Yasu(泰)

Лепестки розовой сакуры опадают на серый асфальт. Сливовые деревья вдоль длинного тротуара с рядом маленьких кафешек неподалеку от радужного моста полны молодежи, прогуливающейся по улицам Токио, обласканного майскими лучами. Солнце теплит бледную кожу и сердце. Обрамленного в надежды, розы и юность. Тэхен сидит рядом с Алленом под цветущей сакурой у кафешки с лиловыми стенами и малиновой неоновой вывеской, выпивая стакан кофе со льдом, приятно охлаждающий горло. — И все же, братик, кажется, я не скоро привыкну к загонам этих фриков, — кривится Аллен, с подозрением глядя на то, как парочка за соседним столом уплетает миску с сомнительным содержанием. — Блять, оно двигается. Аллен имитирует рвотные позывы, Тэхен хрипло смеется с него. — Разве тебе не легче приспособиться, пока ты в школе? Я видел, ты и компашку себе завел. Аллен довольно усмехается и выпячивает грудак. — Думаешь, только ты тут крутой король дрифта на районе? Я тоже обладаю некой харизмой. Тэхен тепло улыбается и треплет его по волосам, сдерживаясь, чтобы не потянуть за щеки, как в детстве. Аллен отчаянно хочет быть взрослым и старается походить на него все больше. Тэхен не уверен, что это самая лучшая идея, но готов дать ему лучшее от себя. — Расскажи о своих друзьях. Что за люди, чем вы занимаетесь помимо учебы? — интересуется Тэхен, внимательно следя за выражением лица альфы. Он себе никогда не простит, если пустит его в компанию, утягивающую брата на кривую дорожку. — Ты опять свой контроль врубаешь? — начинает возмущаться Аллен, как Тэхен опережает с улыбкой: — «Мне не двенадцать». Я знаю, что ты скажешь, брат. Я спрашиваю не потому, что не доверяю тебе, ты ведь смышленный пацан и сам все понимаешь, — заходит по-другому Тэхен, вкладывая мягкость в свои слова, и альфа ослабляет защиту, по-детски невинно посмотрев на него в ответ. — Там два паца, один чуть ли не кончает от вида химических уравнений и постера с Эйнштейном, другой болеет тачками так же, как и я. Тэхен тянет понимающую ухмылку, сложив локти на столе и наклонив голову вбок. Аллен с широкой улыбкой и горящими глазами рассказывает о том, как они отрываются после уроков и зависают в компьютерных клубах, и он может сидеть так всю долгую вечность, наблюдая за восторгом и радостью в голосе и жестах брата. То, к чему он стремился. Сквозь тернии, боль и смены континентов. — Кстати, в школе кто-то прохавал, что мой брат — тот самый Ямакаси, который кошмарит улицы Токио. Я теперь, вроде как, знаменит. От омег отбоя нет, а пацаны хотят познакомиться с тобой через меня. Я сделаю на тебе бизнес, буду продавать твои данные, — смеется Аллен, и Тэхен прыскает, потянув его за ухо. — Учись, мелкий. И просто будь счастлив, мне большего не надо. Аллен замирает на мгновение после его пропитанных горечью и болезненной искренностью слов, улыбаясь и в тысячный раз в жизни думая о том, какой у него крутой брат. Из тех, о ком пишут в школьных сочинениях «кем вы хотите стать, когда вырастите?». В строках Аллена всегда было имя Тэхена. Он сломается и разобьется вдребезги, если вдруг не увидит перед собой крепкую спину брата, защищающую от бед и страхов. Он ему — самая твердая опора. И потому Аллен никогда не боялся ошибиться и упасть. Тэхен поворачивает голову в сторону торгового центра, словно кто-то приказал ему посмотреть и замереть. Запах фиалок щекочет его реберные ямки, прежде чем его обладатель появляется в поле их зрения, привлекая к себе все внимание и запрещая отвернуться. Будто глазницы разрежут пополам, если он отведет зачарованный взгляд. Тэхен и не смог бы, приковываясь намертво вцепившись в тонкий силуэт Чонгука, затмивший фиолетовое небо Токио, краски радужного моста и сотен тачек, рассекающих перекресток. Он обводит пристальным взглядом его стройную фигуру в малиновом лонгсливе, светлых рваных джинсах и кедах, его уложенные волосы, треплемые теплыми ветрами. За Чонгуком выходят двое альф с несколькими пакетами, загружая их в черную ауди. Тэхен усмехается краем губ, когда омега истерично хлопает дверцей и раздраженно объясняет что-то телохранителям, сложив руки на груди. — Обезьянка исполняет, — хмыкает Аллен, проследив за взглядом брата, чье внимание целиком забрал себе Чонгук. И в горле вязкий комок ревности застревает. — Я уже говорил с тобой о манерах, — Тэхен треплет младшего брата по волосам и улыбается так мягко, что Аллен перестает дуться и усмехается. Тэхен откидывается на спинку стульчика, вдыхая полной грудью весенний аромат вишен, сливовых деревьев и пряной листвы. Здесь весна приходит остаться навсегда. Здесь надежды восходят раньше теплого солнца. Здесь просыпаются все зарытые внутри чувства. Трепетные и невинные. Тэхен видит отражение майского цветения и красок природы в глазах цвета черничной пропасти. В молочной коже, доносящей аромат сладких фиалок и влюбленности. Тэхен зачарованно смотрит на его лиловый силуэт и не может отвести взгляд, словно Чонгук его к себе навечно приговорил. Омега отпускает машину с телохранителями и неспешно идет к ним. С каждым его шагом аромат весны ощущается явственнее, залезая в венозные сплетения. — Охайо, Ничи, — улыбается альфа, привстав, чтобы поприветствовать его. Чонгук улыбается в ответ краем губ, мерцающих от клубничного блеска. Его нежный малиновый лонгслив придает ему облачной легкости и мягкости. Словно он эфемерный. В глазах омеги болезненно-чистые искорки при виде него. И вряд ли он сам знает, как обезоружено он стоит, стоит только Ямакаси показаться в поле его зрения. Тэхен отодвигает для него стул, Чонгук плавно садится, перед этим оборачиваясь через плечо и прожигая его покоренным взглядом. Чонгук старался держать надменность и высокомерие, показать ему свою маску суки и заставить его захлебываться в ее прочности. Тэхен снял ее без спроса, аккуратно помещая в дальний ящик и закрывая на ключ. Сделал это невесомо, бережно, так что омега даже не почувствовал, как стал млеть перед ним и искать встреч. Как маленькие школьники робеют перед плохими парнями, так и он стал зависимым от теплых улыбок и трепетного «родной». При виде тебя моя оборона пала. Аллен вздергивает бровь, неприязненно оглядывая омегу, что сейчас, кажется, растечется розовой лужицей перед его братом. Он за такими наблюдал сотнями, не переживая насчет того, что хоть кто-то из них сможет завладеть сердцем и мыслями Тэхена. Но сейчас перед ними сидит Чонгук, а в глазах брата такое пламя, способное сжечь целые города. — Что будешь? — интересуется Тэхен у омеги, подозвав официанта. — Вряд ли в этой забегаловке продают что-то, достойное его высочества, — хмыкает Аллен, сложив руки на груди и всеми своими жестами демонстрируя, как он не рад третьему в их компании. — Фрапуччино с сакурой, спасибо, — Чонгук натягивает улыбку, раздраженно посмотрев на альфу. — В обезьяньем царстве пьют кофе? — наигранно удивляется Аллен, округлив глаза и подавшись вперед. — Ты многое не знаешь об этом мире. Там еще вешают чужаков за слишком длинный язык и торчащие уши, — шипит Чонгук, злобно усмехнувшись. Тэхен тяжело вздыхает, подперев голову и молча наблюдая за их перепалкой. Два упрямых ребенка, свалившихся на его голову. Аллен оскорблено трогает свои уши, не желая уступать и обращаясь к Тэхену: — Будь осторожен, брат. Возможно, эта обезьянка подсыпала тебе крысиный яд в твой коктейль, когда ты отвернулся. — Жаль, я не прихватил побольше дозы, чтобы и на тебя хватило, — фыркает Чонгук. — Мог бы и не говорить, мы сами догадались, что с вычислениями у тебя не очень, — Аллен с удовольствием смотрит на то, как краснеют его уши. — Сейчас рванет клубничным конфетти. — Замолчи, иначе злая обезьянка написает тебе на голову, хоть тогда твоя прическа будет выглядеть не так убого, — совсем близко наклоняется Чонгук, ухмыляясь теперь на разъяренное выражение лица альфы. — Мою прическу еще можно спасти, в отличие от твоей гнилой душонки. Чонгук кривит губы: — Не бойся за мою душонку, я молюсь за нее каждую ночь. Ты тоже не забывай молиться, не то демоны-они придут и съедят тебя живьем. Дефектные мозги гайдзина — деликатес для них. — Закончили? — выдыхает Тэхен, устало осмотрев обоих. Аллен презрительно