Fossa

🩸🩸🩸

      — Я что-то ни хрена не понял, что это сейчас было? — Юнги, примяв сигарету своим тяжёлым ботинком и перекосившись, словно в отвращении, проводил взглядом кортеж Джина и взглянул на Джуна.       Хосок, сложив руки на груди и почёсывая подбородок большим пальцем, произнёс:       — Интереснее то, как его присутствие повлияет на наши дела.       — Нам стоит это обсудить завтра. Поезжайте домой. Завтра я хочу видеть вас у себя в восемь утра.       Юнги на это сморщился, словно от боли.       — Серьёзно, Нам? В восемь утра? — последний раз он просыпался в такое время, когда… Да никогда он так рано не поднимался с кровати!       — Пока мы спим, они впереди нас на много шагов. Поезжайте. Жду вас завтра, — повышать голос Намджун не имеет привычки, говорит монотонно, спокойно, но сталь, что звенит в словах, чувствует каждый.       — Будем, — ответил за всех Чонгук. Спорить никто не стал.

(Behind blue eyes- Limp Bizkit)

      Намджун, попрощавшись с парнями, сел в машину. Водитель без слов начал путь до дома. На фоне по радио тихо играла старая песня, помогая глубоко погрузиться в свои мысли, роем жужжащие в голове.       Стратегический склад ума, коим обладал Нам, при возникновении бедовых ситуаций всегда моментально подкидывал решение, которое не просто вытащит его из задницы, но и принесёт дальнейшую выгоду.       Однако сейчас, он, не до конца понимая причину поставленных Центром целей, приходил то к одному, то к другому выводу. Что именно они хотели? Что-то узнали о задуманном самим Намджуном, или это планомерная стратегия нового лидера Центра и государства, официального лидера-президента, касающаяся всех регионов и республик? И с каких пор официальный руководитель страны стал принимать какие-либо важные решения? Кто его поддерживает? Явно не те люди, которые до сих пор незримо стояли у руля страны и с которыми работал Намджун, получив от них полный карт-бланш в руководстве своей Республики. Что-то в верхушке поменялось, что неминуемо отразится как на положении лидера Фоссы, так и на положении лидеров других Республик. Нам путался в собственных догадках. Надумывать за других было не в его стиле. Он предпочитал знать правду на сто процентов, ненавидел ложь и грязные игры с самой молодости, но там, где и чем живёт лидер Фоссы, такие игры были просто необходимостью. Необходимость, чтобы выжить. «Либо ты боец, либо ты жертва — здесь среднего не дано», — гласил Кодекс и его личная конституция.       — Мингю, поменяй маршрут. Хочу поехать на район.       — Вас понял, Господин.       Водитель — верный Намджуну вот уже много лет альфа, не замечая красных огней на светофоре, резко съехал на встречку, направляясь туда, где на коже Намджуна были выбиты первые невидимые татуировки — правила, что остались шрамами на теле и душе, но закалили нутро, словно сталь, и создали Лидера. Туда, где берут истоки первые ручьи его истории.       Обычные люди такое место с нежностью называют «обитель счастливого детства». Но в голове мужчины крутилось иное обозначение.       Инферно.       Он закрывает глаза и снова уходит глубоко в свои мысли, прокручивая в голове всё навалившееся в последнее время.       — Господин, мы на месте.       Намджун смотрит в окно и видит детскую площадку, сильно потрёпанную временем, тускло горящий фонарь, освещающий лишь некоторые участки двора, и свой старый дом, отзывающийся дикой, острой болью в сердце. Старая серая пятиэтажка с потрёпанным, давно облупившимся фасадом, из окон по-прежнему льётся свет, жильцы дома, скорее всего, уже ему незнакомы, на балконах хаотично развешены вещи, из подъезда гурьбой вываливается молодняк, куда-то устремившийся поздней ночью. Будто ничего и не менялось с тех пор…       А с тех пор прошло вот уже 24 года.

🩸🩸🩸

(Flash back)

