Yasu(泰)

Хрустальные осколки опадают на мраморный пол. Чонгук дергается и напрягается каждым мускулом, забывая сделать спасительный вдох. Мышцы натягиваются будто канат, он ощущает надрыв сухожилий и парализованные конечности, замирая посреди гостиной, забрызганной кровью. Два трупа окрашивают белоснежную плитку в алый. Чонгук сглатывает и сжимает кулаки, не видя происходящего за широкой спиной Намджуна. Юнги воет раненным зверем и приканчивает организаторов гонки. Прямо на пороге их дома, добавляя новые шрамы поверх незаживших старых на душе. Он вонзает ногти в кожу, силясь не закричать и не выблевать собственный желудочный сок. Нори сидит на кожаном диване, сцепив руки в замок и прикусив нижнюю губу до крови, лишь бы не упасть в обморок прямо здесь. Чонгук переводит на него покалеченный взор и сомневается, что братья пощадят его. Оказываясь предательски правым и вздрагивая, когда Юнги вытирает кровавые руки о свою синюю рубашку и в рывок приближается к нему. Омега издает приглушенный вскрик. Альфа хватает его за щеки холодными пальцами, больно сжимая их и заставляя посмотреть в свои налитые жаждой мести глаза. Черные, дикие, звериные, готовые растерзать и не оставить даже костей. — Ты причастен к взрыву? — рычит Юнги, надавливая на его нежную кожу и гневаясь сильнее, когда в угольных глазах Нори появляются страх и слезы. Он отчаянно мотает головой, но альфа отчаянно не верит и усмехается краем рта. — Неправильный ответ. Чонгук не выдерживает и отворачивается, когда Юнги бьет его по лицу. От стен эхом отражается этот жестокий, болезненный звук. Нори откидывает, он раскрывает рот от агонии, стрельнувшей на всю левую сторону челюсти. И соли на ресницах становится все больше. Альфа хмыкает от его жалкого вида и вероятности ничего не добиться, отряхиваясь и отходя на пару шагов. Нори прячет горящее лицо в ладонях и, сцепив зубы, плачет от накатившего ужаса и безвыходности. — Он ничего не знает. Намджун смеряет его тяжелым взглядом, затем поворачивается к застывшему Чонгуку. Окатывая льдом в зрачках. — Не может быть такого, чтобы он не видел. Машины стояли на расстоянии ничтожных метров друг от друга, — разъярено рявкает Юнги, не находя себе места от выедающей органы ярости. — Вы получите свое наказание после того, как мы найдем виновников произошедшего. Ты узнаешь, почему не стоит ослушиваться главу якудза. Холод в тоне Намджуна атрофирует легкие. Чонгук глядит на него и с трудом выискивает родные черты, проваливаясь и бредя в одиночестве. Замерзнув до смерти. Старший Исайа вещает ему расправы, и песочные часы дают обратный отсчет. Омега покорно опускает взор и отступает, не смея обернуться в последний раз на плачущего Нори. Сердце за него пропускает болезненный удар, крошится вдребезги и больше не может собраться воедино. В нем оседают сожаление и сострадание, побуждающее сделать хоть что-то, чтобы спасти его. Чонгук поднимает голову и обещает себе помочь, даже если пострадает от гнева старших сам. Он ловит переговоры альф в спину и тихий плач Нори, переступая через ступени огромной мраморной лестницы и проходя на второй этаж в комнату на противоположном конце от своей. Чонгук отворяет двери в комнату брата и замирает на пороге. Полы из темного дерева, гладкие черные шкафы, низкая кровать с белой постелью и прозрачными балдахинами, неоновая красная подсветка, льющая теплое сияние на всю спальню. Чонин лежит на подушках и марает их белизну своими слезами, сжав кулаки и перестав чувствовать свои искусанные до мяса губы. Чонгук приклеивается к стене и не может двинуться навстречу, чувствуя нарывы на своей душе от его покалеченного вида и сломанного пополам сердца. Я ощущаю твою боль, как свою собственную, брат. В нас похожие сплавы. И похожие шрамы, роднящие меня с тобой гораздо больше, чем одна кровь в венах. Что мне сделать, чтобы облегчить твои страдания? Кому молиться, кого попросить о помощи? Я здесь разлагаюсь от невозможности исцелить твои язвы. Чонин чувствует его присутствие даже на другом континенте. Протягивая к нему ослабшую худую руку и шепча кровящими губами: — Пожалуйста, приляг рядом со мной. Чонгук сжимает рот в тонкую полоску, но все равно не может выстоять и проигрывает своим горьким слезам, текущим по щекам все сильнее, как он приближается к кровати и несмело ложится рядом. От пижамы брата пахнет медикаментами, больницей и потерями, и совсем уловимо — сладкими ирисами и розой. Он цепляется за родной аромат и переплетает их пальцы, поджимая под себя колени и поворачиваясь к нему лицом. Получая ножевые от лисьих глаз, в которых плещется сожаление и отчаяние. Чонгук глубоко вдыхает и прижимается к нему лбами, прикрывая веки и соединяя свои слезы — с его, свои ладони — с его, свое сердце — с его сердцем. И норовя остаться в таком положении навеки. — Прости меня, — срывается с покусанных губ в унисон, и омеги обнимают друг друга до хруста костей. Впервые в этой вечности позволяя себе слабость и роскошь заплакать до боли в грудной клетке. До сломанных ребер. До порванных связок. До исцеленных душ. Только ты сможешь спасти меня в водовороте жестокости и убитых надежд. Только тебе я могу доверить свои уродливые раны. Потому что только ты понимаешь. Потому что только ты спрашиваешь. Потому что, по правде, у меня никого, кроме тебя, в этом мире нет.

