной сумочке. На его веках переливы коралловых теней, пшеничные волосы касаются щек. Смуглая шея стянута чокером со звездами. Юкио и Нори провожают четверых омег открытыми ртами, пока они танцуя и виляя задницами проходят мимо кучки пацанов и банды Ямакаси, ошарашено смотрящей им вслед. Минхо сжимает стакан текилы до побеления костяшек, когда видит свою фею, и не может отвести зачарованный взгляд. Джэхен поворачивает голову за белоснежным силуэтом, мелькнувшим перед ним на секунду и заставившим лишиться дыхания. Чан тяжело сглатывает, наблюдая за развязным поведением кицунэ, не замечая Чанбина, заворожено глядящего в ту же сторону. Запах сладких фиалок оседает в легких и забывает покинуть организм. Тэхен им неизлечимо болен и спасения не ищет. Он одаривает своего солнечного Ничи теплым взором и погибает в изгибах его красивого тела. Чонгук выделяется. Среди сотен людей, забивших каннабис, он сияет ярче восходящего солнца. Ослепляя и крадя его глупое сердце. Я тебе сопротивления и не окажу. Четверо омег имитируют свой маленький танцпол и отрываются с бокалами алкогольных коктейлей, виляя бедрами в такт и высоко задирая руки к светящему пурпурным шару. Биты оглушают и залезают в кровеносные сосуды, растекаясь внутри адреналином и азартом. Банда Ямакаси безотрывно, не мигая наблюдают за ними со сжатыми кулаками, теряя нить разговора. Вместе со всеми альфами в чертовом клубе, которым бы они с удовольствием вырвали зрачки. Чонгук радостно кричит и плавно извивается, когда его выталкивают в центр круга. Он опускается на колени с выгнутой спиной, будто дикая кошка, выпячивая задницу и раздвигая колени так сильно, что стоящие близко альфы видят полоску его розовых кружевных трусиков. Пацаны издают одобрительные хлопки и свистки, Чонин перекрывает их визги, когда лицо брата оказывается слишком близко у его ног, и помогает ему подняться с заливистым смехом. Затем он поворачивается к Хану и кружится вместе под сотрясший стены припев, окончательно сходя с ума. Хенджин двигает плечами, усмехаясь, когда Чонгук трется рядом с ним и встает спина к спине, в унисон снова опускаясь на колени и прижимаясь задницами. — Мы вроде не платили за стриптиз, — выпаливает Минхо, едва сдерживаясь, чтобы не врезать толпе пацанов, окруживших их омег. Они совратили его невинного Хани, и он соврет, если скажет, что ему самому не сносит крышу от его плохой, порочной стороны. Тэхен его ни разу не осуждает, усмиряя внутренних зверей, готовых растерзать каждого, кто посмотрит лишний раз на его Ничи. Он вдруг перестал выносить чужие взгляды на свое солнце. Один из альф тянет руки к талии феи, и Минхо резко подрывается с места. — Я уничтожу его к херам, — рявкает он, но Джэхен сжимает его плечо и заставляет сесть обратно. — Позволь им повеселиться, они сами не позволят никому дотронуться до себя, — говорит он, и в подтверждение Хан отбивается от надоедливых рук и продолжает отрываться вместе с друзьями. — Всем бы такое доверие и выдержку, как у тебя, — усмехается по-доброму Чанбин, выпивая до дна текилу и медленно теряя связи с реальностью. — Можете называть меня ревнивым долбоебом, но я не буду спокойно терпеть это, — Минхо вырывается и делает шаг вперед, прожигая всех альф в округе уничтожающим взглядом. Закрой пасть, не смотри на мое счастье. В этот момент, едва не завершившийся убийством, омеги развязной походкой идут к ним, приманивая пороками на дне опьяненных глаз и не оставляя шанса на уцеление. — Мы слышали, здесь сидят наши поклонники, — с усмешкой произносит Чонгук, обводя всех пятерых хитрым прищуром и задерживая взор на Тэхене, улыбнувшемуся при виде него и окатившему волной жара его оголенную кожу. Чонгук чувствует себя нагим перед ним. Тщетно пытаясь скрыться от черноты в его зрачках, будоражащей кровь и приливающей дрожью вдоль позвонков. Тэхен словно видит насквозь его тело. Облюбовав кости и каждый миллиметр кожи, жаждущей его касаний. Там, где ты тронешь меня, появятся ожоги третьей степени. Там, где ты тронешь меня, появится клеймо, кричащее о принадлежности тебе. Ведь ты единственный, кому я готов отдать себя. Без остатка, Ямакаси. — Привет, Ничи, — улыбается с теплотой альфа, но в его понизившемся голосе ощущаются непривычные нотки. Словно за радушным приветствием скрывается едва сдерживаемая ярость, перерастающая в возбуждение и похоть. — Я ваших поклонников и тряпки, в которые вы одеты, — гневно выпаливает Минхо, прожигая почерневшими глазами невинно улыбающегося Хана, что льнет к нему и прижимается губами к его щеке. Успокаивая и делая гневного зверя ручным, гладя его шерсть и заставляя прижаться к себе доверчиво. — Пойдем танцевать? — усмехается Чонгук, вызывающе глядя на Тэхена и протягивая к нему свои ладони. И кто я такой, чтобы отказать тебе? Альфа переплетает их пальцы и ведет за собой на танцпол, не замечая ошарашенных лиц своих друзей. Чонгук с дрожью от радости идет за ним, чувствуя тепло его рук, захватывающих в плен. Он выдыхает в опасной близости от его рта, цепляясь за широкие плечи, гладя его затылок, пока переливы фиолетового света ласкают смуглую кожу и мощную шею Тэхена. Омега ощущает твердость его мускулов под ладонями, слегка сминает их и наклоняет ближе к себе, едва не соприкасаясь губами и прикрывая ресницы. По венам растекается чистый кайф. Ведь сопротивления при захвате я не окажу. Чонгук приглашает его нырнуть в чистой воды безумие, вкусить его и поделить на двоих. В точности, как его