      Молодой пацан сидит над пустой тетрадью и минут двадцать как собирается с мыслями, чтобы написать это грёбаное сочинение. В голову не лезет ничего, когда за окнами весна, холод уступил место приятному теплу, во дворах домов полно ребят, которые наполнили их криками игры в футбол, выбивного, девяточку. Гомон и спор местных пацанов постарше доходит до слуха мучающегося школьника, отвлекает, не даёт высветиться ни одной мысли в голове, уступив желанию сорваться к ним. На тот момент он был в выпускном классе и учился усердно, чтобы хорошо закончить школу и поступить в вуз. Все силы были направлены именно на это. Но одна падла, кричащая под его окнами, мешала сосредоточиться.       — НААААМ!!! Выходи, хватит штаны за учебниками просиживать! Ща зрение себе посадишь, зубрила!       — Ну какой придурок, — тихо посмеиваясь, Намджун встаёт из-за стола и выглядывает в окно. — Чё разорался? Не могу я, Джин, я если не доделаю — директор меня ссаными тряпками из школы погонит.       У дома стоит молодой альфа и широко улыбается. Ему бы с его красотой в актёры, но Сокджин каждый раз, запрокинув голову, громко смеётся над этим предположением. Красивые черты лица, широкие плечи, узкие бёдра, на теле уже сформировался идеальный рельефный рисунок выделяющихся мышц. Но взгляд наивный, словно у ребёнка, чистый, с широко распахнутыми глазами. Сокджин далеко не дурак, он умный, рассудительный, даже в моментах хитрый. Но Намджун никогда не замечал в нём подлости, не ловил на вранье или изворотливости по отношению к себе. Сейчас Джин глядел вверх весь растрёпанный, с фонарём под глазом, с порванной штаниной и мячом в руках. Тот ещё придурковатый тип, зато родной придурок — его самый близкий друг.       Оба пацана оборачиваются на неожиданный крик сумасшедшего омеги с третьего этажа, только что уложившего ребёнка.       — Папаша! Не обессудь! Больше орать не буду, ты лучше иди ребёнка накорми, а не своим голым торсом свети на весь район. Где твой альфа?! — кричит в ответ Сокджин, слегка прищурившись и нахмурившись.       Омега лишь злобно крутит пальцем у виска и резко зашторивает окна, скрывшись в квартире.       — Нам, ну серьёзно, сколько можно сиськи мять, вылезай из своей берлоги, вечером своё подчинение настрочишь! — Сокджин, запрокинув голову, размахивает руками в приглашающем жесте, не унимается.       — Сочинение, дебил! Базар фильтруй, родители дома! — Нам кивает Джину в согласии и, ещё раз посмотрев на пустую тетрадь, обречённо вздыхает.       Собрав учебники и накинув футболку, обязательно поиграв перед этим мышцами перед зеркалом, он выходит в коридор квартиры, направляясь на кухню, где сидят родители, и останавливается прямо у двери, замерев.       Произнесённые шёпотом слова папы отцу заставляют сжаться сердце от боли.       — Если нам и в этом месяце не дадут зарплату, то у нас не останется денег даже на хлеб. Почти всё, что мы откладывали на переезд, потрачено.       — Я ещё раз завтра поговорю с директором. Я понимаю, что ситуация сложная, на заводе все бунтуют, растеряны, злость и безысходность точит каждого. Зарплата не приходит уже шестой месяц. Государство наплевало на нас. Ему не до каких-то там работников завода.       — А смысл с ним разговаривать? Что это даст? — отчаянно вздыхает папа и, судя по приглушённому звуку, прячет лицо в ладонях.       «Пытается сдержать слёзы», —думает Нам. Он обычно всегда так делает, когда не хочет их показывать. Альфа стоит у закрытой двери и подслушивает разговор родителей, нервно хрустя пальцами.       — Ты чего от меня хочешь?! — вдруг кричит отец. — Ты думаешь, у нас одних такая ситуация?! В Республике разруха! Во всей стране разруха! Работникам других заводов так же не выплачивают! Что я, по-твоему, должен сделать?!       — А чего ты кричишь на меня? С тобой хотя бы раз можно поговорить спокойно?! Я понимаю, что это зависит не от тебя, я хочу, чтобы мы вместе нашли выход.       Отчаяние в голосе, боль, которую испытывает его родитель, обдаёт жаром и морально встряхивает альфу за стенкой. Им не выдавали зарплату вот уже полгода, они живут на отложенные сбережения, которые успели потратить за это время.       — Выход? Что ты можешь знать, омега? Меньше трать на хотелки сыночка, и всё хорошо будет, — скрежет по полу говорит о том, что отец поел и встал из-за стола, опрокинув стул, и теперь мечется по кухне, нервно гремя кухонными ящичками.       — По-твоему, рубашка в школу — это лишние траты?! Твоему сыну ходить не в чем, а ты даже не печёшься об этом!       — Закрой рот, омега, я не могу больше слышать твой визг!       — Лучше бы ты меньше тратил деньги на очередную бутылку, чем считал, сколько я потратил на нашего сына, — сказано с таким отчаянием и надрывом.       Отец раньше редко пил, никогда Джун не видел его пьяным либо неопрятным в былые времена. Сейчас он будто сломался, будто растерялся и не мог найти направление, куда ему нужно двигаться. Они собирали деньги на новое жильё, более комфортабельную квартиру, с отдельной комнатой для Намджуна; эту им выдали, когда Джун только родился. Директор завода поощрял и поддерживал лучшего работника — талантливого инженера. Но всё рухнуло в один момент.       В стране случился переворот. Былые ценности и былое устройство государства разрушились, а новые пока никто не построил. Директора завода перевели в другой город, тот, кто пришёл вместо него, хоть и понимал, что такими кадрами не разбрасываются, но ничего поделать не мог — с Центра финансирование не поступало. Семье пришлось жить на сбережения, накопленные многолетним трудом, мечту о новой квартире похоронили вместе с взлетевшими до космоса ценами на всё.       — Выйди нахуй из кухни и дай мне расслабиться, — ударив по столу, отец крыл матом папу, обвиняя во всех бедах.       — Расслабиться? Ты только и делаешь каждый день, что расслабляешься. Будь мужчиной, в конце концов, придумай что-нибудь, не знаю, найди выход! Мне это всё надоело! Надоело придумывать, чем вас накормить, когда в доме нет ничего! Надоело жрать макароны с томатом! Даже это скоро станет деликатесом для нас!                     Слышится грохот и звон разбиваемой посуды, и оба не замечают, как сильно хлопнула входная дверь их квартиры.       — Сука! — за гаражами костяшки рук превращаются в месиво от ударов в стену. Так альфа борется с внутренними бесами.       «Живём на сбережения». «Меньше трать на сыночка». «Не останется денег даже на хлеб». Разговор родителей, как заезженная пластинка, крутится в голове, рассекая сердце, словно старым ножом. Больно. Больно от воспоминаний о разговорах про лучшее будущее, больно от того, во что превратилась их когда-то дружная и счастливая семья, от того, что стена, которая казалась Джуну нерушимой, вдруг обратилась пеплом под ногами. Осознание положения резко приземлило, реальность оказалась вовсе не такой, как Намджун до сих пор думал. По крупицам, по маленьким признакам несостоятельности и растерянности родителей в новой реальности Нам понял, что все его мысли до этой минуты были страшным самообманом. Ничего не получится, ждать выхода откуда-либо — большая ошибка. Реальность больно ударяет всё тело о землю, будто заставляет переосмыслить всё происходящее вокруг.       — СУКА! — от отчаяния бьёт в стену ногой и, не удержав равновесие, падает на землю, ударившись спиной и выбив из лёгких весь воздух. Здоровый альфа лежит на земле и смотрит на небо, вот-вот готовый разрыдаться от отчаяния. Но есть в нём то, что не даёт слезам пролиться. Набатом гремит в голове мысль — он уже мужчина взрослый, и вместо всхлипов должен, обязан выдать сейчас же решение проблемы.       В метре от него стоит Джин и наблюдает за агонией друга. Слышит всё, что в гневе выдаёт Намджун. В его жизни положение не лучше, и, в отличие от Намджуна, его родители никогда не пытались этого скрыть. Скорее, называли его ещё одной причиной их бед и тяжёлого положения.       Если бы у них была возможность вернуться в прошлое и не рожать на свет сына, скорее всего, так бы они и сделали, иначе Джин не может объяснить такого отношения к себе.       — Слушай…. Такая хуйня происходит. Причём не только у тебя, — немного переживает, ведь друг, наверное, не хотел, чтобы его слышали, поэтому спрятался за гаражами. — За пару лет наша страна превратилась в хаос, и поменять это смогут только те, кто в силах забраться наверх….       Друг не реагирует. Он всё прекрасно понимает. Понимает, что не они одни такие, понимает, что сложно всем, понимает, что сейчас положение всей страны он не поменяет. Но его душит чувство ответственности за свою семью. Душит так, что вот-вот задохнётся. Сокджин видит в глазах близкого отчаяние, граничащее с твёрдым намерением найти выход. — Бля, ладно. Тебе нужно решение?!       — Да.       — Я не хотел тебе говорить. Никогда не думал, что когда-нибудь стану тебе такое… Но… Пацаны с соседнего района предложили мне дело. Оно опасное и не совсем законное, вернее, совсем незаконное, но может принести кучу бабла.       Намджун, зацепившись лишь за последнюю фразу, встаёт с земли, отряхивается и смотрит так, будто уже готов идти на это дело.       — Что нужно делать?       — Воу, не гони коней. Может, тебе не понравится.       — Что. Нужно. Делать? — решительно, непреклонно, со злостью, граничащей с отчаянием.       — Ладно, придурок. Я до последнего не хотел тебя в это втягивать. Знаешь же Соджуна?       — Это тот, чей отец скинулся с пятого этажа? — Намджун склоняет голову к плечу, с подозрением уставившись на друга.       — Да, он самый. После смерти отца его папа начал торговать собой. Не знаю, хули выход нашёл именно такой, но не суть. В один прекрасный день об этом узнал и Соджун. Сорвался с уроков и как бешеная собака ворвался в дом, где папа трахался за деньги. Оба были угашенные чем-то. Он стащил папу с какого-то альфы, тот даже не заметил и уснул, блять! Приколись, Джун! Альфа спит, а хуй его колом стоит! Чё за препарат он принимал? Хуй знает. Но я бы хотел знать, сука!       — Джин…       Альфа понимает, что его несёт не в ту степь, и ещё пара слов — и друг пропишет ему в челюсть.       — Так вот, Соджун обчистил его хату и свалил к себе. С папой он больше никогда видеться не хочет, — Сокджин прерывается, заглядывает в глаза друга. — На этом моменте все грустно прослезились, — пытается пошутить… неудачно… понимает, когда каменное лицо друга ни на секунду не смягчилось. — Но с тех бабок, что он стащил из той хаты, он спокойно живёт вот уже второй месяц, ни в чём себе не отказывая.       — И?       — И вошёл во вкус. Он обчищает чужие квартиры, делает это теперь не один, а с пацанами. Их трое. Живут припеваючи, я охуел, когда увидел Соджуна не в драной столовке, а в нормальном таком кафе.       — А ты, блять, как в кафе оказался?!       — Груз с продуктами привёз, как ещё? — ржёт Джин. — Короче, мы с Соджуном как-то так пересеклись, и он, откуда-то зная, что все деньги, которые я несу в дом, тратятся на алкашку родаков, предложил пойти в следующий раз с ними. Смогу снять себе квартиру. Заживу как человек.       — Чё?! Хаты обчищать будешь? Ты ёбнулся?       — А чё?! Лучше помидоры с огурцами в кафе поставлять, где с кайфом какой-то толстопуз из правительства жрёт эту еду в виде заморского салата?! Не хочу, я заебался. И ты, мой друг, тоже устанешь от этого, если забьёшь на свою учёбу и начнёшь работать. Ради чего? Ради тех крох, которые платят? И чё, ты будешь доволен?       — Нет.       Опустив голову, Нам прикидывает все «за» и «против» и по-прежнему сомневается. Не так его папа воспитывал. Не учили его чужое воровать, чтобы нажиться на этом. Но и Джин прав. Он забросит учёбу, чтобы работать кем? Грузчиком? Вряд ли это как-то поможет его семье, скорее, всё усугубит.       — Короче, — в мысли влетает друг, — если решишься, то ночью мы выходим на охоту. Лично я хочу надрать задницы этим богатеньким снобам и… нормально поесть наконец. Собираемся у 32-го дома в 5-м подъезде в полночь. Приходи… Я тоже иду первый раз, мне тоже ссыкотно, но я уверен — мы не прогорим…       23:50             23:51                   23:52       — Блять… — шёпотом в тишину комнаты.       Намджун вскакивает с кровати. Уже одетый. Просто до конца не верящий в то, что решится. Смотрит напоследок в зеркало, натягивая кепку ближе к глазам, и тихо выходит из комнаты. В доме тишина. Папа уже спит в своей комнате, из приоткрытой двери кухни видно, как отец уснул прямо на столе. Мерзко. Ранее отец себе такого не позволял, он был в глазах сына сильным, гордым, честным и порядочным. Сейчас вся та картина стирается в пыль, остаётся только реальность, от которой тошно.       На улицах нет ни одной живой души, только забулдыги в гаражах дружной компанией о чём-то спорят и смеются, и некоторые омеги прячутся по углам, ища своего клиента. Такой ночной город Наму был незнаком. Ему и мерзко, и страшно одновременно. Подойдя к нужному адресу, он всё ещё решается — зайти или нет в подъезд, немного сбрасывает тремор, глубоко вдохнув и выдохнув, и заходит.       На лестничной площадке, в пролёте между первым и вторым этажом, он видит четырёх ребят. Соджун сидит на ступеньках, вертя в руках ключи и щёлкая семечки, двое пацанов стоят, оперевшись на расцарапанную гвоздём стену с именами тут когда-то присутствующих, Намджуну эти лица незнакомы. Знаком лишь один альфа, что стоит спиной и закуривает сигарету, размахивая руками и объясняя что-то.       — Кто такой? — басит Соджун, обращая внимание всех пацанов на вновь прибывшего.       — О, это наш, Намджун! Решился всё-таки, я ж говорил, не ссыкло! — оборачивается Джин и, распахнув руки, встречает друга.       — Не понял, кто меня ссыклом называл? — свирепеет тут же. О себе такого базара не позволит.       — Харооош, они ж не знали тебя, щас познакомитесь, — похлопывает по плечу друг.       — Наш пацан, — тут же в улыбке расплывается Соджун, и пацаны за спиной альфы немного расслабляются. «Наш».

