Ray and Kookie

      — Мгм, — мычит Чонгук от боли, что холодными волнами пронизывает его тело.        — Хён, проснитесь…       Голос… знакомый голос заставляет Чонгука промычать от боли ещё громче, но в то же время заставляет открыть глаза.              — Гу? — хриплым от боли голосом спрашивает Чонгук, разглядывая напуганное лицо мальчика, склонившегося над ним. — Что произошло?       — Вы отключились, а потом пришёл старший, и… — мальчик замолкает, тихо-тихо всхлипывая. — Он не просыпается, я хотел его разбудить, но он… Он не…       — Чш-ш, — мужчина, забыв о боли, встаёт на колени и тянется рукой к щеке мальчика, но замирает, когда видит глаза, скрытые пеленой тьмы, и замечает когти. Монстр. — Иди сюда, — игнорируя устрашающий вид мальчика, он обнимает его, потому что душа его болит за этого ребёнка, независимо от того, как он выглядел. Сейчас Чонгук должен его успокоить и… сделать то, в чём этот малец нуждался уже десятки лет.       — Он очнётся? — дрожит мальчик и кофту Чонгука в кулаках сжимает. — Мне так страшно…        — Что случилось? Ты видел?       — Вы не помните? — мальчик отстраняется от мужчины и смотрит непонимающе, ведь Чонгук был не только свидетелем, но и участником.       На вопрос Чон лишь отрицательно мотает головой и слегка хмурится.       — Вы оба спасли Тэ-Тэ, — тихо шепчет, — но Вас ранили… обоих, — кидает взгляд на спокойного с виду Добермана, который, кажется, просто спит, но лужа крови возле него напоминает о реальности. — Разве Вы не чувствуете? — отходит от мужчины.        — Что?        — Раны, — шепчет мальчик и опускает взгляд на торс мужчины.       Чонгук вздрагивает от первого, мимолётного и едва ощутимого, приступа боли. Замирает, делая короткий вдох, только для того, чтобы тут же пожалеть об этом, потому что тело захлёстывает цунами боли, не такое уж и новость для Чонгука, но сам факт того, что он знаком с этими ощущениями — не означает, что ему не страшно.       — Хён?       Чон жмурится от разъедающих волн агонии, что с особой усладой пожирают его тело, сгибается пополам, когда острая боль омывает спину с такой силой, что даже малейший вдох сделать неимоверно сложно.       — Кха! — мужчина начинает кашлять, силясь избавиться от осколков стекла, засевших в лёгких и терзающих его тело.       Боль — вот что из себя сейчас представляет Чонгук.       — Хён? — Гу места себе не находит. Его снова оставили одного, а когда вернулись, то были едва живые. А ему что прикажете делать? Он всего лишь ребёнок, который нуждается в заботе! Его должны защищать! — Мы должны идти…       — Кха… Помоги мне, — тянет руку к мальчику, но тот отступает к той самой двери, что скрыта за слоями цепей. — Ты куда?       — Вы скоро очнётесь, — шепчет Гу, — я должен показать Вам, пока не стало поздно…        — Что показать? — на негнущихся ногах следует за мальчиком. Чем ближе Чон приближается к двери, тем слабее становится его боль, но взамен ей нарастает новая-старая эмоция — страх. — Не спеши, Гу…        — Моё прошлое, — шепчет и распахивает дверь.       22 марта. 13:12. Центральный полицейский участок Сеула.

13 октября 2001 год.

«Чувство превосходства над взрослыми ещё довольно долго не покидало меня. Конечно, такое ощущение не было для меня чем-то новым, но вкус триумфа над моим отцом, с его остекленевшими от ужаса глазами и осознанием того, кто отобрал его ничтожную и жалкую жизнь — стали моим главным достижением. Мне понравилось это чувство. Казалось, я больше никогда не смогу его испытать, ведь убийство этого ублюдка было для меня чем-то обыденным…»

      — Ха, — тяжело вздыхает Мин и тянется рукой к стопке фотографий. — Почему именно я должен читать его дневник? — поднимает злой взгляд на Чимина с Хосоком.       — Потому что у тебя самая стойкая психика в этом вопросе, — бормочет Чимин, кидая быстрый взгляд на старшего. И он прав.       Команда много чего нашла в доме Багула, но не смогла найти главное — тело Чон Одже, поэтому сейчас им нужно тщательно осмотреть и изучить всё, чтобы найти его. Шиху должен был оставить какую-то подсказку. Хоть где-то: отчёты с его работы следователем, планы убийств и, что самое важное, дневник. Последнее оказалось самым сложным для изучения, поскольку большая часть записей была посвящена семье Чон и, прежде всего — Чонгуку — другу этой тройки.       Конечно, для команды не в новинку расследовать и изучать подобное, но не тогда, когда расследуешь убийство семьи своего «брата». Не каждый сможет с подобным справиться, но кто-то должен это сделать, и этот кто-то — Юнги, потому что он самый хладнокровный человек после самого Добермана.       — Блять, — матерится под нос патологоанатом и возвращается к заметкам в дневнике. Они правы.