***

Белый бмв оглушает рычанием мотора заспанные районы Токио. Хан поднимается к себе на второй этаж, ставя чашку теплого какао на подставку и садясь за кипу книг по биологии. Он наклеивает желтый стикер на страницы планера и составляет себе расписание на предстоящую неделю, подогнув ногу в пижамных штанах и махровых носках под себя, и бегло выводя цветной ручкой иероглифы. Родители затихают и выключают свет в гостиной, отправляясь в спальню и погружая дом в приятную тишину. Рутина. Полюбившаяся ему и ставшая необходимой частью мира. Но временами его тошнит. К горлу катит ком из непрожитых эмоций, рисков и страхов. Ведь, по праве, до сих пор он лишь существовал. И ему до боли был необходим огонь, способный выжечь все его органы. Дотла. Хан выбирает нырнуть в ледяные воды и обжечь себе лопатки на поверхности. Без промедления. Кататься на самых опасных горках и сдирать горло в криках. Но жить. Чувствовать каждой клеткой своего тела и задыхаться в обилии поглощающей целиком привязанности, желания, тоски, печали и радости. Он подсаживается на иглу и слезать не хочет. Он подключает себе аппарат искусственного дыхания и дышать сам больше не умеет. Отключит — сгинет через мгновение. Но Хан согласен содрать себе кожу в мареве этих бешеных чувств. Знакомый рев мотора колет его сердце, протыкая сотнями шипов. Омега подскакивает с места и бежит к окну, уши закладывает от собственного биения под ребрами и тревоги, что сейчас его спалит весь дом и квартал. Он задирает шторы и замирает, когда видит стоящего на балконе Минхо, перелезшего через стеклянное ограждение. Хан не двигается пару секунд и безотрывно смотрит в его налитые чернотой и горечью глаза, такие большие и глубокие, что не достичь дна и умереть в их темных водах. На выточенном из стали лице побои. Минхо глядит на него в ответ разбито, поломано, словно рассыпается под его ногами и не соберет себя заново. Словно в этой вселенной нет никого, к кому бы я мог прийти. Мои раны уродливо кровоточат, и ты единственный способен залечить их. Минхо соврет, если скажет, что не скучал по нему. Он в его отсутствии задыхался. Видеть его сейчас перед собой — как зализывать шрамы. Ведь только рядом с тобой мои шрамы не ноют. Минхо делает шаг вперед и входит в его комнату, в рывок прижимая его к себе. Сгребая тонкое тело в крепких руках, обнимая за крошечную талию и утыкаясь лицом в изгиб его теплой шеи. Хан замирает от сильной хватки, будто альфа без него испустит последний выдох, и кладет ладони на его опущенные плечи, обнимая в ответ. Без лишних слов, погибающих в горле. Альфа пытается слиться с ним в единое целое, вдыхая запах черной смородины и ванили с его кожи и пшеничных волос. Мягкая ткань пижамы приятно ощущается под руками, как и спрятанное под ним хрупкое тело, идеально подходящее для его объятий. Бренный мир затихает, когда Хан согревает своим дыханием его шею. Бренный мир затихает, когда Хан гладит его затылок и прижимает ближе к себе. Я пришел к тебе избитым и покалеченным. Раны на моей душе сжирают меня заживо. Знаешь, я на самом ебаном дне. И только ты можешь исцелить меня, фея. Минхо сбрасывает кожаную куртку, оставляя ее на пушистом ковре, и заваливается на кровать, заправленную пастельно-зеленым одеялом, вместе с омегой. Хан прижимается к изголовью, кладя его голову себе на грудь и трогая ладонями его лицо, перебирая выжженные волосы и будто бы убаюкивая. Альфа обнимает его поперек живота, прикрывая устало веки и ощущая, как под ребрами разливается убийственная нежность. Слыша мирный стук чужого, но такого родного уже сердца. Хан играется пальцами с его прядями, касается напряженных плеч под белым лонгсливом, гладит их и улыбается краем губ, когда Минхо щекочет горячим дыханием его ключицы. Его длинные ноги в светлых джинсах едва помещаются на небольшой кровати, но он плюет на все оставшееся позади и просто слушает участившийся пульс омеги. У нас с тобой одинаковые герцы, фея. Только ты сможешь услышать мой крик в бесконечном океане жизни.

***

— Они отпустили Нори? — спрашивает беспокойным голосом Чонин, опираясь спиной о изголовье кровати и под удивленные улыбки врачей идя на поправку с ошеломляющей скоростью. Он теребит свои пальцы, по-прежнему ненавидя, но не желая смерти этому омеге. Он разберется с ним сам. Чонгук обнимает подушку, сидя на мягком красном диване в его комнате и отрицательно мотая головой. Глотая собственные переживания за Нори, которого до сих пор держат взаперти, словно хотят выудить из него несуществующую информацию. — Ты ведь тоже знаешь, что он не виноват, — произносит тихо Чонгук, поджимая под себя колени и обводя бессмысленным взором пустоту. — И как нам ему помочь? — Нам нужно поговорить с Юнги. Я не помню, как все произошло, но Нори никогда бы не смог это все спланировать. Для этого нужно было знать исход гонки на смертельном повороте, а он непредсказуем. У них с Юкио просто не хватило бы мозгов сообразить, — размышляет вслух Чонин, наклоняя голову вбок. — Если не они, то кто? Третий игрок в заезде? — догадывается Чонгук, ошеломлено переглядываясь с ним. — Возможно, — кивает омега, пытаясь включить холодный рассудок. — В любом случае, нам нужно что-то сделать. Я постараюсь уговорить Юнги отпустить Нори и остудить его пыл, иначе они прикончат всю банду Ямакаси. При одной мысли потерять Чана ребра будто кто-то колотит молотком. Он бесшумно сглатывает и вонзает ногти в кожу, собираясь духом. — От Чана не было вестей все это время? — беспокойно интересуется Чонгук. — Я передал ему вести от тебя. Он обещал поговорить обо всем откровенно, когда ты полностью выздоровеешь. Ради этого Чонин готов прямо сейчас встать на ноги и дойти до конца гребаного света. — И этот момент скоро наступит. Собирайся и поезжай к Юкио, узнай, как там обстоят дела. Скажи ему, что мы поможем освободить Нори. Я разберусь здесь с Юнги, — улыбается по-знакомому стервозно Чонин, топя его огнем в лисьих глазах. Чонгук ощущает знакомое пламя в них и усмехается, поднимаясь с места и давая ему пять. Небо города скорости принадлежит нам, кицунэ.