🩸🩸🩸

      Ночной фонарь, с переменным успехом освещая двор, провожает пятерых альф, грузной походкой направляющихся на первое дело таким составом. В голове каждого из них, словно заезженная пластинка, крутится причина, по которой он здесь и сейчас. В голове каждого: «Я здесь и сейчас, потому что…», «Я должен, иначе...», «Иного выхода я не вижу, потому что…».       Где-то в темноте от ветра поскрипывает детская качелька. Намджун сжимает кулаки в кармане лёгкой ветровки, нащупывает в дырке кармана монетку и теребит её между пальцев, успокаивая себя. Какими бы безбашенными и уверенными в себе они не казались — в глазах каждого читалось сомнение. Такую черту переходить тяжело, сомнительно, волнительно. Эту черту в первый раз переходят с трясущимися ногами и руками, в ознобе, каким бы стальным стержнем ты не обладал. В первый раз страшно всегда.       Подойдя к нужному подъезду, Соджун оборачивается на ребят, даёт чёткие указания, что делает каждый из них, каждому заглядывая в глаза, дабы убедиться в уверенности. Как оказалось, хозяев дома не будет. Один стоит у двери в подъезд, второй на стрёме у входа в квартиру, остальные обчищают хату.       — Задача ясна? — спрашивает Соджун, подводя итог сказанному.       — Да, понятно, шеф.       — Да.       — Ага.       — Погнали, пацаны.       Тихо прокравшись в подъезд, один из них остаётся на первом этаже. Поднявшись до нужного им пролёта, второй остаётся на стрёме возле нужной квартиры. Соджун, Джин и Намджун проходят внутрь, взломав дверной замок.       Нам оглядывается. Живут небедно. В коридоре их встречают картины, развешанные по стенам, в зале стоит белоснежный рояль, в углу шкаф с какой-то, видимо, очень дорогой посудой.       — Ебааааа, тут у них Соник лежит! — Джин подбегает к столу, и его глаза расширяются так, точно вот-вот вылезут из орбит. — Я, конечно, знал, что бобры могут компьютеры в хатах держать, но ебать — тут Соник, пацаны!       — Джин, давай реще, времени на ахуевание нет, — подгоняет Соджун.       — Да в натуре первый раз Соник вживую вижу… — бормочет тот себе под нос.       — Опаааа, пацаны, тут склад целый. Цепочка золотая, а кулон походу брюликами увешан! — Соджун цепляет на себя колье и перстень, изображая светскую даму и дуя губы со словами: «Ну, как я вам?»       — Реще, Соджун, у нас нет времени, — в ответочку кидает Джин.       Намджун проходится по гардеробу богатой дамы, цепляя шубу, дублёнку, кожаную куртку с мехом, дорогие кожаные туфли, а также одежду, марка которой выбита на неизвестном языке. Итальянский, вроде, он точно не знает.       Закинув всё в мешок, он поднимает глаза и натыкается на стену с фотографиями в рамках. Вся стена ими увешана. Ребёнок в коляске с омегой, мужчина в костюме с ленточкой, вроде военный, и фото омеги. Тот молодой и такой… нежный. Цвет кожи передаётся даже через фото, изумрудные глаза смотрят прямо в объектив, обрамлённые длинными густыми ресницами, пухлые розовые губы манят, словно сочные ягоды, а взгляд… он завораживает. Альфа подходит ближе, чтобы разглядеть фото, и видит бумажку, вкраплённую в рамку фотографии: «Муся, мы сильно скучаем».       В этот момент мешок, что был в руках, падает на пол. Нам осознаёт, что грабит семью, в которой есть такие же люди, как и он сам. Они тоже живут, тоже чувствуют, тоже любят. Как Намджун папу и отца. Как Джин своих родителей, даже несмотря на их образ жизни и отношение к нему. Ком у горла мешает вздохнуть. Ранее квартира казалась просто обезличенной, с кучей дорогущего барахла, которое они потом перепродадут на чёрном рынке, и всё, что пугало — это наказание за содеянное. Сейчас же он стоит перед портретом безумно красивого омеги, по которому кто-то очень скучает, и понимает, что он грабит, чёрт возьми, людей.       — Чё застыл? — в проёме появляется Соджун.       — А! — пугается будто воришка, пойманный с поличным. Ха-ха, как иронично! Намджун оборачивается и видит недовольное лицо напротив. — Задумался.       Грузно опустив голову, Нам собирает по новой в мешок выпавшие вещи.       — Пора сваливать. Ты тут всё?       — Да, почти.       Нам следит за тем, как Соджун уходит, а сам подходит к столику с парфюмом, так же сгребая всё, что считает дорогим, пока рука не останавливается на тонком золотом браслете, на котором выгравировано «Муся». Он сжимает пальцы, сомневаясь, но потом кидает в мешок и его.       Закончив с этой спальней, он выходит из комнаты, тормозя у выхода на пару секунд, вновь мнётся и возвращает браслет на место, снова заглядывается на фото омеги, пытается взять себя в руки, упорядочить мысли, которые жужжат в голове, собирает себя в кулак и покидает комнату.       Они втроём уже собираются покинуть место преступления, держа в руках мешки с суммой целого состояния, и стопорятся. На первом этаже один из их пацанов о чём-то говорит с омегой, судя по голосу, пожилого возраста. «Сука, лишь бы пацан догадался прикрыть лицо», — проносится в голове. Сокджин всех об этом предупредил. Ни в коем случае не светиться. Но что взять с неопытного в этом деле альфы. Единственная надежда, что пронесёт. По крайней мере, постараются, чтобы в районе не светил своей мордой. Заляжет на дно. В подъезде темно, да и омега уже пожилой, вряд ли разглядит в темноте черты лица непрошенного гостя.       — Ну, и чего ты тут стоишь? Давай, иди к себе!       — Да ну что вы переживаете, я тут забежал погреться, там холодно очень…       — Дома грейся, дурак, чего тут околачиваться?       — До дома ещё далеко, дедуль, я отогреюсь и сразу пойду, честное слово.       — Ой, молодежь. Ладно, — омега накидывает на плечи платок и выходит с кружкой чая. — Держи, я себе сделал, думал, спокойно выпью, а тут ты стоишь, дышишь, как старый паровоз, за стенкой слышно, — протягивает кружку тёплого чая и смотрит так требовательно, словно если не примет из рук — тут же получит подзатыльник.       — Да как же вы меня услышали, дедуль, из квартиры-то? — альфа берёт из рук пожилого омеги кружку и смотрит в добрые глаза напротив. Сам он на голову выше омеги, тот кажется таким маленьким и даже милым в этом своём шерстяном платке.       — Много не говори, мозоли на языке отрастут, давай пей чай и дуй домой, — похлопывая по плечу.       — Ладно, ладно, — залпом допив кружку чая, альфа передаёт её обратно и неожиданно выдаёт: — А можно вас обнять? Ну, просто….Обо мне никто так раньше не заботился.       — Будет тебе, — омега, засмущавшись, улыбается широко, даёт наставления, чтобы не заболел, и заходит в квартиру.       Тем временем три бугая этажами выше, теснясь в коридоре с баулами вещей и драгоценностей, задержав дыхание, внимательно слушают разговор и молятся, чтобы этот омега зашёл к себе в квартиру как можно скорее. Услышав хлопок двери, они вываливаются на лестничную площадку, тихо закрывают дверь и так же тихо, насколько позволяют их габариты, вылетают из подъезда, стремясь как можно быстрее скрыться с места преступления.       — Ко мне в гараж, тут недалеко, — командует Соджун пацанам.       Добравшись до гаража, они стремительно скидывают туда все сумки и выдыхают. В гараже стоят два потрёпанных временем дивана, на которых те рассаживаются, сохраняя молчание несколько секунд и пытаясь отдышаться.       В какой-то момент гробовую тишину разрезает дикий хохот. Джин ржёт как сумасшедший, наблюдая за пацанами и их физиономиями. Его смех заразительный, звонкий, то ли истерический, то ли счастливый — непонятно. Но каждый здесь сидящий его подхватывает.       — Пацаны, мы реально это сделали, блять! — внезапно вскакивает Джин и разводит руками.       — Я в ахуе до сих пор, — отвечает Намджун, тяжело дыша от прошедшего приступа смеха и всё ещё пребывая в лёгком шоке.       — Сам такой… — отзывается Соджун. — Всё никак не привыкну. Ты! — он указывает пальцем на альфу рядом с собой. — Ты вообще какого хуя решил чаепитие устроить в такой момент, блять? Мы уже стоим там на низком старте и слышим, как ты чаи гоняешь, придурок!       — А чё мне, блять, оставалось делать?! Ой, дедуль, извините, мы тут ваших соседей обчищаем, не могли бы вы пойти лечь спать и не мешать нам? Так мне надо было сказать?!       Гараж по новой взрывается от смеха. Этой ночью ни один из них не желает возвращаться домой. Они где-то откапывают пиво и отмечают свою первую общую победу. Победу, как им казалось, над грёбаной системой.