осматривает омегу с ног до головы и качает головой. Чонгук припадает к трубочке со своим фрапуччино с сакурой, натягивая рукава спортивного топа на свои пальцы. Тэхен залипает на этот простой, но по-странному привлекательный жест, сдерживаясь не сказать «сделай так еще раз». — Мне пора на вечерний урок по японскому языку, — неохотно говорит Аллен, накидывая рюкзак на плечи. Тэхен понятливо кивает, с немой просьбой в глазах смотря на омегу и поднимаясь следом за младшим братом. — Садитесь в машину, я расплачусь и вернусь, — он кивает на припаркованный додж, разблокировав дверцы и уже собравшись уйти, но резко тормозит и умоляюще оглядывает обоих. — Только постарайтесь не убить друг друга за эти пять секунд. — Неужели ты еще числишься в списке учеников? — наиграно удивляется Чонгук, как только Тэхен поворачивается к ним спиной. — Мне сказали, что я учусь лучше некоторых богатеньких избалованных обезьянок, — фальшиво улыбается Аллен, и омега отвечает ему тем же. — Будь осторожен со своим превосходным чувством юмора, кто-то может воспринять всерьез и разорваться от смеха. — Надеюсь, это будешь ты, — закатывает глаза Аллен. Чонгук шагает за ним к фиолетовому доджу, хитро смотря на переднее сидение и пытаясь занять его, но альфа предугадывает его действия и хватается за дверцу на секунду раньше. — Даже не думай. — Убери лапы, — грозно шипит Чонгук, прожигая его насквозь и сжимая пальцы поверх его ладони, царапает кожу острыми ноготками. — Фак, это оружие массового поражения, — сквозь боль произносит Аллен, но стойко терпит, лишь бы не проиграть этой стерве с самоуверенный улыбкой. Прохожие оборачиваются на них с обеспокоенными лицами, посетители кафе хихикают, наблюдая за тем, как они дерутся за место рядом с Тэхеном. Тэхен выходит и осматривает обоих тяжелым взглядом, разнимая их в разные стороны. — Оба на заднее. Живо, — он осекает строгим взглядом сначала Аллена, затем омегу, раскрывшего в возмущении рот. — Чонгук. Чонгук запинается, когда альфа ловит его за кривлянием, и послушно садится на заднее, сложив руки на груди и показательно не смотря в сторону Аллена, отвернувшегося к окну. — Дети, — хмыкает Тэхен, выруливая на загруженные трассы Токио, кишащего ультрамариновыми небоскребами и спешащими по делам людьми. Постепенно привыкая к городу-суеты и надежд. — Один хуже другого, клянусь. — Теперь ты понял, брат, какой он ужасный? А притворялся перед тобой святошей. Любое зло всегда выходит наружу. Невозможно притворяться всю жизнь тем, кем ты не являешься. Быть, а не казаться. — Ты свой цитатник сраный закроешь, нет? — цокает Чонгук, вперив в него испепеляющий взгляд. Аллен скалится и наклоняется к нему ближе: — Волк в козлиной шкурке. — В овечей, — поправляет Чонгук и закатывает глаза. — Да хоть в обезьянней, — хмыкает Аллен и щелкает пальцами, словно его осенило. — Да ты крутой. Все цитаты этого мира вдохновлены твоей сущностью. — Просто заткнись, — презрительно осматривает его омега, отворачиваясь к окну. Аллен делает знак «ес», поймав неодобрительный взгляд старшего брата через зеркало и невинно усмехнувшись. Фиолетовый додж подъезжает к воротам школы в преддверии сумерек, красящих небо в сиреневые и лиловые тона. Ученики спешат по домам, весело переговариваясь и с интересом оборачиваясь на спортивную тачку. Аллен вылезает на свежий воздух, показательно размахивая перед собой, словно сгоняя пропитавший салон аромат фиалок. — Набери мне после урока, я подъеду заберу тебя, — говорит Тэхен, привлекая к себе брата и трепля его по кудрявым волосам. Аллен кивает с улыбкой, исчезающей сразу же, как он видит хитрое лицо Чонгука. Омега запрыгивает на переднее сидение, со стервозной улыбкой оглядывая его и открывая для себя зеркало, чтобы щедро намазать губы клубничным блеском. Аллен фальшиво усмехается и показывает ему средний палец, пока Тэхен обходит тачку, разворачиваясь и шагая ко входу. По пути он встречает своих друзей из Кореи и Китая, пожимая им руки.

invisn – dysthymia

Тэхен садится за руль, ощущая сладкий запах фиалок так явственно, словно Чонгук живет в его легких и источает аромат фиолетовых цветов во всем организме. Травя дыхательную систему и завещая ему болезни без себя. Омега чмокает губами, перестав их красить и кладя бальзам в розовую пушистую сумочку, с искорками в глазах смотрит на него и заставляет погибать. До чего же черные, глубокие и чистые глаза. В них течет жизнь. В них рождаются и умирают звезды. Тэхен становится жителем мерцающего неба внутри них. — Дорогу к твоему дому я помню, хотя твой старший брат и не особо будет рад видеть меня, — усмехается он, заводя мотор. В глубине души Чонгука рассыпаются в пепел мириады невысказанных слов. Он хочет, но не может произнести ни одного из них. Мой брат не подрывал машину. Мой брат не причастен к взрыву на той гонке. То, что вчера было на парковке – жестоко, животно. Этот показательный суд главы якудза устроили специально для тебя и твоей банды. Пожалуйста, не иди поперек целого клана. Чонгук не в силах сказать ему ничего из того, что аорту на части рвет, потому что понимает абсурдность и всю горечь. Они по разные стороны баррикад. У Тэхена никогда не будет мирных отношений с его семьей. У Чонгука никогда не будет нормальной, человеческой жизни. Но когда Тэхен так расслаблено сидит за рулем доджа, везя его домой в сиянии пурпурного неба Токио и горящих алых неонов, Чонгук позволяет себе на минуту поверить в далекое чудо. Без навязчивых, душащих мыслей рассматривая его смуглую кожу, жилистые руки с крупными венами, напряженные бицепсы и острый кадык, вызывающий внутри омеги странную волну мурашек. Чонгук прижимается лбом к прохладному стеклу, но проникновенный взгляд его блуждает только по точеному профилю. Зачем же ты пришел в мою жизнь и показал совсем иное отношение? Ты ведь знаешь, мне так сложно противостоять, когда твои губы зовут меня родным. — Мне тоже можно так на тебя смотреть? — улыбается по-доброму Тэхен, ощущая скулой его внимательный взор. — Если просишь разрешение, будь готов получить отказ, — усмехается Чонгук, продолжая без тени смущения рассматривать его и ловя морщинки вокруг его глаз, когда он широко улыбается. — Если ты будешь смотреть на меня, мы разобьемся. Тэхен тянет ухмылку, глянув на него с азартом на дне черных зрачков. Чонгук прикусывает нижнюю губу, почувствовав прилив жара к щекам, ключицам и внизу живота. Дикий взгляд обоих устремляется на длинную трассу, заполненную местами едущими домой машинами. — Гони или умри, Ямакаси. Тэхен давит газ в пол, в ушах набатом стучит манящий голос омеги, смакующий на языке его имя. Додж разгоняется до ста, петляя между сонными автомобилями, сигналящими и матерящими ему вслед. Альфа применяет технику шашек, набирая скорость и пролетая все возможные ограничения, подъезжает к задним бамперам тачек и резко сворачивает на другую полосу. Чонгук обещает себе держаться, сохраняя невозмутимую маску на лице и демонстрируя альфе лишь высокомерную улыбку. Ты не сможешь напугать меня, король дрифта. Тэхен молчит о том, что Чонгук первый и единственный, кто сидит рядом с ним на переднем, пока он кошмарит улицы. Додж выезжает на более пустые трассы, минуя ряд машин, застрявших на светофоре, и проносится через красный с оглушительным писком камер наблюдения. Чонгук задирает подбородок, а внутри надрывно бьется сердце, ощущаясь пульсацией где-то в глотке. Он глубоко вдыхает, но кислород будто бы кончается, оставляя его задыхаться от текущего в венах адреналина. Тэхен газует сильнее, разгоняясь до ста восьмидесяти на дорогах общественного пользования и почти роя им обоим могилу. Чонгуку держаться все сложнее, он беспрерывно и неосознанно кусает губы, слизывая с них весь клубничный блеск. Додж доезжает до менее забитой полосы, стрелка турбы качается на середине. В точности, как сердце Чонгука, когда Тэхен бережно сжимает его щеки и заставляет взглянуть в свои теплые шоколадные глаза. — Смотри на меня, Ничи, и не вздумай отворачиваться. Чонгук сглатывает, альфа ощущает его дрожь своими пальцами, держа ногу на газе и ухмыляясь. Омега не выполняет его обещание и кричит, как только Тэхен залетает в поворот