Секреты и Маски | Secrets and Masks

11 апреля Интересно, испытывал ли Гарри те же чувства, когда узнал, что он – крестраж? Это было так давно. Словно и не случалось вовсе, словно это всего лишь жуткая, страшная история, приключившаяся с кем-то другим, а Гермиона просто читала об этом. Она помнила, как Гарри осознавал это на её глазах посреди руин Большого Зала. Помнила это чувство, словно в груди дыра, помнила, как смотрела на него и как сильно желала спасти. Она помнила, как крепко друзья сжимали друг друга в объятиях: они ведь думали, что это в последний раз. Воспоминания Гермионы были слегка размыты. Она не могла припомнить, во что была одета, какими словами Гарри с ней прощался, но вот его выражение лица... Это она запомнила, потому что тогда оно показалось ей совершенно неподходящим. Гарри только что выяснил, что является крестражем, но оставался невозмутим. Он понимал, что это означает и что с ним случится, но не выглядел напуганным и не хотел сбегать. Не похоже было, чтобы он расстроился или разозлился – напротив, он был спокоен, словно уже принял тот факт, что это случится и ни он, ни кто-либо другой не может ничего с этим поделать. Тогда Гермиона этого не понимала, но теперь поняла. Ведь какой смысл расстраиваться? Хоть кричи от несправедливости, хоть бейся о стену – это не изменит того, что, чтобы Волдеморт умер, должна умереть и Гермиона. Свернись она клубком и зарыдай, это бы не изменило того, что если остальные и могут остаться в живых, то она – нет. В самое первое мгновение Гермиона ужаснулась, но затем на неё нахлынуло какое-то мрачное спокойствие. Всё действительно так. И никто ничего не сможет сделать. И теперь это знание объясняло многие тайны. Почему месяцами у неё под кожей расползалась и гнила магия Волдеморта. Почему Волдеморт так смотрел на неё, когда они с Тео аппарировали назад в Малфой-мэнор. Раньше Гермиона не понимала этих вещей, но поняла теперь. Это всё было из-за того, что она – крестраж. Неделю назад у неё пошла кровь из носа. Должно быть, это кровотечение открылось в тот же миг, как Гарри уничтожил медальон. Сигнализируя о том, что магия Волдеморта ослабевает, предупреждая о том, что её время истекает... Как же это странно, когда, не дожив и до тридцати, приходится обдумывать свою гибель. Гермиона всегда понимала, что в конце концов смерть явится за ней, это неизбежно, но в большинстве своём она считала, что так или иначе её жизнь отнимет война – на поле битвы или же на эшафоте. Когда-то давно Гермиона с радостью умерла бы ради Ордена, и это желание в ней было неизменно, но вот незадача: теперь к ней, кажется, вернулось желание жить. Впервые за десяток лет она предчувствовала завершение войны и осмелилась представить, какой могла бы быть её жизнь после. Гермиона стала представлять, что выживет. Позволила себе фантазировать о том, как они с Малфоем будут путешествовать по миру, перелетая от одного города к другому на спине его драконихи. Она представляла, как днём они вместе исследуют джунгли и развалины, и мечтала об их совместных ночах: они свернутся клубочком в постели, общей постели, будут курить дорогие сигареты и распивать виски из всех стран, в которых побывали. Она захотела жизни после войны, захотела разделить жизнь с ним, а теперь... Всё пропало. Вот так просто, и ни одно заклинание на свете не в силах было это исправить. Гермиона – крестраж. Волдеморт сделал из неё крестраж. Намеренно он так поступил или случайно, как с Гарри, не имело особенного значения. Это ничего не меняло. Если должен умереть Волдеморт, должна и Гермиона. В те первые несколько минут у неё появилось множество мыслей. Она подумала о родителях и задалась вопросом, увидится ли с ними вновь после смерти. Она представила, как изменится мир после войны. Она вспомнила, как Гарри в одиночку отправился в Запретный лес, и поняла, что не хочет того же. Она не хотела умирать в одиночестве и тогда подумала о Малфое. Когда Гермиона подняла на него взгляд, её накрыло волной печали невиданной силы. Как можно выглядеть таким разъярённым и таким потерянным одновременно? У неё не особо получалось сконцентрироваться на словах Малфоя, но вид он имел убийственный. Он орал и спорил с Кингсли, даже не замечая, что она изучает его взглядом. Малфой был так красив. Кажется, она никогда ему этого раньше не говорила. Обязательно надо сказать перед тем, как у неё... больше не останется и шанса повторить эти слова. Он стремился защитить её всем своим телом: встал чуть впереди, заслонив своими широкими плечами. В руке с побелевшими от напряжения костяшками Малфой сжимал палочку. Он походил на змею, которая готова вот-вот кинуться на тебя, которая уже обнажила клыки