«Но, оказывается — это далеко не всё. После того, как я заметил того мелкого, меня осенило, что мне удастся доломать его. Я смогу воплотить свои мечты в реальность. Я видел, как треснул его мир после того, как я вскрыл глотку Одже. Я всем телом ощутил ту волну страха и зарождающегося безумия, что начала поглощать его. Это было неописуемое и незабываемое чувство превосходства. В конце концов, его ломали. Хотя, к сожалению, я и не знаю точно, что произошло, но уверен, что это было что-то действительно ужасное. Оно надломило его, но не уничтожило полностью. В отличие от меня. Мне удалось сломить маленького человечка. В первый и, думаю, в последний раз своей жизни мне удалось почувствовать нечто подобное… Я почувствовал себя Богом…»

             — К чёрту, я уже больше не могу читать эту чушь, — Мин захлопывает дневник после того, как краем глаза уловил строки, в которых Багул в мельчайших подробностях расписывал, как убивал отца Чонгука.       — Тебе попался момент убийства? — осторожно спрашивает Хосок.       — Да, — вздыхает. — Он всё идеально продумал, — потирает шею, устало откидываясь назад.       — Я тебе больше скажу, — Чимин следует примеру старшего и тоже откидывается на спинку кресла. — У него всё продумано и расписано до мелочей, каждый аспект его убийств, даже самых первых, — нотки восхищения проскальзывают в его голосе. — Такое ощущение, что убийства — его призвание.       — У кого-то рисование, а у него, блять, убийства… пиздец!       — Предлагаю спуститься вниз за кофе, нам нужен перерыв, — Хосок, не давая и шанса отказаться, поднялся на ноги, потому что это было не предложение — приказ. Они работают без остановки и, неизвестно уже которые сутки, без нормального сна.       Им нужна передышка, а также минутка, чтобы позвонить в больницу. Нужна хоть какая-то хорошая новость в этом океане проблем.       18:04.       — Я просмотрел каждую страницу, но нигде нет упоминаний о месте захоронения Одже, — Юнги отрывает воспалённые глаза от дневника Багула, который пролистал, как минимум, пять раз. Прочитал каждое предложение. Не упустил ни единого абзаца, но нужную информацию так и не нашёл.       — Ни намёка? — Чимин ставит пятый по счёту стакан американо на стол Мина, а сам пригубляет энергетик.       — Ни намёка! — зло выпаливает мужчина и отбрасывает записи подальше от себя. — Я прочитал его несколько, блять, раз, но даже малейшего упоминания нет!       — Он должен быть где-то, — подаёт голос Хосок, также изучивший каждый план убийств. У него тоже пусто, та же история и с Чимином. Ни намёка на место захоронения Чон Одже. — Он должен был его похоронить, как и остальных.       — Должен, — басит Юнги и делает глоток американо, затем глубоко вздыхает и вновь возвращается к дневнику. Однако в последний момент он передумывает и тянется к стопке с фотографиями каждой семьи. Он должен найти хоть что-то.       Никто из них не покинет участок, пока не найдёт Чон Одже.       — Они же искали Одже возле семьи Чон, верно? — спрашивает, не отрываясь от фотографии, рассматривая каждую деталь. Выделяет для себя цветок лилии.       — Вернулись с пустыми руками, — кивает Чимин.       — Возле его дома тоже ничего?       — Ничего, мы прочесали каждый дюйм, но не обнаружили никаких признаков могилы.       Хосок замолкает, наблюдая вместе с Чимином, как Юнги округляет глаза, словно поймал нирвану, и замирает, глядя в пустоту перед собой. Чон мог бы поклясться, что слышит, с какой скоростью крутятся шестерёнки в голове Мина. Такое случается, кажется, с каждым детективом.       — Как назывался район, где жил Чонгук? — медленно переводит усталый, но зажжённый догадкой взгляд на Хосока.       — Ахён, а что?       — Не хочешь составить мне компанию? — поднимается на ноги и хватает ветровку. Спрашивает только приличия ради.       — Хочу, — Чон вскакивает и тянется за ключами от служебной машины, что-то ему подсказывает, что инструменты им пригодятся.       — А я пока закончу с его дневником, когда Чонгук вернётся, ему будет проще.       — Окей, — Хосок подмигивает Паку и выбегает из кабинета вслед за Юнги, который, словно торнадо, унёсся на улицу. Чон знает, что это значит — Мин что-то понял, и его догадка сто процентов правдивая, но, честно говоря, он не уверен, что хочет знать о ней.       18:48. Район Ахён.       — Скажи, что я не один это вижу, — надтреснутым голосом просит Юнги, пошатнувшись от картины, представшей перед ним. Ему кажется, что такое состояние также можно объяснить усталостью. Он не признает, что его пошатнуло такое. Только не его.       — Не один, — Хосок же, напротив, с трудом удерживает себя на ослабевших ногах, и ему приходится прилагать немалые усилия, чтобы подавить тошноту. — Я… кхм, вызываю бригаду?       Мин кивает и наконец отводит взгляд от этой картины. Они приехали сюда из-за его глупой догадки. Когда мужчина рассматривал фотографии жертв, то вспомнил о строках из дневника:              «Как бы там ни было, Одже был для меня спасителем, я видел в нём её, поэтому он заслуживал лучшего…»       Мин не понимал, кто такая «она», пока не дошёл до отдельного раздела о ней — О Даын. Тогда-то он и осознал, что Чон Одже был для Багула не простой жертвой, поэтому его место захоронения должно было быть другим. Более значимым. Именно в этот момент ему пришло в голову, что упустили из виду Ахён — место, которое было одновременно и домом, и адом для Сан Шиху.       Когда Хосок и Юнги осматривали дом Чонгука, их не встретило ничего, кроме всепоглощающей ауры скорби и трагедии, исходящей от его стен. Здесь многое произошло, и, увы, произошло совсем недавно. Однако, кроме пустого пузырька, они не обнаружили ничего существенного.       Жилище Сан Шиху также не дало никаких подсказок, только гнетущее чувство отчаяния и ненависти. Мужчины уже было хотели уехать отсюда, но небольшое кафе в самом центре города привлекло их внимание.       Поначалу это показалось пустой тратой времени, но стоило им зайти внутрь, открыть дверь на некогда ухоженный задний двор, где когда-то выращивали овощи, как они замерли в ужасе. Посреди небольшого пространства росли два огромных куста, белоснежных лилий и бордово-красных роз, но не это вызвало у них ужас, а два скелета, из которых эти прекрасные цветы протягивали свои ветви. Они рвались вверх, стремясь вырасти такими же величественными, как и их «обладатели».       — Лилии — это ведь Чон Одже, так? — неуверенно уточняет Хосок, с сожалением разглядывая могилы.       — Думаю да, — осипшим голосом тянет Мин. — Связь с лилиями имеет смысл, но я проверю кости.       — Но кто другой скелет?       — О Даын…       — Кто?       — Последняя часть человечности Сан Шиху.       — Юн?       — М?       — Мы исполнили долг перед Чонгуком?       — Да… Исполнили… 22 марта. 21:23. Частная больница Сеула.       — Ну хоть ты очнись, — едва слышно, с усталым надрывом в голосе, сипит Сонмин. Он вздрагивает, когда его рука, поддерживающая голову, предательски ослабевает. — Прошу тебя, очнись… — карие глаза, полуприкрытые веками, неотрывно смотрят на Чонгука. — Открой глаза, я хочу домой, ребёнок… Пожалуйста, Чонгук, проснись.       Доктор медленно выпрямляется и широко зевает. После чего он потягивается, а затёкшая спина в ответ издаёт громкие хрусты. Он чертовски устал. Операция Чонгука длилась шесть часов, и всё это время было наполнено сильным волнением, потому что, пусть физически он был рядом с Чоном, мысленно находился с Тэхёном.       К счастью, травма спины Чонгука оказалась не такой серьёзной, как предполагалось, но и без неё мужчина был в тяжёлом состоянии из-за пулевых ранений, которые усугубились после падения обломков. Были определённые сложности и риски, но Чонгук справился, хотя и потерял много крови. Да, реабилитация будет долгой и муторной, но мужчина сможет вернуться к прежней жизни как минимум через два месяца.              