***

Набережную под цветным мостом Токио омывают иссиня-фиолетовые волны. Небо города скорости окунается в палитру пурпурного и черного, разбавленную плеядами ярких звезд. Минхо сидит на песчаном берегу, опираясь локтями на согнутые колени и вглядываясь отрешенно в далекий лазурный горизонт. Прямо как голубые воды его уносит в забытое прошлое. Сбитые в кровь костяшки, улица, банды, первые предательства, первая любовь, первые друзья. Названные им семьей. Он возвращается в те отринутые места и проваливается в детство. В себя еще слабого, не умеющего защищаться. Воспитанного драками и криками родителей. Он помнит разочарование в глазах папы и слезы на его щеках. Не прощая себе ни единую каплю, но все еще продолжая идти вперед с ранами поперек души. Потому что у них никогда не было выбора. Прости, что всегда был позором для тебя. Прости, я не умел по-другому. Минхо очень хотел бы стать гордостью для своих родителей. Увидеть счастливые улыбки на их лицах и умереть, впервые почувствовав себя чего-то стоящим. Но пока что видит лишь боль в их усталых морщинах и все больше скатывается на самое дно. Ведь здесь мне самое место. Он сжимает кулаки и сглатывает, на кончике языка оседает горечь и жжет нервы. Если бы я знал, что никогда не поздно исправиться. Если бы я знал, что в меня кто-то еще верит. Минхо усмехается краем рта, скрывая уязвимый взгляд за козырьком черной кепки. Знакомый звук мотора раздается позади, поселяясь и тревогой, и успокоением под ребрами. Чан захлопывает дверцу и засовывает ладони в карманы кожанки. Он неспешно идет к сидящему у приливов другу, узнавая его черную спортивку из тысячи и замирая за его широкой, но сгорбленной спиной. Поднимайся, брат, мы родились без права сдаваться. — Ты по-прежнему приходишь послушать волны, когда на душе паршиво, — улыбается Чан, мягко рассматривая его мрачный силуэт, потерянный во тьме города скорости. Видишь, родной, я пришел подставить тебе свое плечо. Столько, сколько тебе понадобится. — Ты по-прежнему знаешь обо мне больше, чем кто-либо. Временами это раздражает, — хмыкает безобидно Минхо, ощущая, как под ключицами растекается теплота. Чан садится рядом, прослеживая за его пристальным взглядом на мурлыкающие волны и отправляясь обратно в беззаботное детство. — Я все помню. И эта память помогает не сломаться, — альфа тянет уголок губ вверх, в его темных глазах плещется безграничная преданность лучшему другу и связующему их прошлому. — Знаешь, в нашей жизни было много моментов, когда я думал, что это конец. Думал, неужели мы погибнем вот так от кучки уродов или избитыми до полусмерти в пустом поле? В такие моменты я понимал, что конец не может быть таким. Надо грызть землю, но подниматься. Надо вставать, даже если сломаны обе ноги. — Это было твое любимое. «Поднимайся, мы родились без права сдаваться». Я лежал и харкал своей кровью, у Чанбина были вывихнуты конечности, а у тебя повреждены ребра. Но ты стискиваешь зубы и все равно велишь вставать. Минхо вспоминает те переломные секунды жизни и благодарит небо за то, что они все еще дышат и могут прижать друг друга. Чан переводит на него теплый взгляд и улыбается: — Один по себе я ничего не значу. Мне нет смысла идти, если я один на этой дороге. — Эта жизнь, она сука, — усмехается Минхо. Будто бы и не былой той ссоры и удара, болящего из-за руки того, кто его нанес. Минхо терпеливо ждет его исцеляющих слов, но лечится простым присутствием и касанием плеч. Знаешь, родной, мне оказывается хватает того, что ты сидишь рядом. — Знаешь, я помню тот день, когда наш дом ограбили и подожгли. Я помню ожоги на твоих руках, когда ты продолжал вытаскивать вместе со мной всех членов моей семьи. Сидел со мной перед обломками и заставил встать, когда мне хотелось разбиться на куски и подохнуть прямо там от бессилия. Наверное, так и было бы, если бы не ты и Чанбин, — Чан замолкает, прошлое обитает в его кошмарах и колет внутренности. Он помнит приют в доме Чанбина и его семью, принявшую их всех, как родных, помнит усилия и терзания Минхо, пашущего на нескольких работах, лишь бы помочь ему построить все заново. Чан помнит и никогда не сможет отказаться от них. Минхо улыбается и переводит на него ласковый взгляд. — Мне лучше промолчать, сколько раз ты выручал меня. Вытаскивал из самых рисковых передряг и всегда был на моей стороне. Чан был тем, кто помог ему обустроиться в Токио и через знакомых наладил ему связи для автобизнеса. Чан был тем, кто подставит грудь под предназначенные ему пули. — Тогда что же сломалось между нами? Почему ты так зол, брат? — альфа кладет ладонь на плечо вздрогнувшего Минхо и сжимает его. Боль и надрезы в его голосе убивают все живое внутри. — Ты сам знаешь. Я бы хотел для тебя счастья. Самого искреннего, самого настоящего. Ты ищешь его не там. Я не могу молча смотреть на то, как ты себя разрушаешь. — Минхо, — зовет Чан после того, как он затихает, прижимая его к себе. Чувствуя его беспокойство кожей и задыхаясь в нем. — Что-то не дает мне отпустить. Наверное, это будет моя ошибка, но я должен разобраться в том, что случилось. Так будет правильно и справедливо по отношению ко всем в этой истории. Минхо качает головой в огорчении, но по-странному успокаивается после его слов и кивает. Чан улыбается с теплотой и притягивает к себе, прижимаясь лбами и закрывая глаза. — Прости меня, брат. Я за тебя умру, если понадобится.

