Yasu(泰)

Бледная кожа с синевой вен, ядовитыми змеями увивающими тонкие худые руки. Рыжие пряди разметаны по белой подушке, темно-голубой мрак палаты, пропахшей спиртом и отчаянием. Оно вплетается в кровь. Оно стягивает жгутом органы, оставляя задыхаться и не искать спасения. Чан сжимает челюсть и свои кулаки, застывая на пороге и не решаясь сделать хоть шаг навстречу. Ноги приросли к земле. Ноги больше не ведут. Чонин смотрит стеклянным взглядом в потолок, тихо сглатывая. На кончиках ресниц блестят непрошеные слезы. Я проигрываю. С каждым разом я опускаюсь на самое горькое дно своей печали. В глубине живет боль. И мы с ней не ладим. Он чувствует его теплый запах, его мягкий, волнующийся за него взор, надрывающий грудную клетку. Пожалуйста, не гляди так по-волчьи. Иначе я погибну в черноте твоих зрачков. Слова застревают в глотке и там же умирают. Они вдруг теряют весь смысл, когда омега лежит под аппаратами и иглами, не в силах даже повернуть к нему голову. — Как ты? — подает охрипший голос Чан, и корит себя же за столь поломанные вопросы. В точности, как его ребра. Обнажая кровоточащие уродливые раны и делая шаг ближе. — Больно? — Мне все равно на боль, если ты будешь здесь, — шепчет в пустоту Чонин, поджимая потерявшие цвет губы. Чан никогда не думал, что видеть его в больничном одеянии исколотым шприцами будет так сильно рвать ему сетчатку. Душа вдребезги без тебя, ведь ты самый родной моему сердцу. Чан присаживается на стул рядом с койкой и режется об острый профиль омеги. Линия его челюсти — самое опасное лезвие. Он не обращает на него прищур своих лисьих глаз. Он был любимым. Он помогал не упасть в самую низину. Раньше в твоих глазах сверкало счастье, но сейчас они мерцают от слез. И в этом львиная доля моей вины, кицунэ. Чонин не может повернуться к нему и выжечь себе душу. Он уже задыхается в омуте его запаха и тоски, обитающей вечной гостьей между ними. — Прости меня, кицунэ, — выдыхает альфа, забывая о кислоте прошлого и не моргая смотря на его длинные пальцы и переколотые вены. Протягивая к ним ладонь и замирая. В точности, как одинокая слеза катится вниз по щеке омеги. — В этом нет твоей вины, Чан. Если бы я знал, что ты простишь меня, я бы сгорел там заживо. Я тебе клянусь. — Чонин, — со сталью в тоне прерывает Чан, получая ножевые от его пропитанных болью слов. Он хватает его прохладную ладонь и бережно сжимает в своей, стараясь не задеть колючие иглы. Омега сглатывает и ощущает теплоту в грудной клетке. — Я бы тебе никогда не позволил этого сделать. Альфа не дыша наблюдает за ним, а сердце покромсано в кровь. Мысли и эмоции в хламину. Он трясет его внутренний мир и поселяется в легких. Мне никогда не было настолько тяжело видеть тебя, твои открытые швы и бесконечные шрамы. Знаешь, я забрал бы их себе. До единого. Его кицунэ обладает даром разрушения и исцеления. И Чан сгинет, но без его яда и противоядия жизнь попросту не имеет ебаного смысла.

***

— Уйди нахуй с дороги, — цедит сквозь стиснутые зубы Юнги, отшвыривая от себя бету из медперсонала и отправляя его к кучке перебитой охраны. Он сносит на своем пути каждого, как тайфун, настигающий мирные провинции Токио. Намджун следует за ним беспросветной тенью и силой, пригвождая к месту хищным взглядом. Голод до чужой крови и мести затуманивает Юнги рассудок, разрушая препятствия и стирая границы нормальности. Он доходит до последнего этажа и несется по пустым узким коридорам, ощущая тихое биение сердца своего младшего брата и срываясь с цепи. Он готов перерезать глотку любому, кто попадется на пути. Чан появляется в его поле зрения и замирает, впиваясь пристальным взором в его — горящий жестокостью и безумием. Альфа сжимает челюсть и наступает прямо на него, будто бы ему обещали девять жизней. Юнги ухмыляется краем рта и крепче хватает рукоять ножа. Чан для него — словно катализатор, ебаный пикадор, раззадоривающий животное внутри. Юнги предупреждал Чонина тысячи раз до этого. Даже когда омеге разбили сердце, он оставил Чана дышать только потому, что Чонин не позволил вырвать ему органы и скормить своим цепным псам. Юнги тогда уступил. Стиснув кулаки и принципы, он отступил на шаг и смотрел, как брат задыхается в своей же агонии после расставания. Но теперь он не сможет снова отпустить. Юнги велел не ошиваться рядом с ним и его бандой. Велел разорвать связи и научиться дышать без него. Но Чонин его снова не послушал и оказался на больничной койке. Ему страшно представить, какие еще бедствия ожидают его младших братьев рядом с этими ебаными отбросами. Юнги теперь понимает Намджуна