на бешеной скорости, не сводя с него прожигающего насквозь взгляда. Он немного корректирует дрифт руками, чувствуя свою машину, как собственные конечности, и управляя ею еще лучше. Додж нагоняет клубы дыма, проезжая повороты с сильным заносом со стрелкой турбы, мигающей предупреждающим красным. Тэхен контролирует дрифт, но приказывает себе смотреть только на Чонгука. Что вцепляется в сидение ногтями и протяжно вдыхает, поворачивая голову к альфе и глядя на него с расширенными от кайфа, страха и адреналина глазами. Тэхен их никогда не забудет в этот момент. Он снова газует и входит в дрифт раскачку с заносом, проходя эс-образные повороты. Омега перестает трястись и выдерживает огонь в зрачках Тэхена, пока он быстро поворачивает руль от поворота и обратно, раскачивая тачку и создавая сильное перемещение веса. — Ты сумасшедший, — смеется Чонгук от переполняющих эмоций и слез, выступивших в уголке глаз, смахивая их и счастливо улыбаясь. Тэхен раскачивает додж дальше, делая обратное движение рулем и давя газ в пол до упора. Спорткар скользит по серому асфальту, он повышает скорость до предела и продолжает проезжать с заносом под аккомпанемент радостных визгов омеги. Альфа усмехается и выравнивает тачку, проносясь мимо замерших машин с диким ревом и клубами дыма, смешанными с ароматом пряных фиалок и его покоренного сердца.

***

Черный мерседес амг подъезжает ко входу в ночной клуб с кричащей неоновой вывеской в центре города, погруженного в рев тачек, рассекающих шумные улицы. Запах цветущей в зеленых парках сакуры и яркие краски радужного моста под пурпурным небом Токио заставляют жить. Чан блокирует дверцы мерса, засунув руки в карманы кожанки. Под ней белая футболка, на ногах потертые джинсы и черные джорданы. Он заходит в пропахший смесью древесно-восточных запахов клуб с лазурными софитами, льющими синие лучи на лица танцующих. На мягких диванах, обитых голубой кожей, сидят кучки подростков, выпивая алкоголь и снюхивая белые дорожки, рассыпанные на столе. Чан поджимает губы, замечая в одной компании в самом углу Чонина, измеряющего стеклянным взглядом пустоту. Омега будто бы давно не здесь. Он держит между длинными изящными пальцами с кольцами бокал вина, не реагируя на реплики своих друзей, дергающих его и заставляющих пойти на танцпол. Чан идет к барной стойке, беспокойно оборачиваясь на него в толпе беснующихся омег. Его рыжие пряди затмевают свечение этого клуба и города. Бледная аристократичная кожа омеги блестит под софитами сапфировых оттенков, на нем черно-красная майка, серые джинсовые шорты и черно-красные джорданы. Чан чувствует укол под ребрами. Будто по позвонкам заливают кипяток, ошпаривая его внутренности. Будто кто-то его поклял разрезом глаз этой кицунэ и оставил его погибать, истекая кровью. Я задохнусь без твоих глаз. И пусть, если ты посмотришь на меня в последний раз. Чан подходит к двум пацанам за стойкой, пожимая им руки и хлопая по спине. — Как сам? Как жизнь, Даичи? — интересуется он у альфы, что широко улыбается и предлагает ему стакан текилы. — Перед работой не закидываюсь, — он усмехается на смех парней, беря протянутые ключи и кивая. — У моей детки немного стерты покрышки. Скоро гонка на Фудзияме, она должна быть готова к бешеному спуску с горной местности. Сообразишь? — Соображу, но если будешь хулиганить на дорогах, со сдохшим двигателем уже не ко мне обращайся, — Чан шутливо треплет его по волосам. — С чего вдруг решил снова гоняться? Как я слышал, ты на пенсии пару месяцев уже как укатил. — Кто пускает обо мне такие грязные слухи? — Даичи возмущенно выпячивает грудак под смех альф. — Выскочки из перекрестка Сибуя начали переходить границы. — Кстати, на Фудзияме говорят, что Джэхен присоединился к банде Ямакаси. Он был королем на горе долгое время, никто не мог сделать его. Теперь Даичи решил, что у него точно есть шанс, — подкалывает второй альфа, и Чан с некой гордостью за друга усмехается. Ямакаси собирает возле себя лучших. — Просто закрой ебало, пока этого не сделал я. Лед не очень приятно глотать, — цедит Даичи, злобно посмотрев на альфу. — Ладно, малышки, продолжите семейные разборки без меня. Тачка твоя в гараже? — Чан получает кивок вместо ответа и кладет ключи в карман кожанки, пожав руки на прощание и направившись к выходу из клуба. Здесь чертовски душно. Тесно. Больно. Здесь пахнет дамасскими розами и ирисом. Здесь пахнет Чонином. Чан еще не научился останавливать внутренние кровотечения при мысли о нем. Темно-голубые неоны падают на лицо, режут зрение, оглушительные восточные биты закладывают уши, рецепторы заполняет смесь сладких ароматов, перекрываемый всего одним. Он не позволяет себе оглянуться, ломая шейные позвонки, и вдыхает свежий воздух ночных улиц, горящих мириадами фиолетовых огней. Пурпурное небо Токио шепчет ему о горечи. Чан открывает водительскую дверцу мерса, в профиль ощущая тысячи пролетающих за секунды тачек и их дикий, будоражащий рев, смех проходящих мимо людей, затягивающий в круговорот сиреневых оттенков, иероглифов, красок радужного моста и алого свечения телебашен. В этом городе контрастов есть все. Есть ты. Есть я. Нас нет. — Я не знаю, как так получается, но я чувствую тебя до того, как ты переступаешь порог. Чан тяжело сглатывает и вгрызается почерневшим взглядом в пустоту. Голос кицунэ раньше придавал сил и убаюкивал, теперь он наносит ему фантомные раны. Он против воли оборачивается, натыкаясь на призрачный силуэт Чонина, объятый потоками спешащих людей, сапфировых неонов, вывесок, фарами машин и нотами волн, бушующих под мостом. Оглядывая нечитаемым взглядом бледную оголенную кожу, дрожащую под потоками прохладного ветра так же, как и разносимые по улицам лепестки розовой сакуры. Чан на это, как и раньше, спокойно смотреть не может. Он снимает с себя кожанку, оставаясь в белой футболке оверсайз и медленно проходя к нему. Если бы Чонин знал, что для того, чтобы Чан стоял так близко, надо обнажиться, он ходил бы голым каждую чертову ночь по улицам в надежде однажды встретить его. И захлебнуться в отчаянии. Чан встает непозволительно близко, накидывая на худые острые плечи свою кожанку. Пахнущую табаком и какао. Впитавшую в себя его запах. Чонин показательно прикрывает глаза, втягивая все еще любимый аромат глубоко в себя и замирая. Так же, как и Чан, стоящий на расстоянии жалких десяти сантиметров от него и не смеющий издать и звука. Даже когда омега делает шаг вперед, кладя прохладные длинные пальцы на его затылок и прижимаясь щекой к его щеке. Чан ощущает греющее тепло его кожи. Запах прошедшей осени и нежности. Чонин не верит, что чувствует его на себе вновь. Не в болючем сне, от которого будет вынужден проснуться и затухнуть в одиноком холоде своего огромного особняка. Альфа сдерживает свои дрожащие ладони, рвущиеся обнять в ответ, и просто вбирает в себя его прикосновение. Обжигающее, горючее. Я не могу отстраниться, не могу остановить тебя и себя от прыжка в бездну. Потому что, честно говоря, я до безумия по тебе скучаю. Омега падает без сознания, роняя голову на его грудь. Там, где бешено бьется сердце, норовя проткнуть грудную клетку и упорхнуть в пурпурные облака, висящие над городом неонов. Чан прижимает его к себе, сжимая тонкую талию руками и проигрывая себе самому же. Его кицунэ стала такой беззащитной без него. И он ведется снова, ведь видит, как сильно в нем нуждаются. Чан берет его на руки и, бережно прижимая к себе, укладывает на переднее сидение, пристегивая его. Не зная, сколько он выпил алкоголя, чтобы довести себя до такого состояния, но ловя флэшбеки с самого начала их знакомства. Каждый раз, когда он вытаскивал его из дури и дерьма, будто бы втравленного в его кровь. Он лелеял себя надеждой, что своим влиянием и бесконечной преданностью помогает ему становиться лучше. Но в этой трясине он будто бы всегда был один. Чан сжимает челюсть, откинув голову на спинку сидения и прикрыв глаза. Теплое дыхание под боком согревает салон мерса и его собственное сердце. Он давит газ в пол и выезжает на горящие пурпурными неонами улицы, временами беспокойно поглядывая на спящего Чонина и против воли чувствуя, как ерзает под ребрами.