***

Юкио не мигая глядит сквозь стеклянные окна коттеджа, выжигая в них и в подъехавшей тойоте зияющие дыры. Он желает этой тачке подорваться прямо сейчас, как и ее неуемному водителю. Сжав кулаки, он подходит ближе к выходу, минуя стоящего с невозмутимым лицом Мураками. Словно ебаный Чонгук Исайа приезжает к ним на чай каждый день. Оголенные ноги в черных шортах трогает предательская дрожь. Омега накидывает поверх топа белую короткую спортивку и застегивает, приобняв себя за плечи. Будто бы фантомно защищая от боли и дурных вестей, непременно ожидающих их с приездом Чонгука. Рэйский забавляется и вдавливает сигарету в пепельницу, с широкой ухмылкой поднимаясь и засовывая ладони в карманы молочных джинс. Предстоит зрелищное шоу, чьим зрителем он запишется в первые ряды. — Бомба мгновенного действия приехала, — он встает позади Юкио, потряхивающего от нервов, и получает его убийственный взор. — Ты тупой или прикидываешься? Ты не понимаешь, что семья этой суки держит Нори? Может, они его сейчас пытают? А может, они его уже убили? А мы ничего не можем сделать! — накидывается на него в отчаянии омега, и в глазах его плещется горечь за друга вперемешку с яростью к альфе. — И тебе весело? Гребаный ты подонок, какой из тебя нахрен лидер, если даже члена своей банды ты не пытаешься защитить? Слова-ножи пролетают мимо продолжающего скалиться Рэйского, словно не понимающего ни звука. — Успокойся, Юкио, — Мураками прижимает к себе брата, готового вновь заплакать от бессилия. — Якудза ничего не сделает с Нори, — заявляет уверено Рэйский, словно знает гораздо больше, чем следует, и усмехается на удивленные взгляды обоих. В тот момент, когда во дворе появляется огненная фигура Чонгука, рвущегося напрямую ко входу. Он идет напролом и заходит в освещенную дневным розовым светом гостиную, уничтожающе осматривая всех троих присутствующих и задерживаясь на Юкио, что выходит вперед навстречу со сложенными на груди руками. Чонгук будто бы только со школы в кожаных темных шортах, рубашке под кожаным коротким пиджаком с галстуком и в чулках. Он приближается в рывок к омеге и обдает его лицо свирепым дыханием, передавая всю злость и ненависть на дне угольных зрачков и шипя: — Ты, чертова паскуда. Юкио вздергивает бровь, насмешливо хмыкнув. — Ради этого ты приехал в другой конец Токио? Чонгук наступает на его ногу в белоснежных кедах своими тяжелыми туфлями и кривит красивые губы. — Скажи спасибо, что до сих пор можешь разговаривать, — он окидывает омегу презрительным прищуром и продолжает: — Зачем ты притащился к Ямакаси? В этой огромной нахуй стране тебе больше не у кого просить помощи? Рэйский сжимает челюсть и вгрызается в замолчавшего Юкио жестким взглядом. Эта мразь делает все за его спиной и никогда не предупреждает о своих планах. — Из-за твоих долбанутых на всю голову братьев мой ни в чем не виновный друг подвергается пыткам, а ты приходишь ко мне с претензиями, почему это я хочу помочь ему? — фыркает поражено Юкио, выпрямляясь и начиная надвигаться на него в ответ. — Ты думаешь, что я или кто-либо из нашей банды причастен к взрыву? Твоей глупой башки не хватает догнать, что я тоже был жертвой такого же взрыва, и, если бы не Тэхен, меня бы здесь не было. Мы с тобой играем в игры, но такие методы слишком жестоки даже для меня. Во всем этом виноват тот, кого мы даже не знаем. Все давно уже это поняли. Но ты со своей ублюдской гордостью и эгоизмом нихуя не мыслишь. Имя Тэхена с его уст звучит так излюбленно. Чонгук ненавидит губы всех, кто смеет упоминать его. Ведь, по правде, он готов на многое, лишь бы чужие руки не отобрали самое родное сердцу. — Мне плевать на твои ничтожные попытки строить из себя хорошего. Плевать, как ты собираешься спасать своего друга, хоть землю грызи. Но к Ямакаси не лезь. Со своими проблемами разбирайся сам, — выплевывает Чонгук, задирая подбородок. Одаривая его высокомерным взором и забивая гвоздями последние остатки терпения. Юкио усмехается с горечью, будто бы перестав искать в нем хоть какие-то крохи человеческого. — Если бы среди восьми миллиардов выбирали самую конченную суку, ты бы занял первое место, Чонгук Исайа. Омега сжимает губы после его пропитанных разочарованием слов, невольно чувствуя дикие порывы растерзать его и не оставить даже костей. Юкио поворачивается спиной, ощущая на себе его пристальный взор и задыхаясь. Мураками наблюдает за ними издалека, так и не понимая мотивов поведения Чонгука и причин его приезда. Рэйский впивается в замершего омегу проникновенными глазами, по-редкому серьезными в это мгновение. — Я знаю, что Нори, или кто-либо из вашей банды не виноват. Я сделаю так, что его отпустят. Чонгук находит в себе силы произнести вслух то, зачем приехал. И жалеет в ту же минуту, как на лице Рэйского цветет все понимающая ухмылка. Свали, ублюдок. — А взамен? — заговорщически говорит альфа, медленно приближаясь к нему. Юкио застывает и не веря смотрит на омегу. Молясь, чтобы он не рассмеялся и не окатил его новой порцией жестокости. — Отвали от Ямакаси. Сегодня. Завтра. Навсегда. Юкио хмыкает с усмешкой, словно мог бы догадаться сам. Но Чонгук глядит так строго и решительно, сметая сомнения и побуждая довериться. Не предоставляя ему выбора и ставя перед режущими на куски фактами. Чонгук не может позволить ему втягивать Тэхена в паутину якудза. Если он появится на их территории, старшие Исайа дадут приказ стрелять наповал, и милосердия в порочном небе Токио не останется. Чонгук не может позволить ему умереть у порога своего же дома. Но недалекому Юкио этого ни за что не объяснить. Он и не хочет. Он будет надрываться и драть глотку в криках, наступит на свою гордость и порвет ее пополам, только бы сберечь Тэхена. И их маленькую планету, где живут покой и вечная привязанность. Чонгук им не рискнет. И их больными чувствами — тоже. Рэйский выходит вперед и хватает его за локоть, вжимая в свою грудь. Омега замирает и хмурится, вгрызаясь в него волчьими глазами. — Что ты задумал? — тянет едко альфа, пытаясь влезть в его голову и изучить пляшущие там безумные мысли. — Убери от меня свои грязные руки, иначе пожалеешь, — предупреждает омега, выжигая в нем клеймо, и бесится сильнее, когда он натягивает самую мудацкую из своих улыбок. Наклоняясь и шепча почти что в раскрытые губы: — Твои фокусы не прокатят. Я вижу тебя насквозь. Чонгук стискивает зубы и отвечает ему ответным ненавидящим взором, гадая, кто же сдастся первым в этой кровопролитной зрительной войне. От альфы пахнет опасностью, табаком и горечью кедра. Он дергает рукой, но хватка становится лишь жестче, а глаза хищнически проникают в самую душу. — Отвали от него. Омега резко поворачивается в унисон с Рэйским ко входу, где появляется Тэхен вместе с Чанбином, шагающим позади и держащим за руку дрожащего Нори. Он бесшумно сглатывает, пытаясь вырваться с еще большей силой, но делает больно только себе. Юкио ошеломлено распахивает глаза и рот, прикрывая его ладонью и выбегая навстречу. Тэхен в черной футболке, темных джинсах и красной бандане цепляется звериным прищуром за Рэйского, невольно сжимая кулаки и в рывок хватая его за грудки. Он оттаскивает его подальше от свободно вздохнувшего омеги и пригвождает к стене, встречая чистую ярость на дне его зрачков. — Гайдзин всегда появляется вовремя, чтобы спасти свою принцессу, — нагло ухмыляется Рэйский, искусно играя на нервах альфы и желая ему подохнуть в своей же злости. — Ты специально не оставляешь мне вариантов, кроме как врезать тебе, — Тэхен стискивает зубы, стараясь угомонить внутренних демонов, чтобы не разукрасить ему лицо прямо здесь. Чонгук взволнованно рассматривает обоих, застывая между ними и не решаясь вмешаться. — Я вижу, что ты нарываешься. Не лезь к нему, Рэйский. Предупреждаю в последний раз. Альфа лишь насмешливо ухмыляется на его заявления и отталкивает от себя, распрямляя плечи. Тэхен играет желваками, тяжело глядя ему вслед, но не продолжая разборки в накаленный без того момент. С ним и его озабоченностью Чонгуком он разберется позже. Один на один. На гоночной трассе. — Боже, Нори, — выдыхает Юкио с одинокими слезами на щеках, сгребая лучшего друга в объятия и крепко прижимая его к себе. Омега закрывает веки и обнимает в ответ, слегка улыбнувшись краем искусанных в кровь губ. — Что они с тобой сделали? — произносит поломано он, оглядывая с тревогой все его тело и боясь увидеть другие раны. — Ничего, он ударил один раз, — выдавливает из себя едва слышно Нори, поднимая затравленный взор и натыкаясь на стоящего напротив Чонгука. Словно красная тряпка перед без того разбитым быком. Он хочет скрутить ему шею и перекрыть дыхание. Отомстить за пережитые под сводами их особняка крики, страхи и паранойяльные мысли больше никогда не вкусить света солнца. Чонгук кривит губы на его пристальный, убийственный взгляд, и отворачивается с презрением. Тая в глубине души радость из-за его целости и возвращения домой. Мураками приобнимает обоих омег и благодарно смотрит на Тэхена с Чанбином, кивая в знак уважения. — Теперь ты с нами, теперь все будет хорошо, — улыбается сквозь маску боли Юкио, огладив ладонью щеку омеги и передав ему мягкость своего касания. Он помнит о том, кто протянул ему руку помощи в самый отчаянный, самый бессильный момент. Он идет на шатких ногах к стоящему рядом Тэхену, чувствуя, как предательски подкашиваются колени, как табун мурашек покрывает оголенную кожу, пока он приближается к альфе и встает вплотную, ловя на себе его извечно теплый взгляд. Словно под его ребрами живет любовь, способная обогреть весь мир и каждого человека в нем. Чонгук складывает руки на груди, насторожено наблюдая за его действиями и готовясь расцарапать ему все лицо, если только он посмеет снова тянуть свои клешни к Ямакаси. Именно это Юкио и делает под его ошарашенный взгляд, привстав на носочки и со всей нежностью обнимая замершего Тэхена. Сжимает его широкие плечи и кладет ладонь на затылок, почти касаясь губами его смуглой шеи. — Спасибо тебе. Я никогда этого не забуду, — полушепотом произносит омега, со всей преданностью смотря в добродушные глаза альфы и отстраняясь. Рэйский изгибает рот в ухмылке, внимательно следя за реакцией Чонгука на занимательное зрелище и забавляясь. Каждая болезненная эмоция на кукольном лице становится его личной панацеей. Будь его воля, он бы предпочел опечатать все лицо омеги нескончаемыми печалями. Чонгук стоит между ними невидимой, ни кем не признанной статуей, вонзая обиженный взор в улыбающегося Тэхена и не замечая целого мира вокруг. Ребра крошатся в прах, кости колошматит от порыва кого-то убить. Он не умеет и не хочет делиться. Но альфа отдает всего себя этой планете, словно ебаный рыцарь, не признавая поражений и не терпя слез на чужих щеках. Не замечая, как разрушает внутреннюю вселенную Чонгука. Вдребезги. Он сглатывает отвратный ком ревности, задетой гордости и желаний мести, и разворачивается на выход, показательно виляя бедрами. Тэхен мгновенно переводит на него почерневший взгляд и коротко усмехается. Принимая вызов. Чонгук знает, Тэхен побежит за ним, как верный пес. И ухмыляется, когда слышит шаги альфы позади, доставая ключи от розовой тойоты. Не думая останавливаться и слушать просьбы, летящие в спину. — Подожди, Чонгук, — слегка повышает голос Тэхен, нагоняя его и протягивая руку, чтобы ухватиться за него, но он ускоряется и садится за руль, резво давая газ. Тойота выезжает за пределы коттеджа, нагоняя сизого дыма из-под колес. Омега опускает свое окно и показывает ему средний палец, с ревом набирая скорость. — Сучка, — усмехается Тэхен ему вслед, заведя додж и с диким рычанием мотора рванув за ним.