и его презрение к тем, кто ниже. Они потащат их вниз за собой и оставят гнить в яме. Он отдаст все, чтобы сохранить свою семью. И прямо сейчас он вытаскивает нож и хватает подошедшего вплотную Чана за шею, приставляя к ней лезвие и едва не протыкая ее полностью. Кончик ножа впивается в кожу, слегка надрезая. Алые капли капают на белоснежный кафельный пол больницы. — Как ты смеешь здесь появляться, ублюдок? — цедит Юнги, удерживая его одной рукой, другой вонзая лезвие сильнее. Он гневается еще больше чем прежде с того, как Чан не двигает ни единым мускулом и не предпринимает никаких попыток защитить себя. — Строишь из себя дохуя доблестного рыцаря? — насмешливо кривится Юнги, ощущая металлический привкус крови, витающий в воздухе и отравляющий организм. Чан вперивает в него бесстрашные черные глаза и убивает непоколебимостью в них. Юнги поджимает губы, подавляя в себе желание убить его прямо здесь. Оглушительный, полный отчаяния крик парализует его руку. Сотрясая белые стены больницы и отражаясь горючим эхом. Альфа задыхается в невозможности перерезать ему глотку, но нож не убирает. — Юнги, нет! — умоляет Чонин, застывая посреди пустого коридора и падая на колени. В его заплаканных лисьих глазах читается отражение самого дна печали. Омега достигает апогея боли и ломается на куски, крошится до мельчайших частиц. С его дрожащих ладоней стекает вишневая кровь, окрашивая пол больницы. Он выдрал иглы и прибежал сюда босиком, как только Чонгук увидел в окне палаты машины клана. Ведь здесь на один квадратный метр оставались якудза и Чан. И теперь он разрывается от мысли потерять любимого, так и не заслужив его прощения. Альфы поворачивают к нему головы в унисон и замирают. — Чонин, — выдает с надрезами под ребрами Юнги, смотря на него покалечено. Он никогда не видел брата в таком состоянии, и если Чан – тому причина, он покромсает его на куски. — Убери нож! Я не прощу тебя, если ты тронешь его, я клянусь! — надрывает горло омега, по его щекам текут одинокие слезы. Чан каждую на себе ощущает выжженным клеймом. Он тяжело сглатывает, не вынося увечий на его теле и душе. Вдребезги. Нас с тобой вскрыли без спроса, моя кицунэ. Юнги останавливается, рукоять ножа жжет ладонь, пока он выедает нутро альфы уничтожающим взором и все же убирает лезвие с его уже пораненной шеи. Чонгук выбегает следом и едва не падает при виде старших братьев, сердце норовит сломать грудную клетку и вылететь к херам. Он встречает пронизывающий насквозь взгляд Намджуна и забывает сделать спасительный вдох. Пожалуйста, не смотри так, словно прямо сейчас сломаешь мне ноги. — Чонин, — произносит с беспокойством Чан, разгибаясь пополам из-за его тонкого силуэта и порываясь обнять его, отнести обратно в палату и просидеть с ним до рассвета, как раньше. Понимая, что облик омеги теперь для него — недосягаемый мираж. — Еще шаг в его сторону, и я вырежу тебе печень, — со сталью говорит Юнги, идя назад спиной и держа его на прицеле. Чонгук садится рядом с братом и приобнимает его за плечи, боясь лицезреть убийство здесь и больше не собрать себя и Чонина заново. Он знает, брат без Чана сгинет в своей же агонии. — Мы едем домой. Намджун опережает и берет Чонина за локоть, прижимая к себе, пока к ним вплотную подходит Юнги и сгребает его в объятия. Омега захлебывается своими слезами, обнимая его в ответ избитыми тряской руками и прикрывая мокрые ресницы. — Теперь ты в безопасности, кицунэ. Я заставлю глотать кровь каждого, кто причинил тебе боль. Чонин слушает его хриплый, такой родной голос, и шепчет в его ухо мольбы. Пожалуйста, пусть это будет не Чан. Пожалуйста, не кромсай мне сердце на куски. Оно и без того в уродливых ошметках. — Вы понесете наказание за непослушание, — ледяные нотки в тоне Намджуна атрофируют конечности. Чонгук смотрит на него невинными, напуганными глазами, и наивно не верит ни разу угрозам. Ты ведь мой брат, ты не можешь быть причиной моих шрамов. Но каждый раз ты доказываешь мне обратное, а я все еще по-детски глупо продолжаю оправдывать тебя. Чонин переводит на молча стоящего Чана израненный взгляд и обжигается о черноту в его зрачках. Будто бы он прямо сейчас отнимет его и не оставит от больницы ни камня. Тогда из обломков вынесут лишь их холодные трупы. Прости меня, любимый. Я так и не смог рассказать тебе о том, что в глотке комом. Юнги сжимает его ладонь в своей и ведет за собой прочь от былой боли, пережитых ужасов и операций. Намджун стоит за идущим впереди Чонгуком непробиваемой тенью и шагает следом, устилая пол запахом могил и смерти. Хищный ирбис точит когти.