🩸🩸🩸

      Именно с этого момента начинается новая глава в истории жизни Намджуна. Он отлично вливается в компанию вновь приобретённых друзей, которые становятся его сподвижниками, соратниками, партнёрами. Они обчищают квартиры богатых, по их мнению, снобов и толкают краденое на чёрном рынке; что-то продают сами, что-то оставляют себе, но стараются не светить дорогими шмотками, чтобы не вызвать подозрение знакомых, друзей и соседей, которые не знают об их «трудовой» деятельности.       С родителями у Нама отношения становятся натянутыми. Папа, обеспокоенный постоянными гулянками сына среди ночи и прогулами в школе, о которых ему настучал завуч, пытается поговорить с сыном, но всё впустую. А отец просто забил большой и толстый болт как на семью, так и на свою жизнь, предпочитая проводить время в обнимку с бутылкой горячительного. Отсюда бесконечные споры, ругань младшего альфы с отцом, разочарование сына, который никак не может уразуметь, как можно так сильно опуститься, когда под твоей ответственностью находится благополучие и счастье семьи. Намджун искренне верил, что сможет вытянуть горе-родителя, но все попытки оказались тщетными — тот с головой погряз в своём мире беспробудного отчаяния и пьянства.       Однажды Намджун пришёл домой с огромной коробкой в руках: новый телевизор, с чеком, всё, как положено — краденое в отчий дом он тащить бы не стал.       На входе встретил папа. Расширенными глазами наблюдая за сыном и разглядывая его ношу, папа выронил кружку из рук, которую тщательно натирал. Странное предчувствие неправильности происходящего сжало родительское сердце. Но он улыбался. Ведь сын впервые принёс что-то в дом.       — Сынок, что это? — подбежав к сыну, папа внимательно разглядывал коробку с новым телевизором и всё метался вокруг неё. Поначалу положительный настрой резко сменился, когда папа увидел чек и сумму покупки.       — Ты где это взял? — резко подняв круглые испуганные глаза, он вперился взглядом в сына.       — Так купил же, пап. Чек же в твоих руках, — Намджун искренне и широко улыбнулся, с огромной надеждой полагая, что такая реакция папы вызвана счастьем и радостью за новую покупку.       — Я вижу чек. А ещё вижу сумму на чеке, — внезапно холодно и строго. — Где ты взял такие деньги?       — Пап, ну, заработал, где ещё? Не украл же! — спина покрылась мурашками, и тело прошиб холодок, альфа глупо улыбался, надеясь, что истина не вылезет на поверхность никогда.       — Ким Намджун, я в твоих глазах вижу ложь и растерянность. Кем надо работать, чтобы такие деньги заработать? А? Ты что, в бандюганы подался?!       Радость папы переросла в тихую истерику, которая, по мере выяснения истинных возможностей приобретения такой техники, всё больше походила на нервный срыв. Он метался по квартире, кричал, что все свои силы тратил не на то, чтобы у него вырос уголовник, размазывая по лицу горючие ручьи, что никак не останавливались. Подойдя ближе к сыну, он посмотрел красными от слёз глазами на альфу, что на две головы выше него и крупнее раза в четыре, словно хотел заглянуть в душу. Смотрел с надеждой и отчаянием, но так и не увидел раскаяния. Альфа просто стоял, сжимая кулаки и вперив взгляд куда-то в неизвестность, стоял и молчал. И это молчание было слишком громким для папы.       Омега опустил голову, сгорбился и сжался так, словно не только душой, но и всем своим существом ушёл глубоко в себя. Перестал кричать надрывно, разрывая собственное сердце, и мутузить сына по крепкой груди, что за какие-то месяцы выросла в два раза, бросил кухонное полотенце на пол и направился в свою комнату. Прежде чем дверь с громким звуком захлопнулась, он бросил сыну через плечо:        — Ты моя душа, от тебя я не откажусь никогда, но я не хочу видеть в доме то, что добыто таким грязным способом.       Альфа сглотнул ком, что всё крепче сжимал горло после каждого всхлипа папы, после каждой слезы, скатившейся по щеке, после каждой попытки заглянуть в глаза и увидеть опровержение подозрений. Он, наконец, опустил голову, что гордо держал высоко поднятой вверх, и в этот момент шея заныла так, будто её сдавили уродливые щупальца чудовища, имя которому — Безысходность.       Больно. Минут пять он стоял в коридоре побитым зверем, неспособный совладать с бурей эмоций, что кружили его нутро в танце. Папой были сказаны слова, которые навсегда останутся в памяти. Эти слова нелегко будет забыть, пережить. Ещё хуже оттого, что как бы больно ни было — иного выхода в своей жизни он не видел. Он избрал путь, усыпанный острыми иглами и колючей проволокой, что больно врезаются в ноги, и по другому уже, увы, идти не хочет, да и не видит он другого выхода.       Напоследок взглянув на коробку с телевизором, что валялась на полу, он вышел из квартиры, пытаясь дышать глубоко и размеренно, но сердце то и дело ныло, напоминая о произошедшем. Альфа направился в спортивный зал, где они частенько зависали с ребятами и развивали выносливость. За непродолжительное время Намджун набрал в массе и хорошо накачал мышцы. Если у того же Джина, что занимался наравне со всеми, тело было более жилистое и сухое, у Намджуна оно росло в ширину так, что со временем он больше стал похож на медведя. По крайней мере, так шутили о нём друзья.       Отныне скопившиеся эмоции он предпочитал выливать не на стену за гаражами, после чего беспомощно падал на землю и выл белугой, а в спортивном зале на боксёрскую грушу, тесно подружившись с боксёрскими перчатками. Помимо всего, Нам начал участвовать в уличных драках, получая особый кайф от боли в костяшках после каждого боя, и практически в каждом он оказывался победителем.       Ким Намджун очень быстро повзрослел, его имя гремело на всю Республику благодаря победам в боях.       Из прилежного школьника он превратился в мужчину, чей взгляд усмирял и устрашал. Будем честны — тому не в малой степени поспособствовала компания, в которой он оказался. Пацаны топили за свою правду до последнего, стояли на своём, не включая заднюю, уважали старших и защищали молодняк, аккуратно и вежливо обращались с омегами, из заработанного обязательно что-то выделяли для совсем уж бедствующих семей. Они тоже считались мелкотнёй в свои 17-18-19 лет, но старшие пацаны на районе видели в них мужчин и уважали. Ни разу с Намджуном никто из старших не заговорил снисходительно, как с глупым, не знающим жизни молодчиком. Если и давали советы, то аккуратно, как равному себе, взрослому мужчине.       Так и жили. Стирали кулаки за свою правду и искренне верили в то, что живут честно. Честно не по закону, а по своей совести. События шли своей привычной чередой. Встречи с пацанами в зале и в гараже, иногда свиданки, иногда школа, иногда как торгаши высшего пилотажа они орали на рынке об эксклюзивности своего товара, иногда толкали его на чёрном рынке, где тоже стали своими, а иногда выходили на дело, причём довольно успешно. До одного судьбоносного дня…       — В этом доме есть мужчины или я один буду всё таскать?! — возмущается папа, загружая очередную сумку в машину.       Нам выскакивает из подъезда с рюкзаком и улыбается ему, наблюдая за этой картиной. Папа уже кажется таким крошечным и нежным на фоне Намджуна. Несмотря на сложности в отношениях, они всё равно остаются самыми близкими людьми на свете, а новый телевизор стоит на тумбе, украшая гостиную.       — Ну, пааап, ты чего кричишь? Зачем сумки таскаешь, я бы сам всё уложил!       Омега, прищурившись, по новой рассматривает татуировку Намджуна на плече и фыркает. Он это делает каждый раз, когда видит её. Вот уже 150-й раз по счёту…       — Дождёшься вас, конечно. Уже сам всё упаковал. Мы до дачи доедем поздней ночью такими темпами. Где твой отец?! — нервно расхаживает у машины омега и смотрит на курящего на балконе супруга, который спокойно наблюдает за красотой проплывающих по синему небу белоснежных облаков, выдыхая вверх клубы густого дыма. — Эстет хренов, — бормочет себе под нос омега.       Уложив все сумки в багажник и наконец рассевшись по своим местам, семья направляется на дачу навестить дедушку и отметить его юбилей. Намджун дедушку очень любит, поэтому втихаря от папы подготовил ему дорогой подарок, от стоимости которого последний схватился бы за сердце, зато дедушке будет очень приятно.       Хрустальная статуэтка в виде ангела, крылья которого усыпаны камнями. Не бриллиантами, конечно, но выглядит очень красиво. Пожилому омеге такое нравится, он коллекционирует подобные безделушки, поэтому альфа уверен в своём подношении. Он решается по новой взглянуть на презент, ищет его в рюкзаке, но, не нащупав, хватается за голову.       — Чёрт! — переворачивает рюкзак вверх дном, но статуэтки нет на месте. — Да блять! — случайно выругавшись перед родителями, Нам просит вернуться домой.       — Ким Намджун! Следи за языком! Зачем нам домой, что забыли на этот раз?! — отец жутко недоволен.       — Подарок! Подарок забыл!       — Какой, в жопу, подарок?! У меня, по-твоему, бензин бесконечный? Никуда я не поеду! — рычит отец.       — Хорошо! Мы недалеко уехали, притормози тут, я сбегаю, заберу и вернусь!       — Придурок! Голову свою, главное, не забыл, — в истерике мечется родитель, но останавливается.       Намджун пулей вылетает из машины и так же быстро добирается до двора, почти за секунды добегает до квартиры. Обнаружив статуэтку в тумбочке своего стола, он решает, что лучше её упаковать, чтобы папа не увидел, и дорога до дедушки не превратилась в лекцию о нравственности и морали. Он не слышит, что под окнами за эти секунды собрались неизвестные, непонятно зачем и откуда приехавшие машины, из которых вышли мужчины в погонах.       Намджун, расправившись с упаковкой и прихватив бутылку шампанского с коробкой конфет, что недавно закинул в шкаф, дабы именно это представить родителям подарком, наконец покидает квартиру. Устремившись вниз, он сталкивается нос к носу с соседом, что второпях несётся ему навстречу. Альфа лет пятнадцати с круглыми глазами хватает Намджуна за руку, не давая уйти.       — Нам….Намджун! — от волнения не может продолжить.       — Да выдохни ты, Кисон, что случилось? — посмеиваясь, Намджун треплет мелкого по макушке.       — Намджун! Там менты по твою душу приехали!!! Тебя ищут, у соседей о тебе и твоей семье спрашивают!!!       — Что?! Какие ещё менты? — в недоумении таращится Намджун, глубоко в подсознании понимая, в чём дело.       — Говорят, ты вор! Что мента обворовал! Они вот-вот поднимутся! Идём за мной!       Намджун без лишних вопросов следует за пареньком, прикинув в голове все обчищенные квартиры и пытаясь вспомнить ту, что хоть как-то была похожа на хату мента. Кисон бежит, сверкая пятками, к себе, желая спрятать Нама там.       — Заходи скорее! Они не найдут тебя тут!       — Блять, как они вообще на меня вышли? — пытаясь отдышаться, спрашивает Намджун, скорее, сам себя.       — Один из них сказал, что кто-то оказался слишком болтлив и плаксив. Ты бы видел глаза этого легавого. Как у психованной псины.       — Блять! Чё делать? Чё… Сука, там папа с отцом стоят, меня ждут… Блять…       — Смываться тебе надо. Но как?..       Нам осматривает квартиру, выглядывает в окно — оно выходит не во двор, а на гаражи. Падать с третьего этажа вроде не так уж и больно.       — Так, мелкий, если выберусь — с меня причитается. Держи статуэтку. Я прыгну, ты мне её потом кинешь.       — Ты себе кости сломаешь! Давай другой способ придумаем! — Кисон вдруг хватается за край футболки старшего, пытаясь остановить.       — Такие, как я, не ломаются, — произнеся с улыбкой, Намджун спускает ноги и прыгает вниз, падая на землю, и, не рассчитав, подгибает руку под себя, чувствуя, как хрустит кость. Запястье сломано.       — Ссссссукаааааа, — тихо воет Нам, чтобы не привлекать внимания, но вспоминает, что надо бежать, и поднимается.       — Кисон, — громким шёпотом зовёт альфа. Тот выглядывает в окно и облегчённо выдыхает при виде невредимого альфы. — Кидай статуэтку. Кинешь криво — убью.       Парень, глубоко вздохнув и выдохнув, кидает её прямо в здоровую руку старшего и широко улыбается.       — С меня причитается, малой! — широко улыбаясь, кричит напоследок Намджун и бежит со двора. Бежит так быстро, что боится запутаться в ногах.       — Он тут! — вдруг слышится со спины. Легавый орёт и размахивает руками, указывая на Намджуна.       — Да блять! Ты-то откуда тут взялся?! — бубнит Намджун, стараясь сделать глубокий вдох из-за сбитого дыхания.       — Стой, падаль мелкая! — кричат ему вслед.       Альфа знает этот район как свои пять пальцев. От адреналина, хлынувшего в кровь, он бежит ещё быстрее, картинка смазывается, он заворачивает за угол, потом ещё раз, петляя между дворами и гаражами как змея, пытаясь сбить ментов со следа, спрятаться. Добежав до тупика, Намджун переводит дыхание, не слыша за собой погони, выглядывает из-за угла и видит, как менты разбегаются в разные стороны, не находя место, где спрятался альфа.       У стены он видит лестницу на крышу, добегает до неё и, пряча в кармане статуэтку, пытается пошевелить сломанным запястьем; какой там пошевелить — кажется, что оно болтается на сухожилиях. Он ставит ногу на первую ступеньку, придерживаясь одной рукой, пытается взобраться, прижимаясь к перекладине предплечьем второй руки, запястье просто не чувствует. Внезапно его хватают за ворот и резко дёргают вниз. Намджун, не найдя чем удержаться, просто падает на землю, больно ударяясь затылком. Он на пару секунд словно слепнет, голова начинает идти кругом; чувствуя, как сверху на него кто-то смотрит, Нам разлепляет глаза и видит сморщенное, старое лицо с безумными красными глазами. Легавый и вправду похож на бешеную псину.       — Попался, мразь мелкая.       Голова Намджуна тяжелеет, он не в силах даже приподняться. Кто-то хватает его, переворачивает лицом в землю, скручивает руки, больно выворачивая и так достаточно пострадавшее запястье, и поднимает на ноги.       Взору предстаёт белоснежный ангел, лежащий в грязной луже, чьи крылья, обрамлённые безупречной красоты камнями, оторванные и поломанные, лежат рядом, разбившись в мелкую крошку хрусталя.