invisn — dysthymia

Чонгук глядит в зеркало заднего вида и переключает передачу, вливаясь в потоки спешащих машин на перекрестке Сибуя и лавируя между ними. Раззадоривая без того напряженного альфу и светя перед ним задом своей тачки, намеренно играя с ним в шашки и отъезжая с рыком, как только он подкатывает ближе. Тэхен толкает язык за щеку, крутя руль и не отставая, вися на хвосте голодным зверем и слегка касаясь заднего бампера своим. Омега прикусывает нижнюю губу, находя пошлый подтекст в их провокационной гонке, и сворачивает на гористые неровные участки дороги, ведущие к храмам и лазурным пляжам. Додж преследует фиолетовым зверем, пролетая телебашни, аквамариновые небоскребы и национальные парки. Тойота маячит перед ним искомым миражом, ослепляя фарами до наступления первых сумерек и темных облаков, украшенных мерцанием тысяч звезд. Чонгук давит газ в пол до упора, не позволяя ему догнать себя и прекрасно понимая, что альфа подыгрывает ему и специально не отбирает первенство. Из-за этого он злится еще сильнее, видя под веками картину его объятий с проклятым Юкио и крепче сжимая руль. Представляя, как он искусает шею Тэхена в отместку, и заставит ходить с засосами. Он забывает о своих тревогах, когда Тэхен пришел в их особняк и едва ушел оттуда живым. Отдавая первенство ярости и ревности, поглощающей его нутро живьем. Лазурные приливы омывают розовый песок пляжа Иссики. Родного до мельчайших частиц, исполосованного его счастливым смехом и бережными объятиями Ямакаси. Тойота тормозит у береговой линии с белесой пеной от синих вод, озаряя их желтым свечением фар. Омега демонстративно громко хлопает дверцей, складывая руки на груди и отходя на пару шагов, когда Тэхен останавливается через секунду и опасно надвигается на него. — Что за номера ты выкидываешь, Ничи? — интересуется альфа, и его бархатный баритон оседает в легких. Чонгук держит голову вздернутой, режет его острой линией челюсти. Тэхен всю дорогу представлял, как заведет руки ему за спину и потребует объяснений. Разложив на этом же ебаном розовом капоте, если будет продолжать вести себя, как последняя сука. Он терпел стоиком, но даже его железные нервы иногда трещат по швам. Потому что, по правде, Чонгук Исайа доведет любого. Он провоцирует своими наглыми, дерзкими глазами цвета черники и пропасти, словно шепча блестящими от вишневой помады губами: — И что ты мне сделаешь, Ямакаси? Тэхен не верит, что слышит вслух свои мысли, произнесенные этим порочным, красивым ртом. Чонгук продолжает отступать и испепелять его ревностью на дне зрачков. Альфа продолжает наступать на него и пытаться поймать в ловушку своих рук. — У тебя нет причин так себя вести со всеми, кто меня окружает. Я в принципе тебе никогда не дам причин сомневаться в себе, — честно говорит Тэхен, надеясь найти хоть каплю понимания, но проваливаясь с треском. Чонгук взрывается от новой порции истерии, ошеломлено раскрывая рот. — Я должен сказать тебе спасибо за то, что не спишь со всеми подряд? Ты считаешь себя чертовым миссией, который пришел спасти всех несчастных омег в этом мире? — кривится он отвращении от собственных слов, на что Тэхен поджимает губы, устало посмотрев на него. — Ты не понял меня, — начинает он, но его прерывает капризный тон: — И не хочу понимать этого, — Чонгук в рывок приближается к нему и с дури толкает в грудь, взвывая в следующее мгновение от того, как сделал больно себе же. — Меня заебал этот Юкио и то, как ты с ним возишься. Какого вообще хрена, Тэхен? Альфа сжимает челюсть от того, как выдержка норовит лопнуть к херам прямо сейчас, и истеричный визг Чонгук лишь подливает керосин. В конце концов он не справляется со своими демонами и перехватывает тонкие запястья, заводя их ему за спину. Омега вырывается и кричит, но Тэхен только усиливает хватку и усаживает его на капот тойоты. — Во-первых, не матерись, — отрезает строго Тэхен, не позволяя ему двигать руками и вжимая в свою грудь. Чонгук раскрывает губы в немом возмущении, встречаясь со сталью в его теплых глазах и переставая дышать. — Во-вторых, прекрати истерить и давай спокойно поговорим обо всем. — Да пошел ты, — не понимает ни-че-го омега, вырываясь еще яростнее и пинаясь ногами. Тэхену стоит титанических усилий не выкинуть грубость в ответ. Он играет желваками, стараясь угомонить себя и удержать брыкающегося, как дикий зверек, Чонгука, что вдруг вонзает зубы ему в шею. Он сжимает губы, пока омега оставляет на его загорелой коже собственнические укусы, разливающиеся жаром к паху и туманящие рассудок. Альфа клянется, что его глаза налились алым, когда он грубо сжимает мясистые ляжки Чонгука под тонкой сеткой чулок и слышит его протяжный сладкий стон. Словно все его истерии и капризы были заточены на получение наказания и освобождение демонов Тэхена. Омега окольцовывает стройными ногами его торс, кладя ладонь на затылок и наклоняя ближе к себе. Выдыхая томно в его открытые губы и заманивая в сети порочными глазами. — Ты только мой, Ямакаси. Я не стану делить тебя с другими. Чонгук произносит опаляющие кожу слова сучьим тоном, затягивая альфу в долгий, мокрый поцелуй с привкусом ревности и мести.