***

В гараже пахнет машинным маслом, сигаретным дымом и металлом, перекрываемым так неправильно дамасскими розами и ирисом. Чан прижимает к своей груди Чонина, неся его на второй этаж своей квартиры-студии в черных и коричневых тонах. Под ребрами предательски надрывно тянет и дыхание замирает в глотке. Он бережно укладывает его на свою кровать, застеленную темным мягким одеялом, и накрывает им спящего омегу. Застывая посреди своего же дома и не зная, в какой угол мира уйти, лишь бы не видеть трепет его ресниц и бледноту кожи, острые черты красивого лица и режущий разрез глаз. Маленькая, опасная кицунэ. Скольких глупых путников ты уже погубил? Я возглавляю список тобой покоренных. Чан присаживается рядом с ним, опираясь спиной на изголовье кровати, не решаясь оставить его одного на случай, если ему станет хуже посреди ночи. Совершая самую непростительную ошибку за долгое время и проигрывая себе же. Перед лилово-голубым рассветом и первыми лучами теплого солнца Чонин поворачивается к нему во сне и прижимается щекой к его бедрам, цепляя пальцами ткань джинс, словно спасения на земле больше не осталось. Альфа тяжело сглатывает и вскидывает голову к потолку, рассматривая убитым взглядом пустоту и думая. Травя себя ненужными мыслями и сдавая оружие снова. Он осторожно касается его оголенных плеч и прижимает ближе к себе, вбирая в себя короткие мгновения теплоты и нежности. Забытые, стертые из памяти, но такие искомые. Чан живет прошлым и не может сделать шаг в настоящее. Его прошлое пахнет дамасскими розами. Его прошлое прижимается к нему прямо сейчас, обнимает тонкими руками и слепо молит о защите. Под утро Чонин подрывается, вырываясь из его объятий и накрывая рот ладонью. Альфа встает и идет следом за ним в ванную комнату, удивляясь тому, как омега помнит ее в кромешной темноте. Он садится рядом с ним на колени и успокаивающе гладит по дрожащей спине, пока Чонин вырывает весь выпитый алкоголь вместе с желудочным соком. Альфа беспокойно осматривает его, проходясь ладонью по позвонкам, лопаткам, замечая, как дрожь постепенно покидает тело омеги, а плечи его перестают содрогаться. — Пожалуйста, выйди, — умоляющим тоном произносит Чонин, боясь взглянуть в его глаза и увидеть в них разочарование. — Как же стыдно. Чан молча поднимается и врубает холодную воду, протягивая ему руку, чтобы помочь подняться. — Не в первый раз, — без упрека отвечает альфа, чувствуя, как колет от нервов кончики пальцев. Он с нотками тревоги смотрит на то, как Чонин с трудом стоит на ногах и опирается ладонями на ободок раковины, опустив голову. Рыжие пряди слиплись и падают на очерченные скулы. Омега промывает рот несколько раз, трет зубной пастой стенки рта и моет еще раз, ополаскивая напоследок жидкостью с привкусом полевых цветов и мяты и слегка морщась. — Скажи честно, ты употреблял? Чонин вскидывает голову и впивается в него покореженным взглядом. Словно он поцарапал ему плоть словами-иголками. Чан опирается спиной о матово-черный кафель и внимательно смотрит на него, вгоняя в непрошенную краску. — Нет. Резкий ответ надрезает сердце надвое. Чан ловит боль и горечь в его лисьих глазах, таких красивых, чтобы в них жила печаль, и поделать ничего не может. Невысказанное откровение застревает в глотке Чонина, что поломанно глядит сквозь него, но и парадоксом — выворачивает душу, оголяя ее и себе присваивая каждое ее волнение. Поток воды замирает в болючей тишине, ощущающейся в сухожилиях. Чан не моргая смотрит на него в ответ и увести взор никак не хватает смелости. Омега стоит слишком близко к нему, согревает теплым дыханием его скулу и холод под ребрами. — Ладно, поговорим завтра, тебе надо поспать, — Чан отворачивается и открывает дверь прежде, чем совершит непростительную ошибку в очередной раз. Чонин шумно сглатывает и трет пылающее от смущения лицо ладонями, выходя следом через минуту. Помня каждый уголок его квартиры и сомневаясь, что когда-то сможет избавиться от воспоминаний, опечатанных под веками. Он возвращается в мягкую постель, но Чана в ней уже нет. Прикрывает ресницы и обнимает вторую подушку, которую он подложил под спину, пока сидел рядом с ним, и втягивает в легкие запах табака и какао. Задыхаясь и глотая одинокие слезы, текущие по щекам. Пока причина его разбитого на куски сердца лежит внизу на диване, не смыкая глаз до самого утра и разрушая себя окончательно бесконечными мыслями. И кто я такой, чтобы оставить тебя, когда ты так отчаянно нуждаешься во мне?