***

Фиолетовый додж рассекает загруженные улицы мерцающего сиреневым Токио. Минхо обводит тяжелым взглядом заполненные дороги, прижав пальцы к подбородку. Нахмуренные брови и сжатая челюсть выдают поток бесконечных мыслей. Тэхен крутит руль и прибавляет скорости, бросая на него внимательный взор. — О чем думаешь, брат? — в голосе его теплота, ранящая и лечащая одновременно. Минхо усмехается и качает головой, посмотрев на него в ответ и надрезав грудную клетку. — Эти ебланы теперь пойдут по наши души. Ты сам знаешь, — он вспоминает сумасшедший оскал Юнги в ночь казни и подавляет приступы рвоты. — Если они обвинят во всем Чана, я сяду за решетку, но не успокоюсь, пока не убью их всех к херам. Он не боится сук и их ножей, что непременно будут воткнуты в глотку. Но позади стоят те, которых он хочет защитить, и ляжет костьми за возможность беречь их до последнего. — Помнишь, как было в детстве? Ты дрался с воображаемыми врагами, выходил один на один с друзьями и представлял себя супергероем, — говорит с улыбкой Тэхен, глядя далеко за горизонт, наполняющийся алыми красками. Минхо кривит ухмылку и кивает. — Детство ушло, оно теперь кажется курортом. Но этот порыв сражаться со всем миром остался. Даже будучи зеленым пацаном, ты шел на улицу и ожидал опасности из каждого угла. Потому что даже те, кого ты звал братьями и кому пожимал руки, могли в один момент оказаться врагами. Минхо уходит в обрывки горючего прошлого, где в маленьких районах каждый закалялся сам и не смел показывать страха. Потому что всегда выигрывал тот, кто был смелее, и прогибал остальных под себя. Его гордость душила, не позволяя пресмыкаться перед другими. И его душили за нее же. Он помнит себя пятилетним, лежащим в темных уголках пустых улиц и харкающим своей же кровью. А на шее — следы чужих пальцев. Тех пацанов, которым он не смог дать отпор. Тех пацанов, которые научили его стискивать кулаки и не чувствовать боли. Тех пацанов, которых он позже отправил на больничные койки. И так жил выживал каждый на улице. Он бы никогда и слова не сказал родителям. Глотая слезы и кровь, он поклялся себе больше никогда не быть слабым. Потому что суки знают слабые места и бьют туда со всей силы. — Я не помню ни одного дня без необходимости доказать всему миру, что ты чего-то стоишь. Без этой закалки я был бы никем, — альфа замолкает на пару секунд, со всей серьезности глянув на молчащего Тэхена. — И без Чанбина и Чана тоже. Я вырос с ними и приму пули за них без раздумий. — В мире, в котором мы живем, мы не имеем права давать слабину. Рядом всегда есть близкие, и ради них надо разорваться на части, но защищать. В этой жизни много дорог, на которых мы должны упасть и встать. Потому что у нас нет выбора, — слова Тэхена залезают в вены обоим и отказываются уходить из организма. Как непреложные истины. — Но я точно знаю, что ничто не сможет убить наш дух. Мы выкарабкаемся, я тебе обещаю, родной. Он кладет ладонь на затылок улыбнувшегося Минхо и слегка сжимает, ловя тень доверия в его иссиня-черных глазах и улыбаясь в ответ. Додж заезжает через ворота на территории государственной больницы, освещая фарами темноту заспанных стен. Тонированные мазутные машины сбивают всю прежнюю радость с лица, отдаваясь тревогой под ребрами. Тэхен сжимает ладони на руле и дает газ, Минхо резко подается вперед и цедит сквозь стиснутые зубы: — Блять, это клан Исайа. Там в больнице Чан, — выдыхает он на грани рыка и замирает. Сердце вдруг обливается противной кровью. Молясь застать его живым. Тэхен сохраняет самообладание и подъезжает к ряду тачек за считанные секунды и тормозит с визгом. Альфы выпрыгивают и в рывок приближаются к одетым во все черное головорезам, пытаясь протолкнуться сквозь их вооруженную толпу и застывая. Шун, правая рука Намджуна, которого он помнит на пороге своей квартиры, встает перед ним и ухмыляется с безумным блеском в глазах. Чертов псих. — Далеко собрались, сопляки? Черное кольцо из десятков альф вырастает перед ними непроходимой баррикадой. Тэхен сжимает челюсть и делает шаг навстречу, вонзая в него бесстрашный наглый взор. — Как ты смеешь смотреть так на него, гайдзин? — возникает один из головорезов, но Шун осекает его взмахом ладони. — Я это «гайдзин» затолкаю в твою сраную задницу, пидор, — рявкает Минхо и переглядывается с Тэхеном, усмехаясь. Тэхен бьет головой в лицо Шуна со всей мощи и сразу же толкает ногой в грудь, выбивая дыхание. Минхо заряжает кулаком в лицо говорившего альфы, слыша вой остальных, одичало накинувшихся на них всей толпой. Он вкладывает всю силу в левую руку и обрушивается на них боковыми ударами, вырубая на пару минут. Достаточных, чтобы протиснуться и спасти Чана из кровавых лап этих ублюдков. Головорез достает металлическую биту и бьет с дури его в спину. Минхо слегка подкашивает, он едва не падает на колени, пока альфа замахивается снова. — Гандон, — рычит Тэхен и бьет ему в челюсть ногой с разворота, оттаскивая остальных бегущих на друга. — Хуяришь ты зачетно, Калифорния бой, — ухмыляется Минхо, слегка присев, и заряжает кулаком в подбородок альфе, отчего тот теряет сознание и валится на землю. — Тренер по боксу похвалил бы этот апперкот, брат, — бросает между делом Тэхен и отбивается от двоих, но пропускает удар битой в селезенку и кулак в нос. Он сплевывает кровь и хватается за плечи головореза, подпрыгивая и заезжая ногами в лица подбегающих на подмогу альф. — Я хочу разбить их ебаные рыла, всех до единого, — цедит Минхо и сдерживает двумя руками метящую в башку биту. — Какие-то пиздюки