***

flashback

Тэхен выкуривает четвертую сигарету подряд, нагоняя едкого дыма с привкусом ментола. Он протяжно выдыхает и откидывается на спинку потертого дивана, выныривая из потока бесконечных мыслей, преследующих уже несколько дней. Как сделать так, чтобы защитить Аллена и братьев, как сделать так, чтобы не видеть боль и бесконечные страхи в черничных глазах Чонгука, как сделать так, чтобы Юкио перестал плакать. Выхода из водоворота проблем предательски не видно. Проблемы начались и не кончались с момента его рождения. Теперь он погружается в отчаяние и настойчивость, позволяющую действовать холодно и решительно в переломные для них моменты. Он должен взять лидерство и всю ответственность на себя. Ведь, по правде, только из-за него они сейчас по уши в дерьме. По правде, Тэхен смог бы вести их за собой и научить вставать, когда ноги уже не держат. Находить в себе несуществующие силы, падать, подниматься, и никогда не лишаться духа. Потому что иначе — никак. Потому что жизнь никогда не спрашивает, готов ли ты получить удар. Он это усвоил с пеленок, выгрызая право дышать в родном гетто и задыхаясь в луже своей же крови. Лишь бы у папы и братика все было. Чан копается под капотом старого форда, бездумно пытаясь починить невозможное и мыслями находясь в совсем другом месте. В другом времени. В другой реальности. Он и не слышит, как в гараж заходят Чанбин и Джэхен, негромко переговариваясь между собой и застывая, когда Тэхен резко встает. — Сядьте и слушайте внимательно, времени мало. Альфы удивленно смотрят на него, заражаясь горящей на дне глаз уверенностью и присаживаясь на диваны. — У нас есть три дня, чтобы разобраться со всем. Для этого нам нужно разбиться по двое. Чан, поговори с Минхо, обсудите все, что на душе, и поезжайте в то ущелье. Там нужно установить камеры, по возможности три штуки, чтобы трассу было видно с разных сторон, — он внимательно глядит на Чана, что понятливо кивает, затем переводит серьезный взор на Джэхена. — Ты помнишь, где это ущелье. Возьми Аллена и проведите тест-драйв, когда они установят камеры. Там должно быть все четко видно. Джэхен согласно качает головой, ожидая дальнейший указаний, но Тэхен замолкает на пару секунд, впиваясь в молчащего Чанбина тяжелым взглядом. — Что мы будем делать, брат? — догоняет его мысли Чанбин, сразу же включаясь в напряжение. — Мы поедем в особняк старших Исайа.