***

Над Токио восходит ласковое солнце. Розовые и маисовые лучи освещают черную мраморную столешницу, бледные длинные пальцы, колдующие над завтраком, рыжие влажные пряди, скользя теплыми лучами к босым ногам и оголенным ляжкам. Чонин крутится на кухне в мазутной футболке Чана, доходящей ему до середины бедер, ощущая приятную расслабленность после прохладного душа. Он напевает под нос мелодию, временами бросая мягкий взгляд на спящего на диване альфу и прикусывая нижнюю губу. С наваждением рассматривая рельеф его тела, натянутые как канат мышцы, белоснежную кожу с переплетением синих вен, обласканную лучами майского солнца. Будто они снова оказались в прошлом, окутанном лепестками розовой сакуры, зеленой весны и влюбленности, забивающей трахею и вынуждающей искать встреч. Чонин до бесконечности скучает. Но правда стоит в глотке и страшится выйти наружу. Запах горелого затапливает рецепторы, побуждая разлепить веки. Чан хмурится и принюхивается, медленно поднимаясь и скидывая клетчатый плед. Он в непонимании рассматривает собственный дом, как чужой; стены из кирпича, пол из темно-коричневого дерева, черную мебель и кухню с мини-баром, где фантомом стоит Чонин и пытается спасти сгоревший омлет. Чан трет лицо ладонями, тяжело вздыхая под аккомпанемент матов омеги. — Сучий ты потрох, неужели ты не мог нормально пожариться? Тебе что, жалко, блять? — ругается Чонин на несчастный завтрак, размахивая кухонным полотенцем и разгоняя дым. Чан вздергивает брови и встает, подтягивая пижамные серые штаны и подходя ближе к нему. Омега резко оборачивается и замирает со сковородкой в руке, глядя на него удивленными, затем жалобными глазами. Будто заплаканный ребенок, которого застали за шалостью. Чонин бесстыдно разглядывает его жилистые руки с крупными венами, распирающими кожу, косые мышцы живота и кубики пресса, так отчетливо видные, словно в его теле нет ни единого процента жира. Омега шумно сглатывает и отступает, когда он шагает навстречу и становится в опасной близости, не разрывая напряженный зрительный контакт и сжимая его тонкое запястье своей прохладной ладонью. Чан просто забирает из его рук сковородку, а в больном воображении Чонина проносятся мысли, как он раскладывает его на столе, закинув ноги себе на плечи и вцепившись зубами в его ключицы. Как раньше. Прошлое перечеркнуто, но нарывы на коже болеть не перестают. — Прости, я хотел приготовить завтрак, — тихо произносит омега, виновато прикусив нижнюю губу. — Я вижу, — усмехается Чан, оглянув беспорядок на столешнице. Чонин внутри своей головы материт себя, прижавшись бедром к барной стойке и наблюдая за тем, как Чан ловко прибирается и достает из холодильника новые продукты. Омега ощущает, как горят от стыда скулы, но зачарованный взгляд от него отвести не может. Дельтовидные и мышцы спины напрягаются каждый раз, когда альфа делает движение, включая плиту и ставя отварной рис, раскладывет ингредиенты для мисо-супа и достает готовый бульон даши. — Ты всегда такой предусмотрительный, даже в мелочах, — улыбается с горечью Чонин, вжавшись в стойку. По оголенной коже ног бегут мурашки, когда Чан оборачивается через плечо и прожигает его туманным взглядом. Омега его прочитать не может, но внутри переворачивается вселенная. — Юнги не знает, где ты? — переводит тему альфа, разложив маринованные овощи цукемоно в маленькие боулы. От обманчивого ощущения нормальности под ребрами надрывно тянет. Чонин хочет, но не чувствует. Все не как прежде. И от сдержанности в тоне альфы его ошпаривает ледяной водой. Ну же, посмотри на меня. Ты ведь не такой. Ты человек, который клялся мне в любви до последнего вздоха. Ты человек, который прятал меня за своей спиной, когда от меня готовы были отказаться даже самые близкие. — Они с Намджуном уехали на несколько дней в Пусан. По делам клана, — добавляет Чонин, теребя пальцами края его черной футболки. Вдыхая любимый аромат с ткани и прикрывая ресницы. — Теперь ты познал полную свободу и развлекаешься в клубах в сомнительной компашке? — говорит Чан прежде, чем успевает подумать, кроя себя сам же. Выдавая свою болючую ревность и тревогу за него, сколько бы времени ни прошло. Сколько бы ран на его теле омега ни оставил. Чонин улыбается краем губ, от беспокойства в его голосе под ребрами неостановимо теплеет. Он делает шаг навстречу, замирая за широкой спиной альфы и опираясь ладонью на столешницу. В пяти сантиметрах от рук Чана, застывшего и сжавшего челюсть, как только он оказался в опасной к нему близости. В висках загорается красным. Трубит и бьет ударами в гонг. Почерневший взгляд альфы скользит против воли к стройным бледным ногам, заслуживающим обложки на каждом журнале для взрослых, а пальцы крепче сжимают рукоятку ножа. Чонин ситуацию никак не спасает, невесомо касаясь ладонью его плеча. Там, где он трогает, кожу выжигает дотла. Омега ведет щекочущую дорожку к его шее, прожигая насквозь мышцы, заманивая в лисий омут своих хитрых глаз и наклоняя к себе. Он привстает на носки и впивается губами в мягкие губы Чана, обнимая его за плечи и прижимаясь всем телом к его груди. Ловя бешеное сердцебиение и довольно усмехаясь, когда альфа порыкивает и хватает его за талию, вжав в мраморную столешницу. Блять, кицунэ игралась с ним все утро, чтобы довести до срыва. Чан в отместку кусает его нижнюю губу и оттягивает зубами, лизнув небо и сплетая языки. Омега глухо стонет в мокрый поцелуй, рвано дыша из-за напора его губ и жилистых рук, поднимающих края футболки и мнущих его бедра. Оставляя отметины от ревностных касаний. Чан поднимает его и сажает на столешницу, гладя прохладными ладонями его острые коленки и больно-приятно сжимая упругие ляжки. «Наконец-то», — ликует омега, жадно отвечая на его настойчивые грубые поцелуи, словно мстит ему за всю горечь прошлого, но видит Будда, как Чонин рад сложить перед ним оружие и умолять о прощении на коленях. Он зарывается пальцами в спутанные пряди альфы, царапая ноготками его твердые бицепсы и спину, пока чужие губы терзают его собственные и делятся отчаянной болью. Рецепторы забивает запах дамасских роз и ириса. Чана от него ведет, он дурит сильнее, чем гребаный афродизиак. Он собирает руками дрожь с бледной кожи кицунэ, как в самый первый раз, и крышу бесконтрольно сносит. Чонин запрокидывает голову и стонет, когда он лезет пятерней в его рыжие пряди и наматывает их на кулак. Открывая себе больший доступ к нежной шее и засасывая кожу на ней. Омега сжимает бедрами его торс и толкается навстречу, потираясь пахом о его живот и издавая протяжный стон. От близости его разгоряченного, накаченного тела, от сплетения мускулов и ароматов табака и какао с его белой кожи. — Трахни меня, умоляю, — жалобно скулит Чонин в его шею, медленно вылизывая ее теплым языком и пуская табун мурашек вдоль позвонков. Чан не помня себя сжимает его бедра, пока зрачки адово темнеют, а внутренние звери рвутся наружу. Они требуют наказания. Они рычат о мести. Кинуть эту предавшую блядь на стол, раздвинуть колени и ворваться в него без растяжки. Альфа с трудом отлипает от его вкусной кожи и тяжело дышит, убирая руки от соблазнительного тела прежде, чем он совершит с ним непростительное. Потому что звери внутри не могут спокойно смотреть в эти блядские лисьи глаза, что просят его член в себя. Потому что с каждой секундой Чану все сложнее им отказать. Потому что это неправильно. Потому что между ними ебаная пропасть и мириады невысказанных слов. Чан снимает его со столешницы под непонимающий, заволоченный возбуждением взгляд, избегая зрительного контакта. У них у обоих железно стоит. — Извини за это, — искренне произносит альфа, отходя на пару шагов и прикрывая веки. Чонин с прорезями вдоль ребер наблюдает за тем, как он внутренне уничтожает