губы, когда Тэхен не сдерживается и разворачивает его к себе за талию, впиваясь глубоким поцелуем в покусанные вишневые губы и оставляя собственные отметины, оттягивая нежную кожу зубами и зажимая ее. С улыбкой на судорожный выдох омеги, в отместку сжавшего его шею и вонзившего в нее острые ноготки. — Осторожнее, когда творишь со мной такое, Ямакаси. Не представляешь, какой я мстительный, — предупреждает томным шепотом Чонгук, вонзив в него хитрый прищур и усмехнувшись. — Я сдаюсь тебе прямо сейчас, — побеждено поднимает руки альфа. Омега тащит его вглубь душного и тесного танцпола, сливаясь с ним телами и прижимаясь животом к пряжке его кожаного ремня. Соблазняя плавными движениями рук, крылышками обвивающих его широкие плечи и притягивающих ближе. В лимфу. Под ребра. Протыкая их и добираясь до сердца. Ведь ты единственный, кому я теперь могу позволить коснуться себя. Тэхен держит его одной рукой за талию, крепко вжимая в себя и покачиваясь в ритм, пока омега виляет бедрами в опасной близости от его паха и маняще улыбается. Он видит себя растленным и уничтоженным на дне бездонных глаз цвета ебаного космоса. Такого красивого цвета, как у тебя, еще не существует в природе, Ничи. Аромат фиалок обволакивает, как дым гашиша, дурманя рецепторы и сознание. Тэхен ощущает себя будто бы под действием особо сильного наркотика, даже если никогда в жизни не притрагивался к этой дряни. Так ты сводишь меня с ума, солнце. Чонгук своим влиянием на него пользуется на чистые сто процентов, утягивая в новый глубокий поцелуй и вылизывая теплую полость его рта. Тэхен кладет ладонь на его щеку и закрывает ее полностью, обжигая сбитым дыханием. Я могу заглотить тебя целиком и даже не моргнуть. Ему стоит нечеловеческих усилий сдержаться, когда лица касаются чернильные пряди, щекоча его, а Чонгук поворачивается спиной и вертит задницей прямо у его паха, задевая упругими половинками ткань светлых джинс и специально вжимаясь в нее. Он вырисовывает круги, крутит попкой и умело тверкает, выгибая поясницу, как дикая кошка, и с сучьей улыбкой оборачивается через плечо, чтобы насладиться его реакцией. Получая ее с лихвой и самодовольно усмехаясь. Ладони Ямакаси впиваются в мягкие половинки, сильно мнут их и сжимают, спускаясь вниз к бокам и резко заставляя выпрямиться. Его властные, жилистые руки вжимают спиной в грудь, омега ощущает гулкое биение под чужими ребрами и учащенный пульс. Кажется, он даже слышит, как кровь яростно приливает к сердцу. И все из-за него, он этой мыслью невероятно гордится. Это было последней каплей, солнце. Тэхен удерживает его одной рукой за бедра, задирая без того легкие и короткие шорты, получая доступ к мягкой коже и яростно одергивая прозрачно-розовую ткань. Другой рукой он обхватывает шею Чонгука, сливаясь с ним телами и побуждая примкнуть щекой к своей щеке, чтобы услышать его грозный шепот на грани рыка: — Больше не выкидывай такие сцены, как сегодня. Особенно в таких откровенных нарядах. На тебя пялится каждый уебан в клубе, а у меня не осталось выдержки, чтобы спокойно терпеть это. Чонгук намеренно задирает голову, еще больше прижимаясь к нему. Ладонь жестко сжимает его шею, указательный палец альфы касается припухлых вишневых губ, стирая с них оставшийся блеск. — Не знал, что ты такой ревнивый, рэйдзи. — Лучше не проверяй уровень моего собственничества намеренно, Ничи. Клянусь, тебе не понравится, — доходчиво и ясно произносит Тэхен, цепляя зубами мочку его уха и усмехаясь на тихий выдох от простого жеста. — Таким ты мне нравишься еще больше, — Чонгук издает протяжный стон, теряющийся в оглушительных битах, когда он ревностно сжимает внутреннюю сторону его бедра и резко поворачивает к себе, накрывая хрупкие плечи своими руками. Пряча все его тело своим мощным, готовым спрятать от всех голодных взглядов, ласкающих самого желанного омегу в этом блядском Токио. Иди ко мне, солнце. — Я тоже хочу танцевать, — томные нотки в голосе Хана обескураживают на мгновение. Минхо смотрит на него не веря пару секунд, затем ухмыляется и позволяет утянуть себя за собой. Тебя имеют права касаться только мои руки. Хенджин стыдливо прикусывает нижнюю губу и с сомнением глядит в сторону не шелохнувшегося Джэхена, что салютует ему бокалом текилы, почерневшими глазами окинув его прикид и сжав челюсть. Он продолжает болтать с Чаном, точно также явно не собирающимся вставать и плясать с Чонином, стоящим позади. И приглашать не стоит пытаться. — Оставь этих импотентов, пойдем танцевать вместе, — кривит ядовито губы Чонин, переплетая их с омегой пальцы и утаскивая за собой на выступы с шестами, освещенные алыми софитами с переливами индиго. Хенджин закрывает глаза и широко улыбается, отдавая всего себя мелодичным нотам и задирая руки в потолок зала. Чонин виляет бедрами, медлительно опускаясь перед ним на колени и обнимая шест. Омеги сливаются в единое целое, соединяясь телами и душами, отданными в проникновенное звучание трека. Держась за металл, Хенджин выгибается в пояснице и задорно смеется, когда Чонин закидывает ногу рядом с его рукой и касается тыльной стороны ладони кончиком языка. — Ты просто больной, знаешь ведь? — горящими от алкоголя и чистого кайфа быть здесь глазами, различимым в шуме шепотом выдыхает Хенджин, улыбнувшись на огонек в хитрых лисьих глазах. — Даже горжусь этим, — с похожей улыбкой отвечает Чонин, вновь переплетя их пальцы и сойдя с ума на оглушительном припеве вместе со всей толпой.