***

Додж лавирует между спешащими домой машинами на главном перекрестке Токио, сияющего в акварели сапфировых и малахитовых неонов. Тэхен давит газ и набирает бешеную скорость, как только они съезжают на автомагистраль. Чанбин сидит на переднем, прижимая пальцы к подбородку и наблюдая за пролетающими мимо кронами зеленых деревьев, объятых лунным светом и мазутными облаками. Он прячет задумчивый взгляд под козырьком черной кепки, в цвет темной футболки и джоггеров с массивными кроссовками. Тэхен крутит руль и пролетает извилистые участки дороги, выезжая к окраинам, мигающим впереди недосягаемой роскошью. Он глотает гордость за друга, не моргнувшего и глазом, когда он позвал его в логово врага. Чанбин спокойно собрал спортивную сумку, положил две биты, аптечку и бинты, и закинул ее на заднее доджа, готовый поехать с ним на конец света и даже не спросить, зачем. Под ребрами цветет восхищение и безграничная благодарность за его решительность. Тэхен уверен, каждый из них поступил так же ради друг друга. — Ты в последнее время сам не свой. Всем тяжело, я знаю, но тебе будто бы хуже остальных, но ты молчишь, — начинает он о наболевшем, стараясь не затронуть свежие раны. Чанбин усмехается краем губ, забыв, что от него не скрыть разбитого состояния. Он слишком чуток к ним, слишком привязан и слишком теплый. Но делиться своими уродливыми шрамами все еще не готов. Чан давний и самый близкий друг Тэхена в их кругу, и разбавлять эту связь своими тайными чувствами он попросту не сможет. Честность душит изнутри, заставляя глотать увечья и никому о них не рассказывать. — Завтра для нас будет другой, лучший день. Я в это верю и будет делать все возможное. Не переживай обо мне сейчас, — мягко улыбается Чанбин, хлопнув его по плечу. Тэхен кивает и внутрь не лезет, надеясь, что однажды он поведает ему о своих печалях, тяготящих сердце. — Замолчанные раны болят намного сильнее. Помни об этом, мой друг. Додж заезжает в дорогие районы Токио с частными виллами и коттеджами, закрытыми для посторонних лиц. Освещая яркими фарами золотистые ворота, отделяющие дома от бедствий и нищеты мегаполиса. Чанбин нахмурено рассматривает остающиеся позади поместья, собирая всю волю в кулаки, готовые разбивать челюсти. Особняк Исайа мерцает маисовым. Раскрывая для них смертельные двери и приглашая в лабиринт из слез и мучений. Тэхен сжимает челюсть, возвращаясь воспоминаниями в свой первый визит в это злополучное место и тормозя у закрытых ворот, охраняемых десятками головорезов. Чанбин тянется назад к сумке, но он останавливает и произносит непоколебимо: — Сначала поговорим без левых движений. — Сомневаюсь, что они будут рады нас видеть. Фейерверки приветственные в жопу нам затолкают, — ухмыляется Чанбин, выходя из тачки и хлопая дверцей. Он расправляет плечи, присвистывая при виде кольца из одетых во все черное людей. — У них такие лица, словно им прищемило яйца. Тэхен коротко усмехается и подходит вплотную, цепляя в толпе выходящего вперед Шуна и с удовольствием видя на нем следы прошлой бойни. Альфа окидывает его презрительным взором, сокращая расстояние между ними и цедя сквозь стиснутые зубы: — Тебе было мало, щенок? Бери этого гавнюка, которого ты притащил с собой, и уебывайте отсюда, пока я не велел своим людям открыть по вам огонь. — Ты тут местный хер? — кидает насмешливо Чанбин, отключая себе тормоза. — Завали рыло, уебок, — выступает вперед один из альф, доставая из-за пазухи оружие и наставляя его на Чанбина, наиграно округлившего рот. — Ничего себе, пистолетиком в харю мне тычешь. Страшно представить, какие у тебя еще скрытые таланты, — отвечает он, сохраняя самообладание, но при этом без боязни провоцируя членов якудза. Он их уже ненавидит каждой своей жилой. — С каждым разом приводишь все более тупых членов своей банды, гайдзин, — едко произносит Шун, испепеляя нагло ухмыляющегося Тэхена надменным взором. — IQ из одной цифры кому мешал? Согласен, гандон? — бросает Тэхен альфе, наехавшему на Чанбина, и сжимает кулаки от раздавшегося выстрела. Порочное небо Токио накрывают багряные оттенки, пахнущие расправами, кровью и могильными плитами. Веяние смерти поселяется под ребрами, исходя от опечатанных под кожей контуров тату. Тигр в обрамлении алых хризантем — символа жесткости и погибели. Старшие Исайа один за другим спускаются с лестничного крыльца, обнажая блестящие в лунном свете перстни и оскал на губах. Члены якудза строятся в два ряда, освобождая им дорогу и кланяясь до самой земли, впитавшей в себя терзания врагов. Намджун идет вперед, прожигая силуэт Тэхена хищным взором и сдерживая кулаки, чтобы не расквасить ему лицо, оставив лишь уродливые ошметки и кости. Он встает вплотную к нему и поднимает подбородок, возвышаясь нерушимыми скалами и делая вид, будто бы ждет объяснения. — У тебя есть три секунды, чтобы назвать причину своего нахождения здесь. По истечении времени я прострелю тебе череп, — ледяным тоном выдает Намджун, снимая пистолет с предохранителя, но воздерживаясь от того, чтобы направить на него дуло. Во взгляде Чанбина впервые загорается беспокойство за друга. Он порывается подойти ближе к Тэхену, что не двигает ни единым мускулом, но его самого берут на прицел, не позволяя идти дальше. — Отпусти Нори. Короткие, четкие слова, сказанные ртом чужака. Намджун начинает верить в мысль, в которой альфа издевается над ним, древними устоями и его семьей. — Гайдзин не понимает, с кем он разговаривает и куда он пришел? — вздергивает бровь глава, давая Тэхену последний шанс на отступление и поднимая руку с оружием. Альфа продолжает стоять смирно и твердо смотреть в его налитые жаждой крови глаза. — Ебаный ты сопляк, как смеешь заявляться сюда и ставить условия? — выходит из себя Юнги, приближаясь к нему и хватая за ворот черной футболки. Чанбин делает шаг в его сторону, но звук снятого с предохранителя пистолета застревает в висках. Его по-настоящему тормозит лишь жест Тэхена, велящего стоять на месте. — Еще шаг, и ты украсишь эту плитку своей кровью, — рявкает Шун, и Чанбин убийственно глядит на него, стиснув зубы. — Я пришел не ставить условия. Я прошу отпустить невиновного человека, — со всем спокойствием говорит Тэхен, дерзко смотря на опешившего на мгновение Юнги. Намджун язвительно усмехается краем рта. — Я не понимаю, пацан, ты просто тупой или специально тупой? — заводится Юнги, встряхивая его и рыча прямо в лицо: — Какого хуя ты делаешь? Откуда тебе знать, кто причастен к этому взрыву? — Я докажу, что Нори не виновен, если вы дадите мне шанс. Здесь замешаны третьи, высшие лица, я уверен, они имеют целью достать вас, а такие гонщики, как мы, — только расходный материал в их руках, — с невозмутимым видом продолжает гнуть свое Тэхен, уверено разглядывая обоих Исайа. Юнги хмыкает себе под нос, будто не верит в его сумасшедшую смелость, походящую на глупую абсурдность, и приставляет к его шее нож. Тэхен не шевелится и не ведет бровью. Чанбин поджимает губы в дикой тревоге, но он по-прежнему не разрешает вмешиваться. Намджун проницательно следит за каждым действием сумасбродного альфы, поражаясь ему все сильнее. Даже если уже знает, что Нори не виноват. Даже если уже знает, кто стоит за взрывом. Его необоснованная ничем храбрость лишает слов. — Может, это мне стоит тебе доказать, что ты не имеешь права заявляться сюда и разговаривать с нами в таком неформальном тоне? Кем ты себя возомнил, жалкий гайдзин? Этот город и все живущие в нем принадлежат нам. Никто не осмелится переходить нам дорогу, а если рискнет, то кончит под холодной землей точно так же, как ты сейчас, — выплевывает Юнги, собираясь вонзить лезвие ему в сонную артерию, но брат прерывает его одним жестом. — Хватит. Юнги сбито дышит, разгневанно оборачиваясь на прервавшего его Намджуна, но не высказывая и звука против. Старший брат всегда был непредсказуем, но он все равно ошеломлено застывает после услышанного: — Можешь забирать этого омегу. Тэхен принимает мнимую победу, осознавая ее шаткость и лживость. Намджун похож на не прячущего капканы хищного ирбиса, норовящего разорвать ему глотку за один неверный шаг. Начиная обратный отсчет, когда ему придется поплатиться за эту выходку. Глава клана поступает с ним искусно-жестоко. Отсрочивая его кончину и заставляя сдирать себе кожу в ее ожидании. Ведь процесс намного хуже самой мгновенной смерти. Двое головорезов выводят едва стоящего на ногах Нори, пережившего все ночные кошмары Токио за пару часов нахождения внутри особняка. Под разъяренный взгляд Юнги омегу отводят к альфам. В безопасность. В покой. Тэхен сжимает челюсть при его помятом виде, но раскрывает руки для объятий, прижимая к себе. Нори сдается и плачет от неожиданного счастья, боявшись больше никогда не увидеть солнца и знакомых. Он прячет заплаканное лицо на груди альфы, пока его отводят к фиолетовому доджу. Чанбин усаживает его на заднее сидение и залезает следом, бережно прижимая к своей крепкой груди и позволяя рыдать вдоволь. — Не стесняйся и плачь, пока тебе не станет легче. Ты молодец, что выдержал, — говорит успокаивающе Чанбин, пока Тэхен трогается с места и с ревом покидает территории якудза. — Все позади, — улыбается с теплотой он, но оглядывается на уничтожающий взор Намджуна и не верит себе ни разу. Но хотя бы сейчас они выкрали у суки-жизни право на еще один вдох.