себя, трет лицо ладонями, пытаясь прийти в себя. Омега никогда не видел его таким. Необузданным, грубым, требовательным. Готовым отодрать его, как последнюю шлюху с панели. И он сходит с ума от урагана чувств, душащих изнутри от того, насколько ему понравились демоны Чана. Хоть он и стал их неправильной причиной. Чан качает головой, сгоняя с себя наваждение, и вновь возвращается к готовке, пытаясь отвлечься от физически мучительной тяги внизу живота. Чонин со своими по-блядски распухшими губами, засосами на шее и спутанными рыжими прядями положение не облегчает. — Садись и позавтракай, потом я вызову тебе такси до дома, — говорит Чан, не оборачиваясь на него и переворачивая традиционный омлет с добавлением соевого соуса и сахара. — Я уже опаздываю в школу, довези ты меня, — нагло улыбается Чонин, в своей хитрой голове расставив все по полочкам и с прищуром рассматривая напряженного Чана. Будто тронешь его — и сухожилия надорвутся. Чан замирает и резко поворачивается, строго осмотрев его с ног до головы. — Уроки начинаются в восемь. Ты в курсе, что сейчас уже десять часов? Чонин невинно пожимает плечами и утаскивает в рот один кусок омлета, довольно жуя его. Альфа качает на него головой, продолжая накрывать на стол и мысленно улыбаясь. Некоторые привычки не меняются, сколько бы времени ни минуло. От этого осознания на сердце становится теплее, словно в реберные ямки влили растопленный шоколад. Они завтракают в тишине, прерываемой звуками наслаждения с уст омеги, искоса и заманчиво посматривающего на серьезного как никогда Чана. Будто все мышцы в его теле разом напряглись, обещав надорваться, если он сделает лишнее движение. — Ты готовишь вкусно, как и всегда. Чан молча кивает на комплимент и встает налить им чай. Входная дверь с грохотом распахивается, и в квартиру-студию как обычно без спроса вваливается Минхо в синих адиках и белой футболке с растрепанными выжженными прядями. — Ватсап, родной? Мир дому твоему, — он издает издевательский смешок, похожий на зловещий, и весело оглядывает обстановку. Застывая на стервозном выражении лица Чонина и испепеляющему огню в его зрачках, перенимая его себе и показывая все свое отвращение к омеге. — Добрались, епта. Добрались, блять. Чан сжимает челюсть, подходя к нему и прожигая предупреждающим взглядом. Чонин закатывает глаза, поднимаясь следом за альфой. Минхо с презрением осматривает его с головы до пят, и Чан закрывает ему обзор своим широким телом. — Я с тобой потом поговорю, а пока держи рот на замке, понял? — альфа указывает пальцем на замершего в ошеломлении Минхо, зная, какие приколы он может выкинуть из неприязни к Чонину. — Какого хрена он забыл в твоем доме? — совсем неприветливо произносит Минхо, едва не шипя от подступающей злости. — У тебя кроме уебанских штанов еще какие-то проблемы? — омега тянет усмешку, сложив руки на груди и провокационно смотря на закипающего альфу. Минхо выходит из себя, догорая дотла, Чонин подливает керосин. — Что ты сказал? — Минхо опасно наступает, Чан вздыхает и перехватывает его за грудки. — Ты слышал, — Чонин насмешливо хмыкает. — Не заставляй ставить себя на место, малыш, — ухмыляется альфа, не будучи уверенным в том, что даже Чан сможет сдержать в узде его гнев. Чистый, надменный, не прощающий за продажную натуру. Его лучший друг не заслуживал такой суки, что сейчас улыбается, пляшет на нервах и палит своими лисьими глазами. Минхо от его наглого взгляда хочется вскрыть себе вены. — Поставь. — Чонин, помолчи, — Чан повышает голос на йоту, достаточно, чтобы омега послушно заткнулся, хоть и продолжая стервозно усмехаться. Между ним и Минхо никогда не было разговоров и встреч. Но сейчас все скрываемые внутри чувства неприязни друг к другу вылезают наружу, покрывая кожу обоих уродливыми ранениями. — Мы же обсуждали это, блять, Чан, этой, — Минхо запинается, не решаясь оскорблять омегу из-за прожигающих насквозь глаз друга. Этот придурок сходит с ума каждый раз, как Чонин появляется на горизонте. Пиздец. — Не место ни в твоем сердце, ни в твоем доме. — Если что, я еще стою здесь, но можешь продолжать, — фыркает Чонин, кривя красивые губы. — Спасибо, что позволил. Тысяча поклонов тебе и всей твоей родне, что воспитала такого потрясающего сына. Минхо склоняется едва ли не до пола, омега раздраженно закатывает глаза, осматривая его, как конченного. Альфа отвечает ему полной взаимностью, нагло ухмыляясь и, проходя мимо, едва не задевает его плечом. — Твоим родственникам надо сделать выговор за то, что они не привили тебе чувство вкуса и манеры. — Обязательно передам им твой комплимент, — Минхо громко и наигранно смеется, Чан поджимает губы, переводя усталый взгляд на усмехающегося омегу. — Иди наверх и надень свои вещи, я постирал, — альфа выжидающе наблюдает за тем, как Чонин меняется в лице, а в глазах его поселяется горючая боль и отчаяние, когда их взоры встречаются. Неужели только со мной ты был таким робким, кицунэ? Омега без пререканий уходит наверх, альфы искоса поглядывают на него, пока он не скрывается на втором этаже. — Я не понимаю тебя, брат, — цыкает Минхо, садясь по приглашению друга за стол. Чан наливает ему чай, предлагая сахар, на что тот отказывается и самодовольно усмехается. — Я и так сладкий. — Блять, — смеется Чан, качая головой. Чонин закатывает глаза в третий раз, слыша их голоса в спальне альфы и открывая большой шкаф из темного дерева. Замирая на мгновение и переставая дышать. Легкие будто стянуло жгутом без шанса сделать спасительный вдох. На одной стороне шкафа все еще лежат его вещи, которые он оставил, когда ночевал у Чана. И болезненный выдох срывается с его рта, он до крови прокусывает нижнюю губу, чтобы не расплакаться от распирающих изнутри чувств. Каждый раз, когда он находится рядом с Чаном, с его организмом происходят метаморфозы, а ураган эмоций обещает уничтожить его напополам. Внизу слышится искрений смех альф, проходящий ножом по сердцу. На секунду он представляет, как могло быть по-другому. Там, где он утопает в объятиях Чана и все еще зовет его своим. Там, где все друзья его принимают в свою семью и готовы рвать за него глотки. Там, где главы якудза не презирают его окружение и его выбор. Там, где Чану и всей банде Ямакаси не грозит плаха. Он надевает белую майку, просвечивающую ребра, черные шорты с бордовыми полосками и белые гольфы со своими черно-красными джорданами. — Ты готов? — Чан застывает у порога и рассматривает его почерневшим взглядом. Чонин клянется, что видит в нем искры разрывающей на атомы ревности. Альфа играет желваками и подходит к шкафу, обдавая запахом дома, табака и какао. — Ты не выкинул мои вещи из шкафа, — омега сжимает губы, чтобы не расплыться в глупой детской улыбке, когда Чан достает темно-красный бомбер и накидывает на его плечи. — Выходи, мы ждем тебя в машине. Чонин безотрывно смотрит в его широкую спину, уже обтянутую черной футболкой, штаны цвета хаки и черные джорданы. Невольно усмехаясь. Возможно, он ошибется и больно разобьется о свои собственные иллюзии, но в грудной клетке надрывно тянет от мысли, что он оттаивает. Привыкая к его присутствию заново. Он бежит вниз, беря с собой разряженный к чертям телефон и вдыхая теплый запах весенней пыльцы, розовой сакуры и сливовых деревьев. Мягкие лучи майского солнца ласкают его бледную кожу, оголенные колени, ляжки и скулы, пока он идет к мерседесу, где двое альф уже ожидают его. Минхо сидит на переднем, оглянувшись на омегу с кривой усмешкой и неодобрительно качнув головой, когда Чан открыл для него заднюю дверцу. Ебанный сердцеед. Чан садится за руль, ощущая витающее в кожаном салоне напряжение, помноженное на троих, и заводит мотор, выезжая в сторону частной школы в самом центре мигающего фиолетовым Токио.