из трущоб думают, что могут тягаться с якудза, — с отвратным смехом Шун вытирает кровь со рта и обнажает лезвие ножа, медленно подходя к окруженным его людьми альфам. — Эти два хуя еще пожалеют, что вылезли на свет из пизды, — вторит с оскалом другой головорез и наступает следом. Тэхен сжимает губы и переглядывается с напрягшимся Минхо, передавая тревогу за него и отсутствие страха на дне зрачков. Мы стелем себе путь в могилу и даже не моргаем, брат. Но я никогда не покину поле боя, как последний законченный трус. Это хуже смерти. Ведь я поручился за своих близких и готов защищать их до талого. Они кивают друг другу и решительно идут навстречу верной погибели. Тэхен уклоняется от ножа в руках Шуна, слегка присев и подступая ближе, выпрямляется с боковым ударом в челюсть. Увернувшись от второго ножа, Минхо отходит и с разворота в воздухе попадает в лицо головорезу, валя его на серый асфальт. В попытке отдышаться пропуская порез в плече, когда один из альф встает и надвигается на него. Он матерится про себя из-за задетой левой руки, его ведущей для сильных ударов, и собирает волю в кулак в непозволительно долгую секунду, что оказывается роковой. — Минхо! — издает утробный вопль Тэхен и подлетает к нему, останавливая ладонью занесенный над ним нож. Капли крови марают грязный асфальт. Лезвие рассекает кожу руки, впиваясь в нее до костей. Альфа не выдает себя ни единым мускулом, убийственно глядя во враждебные глаза Шуна, вонзающего нож в плоть еще сильнее. — Сучий потрох, — шипит Минхо и отбирает биту у одного из побитых головорезов, оглушительно заряжая ею в лицо Шуна, что отпускает нож и падает. Ощущая, как сотрясает всю черепную коробку и немеет правая сторона. — Хватит. Тэхен вынимает острие ножа из кровоточащей ладони и поворачивается к низкому, ледяному голосу, погружающему Токио в океаны жестокости и страха. Альфы строятся в ряд и покорно склоняются перед статным силуэтом Намджуна, спускающегося с лестницы. Минхо замирает и двигается ближе к другу, провожая ненавистным взором его хищную фигуру и тонкое тело идущего за ним Чонгука. Юнги в окружении врачей вывозит Чонина под капельницей, пригвождая их к месту уничтожающими, сулящими расправу глазами. Чонгук порывается подбежать к избитому Тэхену, глотая бешеное биение под ребрами и задыхаясь от каждой капли потерянной им крови. Старший брат заставляет его остановиться и перестать дышать сталью на дне зрачков. Омега впивается в своего любимого заплаканными глазами и передает раны, покрывающие всю кожу. В этой вечности нам не предвещали завтра. И мои ладони дрожат от невозможности обнять тебя и поцеловать твои увечья. Прости. Намджун проходит мимо застывшего Тэхена, смотрящего в самую душу без тени боязни. Выворачивающего органы непокорностью и непобедимым духом. Глава клана окидывает его звериным прищуром и тоном, способным атрофировать легкие: — Твои дни сочтены, Ямакаси.

***

— Блять, — ругается Минхо и бьет кулаком в стеллаж с запчастями, что падают на пол и создают оглушительный грохот. — Эти ссаные подонки чуть не убили тебя. Он стискивает зубы и тяжело дышит, глядя на забинтованную шею Чана и жалея, что не подорвал весь их гребаный клан. Тэхен сидит в потертом временем кресле, крутя между пальцами зажигалку, смотря бессмысленно в пустоту и накинув капюшон черной худи на голову. Левая рука обработана и прочно стянута бинтами. — Вам тоже нормально досталось. Вы оба не должны были соваться туда. Против армии головорезов. Черт, они едва не прикончили вас, — говорит с несдержанным беспокойством Чан, сидя на диване и забывая моргать от пережитых удушающих эмоций. Настолько заебался, что даже не чувствует усталости. Он бы никогда себе не простил, если бы с друзьями что-то случилось. Он бы сжег своими же руками весь их ссаный особняк. Чанбин молча стоит у стены, отрешенно смотря в пол, Джэхен опирается спиной о сидение дивана, по очереди разглядывая всех. — Старшие Исайа были внутри больницы. О чем мы должны были подумать, сука, что они решили сыграть с тобой в покер? — продолжает напирать Минхо, в его тоне сквозит чистая ярость и пережитый за него страх. — Мне плевать. Даже если бы они прямо там наваляли мне. Главное, что с Чонином все обошлось, — честно произносит Чан и не ведет бровью. — Ты тупой или прикидываешься? — недоумевает Минхо, подходя к нему в рывок. Под его веками опечатаны воспоминания, как альфа выходит из больницы с кровящей шеей. По правде, он не надеялся застать его живым. По правде, он заебался переживать за него. — Успокойся, — сразу же вмешивается Джэхен, подходя к нему и сжимая плечо. — Я заебался быть спокойным. Не ведите себя так, словно нихуя не случилось. Мы в ебаном пиздеце, но душка признать не достает. А ему, — он указывает на отстраненного, ушедшего в себя Чана, игнорируя пристальные взгляды остальных. — Поебать на всех, кроме этой суки. — Минхо! — Завали хлебало! — рычит Чан и в рывок оказывается рядом, со всей дури въезжая ему в челюсть. Тэхен не успевает удержать его кулак, ранящий самого близкого. В моменты нависшей над ними угрозы они должны были сплотиться и держаться друг за друга. Один за всех, все за одного. Но прямо сейчас дружба рушится на маленькие кусочки, ошпаривая осколками плоть. Тэхен глотает горечь от невозможности исправить все, израненно осматривая Минхо, что ухмыляется и сплевывает кровь. Чан разбивает ему губу, но по ощущениям — сердце. В ошметки. Минхо просто хотел, чтобы он улыбнулся без боли. Забыл о предательствах и изменах прошлого, отягчающих его душу. Он бы каждое