The Weeknd — How do I make You Love me

Хан прикрывает веки, малиновые софиты блестят на коралловых тенях, на которые залипает Минхо, собственнически прижимая его к себе за талию, пока он плавно покачивается в ритм мелодичной музыки с западными нотками. Он ощущает опаляющий огонь его карамельной кожи, манящей прикоснуться и обжечь себе пальцы. Его дыхание нехило обдает алкоголем, альфа сам пьян не меньше, но добивают его соблазнительные изгибы, как он жмется сам, трется о его штаны и не знает, как сильно рискует. Минхо в последнем сомневается из-за хитрого блеска в карих глазах, влекущих на самое дно песчаного океана. Хан обнимает его отчаянно и преданно, тянет к себе за затылок и не дает осознать нереальность происходящего, впиваясь в его губы сладким поцелуем и передавая цитрусовую кислинку на кончике языка от выпитых коктейлей. Альфе срывает крышу на раз, когда нежность его губ встречается с собственным желанием прижать его к любой вертикальной поверхности и показать, как не стоит выводить из себя. Он резко дергает омегу и вжимает в себя за талию, обхватывая ладонями его горящее от близости и бесстыдства лицо и углубляя поцелуй. Хан улыбается и зарывается пальцами в его выжженные пряди, сжимая у корней и оттягивая зубами его нижнюю губу. Возможно, завтра я сгорю от смущения за свой проступок, но все, что у меня есть сейчас — это ты, и я ни капли не жалею. Я бы сделал это еще сто, тысячи раз. Лето, море, песок, твои губы, мои губы, блики софитов, апокалипсис. «Что за дикие повадки у моей феи, я думал, ты невиннее всех святых?», — проносится в одурманенных мыслях альфы, но он прогоняет их прочь и растворяется в пороках его вкусной кожи. Хан трется бедрами о его светлые джинсы, задевая пряжку кожаного ремня и ловя тяжелый выдох Минхо, пронесшийся стаей мурашек вдоль позвонков. Омега никогда не позволял себе быть неправильным. Его жизнь была по полочкам, его мысли — в строчку, но появляется Минхо и вносит хаос в систему координат. Показывает соки и безумие этой самой жизни, заражает жаждой вдыхать каждый день так жадно, словно завтра никогда не настанет. У них есть только этот момент, и Хан больше не готов отрываться от него. — Ты играешься со мной, как с мальчиком, фея, — дышит рвано в его раскрытый рот, прижимаясь лбом и смотря с нуждой в глубине зрачков. Ты искусно вьешь из меня сети. Ты приручиваешь меня, как неуправляемого зверя, никогда не ведавшего ранее тепла. И у меня все меньше шансов сопротивляться тебе. — Не только ты умеешь привязывать к себе, теперь правила игры — мои, — усмехается омега, словно захлопнул ловушку и обманул самого опасного человека в мире. — И ты тоже, — шепчет он в новый поцелуй, влажный и тягучий, будто Минхо голодал и хочет заглотить его целиком. Альфа сносит его дерзость наповал своим напором, сплетая языки, вылизывает его рот и десны, не давая поспевать за своими действиями. Хан глухо стонет и дрожит всем телом, когда он собственнически сжимает его задницу сквозь мягкую ткань желтых шортиков. Прожигая кожу насквозь грубыми, нетерпеливыми касаниями, и парадоксом — бережными. Минхо сдерживает рык, мнет половинки пальцами и чувствует, как его уже ведет. Жар разгоняется по грудной клетке, жжет сердце, живот и пах, требуя выплеснуться наружу. Животная ревность забивает виски, если вдруг кто-то увидит его разгоряченную фею. То, каким ты бываешь со мной — ураган, смесь невинности и греха, а я больной эгоист, который никому не позволит познать этого. Хенджин смущенно отворачивается от созерцания своего лучшего друга в объятиях ненасытного Минхо, проходя сквозь тесную толпу танцующих и искренне им завидуя. Он делает глоток освежающего лонг айленда, смыкая губы на трубочке и направляясь в сторону столиков. Чонгук утопает в любви также, как Хан, Чонин теряется из виду, он остается один и озирается по сторонам в поисках знакомых лиц. Под оглушительные биты на пилоне извиваются тела, синие и розовые софиты играются на обнаженных частях. Плечо простреливает острая боль, словно ему едва не сломали кость. Он резко дергает головой и натыкается на широкую спину Рэйского, что оборачивается с мудацкой ухмылкой и даже не думает извиняться. — Ну ты и кретин, — фыркает омега, альфа показывает ему средний палец, затем медленно опускает его вниз. Хенджин имитирует рвотные позывы и закатывает глаза, поворачиваясь, чтобы пойти дальше, и охает, когда оказывается в сильных руках, прижимающих к себе. Джэхен усмехается, обнажая глубокую ямочку и любуясь сменой эмоций на его кукольном лице. — Он к тебе опять лезет? Хенджин замирает перед ним, словно в самый первый раз, инстинктивно держась за его голые плечи и поражаясь их твердости. Словно сын чиновника занимается только тем, что тягает гантели и делает жим. Если так, то омега поспешно сходит с ума и в открытую пялится на его бледную кожу, иссиня-черные волосы и обжигающие аспидные глаза, смотрящие сквозь. Будто Хенджин лежит под ним совершенно нагим и даже не старается скрыть свои раны и тайны. — Если он еще раз пристанет к тебе, я сломаю ему челюсть, — разбавляет тишину альфа, с плохо скрытой яростью глянув вслед Рэйскому. Щеки покрывает румянец, пока Джэхен так откровенно разглядывает его влажные от коктейля губы, передние светлые пряди, спадающие на лицо. Почерневшие глаза скользят ниже, и омега готов провалиться сквозь землю прямо сейчас, вдруг представив свой наряд слишком развязным, будто он только пришел со смены в борделе. Джэхен умеет смотреть так, что кровь застывает в жилах и отказывается течь