и свернулась в кольцо перед мощным броском. Гермиона сотни раз видела, как он злится, но чтобы настолько – никогда. Она и думать не хотела, что он может сделать с Кингсли, с Гарри – кто бы ни встал у него на пути. Хорошо, что их разделяет целая комната. — Ты ведёшь себя глупо! — презрительно усмехнулся Кингсли. Он один спорил с Малфоем, Гарри с Роном же застыли и в ужасе уставились на Гермиону. — Я ещё раз попрошу тебя, угомонись... — Проси столько грёбаных раз, сколько угодно, мне всё равно! Компас ошибается! Наверняка! — Компас не ошибается, — тяжело вздохнул Кингсли. У Гермионы создалось впечатление, что их с Малфоем разговор идёт по кругу уже который раз. — Мне жаль, но он не ошибается. — Ой, да что ты говоришь! — Компас исправен. Когда Медуза сдал нам местоположение диадемы, Гарри и Рон отыскали её, ориентируясь по нему в туннелях. Малфой обратил свой злобный взгляд на Гарри. — Это правда, — тихо ответил Гарри. — Он привёл нас прямо к диадеме. — Ну так что же вы не пользовались им раньше?! Почему не искали с ним чёртов медальон?! Или змею?! Что, чёрт возьми, вы вообще делали с ним весь год? — Мы им пользовались, — возразил Гарри. — Брали его с собой в церкви по всей стране, потому что из-за видений, являвшихся обеим сторонам, думали, что крестраж может оказаться там. Ага. По крайней мере, это отвечало на вопрос, до ответа на который Гермиона ещё не успела дойти. Ей не хотелось умирать с огромным списком невыполненных планов. — Но проблема заключается в том, что компас срабатывает, только когда крестраж находится поблизости. Чтобы компас заработал, нам нужно знать примерное местонахождение крестража, и тогда прибор приведёт нас к нему. Малфой раздражённо фыркнул: — О, фан-нахрен-тастика! Так вы хотите сказать, что просто держали это устройство у себя, а нас с Грейнджер отправили чуть ли не на съедение громадным паукам, вместо того чтобы дать нам компас?! Браво! Гермиона не стала смотреть на реакцию Кингсли. Она не отрывала глаз от Малфоя, не желала терять напрасно ни секунды, проведённой с ним. Кингсли не отпустит её, она чувствовала. Он заставит её остаться здесь, без Малфоя. — Это слишком ценный прибор, чтобы давать его вам. Что, если... — Что, если бы мы вас предали? Ну да, понимаю. Нашей ценности хватало, чтобы добывать вам крестражи, мы пригодились для сокращения армии Волдеморта, но давать нам то, что может упростить нам жизнь – такого доверия мы не заслужили. — Это уже в прошлом. — Кингсли прочистил горло, может быть, таким образом требуя признать свою правоту. Не сработало. Вместо этого убийственно свирепый взгляд Малфоя лишь сильнее сосредоточился на нём. — Раз уж теперь мы узнали, что мисс Грейнджер является крестражем... — Это грёбаная неправда! — слова Малфоя превратились в рык, но Гермиона хорошо его знала и уловила нотки лжи в его голосе. Он понимал, что это правда, осознал это даже раньше Гермионы. Он понимал, что это правда, но отказывался признавать это. Какая там первая стадия принятия горя? Отрицание? Есть. — Как такое вообще могло произойти?! Когда это могло случиться?! — прошипел Малфой. — Я каждый день находился рядом, и она ни разу не оставалась наедине с Волдемортом. Ни разу. Я бы не позволил ему остаться с ней наедине! — В мае прошлого года. Все повернулись и посмотрели на неё. Хотя голос Гермионы звучал невероятно тихо, все её услышали. Она впервые за долгое время заговорила. — Это случилось в мае, после того как на меня напал Кормак, — произнесла Гермиона, обращаясь ко всем в комнате, хотя на самом деле смотрела только на Малфоя. — После того рейда мы отправились в Йоркский собор. Там был Волдеморт. Он разгневался из-за кражи диадемы и выместил злобу на Гойле. Хладнокровно убил его и сразу после этого ворвался в мой разум, чтобы показать мне то видение о будущем. Его палочка... должно быть, сочилась остаточной магией. Видимо, когда он влез в мою голову, на палочке ещё оставались следы смертельного проклятия. Уверена, именно тогда всё и произошло. Может, он даже не понял, что сотворил. Гермиона была убеждена, что именно тогда он превратил её в крестраж. Чтобы создать крестраж, необходимо было убить. Только отняв чужую жизнь, можно было творить волшебство столь тёмное. Волдеморт как раз безжалостно убил Гойла, будто тот ничего не значил, а потом ворвался в разум Гермионы, воспользовавшись очень сильной, очень личной, его фирменной магией. На короткий миг Гермиона и Волдеморт оказались связаны, стали одним целым, и наверняка впоследствии он оставил внутри неё часть себя. С тех пор она чувствовала себя иначе. С тех самых пор она ощущала, как расползается под кожей его магия. Несомненно. Тогда всё и случилось. Именно тогда