его увечье себе забрал и не издал ни звука. Лишь бы родного больше ничего не расстроило. Ни время, ни обстоятельства, ни люди. Но Чан упрямо продолжает цепляться за Чонина, нанесшего ему ножевые, и раны никак не перестают кровоточить. Минхо никогда этого не примет и не простит. Джэхен сжимает челюсть и бегает взволнованными глазами от рвано дышащего Чана к убийственно спокойному Минхо, знаменующего начало конца. — Понятно, — с ухмылкой говорит Минхо и резко выходит из гаража. Чанбин рвется за ним с надрезами на груди, впервые видя лучшего друга настолько сломанным, но на плечо ложится ладонь Тэхена. — Не надо. Дай ему сейчас немного побыть одному. Он скоро остынет. Альфа не оборачивается на своих названных братьев, глотая собственный гнев и горючую любовь к ним, заводит бэху и с диким ревом выруливает с квартала. Чан жалеет сразу же, как видит мутный дым из-под его колес, бьет кулаком в стену и издает утробный вопль. Джэхен хватает его за кисть и мешает сделать еще один удар, прожигая спокойствием на дне темных глаз. — Сядь и выпей. Потом поговоришь с ним. Вам есть, что сказать друг другу. Чан сглатывает и прикрывает веки, кивнув и отойдя от стены. Джэхен хлопает его по спине, отводя обратно к диванам и давая бутылку ледяного пива. Альфа выпивает ее наполовину залпом, остужая разгоряченные нервы. Тэхен без слов пристально осматривает его, сложив руки на груди и присаживаясь напротив. — Послушай, брат, — начинает он своим привычным голосом, тепло глядя на него. — Минхо всегда рубит сгоряча. Я видел его в тот момент у больницы. Он бы лег прямо там костьми, лишь бы тебя спасти. — Я знаю, и от этого чувствую себя хреновее, чем когда-либо, — Чан опирается локтями на колени и опускает голову. — Но не знаю, как сделать так, чтобы защитить вас всех. Я готов умирать один, но вас с собой тянуть не стану. — Ты один в поле не воин. Хватит строить из себя рыцаря, — Чанбин осекает его с искренней готовностью погибнуть за каждого из них. — Никто из вас не виноват в том, что происходит. Никто из вас не знал, что против ополчится клан якудза. И это намного хуже, чем боевики по телевизору. В этом только моя вина, — пытается держать ровный голос Тэхен, но он предательски дрожит, как и кровящая рука. — И разбираться с ними я хотел тоже один. Видит Бог, как я хотел вас сберечь. — Еще один дохуя одинокий самурай. Вы оба должны перестать действовать в одиночку. Перестать думать, что вы одни. Потому что это нихрена не так. Нас здесь пятеро, слышите, бля? — выступает вперед Чанбин, с зияющей болью смотря на них. — Нет твоих или его проблем. Есть наши проблемы. Если против тебя стоит клан якудза, мы стоим против них вместе. И это никогда не изменится. Даже этот уехавший сейчас придурок готов подохнуть за каждого из вас. Я не знаю, каким образом, но мы выстоим против этих ублюдков. Тэхен глядит на него с восхищением и благодарностью за необходимые, опечатанные на сердце слова. — Пока каждый будет тянуть угрозу на себя, мы снова и снова будем падать в яму. Мы должны делать то, что можем. Решать пиздец по мере его поступления. Конкретно теперь нам надо добраться до тех, кто стоит за этими взрывами. На якудза нападать бессмысленно, пока что мы можем только защищаться, — Джэхен уверено осматривает всех четверых альф, ловя согласие в их глазах и улыбаясь краем губ. Тэхен усмехается и сжимает затылок кивнувшего Чана, прижимаясь к нему лбами. Но я здесь не один. Нас с братьями здесь пятеро. Они погружаются в свои горючие мысли, молча выпивая по бутылке пива и впервые окуная гараж в душащую тишину. Нужные слова произнесены вслух, другие теряют смысл. Ведь им всегда нужна была суть. Ведь они никогда не умели обнажать душу, закрываясь сразу же, как только проявили немного чувств и теплоты. Ведь не всегда в этой жизни важно обилие. Тэхен зажигает ментоловую сигарету, выудив ее из смятой пачки из черных джинс и кинув ее на стол для остальных. Он откидывается на спинку дивана и дымит в потолок, закрывая глаза и уходя на самое дно своих размышлений и обрывков прошлого. Он и не знал, что будет так сложно поверить в присутствие тех, кто готов будет порвать за него глотку. Он и не знал, что в его жизни появятся те, кого он сможет назвать родными и убить за них человека, если понадобится. Его мир всегда ограничивался папой и Алленом. Но светлый лик папы теперь улыбается ему с самого высокого неба, а Аллен стоит за его спиной и нуждается в защите. Он ради братика сгинет и будет грызть землю, лишь бы беды и печали никогда не настигали его. Теперь его маленькая семья состоит из более чем двух, и он разрывается от страха потерять, едва приобретя. Единственное, в чем он уверен: он будет топить и упахиваться до талого, только бы сберечь их. Только бы улыбки на их лицах никогда не угасали. Они выкарабкаются. Как-нибудь они выживут. Если рук братьев, обнимающих со всех сторон, никогда не станет меньше. Тэхен привязался к ним. Прикипел душой и повяз сердцем. И горло надорвется, если кого-то из них завтра не станет. Но они все еще стоят. Они все еще в строю. Как бы сильно ни болели иногда раны, они все еще стоят. И, наверное, солнце снова для них взойдет. Через полчаса молчаливой выпивки и горького дыма сигарет к гаражу подъезжает синий лотус, освещая фарами черноту июньской прохладной ночи, пахнущей пряностью сакуры и сливовых деревьев. Чанбин слегка откидывается назад и усмехается, посмотрев на втягивающего никотин Тэхена. — Это к тебе. Альфа удивленно убирает сигарету ото рта и выглядывает на пустую улицу, разрезанную сиянием