дальше. Но его мысли для омеги по-прежнему недосягаемы. О чем ты думаешь, когда разглядываешь меня так, словно я — самое прекрасное, что ты видел в своей жизни? Скажи, и я повязну в тебе еще сильнее. — Не хочешь потанцевать? — выпаливает Хенджин прежде, чем успевает сообразить, ловя его снисходительную улыбку и прикусывая нижнюю губу. — Я не танцую, принц, — отвечает Джэхен и цепляет пальцем его переднюю прядь, заводя ее ему за ухо и опаляя дымным дыханием его щеку. — И перестань так сильно терзать свои губы. Я не железный. Под ребрами колошматит. Его низкий глубокий голос заставляет паралич охватить конечности. Омега поднимает на него наивный горящий взор и сжимает его плечи, почти вонзая в них ногти. — Я и не прошу тебя сдерживаться, — шепотом выдавливает Хенджин из себя и победно пляшет внутри, когда Джэхен в рывок вжимает его в барную стойку позади и ставит руки по бокам. — Играешься, значит? — вздергивает он бровь, пронизывающе рассматривая поалевшее от румянца лицо и не понимая, как кто-то может быть настолько красив, что дыхание спирает и крышу сносит на раз. Джэхен видел много красивых омег. Засыпавших и просыпавшихся в его постели, но никогда не трогавших сердце. Но черты лица Хенджина будто бы другого сорта. Будто бы он продал душу дьяволу за них и остался на земле губить глупых пацанов, готовых отдать все за возможность быть рядом с ним. Просто лицезреть его красоту и верно погибать в ней. — Значит, — соглашается омега и улыбается на проблеск дикого огня в его угольно-черных глазах. Ладонь альфы ложится на голые бедра. Хенджин издает тихий выдох и запрокидывает голову, режет его острой линией челюсти и шеей с переплетением голубых вен. Он опирается на стойку бара локтями, задыхаясь в удушающей жаре из-за близости и касаний, наносящих ожоги. Джэхен ведет рукой вниз, цепляет линию белых чулок и просовывает под них ладонь, едва не разрывая тонкую ткань. Топик Хенджина отражает лазурные софиты и просвечивает персиковую кожу, на которую он не отрываясь палит. Впервые за долгое время чувствуя удары сердца и оглушающий шум в мыслях. Еще никогда его не вело так от ощущения тепла чужой кожи. Всецело принадлежащей ему. Ты вызвал во мне что-то, что я не могу усмирить, мой маленький, хитрый принц. И сдержаться кажется теперь невозможным, когда перед ним плавится нереальной красоты омега и жадно ловит ртом воздух. Я видел и прошел многое. Но ты со своим видом порочного ангела и невинного очарования внутри — экзотика. Джэхен поднимает его опущенную голову за подбородок, цепляя его двумя пальцами и заставляя взглянуть на себя. Страдая сам же от карамельной бездны на его глаз и безвозвратно окунаясь в нее. Барахтаясь в чувстве привязанности, наивности и чистоты. Хенджин творит с его организмом непоправимые вещи, скручивая внутренности в жгут и побуждая хотеть себя каждой живой клеткой. Альфа невзначай вдыхает запах белого мускуса и персика с его нежной кожи, пропитавший будто бы шелковистые волосы и выпирающие ключицы, привлекающие внимание. Невольно и намертво. Он уже не знает, на какой части тела омеги сосредоточиться, ведь облюбовать их вечности целой не хватит. Пленительный запах сковывает выдержку в цепи, норовя разломать ее вдребезги в любой момент. Джэхен боится, что под контроль ее снова не возьмет. Но может взять Хенджина, специально продолжающего кусать и облизывать блядские розовые губы, не оставляя шанса не пялиться. С голодом, древним и жестким, требующим утоления в ту же секунду. Он всегда гордился своим терпением и умением держать себя в руках в самых плачевных ситуациях. Но прямо сейчас омега с длинными светлыми волосами проверяет его на прочность и победу в сражении забирает себе. Я согласен проиграть тебе без пререканий. Хенджин видит себя раздетым и стонущим во всю глотку на дне его пугаще-черных глаз. Без единого проблеска. Он манит и отталкивает своей властной аурой, способной растлеть и в то же время доставить будоражащее удовольствие. Его крошит на куски от мысли оказаться под ним. Трогая его стальные мускулы, увитые синими венами, вбирая в себя терпкий аромат его бледной кожи и задыхаясь в криках. Он помнит до судорожных вдохов тот день у храма, где он совершил грехопадение под ледяными каплями дождя, целуя запретные губы и разлагаясь в их холоде. Джэхен будто бы читает его зажегшиеся алым мысли и ухмыляется так смущающе, что омега не выдерживает и уводит взгляд снова. Я не могу смотреть, пока ты так откровенно ласкаешь мою кожу. — Знаешь, я бы подумал, что спятил, но в моей голове никак не умещаются твой пошлый наряд и твои скромные повадки, — севшим, еще более проникновенным голосом говорит Джэхен, его глубокий тембр достигает недр души и крутит всмятку. Лава стекает вдоль обнаженных бедер Хенджина, часто втягивающего воздух, пока ладони альфы гладят их, сжимают и покрывают ожогами третьей степени. Джэхен возвращает его пылающий взгляд на место, поворачивая к себе за подбородок и вгрызаясь голодным поцелуем в эти чертовы мясистые губы, сверкающие оттенками малинового. Он клянется, что ощущает привкус цитрусовых и сладость персика на кончике его языка, залезая своим языком в его теплый рот. Целуя так жадно, словно хочет достать до гланд и не оставить от него ни куска. Хенджин едва успевает за его настойчивыми движениями, раскрывая губы навстречу его требовательным губам, переходящим с протяжным выдохом на шею. Он задевает все чувствительные места, не ведая того и отправляя омегу странствовать в нирвану. Альфа втягивает нежную, чувствительную