***

AntXres, LVTE BLOOMER — Reach the Spot

На перекрестке Сибуя зажигаются оранжевые и пурпурные неоны. Рев моторов разносится по близлежащим провинциям, доходит до пиков заснеженной горы Фудзи, пробирается в антрацитовый асфальт и горящие алым иероглифы. Под развязкой моста стучат оглушительные биты из «каннабиса», режущие краски спорткаров и клубы дыма от залетающих в дрифт тачек. Банда Ямакаси стоит у фиолетового доджа, обсуждая предстоящую через полтора часа гонку. Парочка омег по привычке крутится возле них, альфы подходят пожать руку и поинтересоваться, кто из них будет гонять сегодня. — Итан из банды Рэйского говорит, что прервет серию побед банды Ямакаси. — Пусть поменьше обкуривается, в этой сраной зоне нет ни одного гонщика, который сможет победить нас, — уверено выступает вперед Минхо, толкая в грудь незнакомого альфу, что сказал это перед его лицом. — Успокойся, — посмеивается Тэхен, приближая его к себе за плечо. Молодежь съезжается со всех уголков Токио и прилегающих провинций, паля на известный во всем городе додж и его водителя, веселящегося в компании своих лучших друзей. И каждый рад хвастануть тем, что сам Ямакаси пожал ему руку. — Они выпускают Итана, как тяжелую артиллерию. У него полный привод, — говорит Чан, сидя на капоте своего черного мерса. На нем повисает Чанбин, глянувший в унисон с остальными альфами в сторону банды Рэйского. — Полноприводные машины — звери, только если за рулем сидит человек с агрессивным стилем вождения. Этот пацан на психопата не тянет, — хмыкает Джэхен, держа между пальцами сигарету и поднося ее ко рту. — Ты — чертов нигилист, — усмехается Минхо. — Он похуист. Это другой род деятельности. Менее затратный, — вставляет свое Чанбин. — Итан хоть и не психопат, но любит дразнить на дорогах. Бодануть в зад, например, — без энтузиазма добавляет Чан. — На выходе из дрифта? — усмехается Тэхен, и альфы удивленно переглядываются, так что он решает объяснить. — На выходе машина переключается, опытные гонщики делают это сразу, но есть доля секунды, которая решает все. Если он едет позади и толкает в зад именно в этот промежуток, тачку может занести. Не каждый водитель сможет удержать управление. — Вот тебе и исход гонки. Этот засранец именно так и выигрывает, — Минхо гневно палит в сторону банды Рэйского. — Ниггер конченный. — Пиздец тогда, братики, — Чанбин перевешивается почти всем телом через плечо Чана, что смеется на его махинации и застывает, когда Тэхен произносит с улыбкой: — Сегодня гонять будешь ты, Чан. Альфы впиваются в него непонимающими взглядами. — Почему меня выбрал? — спокойно спрашивает Чан, сразу же совладав с эмоциями. Ведь он единственный из них остался, кто еще не отстоял честь банды. И он сделает все возможное, чтобы возвести их на еще один пьедестал выше. — Именно поэтому и выбрал, родной. С его провокационным стилем вождения совладаешь только ты. Ты чувствуешь тачку и направляешь ее плавно. Это лучший способ выиграть у него, — объясняет с теплотой в глазах Тэхен, приобнимая улыбающегося на похвалу друга за плечи. Альфы громко свистят и аплодируют Чану, когда он слегка смущенно поднимается, обнимая его по очереди, как национального героя, и привлекая внимание всей парковки. — Мы в тебя верим, — Джэхен хлопает его по спине, Минхо налетает на него с душащими объятиями и смеется: — Трахни его. И без полного бака спермы не возвращайся. — Бля, какой же ты извращенец, фу, — деланно кривится Чанбин, начиная отступать, когда Минхо наступает с пошлой улыбкой. Они гоняются по всему периметру под развязкой моста, их смех наперебой слышен издалека, прерываемый мелодичными битами. — Куда они делись? — Джэхен осматривается, но так и не находит, решая выдвинуться на их поиски и проходя через толпу танцующих омег с липкими от пота и адреналина телами, жмущихся к нему и умоляющих станцевать с ними. Он вежливо отказывается, поправляя серебристую цепочку и коричневую худи с черной надписью. Кто-то едва не роняет бокал пина-колады на его бежевые брюки и коричневые джорданы. Альфа сохраняет невозмутимое выражение лица, даже когда омега склоняется в извинениях, пролив алкоголь на серый асфальт. Раскрывая рот от удивления, когда осознает пьяным рассудком, кто стоит перед ним. — Ты Чон Джэхен? Король Фудзиямы? — омега следует за ним сквозь бесящуюся толпу, пытаясь схватить за руку. — Нет. Ты перепутал меня с кем-то другим. Джэхен с трудом ускользает из его поля видимости, проходя к другой стороне парковки, где тусуются в основном омеги, и цепляет острым взглядом оранжевую ламборгини. Усмехаясь краем губ и не понимая, почему искорки азарта вспыхивают в его грудной клетке, заставляя пульс выбиться из привычного ритма. Он никогда прежде не испытывал подобного. И слепо следует зову своего сердца. Из салона, обитого черной кожей с оранжевой подсветкой, доносится тихая музыка. Двое омег копошатся под капотом, привлекая внимание проходящих мимо зевак и альф, пытающихся подкатить. — Черт побери, малышка, что тебе еще надо? — жалобно скулит Хенджин, почти падая на колени перед ламбо, никак не реагирующей на его страдания. Он садится за руль и заводит мотор, давит на педаль, что продолжает шипеть, что бы он ни сделал, и снова выходит из тачки, безнадежно вздыхая. Хан упирает руки в бока, задумчиво смотря то на двигатель, то на лучшего друга, норовящего содрать с себя все волосы. Хенджин их театрально сдувает с лица, закалывая блестящей заколкой в виде звезды. Он в молочном лонгсливе с длинными рукавами, что оголяет плечи и безбожно обтягивает талию, в белых штанах баллонах и кроссовках в тон. — Наверное, дело в креплении педалей, — поджимает губы Хан, на что Хенджин громко цокает и разводит руками в стороны. — Так и знал, что эти криворукие мастера в салоне напортачат при замене коробки, — омега достает из белой сумочки матовые салфетки и прикладывает их к лицу, собирая капельки пота. На это простое, но по-странному завлекательное зрелище реагируют трое альф, останавливаясь возле них и не решаясь подойти ближе. — Что смотрите? Идите прямо и нахрен. Хенджин палит на них, как дикая кошка, чуть не показывая коготки. Хан привычно качает головой, отходя на пару шагов и врезаясь в чью-то твердую грудь. — Здравствуй, фея. Хан отскакивает, Хенджин кричит от неожиданности и пятится назад, ощущая спиной тепло чужого худи и резко оборачиваясь. Ему приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на того, с кем он столкнулся. Джэхен мягко улыбается ему, показывая глубокие ямочки на щеках, и мир начинает медленно плыть. Омега драматично закатывает глаза и отшатывается от него, складывая руки на груди и осматривая слишком высокого альфу с подозрительным прищуром. — Ты что, маньяк? Ты и твой припадочный дружок нас преследуете? — Хенджин сыплет вопросами, в упор не замечая умиления на лице альфы, что будто бы забавляется с его реакций. — Тебе смешно? Я жду ответы, а ты решил насмехаться надо мной. Думаешь, попал в бесплатный цирк? — Бля, где у него находится кнопка «отключить голос»? Минхо стоит за Ханом, чувствуя досаду от того, что ему не дают налюбоваться волшебной красотой его феи. В кожаном чокере, джинсовке, темных шортах и молочных гольфах с белыми массивными кедами. Альфа залипает на его тонкие, анимешной формы ноги, возвращаясь к пшеничным волосам и розовым теням на его по-детски пухлом лице. Непозволительно чарующий. И такой отчужденный. Словно Минхо нужно пройти ад, умереть и воскреснуть из руин, прежде чем омега подарит ему хоть каплю своего доверия. Хан с сомнением косится на него, обводит коротким взором его гоночную куртку, темные джинсы и серо-белые джорданы. Широкую ухмылку, не предвещающую ничего хорошего. — Он прав. Твои появления из ниоткуда выглядят до жути крипово. Хочешь взять реванш? — тянет хитрую улыбку омега, выдерживая прожигающий насквозь взгляд Минхо, резко ставший серьезным. Понимая, что опасно провоцировать спящего внутри него зверя. Минхо засовывает ладони в карманы, вальяжной хищной походкой приближаясь к нему. Он с усмешкой замечает, как дергается венка на шее феи, и становится в рисковой близости к нему. — Я же сказал, что буду гнаться с тобой только один на один. Можем потренироваться у меня дома. Хана прошибает его низким, двусмысленным тоном. Он смотрит на него с расширенными от удивления глазами, раскрывая пухлые губы в немых возмущениях. Слова случайно заканчиваются в глотке. Минхо ухмыляется по-мудачески, прочитав каждую мысль на его забавном, открытом лице. Ему доставляет радость видеть смущение, горящие розовым щеки. Хоть он и использует для этого запрещенные приемы. Хану хочется смеяться от абсурда, глупости и примитивности его подкатов, за которые он бы унизил кого-то другого. Но разрывающая надвое уверенность