Волдеморт сделал это. Он намеревался только показать ей её же смерть, но в конце концов сам убил её. — Как думаешь, он хотел этого? — спросил Гарри. — Нет, — Гермиона покачала головой. — Я магглорождённая. Воплощение всего, что он ненавидит. Для него было бы чудовищно вложить часть своей души в меня. Наверняка это случайность. Гарри согласно кивнул. — Думаешь, он знает? — Мне кажется, тогда он этого не понял, но теперь знает. Гермиона мысленно вернулась в то мгновение, когда во время рейда в Ноттингеме пересеклась с Волдемортом взглядом. Всего лишь на миг, долю секунды, а потом они с Тео аппарировали, но он понял. Увидев её, он осознал, что натворил. Должно быть, почувствовал ответный взгляд собственной части. — Что ж, если так, теперь для тебя находиться снаружи небезопасно, — прервал их Кингсли. — Тебе придётся остаться здесь... — Если думаешь, что я дам ей остаться здесь, с тобой, ты полный псих! — голос Малфоя разрезал воздух, каждое слово выходило с рычанием, он скалился, раздувая ноздри. — Не успею я выйти из комнаты, как ты перережешь ей горло мечом Гриффиндора! — Тебе нельзя забирать её... — начал возражать Кингсли. — Вот как? — Внезапно Малфой бросился к Кингсли. Он взмахнул палочкой, и стол Кингсли резко перевернулся, перелетел комнату и врезался в западную стену. Стол разлетелся на несколько больших кусков, а на штукатурке осталась огромная вмятина. Кингсли отступил, но Малфой схватил его за воротник. Он притянул его к себе, так что они оказались нос к носу, и ткнул ему палочкой под подбородок. — Попробуй меня, нахрен, остановить, — прорычал Малфой, — и твой череп постигнет та же участь, что и этот стол. Вторая стадия принятия, гнев. Есть. — Хватит, Драко, — тихо произнесла Гермиона. — Отпусти его. Малфой медленно сердито выдохнул и отпустил Кингсли. Несколько секунд он мрачно взирал на него сверху вниз, потом развернулся и снова подошёл к Гермионе. — Я хочу уйти, — сказала она ему. — Забери меня домой. Малфой кивнул и взял её за руку. Он повёл Гермиону к выходу, но Кингсли, хотя и явно потрясённый, смог выдавить слова, от которых Малфой встал как вкопанный: — Боюсь, это невозможно. Ей придётся остаться здесь, с нами. В комнате вдруг стало очень тихо и очень холодно. Не знай Гермиона, что этого не может быть, она бы решила, что в кабинет Кингсли проник дементор. — Нет смысла противиться этому, — продолжал Кингсли, предпочитая игнорировать изменения в атмосфере комнаты. — Я раздал указания ещё нескольким членам Ордена. Малфой, сюда уже направляются солдаты, чтобы вывести тебя из здания и забрать мисс Грейнджер... Спина Малфоя вдруг словно затвердела. — Позволь я буду говорить с предельной грёбаной ясностью, — Малфой медленно повернулся к Кингсли, и на кончике его палочки замерцали зелёные искры. — Любой, кто посмеет прикоснуться к ней, покинет комнату по кусочкам. Гарри заметно содрогнулся. Рон опустил глаза. — Не делай этого, — Гермиона сжала ладонь Малфоя и осторожно потянула его к двери. Он не шелохнулся. Как хищник на охоте. — Может, будет лучше, если я останусь... Ярость в его взгляде, метнувшемся к ней, заставила её замолчать. В таком состоянии он был непредсказуем. Разумнее всего было с ним не спорить. Ради Кингсли. — Что же ты собираешься делать? — спросил Кингсли. — Убьёшь каждого в этом здании, чтобы отнять у нас возможность навредить Гермионе? Ты бы убил всех нас? Даже несмотря на то, что всем рискнул, чтобы перейти на нашу сторону? Малфой жестоко рассмеялся. Он ухмыльнулся Кингсли и прошёлся языком по внутренней стороне щеки. — Ты хоть представляешь, кто я, чёрт возьми, такой? Я был правой рукой Волдеморта. Я был его Маской Демона. Я перебил столько людей, что и не сосчитать. Я выжигал города и военные базы, я рубил головы людям, которые просто раздражали меня. И если всё это я совершал для человека, которого презирал, как думаешь, на что я готов, чтобы уберечь её? Взгляд Кингсли посуровел, но он не ответил. Он снял запирающие чары с дверей кабинета, и они распахнулись, но как только в комнату шагнули три солдата-маггла – они все были одеты в чёрные стёганые куртки и держали в руках пистолеты, – Малфой доказал свои слова. Резкий взмах палочкой и солдат разрубило пополам. На миг повисла оглушительная тишина. Когда верхние половины тел солдат поползли вниз, у Гермионы перехватило дыхание, когда же трупы рухнули на пол на подкосившихся ногах, все посмотрели на Малфоя. Казалось, его совсем не беспокоило то, что он только что сделал. Он лишь наставил палочку на Кингсли и затащил Гермиону за спину, полностью закрыв собой. — Если хоть кто-нибудь попытается нас остановить, — проговорил Малфой, — вам достанется только это. Я не потерплю