кожу, не отпуская до тех пор, пока не останутся розовые отметины от губ и зубов. Прямо сейчас ты разложишь меня на этой барной стойке под ошарашенные взоры десятков людей. Прямо сейчас мне так ахренено плевать на этот факт, что сквозь стиснутые зубы у меня прорывается томный стон. Джэхен присваивает его себе незамедлительно и ухмыляется, задирая его ногу и притягивая ближе к себе. Заставляя коснуться голым животом своего под черной майкой, ощутить кубики пресса под ней и жар, заполняющий все нутро, как заразная чума. Он ревнует его мягкие стоны и распластанное, готовое на все тело, отказываясь удерживать зверей в узде и обхватывая губами тонкие косточки ключиц. Хенджин выгибается в спине, будто по ней пустили разряд тока, и со стоном обвивает его плечи руками, прильнув ближе. В кровеносную систему. Он никогда бы не подумал, что всегда сдержанный и уверенный в себе Джэхен сорвется с тормозов, едва не отымев его перед всем клубом. Неужели наивный омега имеет над тобой такую опасную власть? Кучка пьяных пацанов проходит мимо них с громким гоготом, наваливаясь друг на друга в бреду и выплескивая бутылку саке на двух целующихся у бара. Хенджин вздрагивает от холодных капель, пробежавших вдоль впалого живота к ляжкам, и отстраняется от альфы, сжавшего челюсть и просмотревшего на нарушителей так, словно здесь же перережет им глотки. — Извини, брат, — виновато кланяется один из пацанов, признав короля Фудзиямы и лучшего друга Ямакаси. Джэхен окатывает его яростью на дне аспидных зрачков и мотает головой, чтобы они убрались как можно скорее. Парни незамедлительно слушаются и скрываются из виду, когда разрывной трек сменяется другим, а полуголый омега бежит на выступ, где в кальянном дыму отжигает диджей, и счастливо визжит в микрофон: — Туса продолжится у бассейна, сучки! Выходите скорее на улицу! Он поворачивается к замершему омеге с полуулыбкой, жгучими глазами оглядывая все его стройное тело. Алкоголь впитывается в его черную майку, душный и потный клуб действует на нервы еще сильнее, чем прежде, и он берет омегу за руку, решительно ведя его за собой. — Давай немного освежимся.

offl1nx — you’re not there

Несколько омег плюхаются на бархатный диван рядом с танцполом, где пьяно виляет бедрами Чонин, выпивая третий стакан лонг айленда и блаженно прикрывая глаза. Омега не замечает целый мир вокруг себя, посылая нахрен всех своих друзей, кинувших его и зависающих со своими пацанами из банды Ямакаси. Он желает им всем не найти ни одного презерватива и язвительно усмехается, не в силах проглотить гадкий комок эмоций в горле. Чан сидит в противоположном конце клуба. Но парадоксом — на другом материке, на континенте, потерянном на картах. Ты от меня так близко. И так непозволительно далеко. Моя любовь, ты ранишь меня своим молчанием. Моя любовь, на моем теле шрамы от твоего отсутствия. Он закидывает в себя весь алкоголь и с грохотом вручает его проходящему мимо омеге, что возмущено оборачивается, но Чонин игнорирует его и хмельной походкой идет вперед, мутными глазами рассматривая тесное, плывущее помещение в сиреневых и сапфировых бликах. Головокружение настигает его, как воды жестоких морей накрывают земли Токио беспощадными цунами. Он оступается и падает в объятия жилистых рук, разрываемых синевой крупных вен. Знакомых и изученных до боли и потери пульса. Он бы жизнь отдал за этот успокаивающий запах с его кожи. Мягкая ткань небесно-голубой футболки с воротником ощущается так приятно и знакомо, что омега задирает голову в надежде встретить своего любимого обладателя самых покалеченных глаз в мире. Чан держит его за болезненно очерченную талию, касаясь оголенной кожи и обжигая себе пальцы. На его широком запястье блестик браслет в виде цепи, морозящий холодком разгоряченный живот омеги, заставляя его судорожно выдохнуть. На альфе светлые джинсы и бело-голубые джорданы, а на дне теплых карих глаз — отчаяние величиной с Желтое море. Он сжимает челюсть и его талию, пока омега передает ему всю горечь в глубине лисьих глаз и побуждает его задыхаться. Ведь ты обещал поговорить, когда я встану на ноги. Ведь я восстал бы из могил, если бы ты только позвал. — Как ты? — поломано-нежно интересуется Чан, не желая отпускать его, а он и не позволил бы потерять объятие этих родных рук. Шум оглушающих бьет по вискам и мешает слышать друг друга, отчего альфа раздражено играет желваками и кивает на лестницу. — Пойдем, наверху поговорим. Потому что молчание сдавливает мне глотку и мешает сделать вдох. Я уже сам себе не принадлежу, меня заполонили мысли о прошлом и настоящем, где больше не в праве назвать тебя своим. Чонин доверчиво идет за ним, не выронив и слова против. Потому что пока он прячет его за своей спиной и уверено сжимает ладонь, ему не страшно пойти за ним в конец ебаного мира. Алые розы величиной с его необъятное доброе сердце украшают комнату в особняке. От них пахнет заботой и вниманием, которое альфа всегда уделял, привязывая к себе рыцарскими жестами. Он никогда себе не изменяет и дарит красоту цветов, поднимающих настрой и заселяющих легкие радостью. Просто потому, что они от Чана. Знаешь, от тебя я бы принял что угодно, даже сорванные по пути ко мне ромашки. Но ты никогда бы не позволил себе не осчастливить меня большим, лучшим, что есть на земле. От горючих воспоминаний содрогается сердце, и омега тихо сглатывает, едва перебирая ногами на лестнице и проходя сквозь освещенные алым коридоры, странно пустые, словно все вышли на улицу или забили отдельные спальни с