Минхо, совсем не показушная, спрятанная в глубине серьезность, выходящая наружу в самые неожиданные моменты, оставляет обезоруженным. И ему это совсем не нравится. Потому что контроль здесь явно ему не принадлежит. Потому что Минхо идет напролом и оставляет задыхаться от своей наглости. — Что ты сказал? — ахает Хенджин, прикрыв рот ладонью. — Так уверен, что сможешь затащить меня в свой дом? Ты не заставишь меня даже сдвинуться с этого места, — Хан вздергивает подбородок, сгребая остатки храбрости со дна и тушуясь сразу же, как Минхо делает шаг ближе. Лезущий в вены взгляд оголяет душу. Будто разъяренный тигр, подкрадывающийся к своей жертве. — На твоем месте я бы его не провоцировал, — дает подсказку Джэхен. Хан пасует и отступает на шаг. Минхо усмехается и останавливается, показательно смотря в напуганные глаза. Ну, ты же говорил, что не двинешься с места. — И кто кого, фея? — лицо альфы будто настроено на выводящие из себя выражения. Посторонние звуки замирают, окутывая их в ароматы черной смородины и сладкой ванили, пурпурные неоны и рев тачек, проезжающих под развязкой моста. Хан вздергивает подбородок и становится вплотную к нему, без слов демонстрируя, что сдаваться ему не намерен. — Это не считается, я просто споткнулся, — он кивает в подтверждение себе же, нервно дергая губами под будоражащий кровь пристальный взгляд альфы. — Тогда сделаем так, чтобы считалось, — ухмыляется Минхо, под непонимающий взор омеги отходя на пару сантиметров. Только для того, чтобы взять его на руки, как легкую пушинку, и унести под возмущенные крики и брыканья. Хан кричит и бьет его по груди, на что альфа лишь шире усмехается, глядя на него, как на самый желанный трофей. Хенджин стоит в ступоре несколько секунд, ошарашенно глядя им вслед с раскрытым ртом и порываясь следом, но перед ним непоколебимой скалой возвышается Джэхен. — Не надо, мой друг знает, как обращаться с омегами. Хенджин окидывает его я-тебе-не-верю взглядом, насмешливо вскинув брови и сложив руки на груди так же, как и он. Джэхен против воли улыбается, когда омега с прядями цвета летнего солнца отзеркаливает его позу и с вызовом смотрит на него снизу вверх. — Он как раз похож на тех мудаков, которые используют тебя и бросят ночью на трассе. Кто знает, может, вы все из одной лиги. Поэтому мой друг совершенно точно не в безопасности с твоим другом, — недоверие и страх сочатся из каждого слова Хенджина, не ведая того выдающего себя с головой. Его красота — его проклятие. Влекущая к нему тех, у кого не хватает смелости остаться с ним до конца и познать его настоящего. Джэхен подолгу рассматривает чарующие, по-неземному красивые черты его лица, сквозь титановую броню видя трещины, видя его оголенного, без шелухи и защит. Обиженный, боящийся альф и близости ребенок. — Ни один альфа никогда не обесчестит того, кто ему действительно понравился, — Джэхен никому ничего не доказывал, но сказать правду считает нужным, оставляя за омегой право верить или не верить. И с Хенджином надо осторожно, как с самым хрупким неограненным алмазом. Хенджин сохраняет недоверие глубоко в сердце, всем своим видом демонстрируя незаинтересованность в этом альфе, что сейчас с любопытством рассматривает его ламборгини. И проигрывает себе же. — Ты же единственный сын мэра Токио, наследник сотен предприятий. По сути, ты самый искушенный в этом плане. Все пороки этого мира должны быть известны тебе до скрежета зубов, — омега болтает лишнее, но тема разговора сильно задевает за самое больное место. Будто швы сдирают с застарелых ран, оставляя кровить. Хенджин прикусывает язык, не собиравшись выдавать себя с головой. Он многое знает об этом альфе. Наслышан от омег, кричащих его имя с восторгом и обсуждающих все подробности его личной жизни. Как и то, что Джэхен никогда не состоял в отношениях. Хенджин ожидает взрыва и грубости, но никак не того, что альфа обернется через плечо и добродушно усмехнется: — Не все одинаковые. «Будешь разочаровываться каждый раз, пока будешь так думать», — виснет на языке, но Джэхен лечить его не лезет благоразумно. Он выбьется из ряда сотен тысяч, погибнувших из-за красоты Хенджина. Хоть и признает, что никого никогда красивее в своей жизни не видел. Потому что Джэхена цепляет нечто большее, чем фарфоровое лицо. Альфа заглядывает под открытый капот ламбы, проверяя с искренним интересом настройки. — Педаль издает странное шипение. Я проверил все крепления. Не понимаю, что с ней не так, — поясняет Хенджин, обнимая себя за оголенные плечи и подходя ближе. Джэхен опирается ладонями на капот и поворачивает к нему голову. Светлые передние пряди омеги треплют южные ветра, замирая у уголка багряных пухлых губ. — Я кажется понял, в чем дело. Здесь будет сложно нормально разобраться с ней. Когда перестанешь считать нас маньяками, пригони ламбу в гараж одного моего друга. Обещаю, мы сделаем все возможное. Джэхен дает ему название и местоположение гаража Чана, мягко улыбаясь. Хенджин на секунду зависает, глядя в его теплые черные глаза и коротко улыбаясь в ответ. Потому что Джэхен не падает перед ним на колени. Не опускает похабные шутки, не пытается наладить с ним контакт, не рассматривает жадно, как самый редкий экземпляр, который хочется запереть у себя дома и наслаждаться в одиночестве. Джэхен просто появляется в его жизни, оказывается рядом в самые неожиданные моменты и занимает половину мыслей. — Ничего себе, какие личности затерялись на Сибуя, — присвистывает Чанбин, подходя к ним веселой походкой. С ним идет Тэхен, усмехаясь на его высказывание и обращая внимание на омегу с выточенными чертами лица и завитыми прядями цвета солнца. — Подожди-ка, разве ты не остался на том повороте JH-770? Хенджин цокает и закатывает глаза, складывая руки на груди, пока альфы по-доброму смеются с его реакции. — Он шутит, твоя тачка многих заставила отъехать от старта, — поддерживает Джэхен, становясь ближе к нему. — Это еще один твой придурочный друг? — фыркает Хенджин, кинув в подошедших альф недоверчивый прищур. — Поправка: это его самый очаровательный друг. Конечно же я шучу, ты водил достойно, — Чанбин протягивает ему руку для пожатия, но омега показательно игнорирует его. Тэхен заинтересованно осматривает оранжевую ламборгини, так поразительно похожую на ее обладателя. — Они правы. Ты дрифтил так, что заставил нас всех признать свое мастерство. Прими мое искреннее восхищение, — улыбается Тэхен, замечая легкий румянец на щеках Хенджина и смеясь. — Оказывается, тебя так легко смутить, — подмечает Джэхен, с улыбкой глядя на него сверху вниз, на что омега впивается в него возмущенным взглядом, и альфа поднимает руки в поражении. — Неужели я имею честь получить похвалу от самого Ямакаси? — Хенджин манерно прикрывает губы ладонью, хоть и до безумия рад в глубине души. — О тебе наслышаны во всех провинциях. Мы изначально приезжали сюда гоняться с тобой, но почему-то ты выставил против нас двух самых отбитых из твоей команды. Тэхен и Джэхен переглядываются и прыскают в кулак, пока Чанбин ошарашено раскрывает рот. — Пиздец ты меня обидел, умей принимать поражение достойно, — он выступает вперед. — Успокойся, родной, — Тэхен со смехом приобнимает его и оттаскивает обратно. — Из какой зоны вы приехали? — Мы из Синдзюку. Гоняли там пару месяцев, достойных соперников не было, вот и запал пропал. Решили приехать на Сибуя и окунуться в азарт, — делится Хенджин, ощущая, как скованность в окружении трех альф постепенно улетучивается, оставляя место приятной расслабленности. То ли потому, что альфы много шутят и относятся к нему уважительно, как к принцессе, то ли потому, что рядом, плечом к плечу стоит Джэхен, будто бы заслоняя от страхов и опасностей этого грязного мира. — С ним был еще один, но его утащил Минхо, — кидает между делом Джэхен, усмехаясь, когда омега злобно бьет его в плечо. Тэхен и Чанбин удивленно переглядываются, пока трек в клубе сменяется на более разрывной, а парковку заполняют свистки и оглушительные крики. Сиреневое небо Токио погружается в сумеречное сияние, голубой ореол луны нависает над аквамариновыми высотками, радужным мостом, мерцающим палитрой красок в синих течениях реки, и длинным перекрестком Сибуя, постепенно пустеющим перед назревающим заездом. К старту подъезжают две тачки, одна из которых принадлежит Чану. Тэхен смотрит на него с непоколебимой уверенностью, показывая сложенный кулак. Чан ухмыляется и кивает, крепче сжимая руль и через опущенное стекло встречаясь с провокационным взором водителя. Итан подмигивает ему, перекатывая жвачку во рту. Чан отворачивается с тяжестью на груди, поворачивая голову и натыкаясь на призрачный силуэт Чонина. В нем ни тени сомнений, в нем бесконечная вера. Свою первую победу я посвящу тебе, моя кицунэ.