препятствий и нежничать не собираюсь. Вы неделями будете собирать по коридорам трупы, и виноват в этом будешь ты, Кингсли, поэтому в следующий раз лучше подбирай чёртовы слова. Малфой тащил Гермиону через больницу так, словно от этого зависела её жизнь. Она полагала, что в каком-то смысле так и было. К счастью, по пути они ни на кого не наткнулись. Должно быть, Кингсли передумал. Малфой протащил её по всем коридорам и, как только они оказались на улице, вне границы защитных чар, аппарировал назад в убежище. Он не отпустил её руки, когда они вернулись домой. Пинком ноги он распахнул дверь кухни и затащил её внутрь, и Гермиона ощутила на себе взгляды четырёх пар глаз, наблюдающих за ними через большую арку, ведущую в гостиную. Астория и Блейз, прижавшись друг к другу, сидели на диване, на котором обычно спала Гермиона, Дафна и Тео расположились на диване Малфоя. Солнце село несколько часов назад, поэтому в комнате было темно, но Гермионе хватило света от потрескивающего в камине огня, чтобы различить выражения их лиц. Все они как один, казалось, были встревожены и сбиты с толку. Как только они оказались на кухне, Малфой начал готовиться к войне. Он отпустил её запястье и схватил с кухонного стола одну из сумочек Астории. — У тебя пять минут на то, чтобы собрать сумку, — прошипел Малфой, не поднимая глаз, и наложил на клатч какое-то заклинание – Гермиона предположила, что это были чары расширения пространства. Гермиона не ответила, только смотрела, как ярость меняет черты его лица, всё больше делая его похожим на мраморную статую. Или на картину эпохи Возрождения. Это описание Малфою тоже подходило. Интересно, сможет ли она скучать по его лицу после смерти или просто... перестанет существовать? Ей и правда стоило подробнее расспросить Гарри о том, что с ним происходило. Краем глаза Гермиона заметила, как Дафна с Тео взглянули друг на друга, потом Тео встал с дивана и устало прошёл на кухню. — Всё в порядке, приятель? — Я забираю Грейнджер отсюда. Дафна встала и вслед за Тео прошла на кухню. Астория и Блейз наблюдали с дивана. Было похоже, что Астория хотела подняться, но вид у неё был измождённый и бледный, она казалась гораздо бледнее, чем была, когда Гермиона уходила. Должно быть, пока они находились у Ордена, её болезнь прогрессировала. Гермиона пообещала себе, что, прежде чем умирать, она отыщет способ спасти Астории жизнь. — Что случилось на встрече? — спросила Дафна. Когда Малфой поднял глаза и увидел, что Гермиона не сдвинулась с места, его глаза опасно блеснули. — Ты слышишь меня? Собирай. Хренову. Сумку. СЕЙЧАС ЖЕ! — Зачем ей... — начала было Астория, но зашлась сухим кашлем. Блейз обеспокоенно смотрел на неё, поглаживая рукой по спине. — Зачем Гермионе собирать сумку? — задал он вопрос вместо Астории. — Затем, что я забираю её в другое убежище, которое Орден не найдёт. — Малфой взмахнул палочкой, и из шкафчиков в зачарованную сумку полетели сосуды с заживляющими и крововосполняющими зельями. — Зачем? — Тео встревоженно переводил взгляд с Гермионы на Малфоя и обратно. — Не могла же встреча пройти так плохо, правда? Малфой не ответил. Он рванул в кладовую, бросил ещё одно заклинание, и в сумку отправились продукты и фляги с водой. — Я не уйду, — прошептала Гермиона. Малфой резко обернулся, гневно раздувая ноздри. Судя по виду, в нём скопилось столько гнева, словно он в любую секунду может взорваться. — Это не обсуждается! — Всё верно, не обсуждается, — согласилась Гермиона. — Я не уйду. Побег и прятки ничего не изменят. — Это не побег! Это называется самосохранение! Это называется хоть раз в своей чёртовой жизни поставь себя на первое место! — Я не уйду! — Нет, уйдёшь! Или пойдёшь спокойно, или брыкаясь у меня на плече. Мне насрать, но ты пойдёшь! — Нет, не пойду! — Нет, пойдёшь! — Кто-нибудь, пожалуйста, объясните мне, какого хрена здесь происходит?! — спросил Тео. — Нагайна не последний крестраж, — сказала Гермиона, и ей пришлось глубоко вдохнуть, прежде чем продолжить: — Волдеморт превратил в крестраж и меня. С лица Дафны сошёл лёгкий румянец. — Нет! — Астория ахнула и прижала ладони к губам. Блейз с ужасом смотрел на Гермиону. Прошло несколько секунд, но никто ничего не говорил. Тео просто уставился на Малфоя, широко распахнув глаза и приоткрыв рот. Даже у него не нашлось шутки. Никто из них не знал что сказать. Никто не понимал что делать, кроме Дафны. Она развернулась и пошла назад в гостиную, тихо стуча каблуками по полу, потом мягко взяла сестру за запястья и потянула её с дивана. — Пойдём, — позвала Дафна, само воплощение изящества и грации, и, взяв одеяло, завернула в него сестру. — Выходим. Все. — Куда мы? — удивился Блейз. — Мы