фонарей. Он вдавливает ее в пепельницу и встает, направляясь на выход под удивленные взоры пацанов и мягко улыбается при виде Юкио, вылезшего из тачки. Но его улыбка исчезает сразу же, как он замечает состояние омеги, едва стоящего на ногах. На тонкой фигуре бело-голубая короткая футболка с воротником, светлые джинсы и кеды в тон. Он гладит себя за худые острые плечи и поднимает на идущего к нему Тэхена отчаянный, заплаканный взгляд. Лишь его облик вселяет в него спокойствие и теплоту, такую искомую в отчужденных буднях. Юкио опускается на самое дно бессилия, задыхаясь в невозможности защитить себя и найти выход в лабиринте темноты. Я пришел к тебе, потому что мне больше не к кому идти. Я пришел к тебе, потому что очень по тебе скучал. — Что случилось? Кто тебя расстроил? — теплота в голосе и взгляде альфы кромсает сердце на маленькие куски. Ты не можешь быть таким, Ямакаси. Ты не можешь ранить мое сердце еще сильнее. В тебе так много света и так мало привязанности ко мне. — Тэхен, — выдыхает на грани истерии Юкио, его волосы цвета ванили развевает легкий ветер, обвивая ими бледную чистую кожу. Карие глаза смотрят с надеждой и горечью. Его звонкий голос дрожит и норовит сломаться. Вдребезги. — Тише, расскажи, в чем дело, — просит без напора Тэхен, осматривая его с искренней тревогой и подходя еще ближе. — Они забрали Нори, — выдает с больными паузами омега, прикусывая губу до крови, но не удерживая катящуюся вниз по щекам слезу. Альфа сжимает челюсть и кулаки, глядя тяжело в сторону. — Юнги устроил ему допрос. Мне страшно, что они могут обвинить его и убить. Пожалуйста, Тэхен, — переходит на шепот он, сглатывая непрошенные слезы. — Пожалуйста, помоги мне. Я не знаю, что мне делать. Я так боюсь за него. Юкио сдается и позволяет слезам течь свободно, ловя соль на губах и делает шаг навстречу. Обнимая не двинувшегося альфу и спрятав заплаканное лицо на его крепкой груди. Ощущая теплоту даже через мягкую ткань черного худи и мечтая заснуть вот так, без единой тревоги и печали на душе. Тэхен глубоко втягивает воздух и приобнимает его одной рукой, успокаивающе гладя по макушке. Он никогда не мог безучастно смотреть на чужие слезы. Папа научил его заботиться о тех, кто слабее, кто приходит к нему за помощью, открывать им приют своего сердца и добрых слов. Папа ушел, а привычка не отворачиваться и приходить на помощь даже тогда, когда лежит сам и умирает от боли, осталась. Вплелась в вены, в днк. И ее не вытравить. Тэхен и не хочет быть другим, ведь папа в том лучшем мире никогда бы ему этого не простил. Я не разочарую тебя, родной, даже когда ты уже на небе. — Не бойся и не плачь так, Юкио. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе, обещаю, — альфа ласково приглаживает его шелковистые волосы, пахнущие мандаринами и медом. Не понимая, в какой момент карточный домик начал рушиться, обнажая чудовищ и горести. Юкио стискивает зубы, лишь бы перестать и не быть слабаком в его глазах, сжимая ткань худи и тычась щекой слепо в его грудь, где размерено бьется сердце под ребрами. Теплое. Его бы хватило обогреть две планеты и каждого живущего в них. И именно поэтому омега в нем сгорает и не хочет искать спасения от палящих лучей. Потому что Тэхен — другой. И никогда не причинит ему боль намеренно. Розовая тойота мигает огненными фарами, сжигая их дотла и тормозя в миллиметре от них. Юкио отскакивает от альфы с испуганным визгом, пока тачка едва не отдавливает ему ноги. Чертов Чонгук Исайа. Тэхен поджимает губы, ожидая красочного представления и проницательно глядя на выходящего из машины омегу. Чонгук с грохотом захлопывает дверцу, стреляя уничтожающим взором сначала в него, выедая в нем зияющие дыры, затем в ошарашенного Юкио, передавая ему всю ненависть и ярость на дне своих бездонных глаз. На нем малиновый спортивный костюм из велюра с красными сердечками и белые джорданы. Вьющиеся чернильные пряди лежат на лбу, липнут к припухлым щекам и вишневым губам, блестящим в тусклом свете уличных фонарей. — Что ты творишь? Ты едва не сбил нас, — возмущается Юкио, без капли страха наступая на него. Чонгук кривит рот, цепляя самую стервозную из своих масок и угрожающе надвигаясь на него в ответ. Юкио действует на него двойным катализатором. Он не может отделаться от чувства, что он причастен к аварии Чонина, и питает к нему еще большее отвращение, чем раньше. Я заставлю тебя захлебнуться в слезах, мразь. — Этот день тоже не за горами, лживая шкура, — усмехается Чонгук, уже готовясь влепить ему смачную пощечину, как Тэхен вырастает перед ним стальным препятствием и строго смотрит в глаза. Проигрывая их пламенному сиянию и видя себя на их дне распятым. Сожженым и закопанным заживо. — С тобой я разберусь позже. Отойди сейчас же. Тэхен не двигается с места, протыкая его кожу пристальным взглядом, чернеющим все больше с каждой секундой. Чонгук вдруг осознает, что перегнул палку. Забывая, что перед ним — не прислуга, не один из головорезов братьев, не один из тупых пацанов, которыми он вертел направо и налево. Но отступать не собирается тоже. Подливая керосин. — Успокойся, Чонгук, только потом мы с тобой поговорим, — со сталью в голосе говорит альфа, убивая его невозможной мягкостью во взгляде. Омега пронизывает его сучестью в глазах, равняясь и едва доходя ему до подбородка, но все же пытаясь показать душащую гордость. Джэхен выходит из гаража в самый накаленный момент, засунув ладони в карманы синего бомбера и подойдя вплотную к замершему Юкио, прожигающему в Чонгуке клеймо. — Пойдем, я провожу