Похищение на улице Хонсе.

Тьма. Болела голова. КНДР открыл глаза. Он был в пустой комнате. Под собой он ощутил матрас. Жгло кисти. Холодный метал. Он понял, что его повязали сзади наручниками. Только маленькая щель двери пропускала тонкую струю света. Тёплый, электрический. Вечер или ночь. Глаза привыкли к темноте. "Где я?" – Чосон захмурил глаза от боли в голове. Постепенно воспоминания стали возвращаться, – "Я же бежал. А потом посольство. Я у Китая был в квартире. Потом..." 8 часов назад. – Так и есть, – Китай шептал КНДР на ухо, – Я тебя никуда не отпущу. Кореец дрогнул и отстранился от товарища. Он хотел было побежать, но китаец быстро схватил его за руку. – Отпусти! – КНДР стал бить кулаком по рукам Китая и брыкаться, за что КНР толкнул его в стену. КНДР ударился о деревянную тумбу, с полки упали вещи, – Что... ты себе позволяешь?! – Чосон дрожа скатился на пол. Он боялся смотреть на "друга" – Этот вопрос должен задавать я. Ты напал на моих граждан, лишил их жизни. Ты незаконно вторгся в страну. Пугал окружающих в больничном халате и устраивал неразбериху. Ты сбежал из больницы, не выплатив долг. Вопросы должен задавать я, – КНР ответил холодно. Чосон боялся. Что с ним сделают? Да, он напортачил, но это была вынужденная мера. Он не хотел просто ждать, когда его прибьют и продадут на органы, или чего те мерзавцы хотели. Однако сейчас, когда Китай перечислял его грешки, КНДР было стыдно. – В конце концов ты бы мог тихо сидеть в том доме, не создавая мне проблем. Тебе сложно просто подождать? – Китай сжал руки в кулаки. Он был страшно зол. Хотелось наказать того. – Чего подождать? Я хочу домой, – КНДР с комом в горле ответил тому. Его глаза заслезились, нервное напряжение вот вот вылилось бы в истерику. Он держался, чтобы не заплакать. – Хватит. Там не лучше, – отчасти Китай понимал стремление Кореи на Родину. Это была их природа. – Я верну долг, просто отпусти меня домой, – страх и отчаяние накатывали. Перехватывало дыхание. Послышалось приглушённое рыдание, – Я хочу домой... домой...– Чосон шмыгнул, – Я всё сделаю, – он чувствовал свою слабость и бессилие. Смотрел в пол, было страшно. КНР подошёл к столику, где был его портфель. Внутри бумажный пакет. Он достал шприц и наполнил его чем-то. Затем подошёл к плачущему корейцу, наклонился к нему и ввёл разбавленный препарат, в предплечье. "Это не сильное средство. Да он и сам не впервые пробует вещества", – Китай вытащил иглу и отошёл. Наблюдал, как затихают рыдания, и тело оказалось на полу. Препарат плавно угнетал нервную систему. Джон открыл пустую комнату. Солнце неприятно слепило из окна в глаза. КНР достаил из шкафа в коридоре плотные шторы и повесил их. Оттуда же взял матрас. Он достал верёвку и намотал на батарею. Нацепил наручники на уснувшего корейца. Взял тело на руки и переложил в отведённую комнату. – Зачем ты так? Слабый, только я тебя защищу. Только мне ты нужен, – Китай присел к корейцу. Он огладил нагое тело по спине, спускаясь от шеи к пояснице. После встал и ушёл. Нужно было заняться обустройством клетки. КНДР пытался встать, но понял, что наручники привязаны к батарее. – Чёрт... – он понял, что голый, – Повезло мне с этим ненормальным связаться! Идиотизм, – удручённо сел на матрас. Хотелось есть и было скучно. Чосон стал громко петь песни, кричать оскорбления на корейском и китайском. Никто не реагировал. Тогда он понял, что остался один. – Больно мне ты нужен! Придурок! – КНДР прилёг и уснул. Днём в комнате стало жарко, хоть шторы закрывали солнце. Душно, невозможно дышать. Казалось, Чосон задохнётся, но нет, он не умер. Только лежал и мучился все те часы. Желудок урчал. Страшно хотелось пить. Невыносимо. – Это твоё наказание?! Подонок! – иногда Чосон вскрикивал. Потому что не мог стерпеть тишины. Пустые серые стены давили на него. Напоминали камеру в Пхеньяне. Только там было прохладно, и его родное место. Лучше было спать, чем знать, что происходит, и ощущать тяготы телесного существования. День стал кончаться. А никто в квартиру так не зашёл. В комнате темнело. Жара утихала. КНДР устало смотрел то на дверь, то на стены. Болела голова. Стало тошнить. К ночи полегчало. КНДР хотел уснуть, но уже не мог. "Что. И я так закончу? Здесь. А почему нет?..." – Чосону было тяжело, больно, – "Неужели меня оставили здесь? Чтобы я умер? Наверное, я его разочаровал. Пошёл он к чёрту! Ненавижу его! Он больной! Псих! Кто так делает?!" Корея был зол. Но больше грустил, что так кончится его век. Человек внутри него грустил. "И это всё? Наверное, так даже лучше. Я устал. Очень устал. Если умру, для народа будет лучше. Найдётся новый сосуд. А я буду ничем. Только если бы я был всё же обычным человеком, умер бы быстрее. Смерть от голода и жажды. Как мучительно долго..." – КНДР горько усмехнулся. А стены давили на него, раздражая нервы. Возможно, это была одна из самых мрачных ночей в его жизни.