возьмём вот это, — объяснила Дафна, подхватив с дивана несколько подушек и осторожно бросив их Блейзу и своему мужу, — трансфигурируем из них палатку и спальные мешки и поспим на улице. — Но нам нужно... — запротестовала было Астория. — Нет, не нужно, — перебила её сестра. — Сейчас нам нужно только убраться с дороги. Драко и Гермионе нужно побыть наедине. Никто не спорил с Дафной. Все поступили, как было сказано: захватили с собой подушки и одеяла – тем не менее оставив несколько для Гермионы с Малфоем – и исчезли за дверью кухни. У Гермионы заныло в груди от взгляда, которым смотрела на неё Астория, когда Блейз помогал ей выйти. Тео так же смотрел на Малфоя. Оставшись наедине, Малфой и Гермиона очень долго глядели друг на друга. Она не знала что сказать, как заговорить о прощании... — Я хочу, чтобы меня похоронили, — Гермиона посчитала, что лучше всего начать с этого, сразу же обговорить практическую часть дела. Малфой стиснул зубы. Сглотнул. — Что? — Я хочу, чтобы после того, как... это... произойдёт, ты похоронил моё тело, — прошептала Гермиона, и Малфой так содрогнулся, что её сердце болезненно сжалось. — Орден всегда сжигает своих мертвецов, но я этого не хочу. Я хочу, чтобы ты похоронил меня где-нибудь и зачаровал траву на этом месте – пусть на моей могиле растёт много цветов, а ты сможешь навещать меня там... Если захочешь. Вот. — Я не желаю этого слышать. — Мне бы хотелось, чтобы ты похоронил меня под цветущей вишней у себя в поместье. Можно ведь переставить скамейку так, чтобы она стояла лицом к моей могиле? Если не хочешь, это необязательно, но в эти годы только там я чувствовала себя как дома. — Хватит, Грейнджер. — Ещё я хочу, чтобы для меня устроили похороны. Я хочу, чтобы вы все так напились, чтобы Астория отключилась где-нибудь, а Тео стошнило. Не хочу, чтобы там было грустно. Я хочу, чтобы вы отпраздновали окончание войны, вашу свободу и... — Я СКАЗАЛ ХВАТИТ! Малфою было больно. Стены его окклюменции повисли на волоске, но поговорить об этом было необходимо. Гермиона не знала, сколько им осталось времени, и не хотела оставлять между ними никакой недосказанности. Может быть, у Гермионы было ещё несколько недель, пока они не отыщут и не убьют Нагайну. Если будут тянуть с этим, то месяца два, но чем дольше она остаётся в живых, тем дольше остаётся в живых Волдеморт и тем больше людей погибает от его рук. И как бы сильно ей ни хотелось немного побыть эгоисткой, как бы сильно она ни хотела оставаться с Малфоем, от мысли о том, что невиновные будут умирать, потому что она не может от него отказаться... ей становилось тошно. Но с чего же ей начать? Горло сжималось. Гермиона с трудом выдавливала слова: — У нас нет другого выхода. Это должно случиться, ради всеобщего блага... — А как же то, что нужно мне?! — взревел Малфой. — Хоть один грёбаный раз забудь уже про спасение всех остальных и подумай обо мне! — И что тебе нужно? — Мне нужна ты, Грейнджер! — выдохнул он в порыве ярости. — Ты говорила, мы будем вместе путешествовать по миру. Или что?! Это просто пустое обещание?! — Нет, конечно, нет! — Так как же нам это сделать, если тебя не будет?! У Гермионы разрывалось сердце. — Я ничего так не желаю, как путешествовать с тобой по миру, но если Волдеморт должен умереть, то Ордену нужно, чтобы я... — К чёрту всё, что нужно Ордену! К чёрту всё, что нужно миру! Ты нужна мне! Ты нужна мне рядом! Ты нужна мне живой! — Всё хорошо. Я готова... — Не смей, нахрен, говорить, что готова к смерти! — Грудь Малфоя вздымалась, он выглядел так, будто ему тяжело дышать. Он широко распахнул обезумевшие глаза, сжал руки в кулаки. Казалось, он держится за свой рассудок самыми кончиками пальцев. Один малюсенький толчок и он выйдет из себя. — После всего, через что мы прошли, не может это кончиться так! — Малфой судорожно провёл руками по волосам и отвернулся от Гермионы. — Я делал всё это вовсе не для того, чтобы ты умерла! Нет! НЕТ! Наверняка можно сделать что-нибудь! Как Поттер выжил, когда Волдеморт убил его?! Он уже знал ответ, видел его в воспоминаниях Гермионы. — Когда Гарри умер, у него в руках был Воскрешающий камень. Он вернул его к жизни. Малфой вновь повернулся к ней, и что-то замерцало в его глазах. В его зрачках горела надежда, хотя он уже понимал, что она была ложной. — Замечательно, где же он теперь?! — Это неважно. — Почему?! — Потому что он больше не работает. Треснул, когда вернул к жизни Гарри, и с тех пор больше не действует. Подняв глаза к потолку, Малфой зарычал и снова зарылся пальцами в волосы. — Что, если попробовать восстановить его?! — Ты не думаешь, что если бы был какой-то способ починить Воскрешающий камень, то я бы сделала это ещё в