Что касается Тэхёна, то с ним всё намного хуже, и, увы, даже после операции его будущее остаётся неопределённым. Сама операция длилась одиннадцать часов и проводилась в четыре руки — после завершения работы над Чонгуком Сонмин присоединился к Смиту и Хан.       Тэхён мужественно перенёс операцию, но это всё, что можно сказать о нём с радостью. К сожалению, зрение на левом глазу не удалось спасти, ожоги были слишком сильными, и спасать там было уже нечего. Кроме того, обширный участок кожи вокруг глаза и на скуле также подвергся ожогам, которые заживут, но оставят после себя шрам.       Множество физических напоминаний о произошедшем будут преследовать Тэхёна: шрамы на теле, что хоть и заживут, но будут фантомно жечь, напоминая и возвращая к пережитой боли и страданиям. Хромота, что будет сопровождать Тэхёна в течение полугода или дольше. Головные боли, что превратятся в мигрень, когда парня выпишут из больницы и перестанут давать сильные обезболивающие.       Многое будет напоминать об этом дне в физическом плане, но никто не знает, как отразилась эта судьбоносная ночь на его моральном состоянии. Никто не знает, какие последствия он за собой повлечёт, и не узнает до тех пор, пока парень не очнётся. А это ещё под вопросом, потому что даже трое лучших докторов Южной Кореи только и могут пожимать плечами да говорить: «Мы сделали всё, что могли. Дальше дело за Тэхёном». И это правда, с этим ничего не поделать. Ким должен сам выбраться из комы. Сам должен протянуть руки к свету, что уведёт его отнюдь не на тот свет, а в мир, где его ждут.       Каждый человек, что не спал уже сутки. Каждый, кто спит в соседней палате. Даже тот мужчина, что пытается заставить себя уснуть, но как только прикрывает глаза, видит искалеченное тело, которое выносил на своих руках.       — Борись, Тэхён-а, потому что тебя ждут, — уставшим голосом хрипит СиДжей. — Мы подождём, ты, главное, не сдавайся, — дрогнувшим голосом договаривает и отворачивается к окну.       Жизнь каждого остановилась ровно в тот момент, когда спина Чонгука скрылась за дверью дома Багула. Каждый застыл в том моменте, когда Добермана и его Лучика погрузили на носилки. Каждый «умер» в тот момент, когда остановилось сердце Тэхёна. Каждый продолжает молиться за их израненные души, потому что они заслужили «долго и счастливо». Хотя бы на ничтожное мгновение.       — Господин Пак.       Соджун переводит усталый взгляд на мужчину, тихо вошедшего в палату Тэхёна.       — Есть какие-то новости? — опускает ноги на холодный пол и кидает взгляд на хмурое лицо брата. «Ему тоже холодно?»       — Господин Мин приехал, хочет поговорить с Вами, — тихо докладывает Сынмык. Он не смотрит на Тэхёна. Для него в новинку видеть Демона таким слабым и беспомощным, а ещё хуже — ощущать собственную немощность. Ведь он не в состоянии помочь.       Никто не может ускорить пробуждение Тэхёна. Никто не сможет его исцелить волшебным образом, хотя… Есть такой человек, но и он находится на грани.       — Где он? — Пак, обувшись, подходит к постели Тэхёна и поправляет одеяло в ногах, получше укрывая парня и окутывая его теплом. Палата не особо хорошо обогревалась из-за ожогов на торсе Тэхёна, которые и без этого выделяли достаточно тепла, но никто из медперсонала не знал, что парень до чёртиков ненавидит ощущение холода в ногах, из-за чего даже в жару спит в носках.       — В палате господина Чона, там Вас ждёт Нам.       — Хорошо, оставайся тут, если будут какие-то изменения — немедленно зови доктора Смита.       Получив инструкции, Сынмык кланяется Паку и проходит вглубь палаты, занимая место СиДжея.       Их нельзя оставлять наедине. Даже в бессознательном состоянии они не должны чувствовать себя покинутыми.