двух сторон. Чан вытаскивает из кармана джинс карточку для входа в любой номер, и Чонин тянет усмешку, ни капли не удивленный. Его знакомых и связей хватило бы на то, чтобы открыть себе доступ во все двери Токио. Неоновая красная подсветка, застеленные багряные простыни и вывеска ”just kiss me” над изголовьем просторной кровати. Омега прикусывает нижнюю губу, прогоняя навязчивые похабные мысли, прошедшиеся мурашками вдоль позвоночника. Надо же, даже владельцы клуба сопутствуют нашему примирению. Видишь, вся планета знает о моей тоске по тебе. Она плачет и умирает в одиночестве вместе со мной. Сквозь раскрытые окна просачивается ночная прохлада пропахших вишневыми деревьями улиц. Сакура в цвету источает аромат лета, надежд и бесконечной привязанности. Чан присаживается на середину кровати и внимательно разглядывает его хрупкое, облаченное в черную кожу тело, мелькающее перед ним запретным плодом. За тебя мне светит плаха, кицунэ. Омега встает прямо напротив, опершись боком о подоконник и сложив руки на груди, с трепетом под ребрами и на ресницах наблюдает за ним. Мечтая забрать себе его терзания, лишь бы они никогда более не посещали его грудную клетку. — Чан, — вдруг выдыхает он шепотом, не придумав ничего другого. — Спасибо за розы. Альфа кивает и опирается локтями на свои колени, опустив голову. Ломая ее в сотнях слов, бегающих в мыслях и никак не соберущихся в единое целое. И мы оба не можем открыть глотку и сказать о наболевшем. — Так и будем молчать? — выпаливает он спустя минуты гнетущей тишины, вонзив в замершего омегу тяжелый взгляд. Его рыжие прямые пряди красиво лежат на скулах, острых и бледных, словно точеное лезвие, готовое распороть ему сердце. Оно и без того тобой покромсано. — В моей голове были тысячи слов, которые я хотел тебе сказать, но прямо сейчас я стою перед тобой и все они кажутся такими пустыми. Бессмысленными. Я не знаю, Чан, как донести до тебя все, что коплю на душе, — голос омеги норовит надорваться в любое мгновение, он полон отчаяния и тревог. Альфа положение никак ему не облегчает, сражая наповал и заставляя погибать в беззвучии. Он хрустит костяшками пальцев, снова опустив голову. Чонин без стыда рассматривает его длинные, увитые бугорками мышц и крупными венами руки, сглатывая и не находя в себе смелости отвернуться, пока не встречает ответный взор, оцарапавший огнем ключицы. Чан не знает тем более и никак не может ему помочь, привкус горечи на языке жжет и велит ему покончить с ним раз и навсегда. Он думал об этом последние несколько дней, пока омега медленно приходил в себя. Либо он разорвет нити прошлого прямо сейчас, либо они разорвут их обоих на куски. Чан дал ему последний шанс все исправить, но он снова топит их в молчании и положение не спасает. — Блять, — ругается себе под нос альфа, вытаскивая из кармана пачку смятых «севен старс» и закуривает, погружая алую комнату в облака дыма. Омега следит за тем, как бледные пальцы сжимают фильтр, как изо рта выходят сизые кольца, забираясь до потолка. Он прикусывает щеку изнутри, пьяные в хлам мысли непослушно разбегаются, уступая место чистому желанию и жажде адреналина. Дикая тоска по касаниям сковывает его нутро, требуя выйти наружу. Чонин ощущает прилив лавы к низу живота, сводя колени вместе и слегка прогибаясь в пояснице. Этот жест не ускользает от проницательных глаз альфы, блуждающих по стройным ногам, вверх к белым бедрам, стянутым черной узкой кожей. По вискам долбят голодные звери, высовывая языки и облизываясь на впалый живот, изгибы талии и острие ключиц. Лезвенные плечи, оголенные и манящие прикоснуться. Его подведенные глаза последней бляди, влекущие на самое дно лисьего омута. Чан перестает дышать в тот момент, когда он опускается на колени и в одно движение оказывается на уровне его груди, вынимая сигарету из пальцев красноватыми губами и с победной ухмылкой поднимаясь на место. — Верни, — с деланным равнодушием говорит Чан, но понизившийся от злости голос выдает с потрохами. — Забери, — опасный шепот сочится изо рта, искривленного в усмешке. Альфа играет желваками, вгрызаясь в него убийственным взглядом и резко становясь к нему вплотную. На расстоянии ничтожных миллиметров, выбивая дух и спесь своей близостью и терпким запахом. Омега теряет голову и связи с реальностью, когда он выходит из себя и смотрит так, словно раздвинет ему колени и ворвется в его бедра без спроса. Он бы сопротивления и не оказал, просто принимая его в себе с блядскими стонами и умоляя насадить на себя глубже. До сорванных хрипов. До боли в заднице и дрожи в позвонках. Он знает, Чан может. И старается вывести его из себя всеми возможными способами, потому что в одурманенном алкоголем сознании лишь картинки, где альфа вгоняет в него свой член и сжимает шею ладонью, шепча на ухо, какая он конченная сука. — Я ведь говорил тебе, чтобы ты больше не брал сигареты в рот, — жестким тоном осекает он, зацепив пальцами кончик и ненароком коснувшись мягких губ омеги. Словив его выдох и отняв сигарету, он швыряет ее на пол и давит носком джорданов. — Тогда дай мне то, что я хочу взять в рот прямо сейчас, — омега ухмыляется с таким провокационным выражением лица, что Чан не выдерживает и мысленно рычит на себя: «Хватит. Хватит позволять ему играться с собой». — Можешь прилечь здесь и отоспаться от похмелья, я ухожу, — альфа окатывает его холодком, цепляя равнодушную маску и отходя. Я просто заебался, кицунэ. Возможно, в этом нет ничьей вины, но я дико и по-настоящему заебался. Чонин застывает с неверием