Ордене? Для нас он бесполезен, Драко. Малфой посмотрел на Гермиону голубыми, ярко-голубыми глазами, в которых с каждой секундой разрасталось отчаяние. — Ну, значит, помести крестраж в меня! Эти слова ранили её, словно нож в сердце. Малфой охотно пожертвовал бы собой, чтобы спасти её. Вот так просто. Без всяких вопросов. Без малейших сожалений и сомнений. — Ты же знаешь, это так не работает, — тихо ответила Гермиона. — А даже если бы и работало, я бы всё равно умерла. Моя жизнь привязана к твоей. Если умрёшь ты, умру и я... — А если умрёшь ты, я застряну здесь без тебя. Что это за дурацкая награда?! Наверняка мы что-то можем сделать! — Нет. — Куда же подевался мой львёнок?! — заорал Малфой полным боли и мучений голосом. — Он бы не стал вот так просто поднимать лапки и принимать поражение! Где же девушка, которая плевала в лицо Пожирателям смерти?! Где девушка, которая, пытаясь убить меня, каждый раз улыбалась?! — Думаешь, я хочу умирать?! — закричала Гермиона, чувствуя, как в ней вскипает гнев. — Нет!! Я целыми неделями представляла, как бы это было изумительно – вопреки всему, что я натворила, в самом деле выжить и начать новую жизнь! С тобой! — Так начни! — Как же я могу, если тогда умрут тысячи?! — Гермиона глубоко вдохнула, постаравшись обуздать свою ярость, и, заговорив снова, смогла понизить голос до глухого шёпота: — Драко, мне жаль, но я не смогу жить, если из-за этого придётся умереть всем остальным. — Ты не умрёшь, Грейнджер! Это даже не грёбаный вариант, и если ты думаешь, что я просто буду сидеть и смотреть, как ты рвёшься в битву, словно овца на убой, то чертовски сильно ошибаешься! Я не стану! Отказываюсь! — Это не тебе решать. — Нет, нет, нет, Грейнджер! Ты не имеешь права врываться в мою жизнь, а потом умирать! — внезапно Малфой бросился к ней. Он грубо обхватил её лицо руками и рванул к себе, так что они оказались безумно близко, чуть ли не касаясь губами. — Не имеешь права заставлять меня что-то чувствовать, а потом исчезать! Ты не имеешь права возвращать меня к жизни, а потом просто отнимать у меня единственный смысл жизни, потому что это нужно Ордену! Гермиона резко вдохнула и подняла на него глаза. — Что? Глаза Малфоя распахнулись, и Гермиона поняла, что он не планировал произносить эти слова. Мгновение он колебался, словно всерьёз раздумывал, не забрать ли их назад, но потом шумно выдохнул, приняв решение. Ведь, хотел он в это верить или нет, у них оставалось не так много времени. Так какой смысл теперь молчать об этом? — До того как ты, Грейнджер, появилась в моей жизни, я был мёртв, ясно? Грёбаный ходячий труп, — тихо произнёс, почти прошептал Малфой. — Я делал, что мне приказывали, убивал, когда Волдеморт говорил убивать, но изнутри я был мёртв. У меня не было жизни. Я не испытывал никаких чувств по поводу своих поступков. Не хотел. Мне было плевать. Меня ничто не трогало, у меня не было ни единой эмоции, ни единого чувства, с таким же успехом я мог бы считаться трупом, и тут в моей жизни появилась ты, и ты... — Он сжал её голову в ладонях, и Гермиона так и не решила, хотел ли он этим причинить ей боль или просто не желал отпускать её. — Волдеморт говорил, что магглы и магглорожденные – как рак. И только встретив тебя, я понял, что он не совсем ошибался. Ты не рак, Грейнджер, ты противоядие. Моё сердце было мертво, оно годами тонуло во тьме, ненависти и жажде мщения, а потом ты дала мне смысл жизни, подарила мне смех и улыбку, показала, что значит жить. Ты вернула меня к жизни и дала мне желание жить. Не знаю, что бы сталось со мной, если бы ты не вытащила меня оттуда. Глаза Гермионы жгло. Она сморгнула слёзы и почувствовала, как дрожит нижняя губа. «Я хочу поблагодарить тебя за спасение жизни моего брата, — вот что ей сказала Дафна. — Я имею в виду не его физическое здоровье». Вернувшись в их жизнь, она уже через пять минут заметила то, что упускала из виду Гермиона. Малфой полюбил её. Может, он и не говорил этого прямо, но любил, в своём извращённом, мрачном понимании Маски Демона. Он любил её. Только что рассказал ей об этом, не произнося напрямую. Должно быть, кто-нибудь другой был бы вне себя от радости от такого признания. Если бы он сказал Гермионе то же самое этим утром – да даже час назад, – ей бы тоже, наверное, было приятно, но теперь, учитывая, что она узнала... Это согревало ей сердце и в то же время разбивало его. Он любил её. Он любил её, а она умирала. Он любил её, она была его смыслом жизни, а ей суждено было покинуть его. Он полюбил её, а через несколько месяцев ему придётся хоронить её. За все годы, прошедшие с начала войны, Гермиона не совершала ничего более жестокого и более отвратительного. — Скажи