end of flashback

***

На парковке под развязкой моста зажигаются лазурные и фиалковые неоны. Перекресток Сибуя погружается в бешеный рык моторов и едкий дым из-под колес. Шины рассекают серый асфальт, стирая покрышки и залетая в извилистые повороты на дикой скорости. Оглушительные биты распирают клуб «каннабис» на части, бутылки пива, алкогольные коктейли и дурь с примесью табака окунают пьяных танцующих в омут порока. Выстроенные в ряд цветастые спорткары предупреждающе стреляют ослепительными фарами. Проклиная и благословляя пурпурное небо Токио. Банда Ямакаси зависает у додж челленджера, звук стука бутылок и запах пива вперемешку с никотином, пока альфы выпивают за наступившие спокойные дни. Короткие, словно спасительный укол. Тэхен сидит на капоте своей тачки, с нежностью в глазах наблюдая за бесящимися Алленом и Минхо. На нем черно-белая бандана, майка, светлые джинсы и фиолетовые джорданы. — Делаешь проход в ноги, резко выпрямляешься и наносишь боковой удар, — показывает приемы Минхо, сотрясая воздух мощными кулаками. — Разве можно так бить? — с сомнением спрашивает Аллен, пытаясь повторить. Минхо подходит и поправляет его локоть, поднимая выше. — Не можно, а нужно, малой. Это бокс, а не ебаный массаж шиацу. Мы занимаемся тем, что делаем друг другу больно, — он ухмыляется на подозрительный прищур Аллена, когда он пытается отработать на нем новый прием и опасно наступает. — А ну стой на месте, факап сраный, — кричит Аллен и отскакивает от него. Джэхен по-доброму смеется с них, приобнимая за плечи ржущего Чана, сидящего на капоте мерса. Чанбин стоит рядом с Тэхеном и качает головой, переглядываясь с ним со смехом. — Минхо еще больше ребенок, чем твой малой, — усмехается он, поднимая бутылку пива и выпивая вместе с остальными. — Ты еще не видел, как они дерутся в тире за игрушечную акулу, — вкидывает Джэхен, вызывая новую волну смеха. Тэхен осматривает всех пятерых с теплотой и молит небо продлить их сроки. В противоположном конце парковки размещены все тачки банды Рэйского, что дымит в сторону Юкио, оживленно болтающего с улыбающимся наконец Нори. Кайфуя с его покрасневших от злости щек и ушей, когда омега надвигается на него и колошматит по груди. — Рэйский, конченный ты придурок, хватит выпускать на меня свои токсины! — визжит Юкио, пока альфа издает глубокий смех и ни разу не жалеет. — Интересно, сколько раз его закапывали бошкой в песок в армии? — любопытствует Итан, надувая жвачку и опираясь локтем о плечо все такого же похуистичного Мураками. — Думаю, много, — отвечает он, безнадежно наблюдая за истерящим братом и ржущим Сатоши. Что-то в мире остается неизменным, и надежда цветет под ребрами при мысли об этом. Фары оранжевой ламборгини озаряют полупустое место на парковке. Хенджин выходит из водительского и подмигивает радостному Хану, переплетая их пальцы и направляясь в клуб сквозь бешеную толпу танцующих. — Черт, неужели сюда съехались все подростки, которые смогли убежать от родителей? — цыкает капризно Хенджин, с трудом проталкиваясь через людей на танцполе и случайно задевает плечом кучку вульгарно разодетых омег. Хан замирает и распахнутыми от шока глазами рассматривает тряпки, едва прикрывающие их загорелые тела. Омеги резко поворачиваются и окидывают их презрительными взглядами, передающими всю суть их натуры. — Блин, влипли, — выдыхает он, когда их главарь направляется прямо на них, громко жуя жвачку и толкая опешившего Хенджина в грудь. — Ты что творишь? — заводится Хан, надвигаясь на них в ответ и слыша наигранный хохот всех троих. — Сучки, — шипит Хенджин, готовясь вцепиться и выдрать им все волосы, но толпа застывает на мгновение от привычного дикого рева моторов. — Братья Исайа здесь! — Чонин снова на Сибуя! Чонгук идет вместе с ним! Вопли и свистки окружают розовую тойоту и красный макларен, режущими глаз яркими фарами. Чонин выходит за Чонгуком, проходя вместе сквозь расступившуюся толпу людей, завороженно смотрящих им вслед. Чонгук заслоняет собой удивленных Хенджина и Хана, усмехается краем вишневых губ и влепляет смачную пощечину приставшему к ним омеге. Чонин одаривает двух остальных стервозным взором, вставая рядом с братом и останавливая их от дальнейших действий. — Тронете их хоть пальцем, и мы перегрызем вам глотки, — фальшиво-невинным тоном произносит Чонгук, испепеляя омег своими бездонно-черными глазами. — Съебались отсюда, шлюхи, — цедит Чонин, угрожающе делая шаг вперед и ухмыляясь, когда омеги вскрикивают и теряются в ошеломленной их выходкой толпе. Хенджин и Хан шокировано переглядываются друг с другом, затем с Чонгуком и Чонином, передавая летящие вокруг них искры. Тишина повисает на короткое мгновение, в памяти словно на пленке мелькают события будущего, сотканные из их теплых взглядов, горестей, печалей и радостей, помноженных и поделенных на четыре. Чонгук сладко улыбается и притягивает к себе Хенджина для объятий, Чонин идет к улыбнувшемуся в ответ Хану и прижимает его к себе. До проткнутых нежностью ребер. До растопленных преданностью легких. Перекресток Сибуя сотрясает заливистый смех всех четверых.