в глазах, впервые познав всю соль его непринятия. Тебе не может стать все равно на меня. Только не после того, что мы с тобой пережили. Только не после того, как против нас с тобой встал весь мир. Омега хватает его за локоть, не посмев упустить те крохи тепла, что еще остались между ними. Без них я стану никем, запомни, когда отвернешься от меня. — Чан, пожалуйста, — умоляет он, сам не ведая, о чем именно. Но предательски нуждаясь в том, чтобы он был рядом и даже не вздумал покинуть его хоть на мгновение. Омега ласково проводит у того по щеке рукой, вкладывая в этот покоренный жест всю свою преданность и боль. Альфа улыбается с горечью и убирает с лица его прохладные ладони, выходя из пропахшей солью и дамасским розами комнаты. Если бы Чонин раскрыл рот и выдал хоть одно слово, заставившее бы поверить, Чан бы за него зацепился, словно утопленник. Но кицунэ предательски молчит, а он предательски не верит. Сжав кулаки до белизны, омега бьет ими по стенке и издает глухой рык. Он собирает последние остатки гордости и быстрым шагом покидает спальню, ставшую ему теперь отвратной, и по пути заливает в себя новые порции алкоголя, слыша беснующихся на улице людей, их яркий смех и визги. Чувствуя себя отвратительно одиноким и брошенным всем ебаным миром. Спасибо, я тебя тоже ненавижу. Он шаткой походкой плетется к уборным, чтобы ополоснуть горящее адски щеки и привести растрепанные волосы в порядок, с силой дергая дверь на себя и замирая. Несколько альф у сортиров грязно ругаются и посылают его к херам, пулей вылетая из туалета. Чонин даже не удосуживается пройти в комнату для омег, наплевав на нормы и подойдя к умывальнику. В туалете с пурпурным сиянием и декоративными растениями остается только один альфа во всем черном, что стоит у стенки, скрестив руки на груди и с серьезным видом рассматривая его. Чанбин выдыхает едкие струи дыма в сторону, нахмурив брови и слегка сжав фильтр. На нем черная майка, кожанка, синие джинсы и черные джорданы. Омега ощущает кожей пронизывающий взгляд его смоляных глаз из-под кепки, будто бы его заперли в клетке со свирепо дышащим зверем, готовым вот-вот растерзать свою глупую жертву. — Поругались? — кидает будничным тоном альфа, словно наблюдает такие сцены каждый день. Чонин раздраженно отряхивает пальцы от воды, протирая шею и слегка разминая ее. — Ты ебучий психолог? Или тебе просто нравится лезть не в свое дело? — огрызается по привычке он, также скрестив руки на груди и начав наступать на него. — Ты сам согласился на мою помощь. Если тебе ничего не нужно, я пойду, — пожимает плечами Чанбин, собираясь пройти мимо. Не ведая, как он смог собрать в себе столько сил состроить такой равнодушный тон. — Стой, — тормозит омега, схватив его за локоть и удивившись крепкости мышц под ладонью. — Есть закурить? Чанбин поджимает губы, кивая по инерции и выходя из уборной для альф. Омега инстинктивно следует за ним и отвязывается от мысли, что совершает самую непростительную ошибку в жизни. Снова. Я тобою грезил. Если бы ты только знал, как сильно. Поэтому я позволил себе потерять бдительность и дал тебе право уничтожить меня. Чонгук слега пошатывается в сторону, впечатываясь в одного альфу, матерящего вслед, затем во второго, что уже ловит его и почти бережно прижимает к себе за талию. Рэйский показательно громко цыкает, словно вынужден спасать его от падений каждый божий день, и насмешливо смотрит в его хитрые, ненавидящие глаза. Упиваясь смесью эмоций в них, принадлежащих лишь ему. — Снова ты, гнида, — фыркает Чонгук, цепляя ногтями его плечи и ощущая, как тошнота медленно подкрадывается. — Снова ты бухаешь до беспамятства? — хмыкает с ухмылкой альфа, с интересом оглядывая его откровенный наряд, словно омега когда-то одевался по-другому. Легкая розовая ткань топика и шортиков с розами скрывает абсолютное ничего, и каждый желающий в округе может облюбовать его формы. Он с раздражением морщится. — Брат в курсе, в каком блядском виде ты разгуливаешь по улицам? Чонгук наиграно охает и вздергивает брови, прожигая его чернотой, что могла бы покалечить без единого оружия. — Тебе сказать номер трассы, на которой я обычно стою? — он кривит щедро намазанные вишневым блеском губы, передавая ему все свое презрение. Лицо Рэйского приобретает острые, орлиные черты. По позвонкам бежит холодок, когда он ставится таким серьезным. Будто он едва сдерживает ответное презрение и ненависть ко всему его существу. — Будет обидно, если я пострадаю от твоих зараз в таком возрасте. Я слишком молод и красив, чтобы вот так тупо умереть, — альфа примеряет привычный мудацкий тон, и Чонгук облегчено выдыхает. Так легче. Так легче высокомерно смотреть в его глубокие угольные глаза и желать ему сгинуть с новой силой. Рэйский упускает одну деталь, которую они оба не хотят вспоминать и оглашать, словно заражение наступит воздушно-капельным путем или через слова, опечатанные грязью на теле. Чонгук видит в кошмарах, как Рэйский втрахивал его в постель в особняке перед своим отъездом. И хочет стереть из памяти каждый свой стон, каждый его рык и безумие, растекшееся по венам адреналином от страха быть пойманными. Намджун не пощадил бы их обоих. — Ты и так скоро сдохнешь, какая разница, от чего? — брызжет ядом омега, ловя проблеск дикости на дне его зрачков. Так тебе и надо, подонок. — С твоими самовольными выходками рано или поздно кто-нибудь тебя грохнет. Ты слишком неосторожный и недалекий для члена якудза. И куда только смотрит брат, когда набирает таких лохов в клан? — Кого ты