что-нибудь, — выдавил Малфой, крепко сжимая её лицо в ладонях. — О чём ты сейчас думаешь? — Прости, — Гермионе и правда было жаль. Не выразить словами, как она сожалела, что так поступила с ним. — Я знаю... Я знаю, это «в другой жизни» сначала было шуткой... — Оно никогда не было шуткой, — возразил Малфой с серьёзностью и теплотой. — Для меня – никогда. Гермиона кивнула, и жжение в глазах усилилось. Рыдания, скребясь, поднимались всё выше по горлу. — Мы говорили, что будем вместе в этой жизни или в следующей, — прошептала она, глядя на него. В глазах всё начало расплываться от подступающих слёз. — Только я думала, что в этой у нас будет больше времени. Чем дольше Малфой смотрел на Гермиону в ответ, тем меньше в нём оставалось ярости. Мгновение он казался потерянным, сломленным, уязвимым – в нём отражалась ещё сотня разных чувств. Всего на один удар сердца он выглядел так же, как и тогда, когда держал в объятиях умирающую мать. А потом вся ярость, которую он пытался удержать в себе, вырвалась наружу. Малфой отпустил Гермиону и начал разрушать. Пинал дверцы шкафчиков, оставляя в них зияющие дыры. Бил окна, перевернул обеденный стол. В воздухе летели щепки. На полу повсюду валялось битое стекло. Ничто не спаслось от Малфоя. Он разрушал всё. И, ломая вещи, с каждым новым разрушением кричал. Гермиона смотрела на него, и по лицу её струились слёзы. — ЭТО, НАХРЕН, НЕСПРАВЕДЛИВО!!! ЧТО ЕЩЁ Я ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ?! — орал Малфой, вскинув руку и пальнув проклятием, отчего взорвалась кухонная раковина. — Я ДЕЛАЛ ВСЁ ДЛЯ ОРДЕНА! ДЕЛАЛ ВСЁ, ЧТО ОНИ ГОВОРИЛИ! РАДИ НИХ Я ПЕРЕШЁЛ НА ДРУГУЮ СТОРОНУ, РАДИ НИХ УБИВАЛ ПОЖИРАТЕЛЕЙ! Я ОТДАЛ ИМ КРЕСТРАЖИ И ПОДСТАВИЛ ПОД УДАР СВОЮ СЕМЬЮ! ПОЧЕМУ ВСЕГДА ЧТО-НИБУДЬ СЛУЧАЕТСЯ?! — Он пнул по спинке один из стульев, словно представлял, что это хребет Волдеморта. Стул врезался в стену и разломился посередине. — КАЖДЫЙ ЧЁРТОВ РАЗ, КОГДА Я ДУМАЮ, ЧТО ПОЛУЧУ ЖЕЛАЕМОЕ, Я ЧТО-ТО ТЕРЯЮ! ЧЁРТ, Я ВСЕГДА ЧТО-ТО ТЕРЯЮ, Я ТАК БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! — Малфой кинул ещё проклятие, распилившее пополам старый обеденный стол. — ВОЛДЕМОРТ ПОЩАДИЛ МЕНЯ, НО УБИЛ РОДИТЕЛЕЙ! МЕНЯ ПОДНЯЛИ В ЗВАНИИ, НО ТУТ МЫ ПОТЕРЯЛИ ДАФ! ВОЛДЕМОРТ УМИРАЕТ, ОРДЕН НАБИРАЕТ СИЛУ! ДАФ ВЕРНУЛАСЬ К НАМ! У МЕНЯ ПОЯВИЛАСЬ ТЫ! МЫ... МЫ СОБИРАЛИСЬ ВМЕСТЕ СБЕЖАТЬ И НАКОНЕЦ ЗАЖИТЬ ГРЁБАНОЙ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНЬЮ! ЧЁРТ, ВСЁ ТОЛЬКО СТАЛО НАЛАЖИВАТЬСЯ, Я ПОЧТИ ПОЛУЧИЛ ВСЁ, ЧЕГО, НАХРЕН, ТОЛЬКО И ХОТЕЛ, И ТЕПЕРЬ ВОТ! Малфой швырнул палочку в другой конец комнаты и начал лупить стену. Отводил назад руку, снова и снова бил кулаком по кирпичу. Стена треснула. Малфой содрал кожу на костяшках, пошла кровь, но он не останавливался. Только продолжал колотить кулаком по стене, снова, и снова, и снова, словно это могло как-то унять его боль. — ЭТО, НАХРЕН, НЕСПРАВЕДЛИВО! Я СТОЛЬКО ВСЕГО ХОТЕЛ ПОКАЗАТЬ ТЕБЕ! Я ЕЩЁ СТОЛЬКО ХОТЕЛ... У НАС БЫЛО СЛИШКОМ МАЛО ВРЕМЕНИ! Гермиона прикрыла ладонью рот, и слёзы быстрее побежали по щекам. Малфой вёл себя так, будто всё потерял, и она не могла винить в этом никого, кроме себя. Наконец, когда от стены остались только обломки, а кровь уже бежала по запястьям Малфоя, он остановился. Громко выдохнул, всхлипнул, опустился на колени и закрыл лицо руками. Гермиона подошла к нему неосознанно, по наитию. Она упала на колени рядом с ним и обхватила его запястья ладонями. Измазав пальцы в его крови, она оторвала его руки от лица. — Это я виноват во всём, — тихо плакал Малфой. — Если бы я не схватил тебя в Дувре, ничего этого бы не произошло... Я так сожалею... Я... Я обрёк тебя на смерть... — Нет, что ты, — утешала Гермиона. Она подползла к нему так близко, как только было возможно, и поцеловала в макушку. — Это не твоя вина. Ты этого не делал. — Ты не заслуживаешь таких страданий. Её горло сжалось так сильно, что говорить стало почти невозможно. — Ты тоже. Ладони Малфоя в отчаянии скользнули по её рукам. Дрожащие пальцы сомкнулись на запястьях, удерживая Гермиону рядом. — Ты не можешь оставить меня, Грейнджер, — прошептал Малфой. Его глаза всё ещё поблёскивали, на щеках осталась влага. — Я запрещаю. — Намеренно или нет, Волдеморт сделал меня крестражем. Пока жива я, Волдеморта не убить. Я не позволю себе стать причиной смерти множества других людей. Он должен умереть... — А мне ты нужна живой! — Малфой тяжело вздохнул и склонился к её рукам. — Грейнджер, я не переживу, если ты умрёшь! Ты не представляешь, сколько стала значить для меня. Ты не представляешь, на что я готов ради тебя, — его ладони оковами сжались на запястьях Гермионы, и Малфой отчаянно прильнул к ней. — Ты