тебя до машины, — произносит он с невозмутимым выражением лица, улыбнувшись краем губ, когда омега резко повернулся и скривился. В нежелании следовать за ним. Уходить и оставлять Ямакаси наедине с заклятым врагом. Но даже он понимает, что сейчас лучше отступить. Чан и Чанбин стоят у выхода, сложив руки на груди и молча глядя на развернувшуюся драму. — Куда ты собрался? Я еще не закончил с тобой, тварь, — шипит словно ядовитая змея Чонгук, порываясь к омеге и добавляя едкое: — Твой тупой дружок скоро заплатит за этот взрыв. Может, он подстроил все с твоего приказа? Юкио тормозит, принимая ножевые в спину и прикрывая ресницы. — Хватит, Чонгук, — слегка повышает голос альфа, сжимая его руки и прижимая к себе, не позволяя сойти с места. — Пожалуйста, не принимай к сердцу его слова и поезжай домой. Я свяжусь с тобой позже и помогу, что бы там ни было. Чонгук замирает с открытым ртом, пока омега послушно кивает и идет к своей тачке вместе с Джэхеном. Провожая его убийственным взором и переводя его на мертвенно спокойного Тэхена. Он с дури толкает альфу в грудь, загнанно дыша, как одичавший зверек. — Тебе мало того, что ты обнимаешься с ним перед моими глазами, но еще и смеешь защищать его передо мной? — не веря выдыхает Чонгук, на его красивых ресницах копится влага. Альфа напрягает желваки, отрешенно глядя на него и сдерживая себя изо всех сил. — Что дальше? Трахнешь его и пришлешь мне видеозапись? — он переходит на истеричный крик и снова бьет Тэхена в грудь, не останавливаясь и колошматя ее, делясь всей разъедающей нутро болью. Залежавшейся. Вскрывшей кожу и проникшей в кровеносную систему. Чонгук погибает каждую ночь в сводах своего особняка, что язык не поворачивается назвать домом, умирает в переживаниях за брата и Тэхена, прямо сейчас палящего на него черным взглядом и трогающего других. Чонгук не желает и не собирается делиться им с другими. Ямакаси принадлежит только ему, и он вырежет сердца всем, кто подумает забрать его себе и греться о его бесконечное тепло. Чонгук без него уже не умеет. Тэхен подключил ему себя, как аппарат искусственного дыхания, и он больше никогда не хочет дышать сам. Смотри, я тону в своей печали без тебя. Смотри, мой мир рушится вдребезги без тебя. Омега прокусывает губу до крови, но даже это не спасает от горьких слез, марающих его щеки. Он без остановки бьет смирно стоящего альфу в грудь, в плечи, в живот, ощущая лишь твердость мышц и бешеное биение под ребрами, когда Тэхен перехватывает его кисти и прижимает к себе за талию, обнимая до хруста костей. Чонгук замирает, чувствуя от него чужой отвратительный запах и вырываясь с истошными визгами. Видит Бог, я не готов делить тебя с другими. — Отвали, чертов ты предатель! — кричит на грани срывов и слез, делающих надрезы на теле Тэхена. Он себе соли на его щеках не прощает. — Пожалуйста, успокойся, — просит ласково альфа, не отпуская его тонкие запястья и прижимая к себе насильно еще раз. Он стискивает его плечи и пышные пряди, гладит их и не позволяет брыкаться. Как пойманная в сети трепыхающаяся розовая птичка. Чонгук затихает, сминая пальцами ткань его худи и беззвучно плача. Прохладный ветер доносит аромат вишневых деревьев и сладких фиалок с его кудрявых волос. Тэхен за вдох его чарующего запаха умрет и не восстанет. Он немного укачивает дрожащего омегу, пряча его в своих крепких руках и пригревая на своей теплой груди. Чонгук касается губами ткани его худи, оставляя мокрые пятна и стараясь успокоиться. Но долгожданные объятия и страх потерять Тэхена навсегда лишают его кислорода, приходя кошмарами в холодные ночи. — Тише, Ничи, я здесь, я всегда буду рядом с тобой, — альфа приглаживает его непослушные пряди ладонью, целуя в макушку и прикрывая веки. Омега издает горючий всхлип, отрываясь от его груди лишь спустя долгие минуты и отравляя кристалликами слез на скулах, влажным космосом на дне заплаканных, черничных глаз. Тэхен становится их пленником, забывая сделать вдох. Чонгук смотрит на него, словно обиженный ребенок, требующий внимания и проявления хоть капли любви. Тэхен понимает это больше, чем кто-либо другой, и стирает ладонями соленые дорожки с его припухлых щек, покрывая их поцелуями. Трогая горячими губами его виски, нос и уголки раскрытых губ. Наплевав на то, что Чан и Чанбин стоят рядом и тактично отворачиваются в другую сторону. — Успокоился, родной? — до боли нежный шепот Тэхена затапливает все естество. Омега неохотно кивает, не отступая от своих капризов и ревности, выжигающей организм, словно кислота. — Если я еще раз увижу эту суку рядом с тобой, я прикончу сначала тебя, затем его, — бурчит Чонгук, но в зрачках его пылает огонь преисподней. — Ты меня понял? — с прежней истерикой прикрикивает он, смыкая ладонь на накаченной шее альфы и сжимая ее. Если бы не посторонние, Чонгук вцепился бы в нее зубами и оставил собственнические засосы и укусы. Видные на всеобщее обозрение. Чтобы никто и не думал подступиться к его Ямакаси. — Хорошо, как скажешь, Ничи, — соглашается с дразнящей улыбкой Тэхен, щелкая его по подбородку и перекидывая руку через его тонкое плечо, вновь прижимает к себе. — Ты стал причиной разлада в семье, — кидает невзначай как факт Джэхен, опершись локтем о дверцу лотуса. Юкио тянет уголок губ в ухмылке, садясь за руль и насмешливо оглядывая его. — Шутки у тебя на любителя. Видимо, все твои умения заканчиваются на крутом дрифте, король Фудзиямы, — бросает ответный сарказм он, заводя мотор. — Наверное, — пожимает равнодушно плечами альфа, поражая отсутствием хоть