назвал лохом, блядь? — заводится Рэйский, зажимая между зубами каждое пропитанное отравой слово и не находя в себе сил проглотить его. Он больно хватает его за локоть и по привычке вжимает в свою грудь, стиснув челюсть и процедив: — Не забывай, как ты кричал под этим лохом, как последняя сучка. — До конца жизни будешь помнить это? Хотя, почему я удивлюсь? Большего достижения, чем я в твоей постели, у тебя никогда не будет, — добивает Чонгук и победно ухмыляется, пригвождая к месту стервозным прищуром. — И трахаешь ты так себе. Шах и мат, ублюдок. Рэйскому стоит титанических усилий не сломать ему руку, которую он сейчас сжимает так сильно, что стопроцентно останутся следы. Он играет желваками, погибая в глубине сучьих глаз, уничтожающих к херам фразами-ножами. Он знает, как бить по эго. Он знает, как делать больно. Но альфа предпочтет себе пулю в висок, чем покажет хоть единую эмоцию этой стерве. Он так и не может уяснить, что неземного сделал с ним Ямакаси, какие методы воспитания применил, что Чонгук с ним становится отвратительно-нежно-романтичным. Временами от зрелища он испытывает рвотные позывы. Потому что истинная натура омеги — прямо перед ним. Чонгук Исайа — истинная блядь, и маски невинности ему не идут. Рэйский пригвождает его к стенке, пока омега не успевает опомниться, и упирается коленом между его голых бедер, прикладывая тонкое тело к твердой поверхности еще раз. Он яростно дышит ему в лицо, не обращая внимание на пальцы, вцепившиеся в его руку в попытке отодрать от себя. Чонгук жмурится, когда он приближается вплотную и жмется щекой к щеке, свирепо выдыхая в его губы и не отрываясь разглядывая дрожь на ресницах. Словно прямо сейчас набросится и заглотит целиком. От переизбытка эмоций, вызываемых только развязным поведением Чонгука. Альфа может словить триггер и слететь с цепей от многих вещей и людей, но он — единственный, кому удается сделать это так быстро. — Следи за своим языком, чтобы за ним не пришлось следить мне, — едва ли не рычит Рэйский, обдав тяжелым запахом табака и древесных нот, забивающих ноздри. Вытравить из организма и все воспоминания, нити, связующие их так неправильно. — Я запомню каждое твое слово и заставлю тебя выплакать его, я тебе обещаю это, сука. Он бьет кулаком в стену рядом с головой омеги и усмехается на промелькнувший страх в его бездонных черных глазах. Ну наконец-то, чертовка. Тебе идут только злость и слезы. — Пошел ты нахер, урод, — плюет ему в лицо Чонгук, расплываясь в победной улыбке, когда альфа резко отстраняется. — Я никогда не позволю тебе измываться надо мной, выкуси и задохнись, брезгливый ты идиот. Рэйский с отвращением стирает его слюну со скулы, отряхиваясь и подрагивая от нервов, гневными потоками разрывающих органы. Он нечитаемо смотрит вслед уходящему омеге, опуская пронизывающий насквозь взор на изгибы его талии и бедер, тепло которых он только что ощутил. Алкоголь и дурь дают ему в голову, заставляя прокручивать в мыслях ту ночь перед отъездом. Чонгук ни разу не изменился, разве что яда в запасе стало больше. Вот только с Ямакаси он клыки прячет, податливо ластясь, как домашняя кошка. Рэйский кривит ухмылку и покидает пропахший противной смесью ароматов и горечи клуб, возвращаясь в ненавистное, проклятое прошлое, сотканное из его клятв отомстить всем, кто когда-то обидел его семью. И клан Исайа занимает почетное первое место.

***

Samurai (The FifthGuys Remix) — Godmode x TH3 DARP

Токио сияет мириадами пурпурных неонов. Перекресток Сибуя загорается светом прожекторов, диким ревом тачек и заливистым смехом. Рык моторов сотрясает всю парковку под развязкой моста. Фиолетовый додж с зажженными фарами в окружении других цветных спорткаров привлекает внимание проходящих мимо альф, подходящих поздороваться с новым королем дрифта. Ямакаси стоит спиной у капота, где по-хозяйски восседает Чонгук и облизывает чупа-чупс со вкусом клубники, болтая в воздухе ногами в розовых джорданах. Он стервозно усмехается на завистливые взоры омег, собственнически привлекая его к себе за плечи и под уничтожающий взор Юкио утягивая его в глубокий, мокрый поцелуй, делясь ягодной сладостью на кончике языка. Пусть весь ебаный город знает о том, что ты принадлежишь только мне. У красного макларена зависают Хенджин и Чонин, скрестив руки на груди и усмехаясь с перешептываниями, когда мимо проходят фрики из других провинций. Джэхен вынуждено слушает их хихиканье, нацепив снисходительную улыбку на лицо и временами отвлекаясь на разговоры с Минхо, ревностно прижимающего к себе Хана за плечи. Будто кто-то прямо сейчас заберет его, если он отпустит омегу хоть на мгновение. Чан и Чанбин заезжают на парковку на мерсе в тот момент, когда перекресток Сибуя рассекают черные звери из Осаки, оглушая дороги диким рокотом и клубами дыма из-под мощных колес. Тэхен отрывается от сладких губ Чонгука и хмурит брови, отходя от него на пару шагов и выходя в центр вместе с остальными членами банды. Чан пулей вылетает из водительского и встает рядом, обеспокоено оборачиваясь через плечо, когда цепочка спорткаров с кричащими надписями с ревом тормозит в метре от них. — Он здесь. Лидер банды Камикадзе. Альфа с выжженными белыми прядями, закрывающими половину лица, забитый татуировками по всему телу и остатками дурмана на дне зрачков, медленно подходит к ним с засунутыми в карман кожанки ладонями. — Сын самого влиятельного клана якудза в Осаке. Тэхен усмехается краем рта, идя ему на встречу вместе со своими пацанами и выпаливая его имя. — Хаджиме.