🩸🩸🩸

      Часто поражает то, как гнусно может вести себя человек, наделённый малейшей властью. А в особенности тот, чью власть пытаются умалить таким путём, как кража драгоценных вещей из его квартиры.       Ким Юсон — яркий представитель маленького человечка в обличии большого человека, что мнит себя Богом и имеет синдром недолюбленного ребёнка. Таким людям в юношестве приходится очень тяжело, так как в большинстве своём таких шпыняют и высмеивают. Родители, друзья, одноклассники и иногда даже приятели по интересам. Им кажется, что весь мир состоит из озлобленных людей, которые готовы сделать им плохо и больно. История распространённая, не так ли? Каждый из нас в своей жизни когда-либо ощущал себя никчёмным, беспомощным и ненужным в огромной Вселенной. Но разница в том, что кто-то с этим справился, а кто-то превратился в монстра, чаще всего, ничтожного, пакостного и трусливого внутри.       Ким Юсон не справился. Уже будучи человеком взрослым и осознанным, он, получив власть, показал самую мерзкую натуру человеческой души, что может находиться в человеческом теле. Его душонка, неумолимо требующая бесконечного подтверждения своей уникальности, отыгрывалась на тех, кто был статусом, званием или положением ниже него. Он научился адаптироваться и заискивать перед теми, кто имеет больше власти, пряча свою натуру, а потом за это отыгрывался на своих подчинённых.       Право имел, но в глубине души был тварью дрожащей, хоть и научился это скрывать. Каково же было состояние нашего маленького человечка, когда он зашёл в практически пустую квартиру, где из ценного остались только кружки да тарелки. Весь спектр его эмоций тогда на себе испытал его супруг, что долго прятал синяки под кремами и очками, и его ребёнок, что плакал в ногах папы, лежащего на полу без сознания.       Намджуна, словно обвинённого в убийстве нескольких человек, продержали в клетке, выпытывая всю подробную информацию, почти весь день и всю ночь. Маленький человечек никак не мог совладать с синдромом Бога и мучил альфу, как только мог. Под конец допроса спустил своих шавок, чтобы те привязанного к стулу парня избили, но оставили в сознании, чтобы Юсон мог в своё удовольствие продолжить издевательства.       — Маленький гадёныш! — то ли улыбаясь, то ли скалясь, ходил Юсон вокруг избитого Нама. — Ты думал, что вы вот так будете воровать чужое и вам за это ничего не будет? Вы очень сильно проебались, обчистив мою квартиру. МОЮ! СУКА! КВАРТИРУ! — после каждого слова следовал удар кулаком по лицу, но Намджун сохранял молчание. — Говори, мразь! Кто был с тобой? Имена! Говори, блядь! — тяжёлый ботинок прилетел в живот альфы.       У Намджуна перехватило дыхание, он громко кашлял и плевался кровью. Наконец вдохнув воздух полной грудью, он поднял голову, осмотрелся, размял широкие плечи, что затекли оттого, что руки связаны и прикованы к стулу. Сосредоточив взгляд на мужчине, чей таз был шире собственных плеч, а лицо скукоживалось от каждого движения связанного альфы в гримасе отвращения, он широко улыбнулся, обнажая белоснежные кровавые зубы, и произнёс:             — Пошёл на хуй.       Лицо легавого вытянулось в английскую букву «и». Он не ожидал такой дерзости от молодого пацана, избитого в мясо. Посчитал, что тот струсит и расскажет всё, выдав информацию на тарелочке. Маленький человечек внутри с визгом запищал, словно свинья на убое, и душонка его потребовала сатисфакции за разочарование. Юсон покинул помещение. Через несколько минут вместо него вошли несколько альф с битами. Они, словно гиены, окружили Нама и по очереди начали бить и так избитого парня. Юсон с наслаждением наблюдал за наказанием через стекло и упивался своей властью. Хренов каратель.       Намджуна упекли в тюрьму на два года. Единственный, кто осмелился его посещать за это время — это Джин, остальные просто пропали, испугавшись, что пойдут следом за Намом. Альфа не выдал никого, с ментами сотрудничество не поддержал, оттого и схлопотал по полной. Кто навёл легавых на него — он, к сожалению, так и не узнал, но сделает это обязательно, как только выйдет.       Папа тоже посещал. Один, без отца. Когда омега узнал, что его сын под стражей, у него случился нервный срыв. Настолько сильный, что пришлось обратиться в скорую помощь и ложиться в больницу. Скорую ему вызывал Джин, который, как только узнал о случившемся, подорвался на квартиру к Наму, не испугавшись за себя. Ворвавшись беспрепятственно внутрь, он нашёл рыдающего омегу на полу, что бил кулаком о твёрдую поверхность и кричал в истерике. Срочно вызвав врачей и оказав какую мог помощь омеге, Джин долго укачивал его на руках, стараясь хоть как-то успокоить, привести в чувства. После осмотра врачей он собрал его личные вещи, которые необходимы были в больнице, и заглянул на кухню. Там он обнаружил отца, который всё это время, оказывается, был дома и слышал абсолютно всё, даже не удосужившись выйти к своему супругу и как-то ему помочь. Джин с презрением взглянул на старшего альфу, что в алкогольном угаре сидел у окна и курил, наблюдая за небом. Долбоёб. Иного объяснения альфа дать не смог.       На суде Джин тоже присутствовал, удерживая в руках тихо бьющегося в истерике папу друга. Он смотрел в глаза Намджуна, что были направлены на омегу, и видел бесконечную боль. Не за себя — Джин видел, как сердце у того разрывается за родного человека, что так сильно по нему страдает.       Соджун бесследно пропал, как и двое других альф, так же принимавших участие во всём, что они делали. Джин и Намджун решили, что сдал Нама один из них. Джин пытался разузнать, куда исчезли эти трое, но всё было бесполезно, пока через несколько месяцев после суда Джин не увидел в соседнем дворе шатёр со скорбящими. Соджуна нашли мёртвым под мостом. Оказывается, тот, как узнал о случившемся, решил бежать в другую Республику. Бежал один. Соджун не был тем, кто их сдал. Иначе он не убегал бы второпях, не подготовив почву. Как и когда он умер — неизвестно, но тело привезли, когда то ещё напоминало подобие прежнего Соджуна. На его похоронах Джин тоже присутствовал. Через неделю после смерти Соджуна стало известно, что его папу нашли мёртвым на квартире у местного барыги. Передозировка. Похороны уже устраивал пожилой омега, дедушка Соджуна. Джин рассказал о случившемся Намджуну, когда навестил его в тюрьме, и они долго молчали, держа трубку у уха. Обоим говорить о чём-то было тяжело. Да и слов не нужно было. Молчание было красноречивее.       Папа Намджуна осунулся и очень сильно похудел. Каждый раз, когда он навещал сына, у альфы сжималось сердце от боли за родного человека. Омега старался держаться и не показывать, как ему тяжело, рассказывал о том, какой Джин молодец и как он им помогает. Альфа искренне был благодарен своему другу. Нет, не другу — уже, скорее, брату.       В заключении Намджун познакомился с тюремными законами. Те были жестоки и суровы. Оказалось, что в местах не столь отдалённых есть своё мироустройство, ничем не отличающееся от государственного — со своим лидером, его приближёнными, подчинёнными и падшими. Себя Нам в обиду не давал, свою честь отстаивал до последнего, если надо — дрался до бессознательного состояния, но себя обидеть и унизить не позволял никому.                    Старшие, оценив в нём «правильные понятия» и сильный дух, приблизили его к себе. Намджун выбил себе место под солнцем кровью и неимоверной силой воли.       В камере он подружился с пожилым мужчиной, что разделял с ним заключение и небо в клеточку. В тюрьме старика уважали, он был вхож в «свой» круг. Пожилой альфа много говорил с Намом о своей молодости, о жизни, о её устоях, о том, что считал правильным, а что нет. Познакомил там, за решёткой, с нужными, по его словам, людьми. Научил Намджуна читать книги. Правильные книги, которые глаголят не о вечной любви, а о суровой правде жизни. Намджуну иногда казалось, будто он обрёл отца, именно такого, о котором всегда мечтал, но вспоминая место, где он находится, предпочитал не привязываться к людям, как бы сильно они ему ни нравились.       Альфа возмужал. Теперь он стал не просто взрослым парнем, а настоящим мужчиной. Раскачал себя ещё больше, набил новые тату, которые украшали сильное тело, начал курить и охомутал нового медбрата-омегу, что проходил практику по учёбе. Проведя жаркую ночь в подсобке, натягивая омегу на себя не один раз, он так жёстко трахал его, что тот терял связь с реальностью и забывал своё имя. На следующий день заключённые узнали, что молодой практикант решил сбежать с места стажировки и больше там не появлялся. Наверное, струсил и пожалел, что соблазнился на красивого молодого альфу-бандита. Намджун расстроился и иногда длинными ночами вспоминал аппетитный нежный зад молодого омеги.       Даже в отрешении от всего мира и адекватной жизни, Намджун смог адаптироваться. Да, от жёлтого цвета стен его подташнивало, спина нуждалась в массаже из-за дряной шконки, от еды воротило, да и он сам просто мечтал об уединении в душе или во время сна. Но Намджун имел сильный стержень, который не позволил ослабить дух и сдаться. Намджун достойно выдержал это испытание.

🩸🩸🩸

Два года спустя.