не можешь оставить меня сейчас, когда мы почти добились всего! — Ты же справился, когда думал, что Дафна умерла, сможешь пережить и это. — Тогда всё было по-другому! — Почему же?! — Да потому что я не был влюблён в Дафну! Вот оно. Слова, которые месяцами витали в воздухе. То, в чём они практически признавались друг другу, но всегда держали в себе. — Я сделаю всё, что попросишь, — Малфой проговаривал слова медленно, будто пытался вырезать их в сознании Гермионы, как в камне. — Ради тебя я бы перебил целый мир, тебе нужно только попросить. Если бы я мог, стал бы крестражем вместо тебя. Я отказался бы от всех сокровищ, которые у меня есть или будут когда-либо. Если бы ты только попросила, я бы вскрыл свою грудь, вытащил сердце и отдал бы его тебе. Чего бы ты ни пожелала, я бы отдал тебе всё на свете. Но не проси меня отсиживаться и смотреть, как ты умираешь. Гермиона снова поцеловала Малфоя в макушку и погладила большими пальцами его влажные щёки. Она не знала, что сказать, слов больше не осталось. — Мы найдём другой способ, — сказал Малфой. — Я не перестану искать, пока не отыщу способ тебя спасти. — Я не хочу больше спорить, — шикнула Гермиона, наклоняясь к нему и касаясь лбом его лба. — Я не хочу, чтобы мы провели наши, быть может, последние дни вместе, крича друг на друга. — Она наклонилась и мягко поцеловала его. — Я люблю тебя. И это была сущая правда. Гермиона знала, что любит Малфоя, так же как знала, что ей нужен кислород, чтобы дышать. Любила его давно, но не хотела произносить это вслух. Она хотела сберечь это. Представляла, как шепчет ему это на ухо, когда они летят на спине Нарциссы. Она хотела рассказать ему как-нибудь потом, в будущем, но раз уж будущего у неё больше не было, не было смысла и молчать. Малфой вдохнул так, словно ему было больно. Рвано выдохнул, как будто она ударила его ножом. Гермиона снова поцеловала его: — Я люблю тебя. И снова, в этот раз глубже, руками скользнув на тыльную сторону его шеи, чтобы касаться его волос. — Мы столько времени потратили впустую, пытаясь поубивать друг друга. Если бы я знала, как мало нам отпущено... Губы Малфоя врезались в её. Руки обвились вокруг её талии, и он затащил её к себе на колени. Он целовал жадно, неистово. Целовал её, словно в последний раз. Гермиона запуталась пальцами в его волосах и поцеловала в ответ так же яростно. Руки Малфоя скользнули на её бёдра, и, когда он поднялся, подхватив её на руки, Гермиона обвила ногами его талию. Пока он шёл в гостиную, её губы не отрывались от его, но до диванов они так и не добрались. Малфой положил Гермиону на пол перед камином и набросился на её одежду. Его одежда исчезла в считанные секунды. — Я люблю тебя, — слова, которые раньше они так тщательно прятали друг от друга, внезапно звучали так часто, так открыто, как и должны были звучать с самого начала. — Я люблю тебя, — сказал он ей, выцеловывая дорожку от ключиц к шее. — Я люблю тебя, — сказала она ему, когда он вошёл в неё. — Я люблю тебя, — простонал он, когда впервые подвёл её к грани. — Я люблю тебя, — ответила она, когда кончиками пальцев почувствовала его дрожь. — Не оставляй меня, — сказал он ей, когда упал на неё сверху, утомлённый – на время. После они часами лежали на полу, Гермиона и не пыталась считать их. Она хотела бы запечатлеть то, как чувствовала себя в эти мгновения. Свернувшись в руках Драко, лёжа с ним на полу перед камином, переплетя руки и ноги так, что невозможно было понять, где кончается он и начинается она. Никакого спрятанного оружия или тайных планов. Только Гермиона и Драко. Только чистокровный и грязнокровка. Если так она проведёт свои последние дни на земле, то сможет умереть счастливой. — Обещай, что постараешься найти выход, — губы Малфоя всё ещё прижимались к её виску, и Гермиона чувствовала каждое слово. — Обещай, что не оставишь меня. — Я постараюсь. Обещаю. — Правда? — Малфой сжал её в объятиях сильнее, и Гермиона смотрела, как в свете огня перекатываются мышцы его бицепса. Она переместила свои плечи так, что смогла взглянуть на него. — Да. — Гермиона улыбнулась, надеясь, что он поймёт. Малфой взял её левую руку и осторожно поднёс к губам. Внимательно наблюдая за ней, он оставил долгий поцелуй на её безымянном пальце. — Да. — Сколько бы у меня ни оставалось времени, — проговорила Гермиона, — я хочу провести его с тобой. Но потом ты должен будешь жить и состариться. Пока смерть не разлучит нас, помнишь? Что ж, когда я умру, эта клятва будет исполнена и тебе нужно будет двигаться дальше. — Грейнджер, — произнёс Малфой, и от его усмешки сердце Гермионы затрепетало. — Думаешь, моя любовь к тебе такая хрупкая, что какая-то там смерть может разлучить нас?