каких-либо эмоций и отходя, когда он газует со всей мощи и с рыком покидает квартал. Дыхание постепенно выравнивается, пока Тэхен обнимает его изо всех сил и греет своим телом. Чонгук тычется подбородком в его предплечья, накрывая широкие ладони своими маленькими и приказывая себе собрать себя по кусочкам. Джэхен оглядывается на них с улыбкой, идя обратно к Чанбину и Чану, на которого омега бросает покалеченный взор и произносит едва слышно: — Чонин просил передать, что очень по тебе скучает. Чан застывает с недокуренной сигаретой, сжимая фильтр и тяжело сглатывая. Его любимая кицунэ умеет наносить ранения даже на расстоянии. — Как он там? Ему лучше? — выдавливает из себя с болью альфа, швыряя сигарету под ноги и сминая ее носком кожаных ботинок. Чонгук усмехается с горечью, топя на дне своих убитых печалью глаз. Если бы он имел право, он бы рассказал ему правду обо всем сам, но Чонин никогда этого не простит. — Ты ведь знаешь, что он вдребезги. Он очень сожалеет о произошедшем, — омега замолкает на секунду, с состраданием посмотрев на бинты на его шее и произнеся искренне: — И мне тоже жаль. — Не переживай об этом. Достаточно того, что с вами обоими все будет хорошо, — улыбается впервые за вечер Чан, мягко глянув на него. — Просто позаботься о нем. Ему сейчас это нужнее, чем когда-либо. — Конечно, разве я могу иначе, — шепчет на грани новой порции слез Чонгук, глотая спазмы от упоминания брата и дерущих их обоих похожих шрамов. Он не знает, как покинул особняк, он не знает, ищут ли его сейчас и поплатится ли за то, что ушел без разрешения. Но прямо сейчас плевать на весь мир, пока Ямакаси так бережно прижимает к своей груди и клянется защищать до последнего. Чанбин хмыкает и сдерживает надрывное биение под ребрами, заходя обратно в гаражи и прислоняясь спиной к стене. — Брат еще просил передать, что никогда не откажется от тебя. Добивает окончательно Чонгук, смаргивая собственные слезы от безвыходности и бессилия обстоятельств, угрожающих им смертью. Чан резко отворачивается и сжимает челюсть, не выдерживая порыва откровений и невозможности обнять кицунэ прямо сейчас. Пообещав, что солнце взойдет для них завтра и опалит бледную кожу светлыми лучами. — Скажи ему, мы поговорим после того, как он восстановится, — говорит напоследок Чан, стараясь подавить комом стоящие в глотке эмоции и заходя в гараж вместе с Джэхеном. Оставляя молчавшего до сих пор Тэхена наедине с Чонгуком, разбитым вдребезги от тайфуна чувств, разрывающих его артерии. Омега поворачивается в его сильных руках и обнимает за плечи, любовно касаясь пальцами его смуглой шеи, лица и коротких темных волос под капюшоном. Принимая пулевые от его безгранично теплого взгляда и запаха шоколада с ментолом. Его личная панацея и неизлечимая болезнь. Чонгук осторожно трогает его забинтованную руку, проткнутую до костей ножом, и глотает ставшие бесконечными слезы. Он подносит его ладонь к своим губам и целует белые бинты, прикрыв мокрые ресницы. Тэхен безотрывно следит за его действиями и задыхается в нежности жестов своего маленького солнца. — Я никогда и ни из-за кого в этой жизни столько не плакал, — честно признается Чонгук, завлекая его черным космосом в своих глазах и отравляя кровь. — Знал бы ты, как я ненавижу себя за каждую пролитую тобой слезинку, — кислота жжет на кончике языка, пока альфа собственнически прижимает его к себе за талию и не может насытиться. — Ты приходишь, и заканчивается все плохое. Ты приходишь, и душа больше не болит. Тэхен в подтверждение своих слов кладет ладонь на его щеку и притягивает ближе, вторгаясь отчаянным поцелуем в его сладкие губы и забирая себе его страхи и горести. Делясь теплотой, привязанностью и сминая по очереди нижнюю и верхнюю губу. Чонгук встает на носочки и обнимает его за шею, раскрывая рот навстречу его горящим губам и забывая о печалях этого жестокого города. И пусть пурпурное небо Токио никогда у меня тебя не отнимет.

***

Бледные стены и лазурные воды бассейна в коттедже с цветущими магнолиями и сакурой погружены в покой. На кожаном диване сидит Мураками, закинув ногу на ногу и читая книгу в твердом переплете, одну из многих в их семейной библиотеке, оставленной ему и Юкио вместе с домом, пока родители совершают бесконечные путешествия по Европе и никак не вернутся к ним. Вот уже четыре безграничных года, за которые альфа уже смирился с мыслью быть никому не нужным, даже своей собственной семье, и утонув в безразличии ко всему миру еще сильнее. Гонки — единственное, что может лишить его дыхания и влиться адреналином в вены. Он с пугающим спокойствием перелистывает страницы, дойдя до середины книги и вдыхая благоухание цветущей во дворе сакуры. Отдаленно-знакомый рев мотора заставляет его замереть на мгновение и безразлично хмыкнуть. Альфа поднимается с места и идет в застекленный коттедж, находя в просторной гостиной сидящего на нервах Юкио и развалившегося в кресле Рэйского, с ухмылкой дымящего в его сторону. Специально нарываясь. Мураками не выглядит нисколько удивленным, привыкнув к тому, что Рэйский с момента своего возвращения продолжает зависать у них как раньше и выбешивать омегу, и без того готового взорваться от каждого его слова или действия. — Еще раз сделаешь так, и я прогрызу тебе глотку, чертов ты придурок, — шипит Юкио и с дури бьет его в плечо, но альфа даже не ведет бровью и продолжает бесить его. — Ябэй, Рэйский, я прибью тебя! — визжит он и резко встает, чтобы навалять ему, но его останавливает убийственно равнодушный голос Мураками: — Чонгук приехал.