      И небо светлое, и прохладный ветерок колышет деревья с пожелтевшими листьями, и воздух чистый и свежий, и… жизнь чувствуется безграничной. За спиной со скрипом закрываются тяжёлые ворота, отбивая в сердце «ты свободен».       — Я свободен, — шёпотом, навстречу новой яркой жизни, что сейчас ощущается именно так.       Намджун не выходит оттуда новым человеком, он всё тот же, просто более сильный и мужественный, с принципами и устоями, что и ранее лежали в основе его личности, но теперь крепче и глубже укоренились в сознании. Чернильные рисунки расползлись по телу всё больше, на руках выбиты слова о правде жизни, символы и знаки, определяющие его далеко не лёгкую судьбу. Для тех, кто знает, будет несложно определить по одним выбитым линиям на коже, что за человек перед ним. На нём старые джинсы, порванные при погоне, и спортивная куртка, что измазалась в грязи и крови ещё в тот злополучный день. И… всё.       Намджун чувствует, как со спины кто-то подходит и кладёт руку на плечо.       — Ну, здравствуй, друг, я скучал.       Нам оборачивается и видит широкую, родную улыбку. Он тоже скучал, очень сильно.       Они дарят друг другу крепкие братские объятья и смотрят в глаза молча, по одному взгляду понимая: «Без тебя было тяжело» — «Я вернулся и готов всё исправить».       — Нихуя ты раскачался. Ты куда растёшь, бугай? — помяв плечо друга, Джин с восторгом оценивает мышцы альфы. Он наблюдал за Джуном за стеклом на свиданках в тюрьме, но стоять вот так рядом… Сердце предательски падает вниз, какое-то щемящее чувство накрывает с головой. Чё за хуйня — непонятно. Впервые Джин почувствовал это, когда ему сказали, что Намджуна замели. И вот снова.       — А ты чё думал, я там от скуки страдал, жопу отсиживал? — поиграв бровями, хохочет Нам.       — Да-да, знаем мы, как ты скучал, наслышаны. Бедный стажёр до сих пор от шока отойти не может, друзьям-омегам хвастается и рассказывает о жаркой ночке с известным теперь на всю Республику бандюганом, — качая головой, Джин указывает на машину и открывает дверцу, жестом давая понять, что на своих двоих они до дома не пойдут.       — Опа, откуда тачка? — Джун с восторгом рассматривает новенький, блестящий сто сороковой мерс.       — Заработал, — обнажая все тридцать два зуба, улыбается Джин.       Намджун, взглянув исподлобья, повторяет вопрос.       — Да на районе один олух в карты проиграл, я взял в личное пользование, — снова эта дурацкая улыбка. — У него родаки в нашем парламенте сидят, а он ссыкло, ссыт, когда меня на их районе видит. Чё смотришь так? Верну же ему. Нехуй было тащиться к нам и играть, блять, ставя на кон машину. А потом рыдать, как омежка, умоляя вернуть тачку.       — Заработал, получается, — ржёт Намджун. — Ну, карточный долг — святое, но с такими надо быть чуть осторожнее: папаше настучит, и до нас доебутся, а, судя по твоему рассказу, такой настучать вполне может. Шерсть, — с презрением отзывается Нам, выплёвывая с омерзением последнее слово.       — Кто? Как ты его назвал? — хмурит брови Джин.       — Потом объясню. Сигареты будут?       — Курить начал?       — Начал.       Джин, открыв бардачок и достав Мальборо, передаёт другу сигарету. Нам глубоко затягивается, опрокинув голову к небу, выдыхает густой сизый дым, задумавшись и наблюдая за полётом чёрного ворона над головой.       — Ворон. Я словно чёрный ворон, Джин, мечтаю взлететь в небеса из этой ямы, но никогда не смогу летать красиво. Не суждено ворону быть красивым орлом или тем более лебедем. Он родился вороном, им и сдохнет, всю жизнь питаясь падалью.       Сокджин не согласен, но спорить не станет. Какой ворон? Какая падаль? Разве мало добра делает Нам? Да, они выбрали неправильный путь для того, чтобы встать на ноги, но разве они хоть раз обидели того, кто слабее? Они взяли на себя функцию правильного распределения имущества. Джин прыскает от этой мысли. Забирают у богатых и отдают бедным. Робин Гуды хуевы. Ну, может, не всё отдают, львиную часть оставляют себе. Ну, а как? Чтобы обладать силой — ты должен, блять, иметь бабки. Без них никуда. Без них ты ноль — полное зеро. Без них тебя рано или поздно задавят.       Оба курят в тишине, один даёт время другому на собственные размышления, которыми, судя по нахмуренному лбу, загружена голова только что освободившегося друга. Намджун, чувствуя, как ветер колышет его волосы, прикрывает глаза и впервые за долгие два года позволяет себе расслабиться.       Дом встречает теплом и уютом, резко постаревшим и немного поседевшим папой, любовью с тонкой перчинкой грусти, которую ощущает каждый.       Услышав хлопок двери и тихое «пап, я дома», произнесённое до боли родным голосом, омега, спотыкаясь и роняя всё, что было в руках, выбежал в коридор, кидаясь в объятия сына, прижимая всё ближе и крепче, словно если отпустит — тот тут же исчезнет.        — Родной мой, сынок, моя душа, вернулся, вернулся, вернулся!       Взяв лицо альфы в руки, словно у маленького ребёнка, расцеловал каждый сантиметр щёк, лба и глаз, при этом стоя на носочках. От такой картины не смог сдержать эмоций даже Джин, все эти два года наблюдающий за страданиями родителя по своему ребёнку.       Омега выпустил альфу из объятий и начал разглядывать, причитая:       — Какой огромный стал, старая ветровка на тебе в обтяжку, а сколько наколок сделал, кошмар! — и, по новой взглянув в глаза, произнёс: — Только глаза всё такие же. Добрые глаза, — поглаживая щёку и нежно улыбаясь. — Ой, чего это я, я столько всего наготовил, давайте, проходите скорее на кухню.       Папа умчался. Гремя посудой, летал по кухне, звал парней за стол, причитая, что так давно хотел покормить сына едой, что сам приготовил. Намджун сделал глубокий выдох, словно вся тяжесть с плеч мгновенно спала в родном доме.       — Ладно, — почёсывая затылок, обратился Джин к Намджуну. — Вы тут пообщайтесь, устройте семейный вечер, так сказать, а я пойду, наверное, — и попятился к выходу, но рука альфы резко остановила друга, схватив за предплечье.       — Куда, блять? Ты чё это? Ты — часть нашей семьи, мой брат, Джин. Я не хочу, чтобы ты уходил. Я хочу, чтобы ты чувствовал здесь себя как дома, потому что с этого момента это место может тебе им быть безоговорочно, — смотрит так серьёзно, словно в душу заглядывает своими добрыми в этот момент глазами. Улыбается, а на щеке ямочка играет.       Джин кивнул в знак согласия. Брат? Своим домом? Слова выжгли в сердце свой след. У горла встал ком. Джин резко опустил голову, чтобы не отразить эмоции на лице и в глазах, что неожиданно прослезились, и просто снял обувь, следуя за Намджуном с лёгкой, мягкой улыбкой на губах.       Ужин прошёл тепло, спокойно и уютно. Папа рассказал обо всём, что произошло за последнее время, вскользь упомянул отца, намеренно избегая разговоров о нём, долго рассказывал о том, какой Джин молодец и что без его помощи омега бы совсем загнулся. Джин на такой рассказ о себе лишь смущённо улыбался, не привыкший к похвале от кого бы то ни было. Он рос как сорняк, сам по себе, не получая тепла и заботы от тех, в ком так нуждался, оттого и благодарность от старшего омеги принимал очень волнительно и боязливо даже.       Намджун дышал полной грудью. Он широко улыбался и смеялся громко, искренне, высоко запрокинув голову. Так, что Джин засмотрелся. Он не видел этой улыбки за прошедшие два года, регулярно посещая друга в тюрьме, и сейчас искренне радовался оттого, как другу хорошо. За решёткой друг не сломался, не закрылся. Скорее, стал более уверенным, сила его духа отслеживалась даже в мимике и жестах, не говоря о взгляде.       Закончив с ужином поздно вечером, омегу отправили отдыхать в свою комнату, поблагодарив за вкусную еду. Альфы остались на кухне. Каждый посчитал, что им есть ещё что обсудить. То, что не должны слышать уши омеги. Тем более папы.       — Эта мразь объявлялась на районе? — потушив сигарету в пепельнице, сложив руки на столе и сцепив пальцы в замок, начал Намджун.       — Последние пару месяцев Ким Юсона на районе не видно. Он уезжал с семьёй на отдых, вернувшись, начал расследовать дело банды из восточной части Республики. Они там какую-то муть со спиртом воротят. Что именно — не в курсах, наши не знают, но если надо, могу узнать. Единственное, что могу сказать — они полные отморозки. Никакой чести, достоинства. Закон им не писан, причём никакой. Я же тебе на свиданке рассказывал, Нам. Хотя, блять, толком и не мог ничего объяснить рядом с мусорами. Их старший, Фил, вообще не из этой Республики. Переехал к нам, но быстро стал авторитетом среди восточных. Безбашенный ублюдок. Неконтролируемый. С ним никто работать не хочет. Поэтому бегут к нам, Джун, просят крышевать. Мы восточную часть Республики не трогаем. Это их территория. Но дельцы чуть ли не молят нас избавить их от крыши Фила. Он старше нас, Джуни, но старшаки его не переваривают. Жадный, сука. Если мы отправляли на зону сверх положенного — он отдаёт строго часть оговоренного. Никаких подогревов свыше. Но Ким Юсон и у него на особом счету. Сидит в их заднице, пытается что-то вынюхать. Фил его с кайфом бы растоптал. Но не хочет с легавыми сталкиваться. У них типа договорённость. Легавые не трогают особо восточных, а те стараются не трогать ментов, — сразу поняв, о ком идёт речь, выдал всю известную ему информацию Джин.       — Восточные чё, блять, с ментами корешатся?       — Такой информации у меня нет. Пиздоболить без доказательств не стану. Но чует моя задница — что-то там есть. Единственная несостыковка — это Ким Юсон. Роет что-то, роет на восточных.       — Наших напрягает? — вертя в руках какую-то безделушку в виде брелока, Нам желает знать обо всём, что этот недочеловек творит на ЕГО районе.       — Бывает. Пацаны с соседнего района, с которыми мы связь держим плотно, рассказывали, как Юсон накрыл их клуб, и одного пацана жёстко избили. В коме лежал два месяца. Его папа от этого инсульт схватил и тоже в больничке лежал.       — Гнида. Сам бил пацана?       — Не, только под конец подключился, когда у того кровь со слюной по полу размазалась, почти без сознания лежал, он подошёл и начал ногами по голове ему ебашить.       — Только лежачих бьёт. Хуесос. В принципе, он только на это и способен, чему я удивляюсь. Папа пацана как?       — Лицо наполовину парализовано, ест с ложечки. Пацан выбрался, только теперь за папой всё время смотрит — тот сам ни поесть, ни в туалет сходить не может.       — Сука! — Намджун прикрывает лицо ладонью и растирает глаза. — Пошли наших, чтобы проведали папу, соберите ему там лекарства, фрукты, не знаю, чё ему там надо; всё соберите и отправьте, я оплачу.       — Понял. Сделаем, — кивает Джин, будто записав в голове.       — С бабками у нас как?       — Как-как? Когда бабок было достаточно, Джуни? — усмехается друг. — Серьёзную делюгу не мутим. Пара бензоколонок за нами, пара цеховиков, рынок на районе. Восточные попытались там напрягать людей, так они к нам побежали. Мы прессанули их шестёрок, но Фил, как ни странно, ответочку не кинул. Не маячил больше на разговор. Да и понимает он, что весь город сам держать не сможет. Кто ему даст, пока мы тут? По умному решил, что лезть к нам не стоит.       — Нихуя он не понимает, Джин, нихуя он сам не решил. Когда ты мне о нём рассказал — ему с зоны весточку отправили, чтобы к нам не лез. Там авторитеты в ахуе были. Мои пацаны на зону загоняли в разы больше, хотя восточные раньше нас в этой теме. Да и старше они, посерьёзнее. И не лезет Фил к нам со своими псами только потому, что указ получил.       — Помнишь того дельца, который начал разливать минеральную воду и поставлять в магазины местные? Так он пришёл к нам, до того как начал мутить это дело, Нам. Попросил ребят, чтобы те смотрели за производством. Цех небольшой, но город снабжает минералкой.       — А где его цех? На территории города?       — Нет, в пригороде. Туда попытались сунуться ребята местные, но как только увидели наших, то свалили без разговора.       — Не упускай этого дельца, Джин, он развернётся ещё со своим производством. С ним надо дружить. Пусть чувствует нашу поддержку. С деньгами сильно не напрягай, пусть у него внутри растёт благодарность. Она нам нужна будет потом.       — Вот ты и не упускай, Джуни. Ты забыл, что уже не сидишь в стенах камеры? Всё, дружище, пора вливаться в наши дела. Ты обо всём знаешь, сам нас координировал. Теперь принимай непосредственное участие.       — Бля, не верится. Эта тварь, конечно, мне поднасрала. Ким Юсон, сука! Что ещё успел сделать этот олух, пока меня не было?       — Бля, лучше спроси, чего эта мразь не сделала. Помнишь брата Кисона, омегу?       — Мелкий наш? Кисон?       — Да. У него брат-омега есть, Хану зовут. Тот старше на пару лет, примерно наш ровесник. Короче, он официантом кое-как устроился в один рестик. Начал зарабатывать, брата поднимать, учебники, вещи нормальные ему купил. Кисон как-то в новой кепке вышел, я на неё засмотрелся, говорю: «Фига ты модный», тот, прикинь, снимает её и мне передаёт. Я говорю: «Это чё?», а он мне: «Для старших ничё не жалко». Я попутал, пацан хороший, правильный. Кепку не стал брать, но его под крыло своё взял.       — Это же он мне тогда помог от легавых спрятаться. Забегает в подъезд, глаза огромные, испуганные, по пять копеек, кричит: «По твою душу пришли», в хате своей меня спрятал и помог выбраться.       — Знаю. Он мне рассказывал. Винил себя потом долго, что не смог помочь, — с грустной улыбкой вспоминает Джин.       — Я ему обещал, что если выберусь — подгон сделаю. Я хоть и не выбрался, но надо что-нибудь придумать.       — Намджун… Он это… — вдруг нахмурился Джин.       — Что? — взглянув на лицо альфы, в голове Намджуна всплыли самые плохие мысли.       — Не, с ним всё хорошо. Просто… Короче, в то заведение, куда его брат устроился, завалился Ким Юсон со своей шайкой. Он себе в близкие, походу, таких же как он сам выбирает. Они там набухались, как свиньи, и начали до официанта доёбываться. А официантом как раз был Хану. И нет бы передать столик альфе какому-нибудь… Короче, те дождались, пока смена у омеги закончится, и прям у входа в рестик загребли в машину. Хану пропал на пару дней, а когда вернулся… — горло саднит, не даёт говорить нормально, — вернулся весь побитый. Кисон рассказывал, как тот в спальне запирается и долго плачет, мелкий не знал, чё делать с этим, куда бежать, к кому обращаться. Я его нашёл на заднем дворе, плачущим на земле. Он мне всё и рассказал. Я решил к ним зайти, поговорить с омегой. Тот долго из ванной не выходил, мы уже тревогу поймали, начали дверь выламывать. Нашли его с порезанными руками, вся ванная в крови. Бля, я крик мелкого до сих пор вспоминаю, он мне, сука, во снах снится. Благо, вовремя нашли, скорая забрала. Спасти смогли. Сейчас Хану отходит, чуть лучше ему, на улицу начал выходить, но бля… Тяжело это всё. С ним практически все перестали общаться. Альфа, с которым чуть ли не помолвку объявили, свалил в туман. Кисон поменялся очень. От того мальчугана, которого ты знал, не осталось практически ничего, возмужал сильно, на работу устроился, постоянно в драках — честь брата отстаивает — и больше не плачет.       — К Кисону тоже зайду, поговорю с ним, — тяжело выдаёт Намджун. — Мы не можем это так оставить. Эта мразота должна ответить за всю ту хуйню, что натворил. О нём и в тюрьме говорили. Он жизни многих поломал. Я ему не дам после всего этого по земле ходить спокойно.       — Я с тобой полностью согласен, я хочу, чтобы он в крови своей захлёбывался. Но… Надо это сделать так, чтобы потом легавые не поимели нас.       — Хуй сломается нас иметь. Не позволю больше на моей территории такую хуйню проворачивать, —разминая костяшки, Нам откидывается на спинку стула и ведёт шеей.       — Что, тюремные апартаменты отдают болью? — заметив сморщенное лицо, и то, как вздрагивает Намджун при этом, подкалывает Джин.       — Тебе смешно, а я скоро свой позвоночник выблюю. Ноет так, что выть готов, — Намджун долго смотрит на Джина и выдаёт: — Слушай, будь другом, помассируй плечи. Жёстко так, чтобы хрустнуло всё.       — Я тебе чё, омега? Плечики разминать? — округляет глаза Джин, кидая в друга кухонное полотенце.       — Да ну, по-братски, блять, я этой ночью сдохну от боли в шее, если не хрустнешь, — просит Нам, изображая вселенскую боль.       — Чёрт тебя дери, Намджун, — Джин встаёт за спиной альфы и начинает грубо разминать шею.       — Ох, бля, прям в яблочко, — кайфует Нам. — Вот слева ещё сделай.       — Давай, покомандуй ещё мне тут, — Джин сильнее давит, заставляя прогнуться Намджуна. — Я тебе в массажисты не нанимался, — ворчит, но исполняет просьбу.       — Аххх… — внезапно хриплым стоном выдаёт Намджун. — Как хорошооо!..       Джина прошибает ток. Его тело моментально реагирует на стон альфы, выдавая совершенно неожиданную реакцию. Он откашливается, отгоняя дурацкие мысли, и продолжает массировать. Чувствует, как крепкое тело под пальцами расслабляется, чувствует каждую мышцу и их силу, сам получая удовольствие от происходящего. Несмотря на груду мышц, кожа кажется мягкой, такой приятной, словно её хочется поцело…       — Отвечаю, будь ты омегой — я бы на тебе женился, — чувствуя невероятный кайф, пускает шутку Нам, прерывая мысли Джина.       — Ёбнулся совсем? — ржёт Джин. — В тюрьме совсем тяжко стало, походу, — бегая глазами из угла в угол, отшучивается альфа и старается сфокусировать внимание на другом, но то и дело мажет взглядом по сильному, крепкому телу. Футболка на Джуне не оставляет никакого шанса на фантазию, чётко отображая каждый кубик крепкого пресса, каждую мышцу на груди, спине и руках. Видимо, весь гардероб из его прежней жизни будет этому альфе теперь мал.       — Не представляешь как! — Намджун внезапно берёт ладонь альфы, останавливая его. — Спасибо, — и медленно выдыхает, совсем расслабившись на стуле, больше напоминая мороженое, растекающееся от жары.       Джин так и стоит, наблюдая за умиротворённым лицом, не выпуская руку из ладони Намджуна, крепко обхватившей её.       По телу вновь пробегают мурашки. Это умиротворённое лицо хочется нежно погладить по щеке, пройтись пальцами по крепкой шее, спускаясь ладонями ниже. Джин пугается собственных мыслей и вырывает руку из хватки друга, спешно собирая свои вещи на столе.       — Ты куда? — разлепляет глаза Намджун. Веки стали такими тяжёлыми, что поднять их кажется непосильным трудом.       — Да у меня это… Дела ещё есть… — впопыхах собирается, стараясь не смотреть в глаза другу.       — Дела? Какие у тебя дела? Я думал, у нас на ночь останешься, папа тебе постель подготовил.       — Не-не-не… — поднимает голову Джин и широко улыбается, стараясь сохранить лицо. — Мои дела не подождут. Они уже ждут меня с мокрыми трусиками. Обещал зайти сегодня.       — Аааааа, ты про эти дела, —смеётся Нам. — Ну, тогда хорошо тебе потрахаться, дружище, — шёпотом, чтобы их не услышали.       — Со мной плохо не бывает, — ухмыляется Джин. — В первую же ночь мне папа не простил бы, если я тебя потащил бы с хаты, но завтра, блять, будет от меня и пацанов подгон. Натрахаешься вдоволь! — играет бровями и подкалывает. — А чё, Нами, в тюрьме, кроме стажёра, ни с кем не зажигал? Там же бывают нежные альфы, чё нет?       — Ким Сокджин, фу, блять, я тебе чё, блядь, пидор какой? Ебать, сука, альф?!       — Ну, а чё? Не западло, — Джин смеётся, а у самого сердце в груди стучит, словно бешеное. — Западло, когда тебя. А всадить альфе, по необходимости…       — Бля, пиздуй уже к своим омегам. Иначе меня блеванёт, — корчится, закатывает глаза и подталкивает друга в коридор.       — Ладно, ладно, шучу, завтра с пацанами встретимся, поговорим. И насчёт Фила тоже. Есть одна тема, нужно её обсудить, обговорить, пройдёмся по району и по городу. Посмотришь, что поменялось за два года.       Этой ночью Намджун впервые за долгое время уснёт крепким, здоровым сном в мягкой кровати.       Этой ночью Джин долго будет втрахивать в постель омегу, что так страстно отдаётся ему во всех позах, не стесняясь никаких экспериментов. А альфа постарается выбить из себя всю дурь и прогнать неожиданно всплывающие мысли. Прогнать воспоминания о хриплом стоне, что издавал друг, наслаждаясь прикосновениями его крепких пальцев. Прогнать то желание провести ладонью по крепким мышцам альфы.