***

      Чонгук жмурит глаза и выставляет ладонь, пытаясь скрыться от яркого света, что норовит выжечь ему глаза.       — Смотрите, хён, Вы должны это увидеть, — тихо шепчет Гу и дёргает мужчину за рукав худи.       — На что смотреть? — Чон моргает несколько раз, давая глазам привыкнуть к яркости, но всё же выполняет просьбу мальчика и устремляет взгляд перед собой.       Чонгук замирает, как только осознание бьёт в голову. Атмосфера этого кафе, сама обстановка, кажутся слишком знакомыми. Из глубин воспоминаний выбирается та самая ночь. Тот злосчастный момент, который разрушил его жизнь.       — Я, кажется… — бормочет. — Ты увидел нуну… Она… — хмурится он, потому что картинка всё ещё размыта.       — Когда она закрывала кафе, — поправляет Гу. — Я хотел попросить у неё кексов ко дню рождения Одже, но заметил окровавленное платье.       — Но потом, — Чон, словно под гипнозом, смотрит на девушку с милым пучком на голове, которая рьяно утирает слёзы и пытается отстирать запачканную кровью серую кофту. «Чьей кровью?», — задаётся он вопросом. — Ты увидел господина Сана, он был пьян, поэтому ты испугался. Хотел посмотреть, что там, чтобы в случае чего позвать отца, но…       — Потом увидел это, — холодным тоном договаривает за него Гу и кивает в сторону разворачивающейся картины.       — Чёрт, — Чон быстро отворачивается, потому что обилие крови и безумный смех, отражающийся от стен, вызывает у него тошноту. — И это ребёнок, — мотает головой.       — Я тоже таким стал.              — Из-за него, — уточняет старший.       — Да, он меня таким сделал… Багул стал тем, кто зародил в Вас жестокость и жажду крови. Именно он, — поворачивает голову в сторону кафе.       Чон следует примеру мальчика. Он видит всё в мельчайших деталях. Точно так же, как и в ту ночь. Его кидает в дрожь из-за смеха Шиху, который с каждым ударом ножа, что пронзает уже бездыханное тело его отца, становится всё меньше похожим на человеческий. С каждым точным ударом лезвия кофта окрашивается кровью, а глаза тонут в безумии.       Мужчина отходит на несколько шагов назад, но неуклюже задевает ногой мусорные баки, а затем крупно вздрагивает, когда его глаза ловят безумный взгляд монстра, а потом привычная тьма застилает его сознание.       Мальчик закрывает дверь.       — Что произошло?!       — Я побежал домой, — Гу берёт мужчину за руку и тянет к другой двери.       — Стой, — останавливает мальчика, когда тот уже ухватился за ручку. Опускает испуганный взгляд и неуверенно продолжает, — он же потом…       — Придёт ко мне домой, — спокойно говорит мальчик и, не взирая на крепкую хватку мужчины, открывает дверь.       — Но родители…       — Нет смысла.       — Что? — не верит. Поднимает глаза, когда замечает мальчика, что плачет у мамы на руках. Слышит, как тот, заикаясь, рассказывает о том, что видел. Видит, как ласково мать прижимает ребёнка к своей груди, пытаясь успокоить. Наблюдает за тем, как отец на руках относит малыша в его комнату и нежно укрывает одеялом. Слышит слова отца о том, что они завтра всё проверят.       Чон понимает реакцию родителей. И тогда понимал, ведь он часто путал кошмары с реальностью из-за случившегося. Его вина, что он не смог убедить родителей в правдивости своих слов.       Вина Чонгука и в том, что за неделю до случившегося, он рассказал Шиху о сломанном замке на кухонном окне.       Сейчас мужчина наблюдает за тем, как Сан пробирается в его дом. Видит решительность в юных глазах. Отчётливо ощущает свою беспомощность в этой ситуации. Чонгук может только молча наблюдать за смертью родных. Осознавать, что никто его не бросал, ему просто не повезло оказаться не в том месте и не в то время.       — Это просто воспоминания, хён, — тихим голосом говорит Гу и приобнимает предплечье мужчины, прижимаясь щекой к оголённой коже. — Им уже не помочь, — пусть голос мальчика тих и спокоен, бледные щёки уже давно очерчивают слёзы, которых с каждой секундой становится всё больше. — Мне жаль это говорить, но… Просто наблюдайте за их смертью, уже ничего не изменить. Примите эту правду, не противясь.       — Мам, пап, — и Чонгука нагнали слёзы. Мужчина тянется другой рукой к силуэтам родителей, что исчезают за дверью в подвал.              — А теперь Вы идёте один, — говорит Гу и, не дав времени на размышления, толкает прямиком в подвал.       — Чонгук-а, очнись…       Чонгук открывает глаза и натыкается на тот самый взгляд безумца, который обращён на Гу, а сам Чон стоит сбоку и, как беспомощный птенец, наблюдает за тем, как мальчик заходится в слезах.       Хочется закричать от безысходности, когда Одже тщетно пытается выпутаться из верёвок. Как отец что-то кричит и, тяжело дыша, сжирает взглядом Шиху.       — Чш, мелкий, не кричи, это тебе не поможет, — улыбается Шиху, отступая на шаг, и переключает своё внимание на родителей.       — Гу, ты как?       Чон смотрит на Одже, что, так же как и «Гу», стоит связанным на коленях. Улавливает ту заботу и волнение в коньячных глазах, обращённых на него. Мужчина видит ту же заботу и в заплаканных глазах матери.       Неужели он был любим?       Неужели у него была хорошая семья, где его любили даже несмотря на то, что он был сломан? Неужели у него было всё, но это забрали? Отобрали с особой жестокостью, не дав насладиться этим чуть больше. Хоть немного…       Мужчина ловит себя на мысли, точнее, видит в глазах «Гу», как внутри него что-то окончательно разламывается. Всё стирается. Его жизненная история стирается моментами, одним за другим. Он становится как девственно белый лист, на котором его мозг рисует чёрным предательство родителей. Словно ластиком, стирает воспоминания об Одже, каждую деталь заменяя на пустоту. Каждое тёплое мгновение с семьёй заменяет на холодные стены, в которых его оставили умирать.       Психика блокирует все эмоции и чувства, что надломали те наркоманы и доломал Шиху. Стёр личность Гу, породив Чон Чонгука — брошенного семьёй.       Мужчина понимает, что в один момент эти люди стали для него силуэтами с пустыми лицами. Кем-то чужим и незнакомым.       Пелена из собственных слёз, что кислотой опаляют лицо, заставляет мужчину упасть на колени.       Это больно — осознать, что всю свою жизнь верил в то, что родители бросили. Не знал о брате, который заботился о нём, словно о самом дорогом сокровище в мире. Забыл о лучшей жизни с самой тёплой семьёй. Забыл себя…        Чон слабо улавливает слова Одже и крики матери, но заостряет внимание на лице женщины лишь тогда, когда та молит не смотреть. Снова смотрит на Одже, что упоминает отца Сана. Медленно, словно в слоумо, переводит взгляд на Шиху, заостряя внимание на шраме на руке, вспоминая его историю; Сан пришёл к ним после очередного срыва отца. В тот раз была ваза.       Громкий вопль матери. Толчок сбоку и отчаянное «Беги, сынок. Беги!»       Боль в лёгких во время бега, а потом — пустота. Нет ничего, что Чонгук помнил или знал. Кто он? Что он тут делает? Почему так холодно? Откуда столько крови? Что произошло?       — Так вот что произошло… — Чонгук сам закрывает дверь и поворачивается к мальчику, что всё это время стоял за его спиной. Смотрит на то, как мальчик заходится в рыданиях и воет от раны, которую расковыряли и снова пустили через мясорубку. — Ты был таким сильным, Гу, — приседает напротив мальчика, — это в прошлом, — прижимает мальца к груди. — Забудь, Гу… Теперь ты можешь забыть это… Теперь это моя ноша…       — Ты с самого детства привык испытывать чувство вины, — грубый голос пронзает тело Чона насквозь, — поэтому, Чонгук, уже пора простить себя.       — Доберман?       — Нам пора, — не обращая внимания на мужчину, протягивает руку мальчику.       — Что? — не понимает, пытается ухватиться за ладошку мальчика, но она просто исчезает, подобно дуновению ветра.       — Наше время пришло.       — Почему?       «Ты уверен в этом? У тебя даже нет его ДНК»       — Так надо, — мягко улыбается Доберман. — Мы были с тобой в самые трудные моменты жизни, больше мы тебе не нужны… Как бы там ни было, это всё сделало тебе сильнее.       — Меня не должны были делать сильным, меня должны были защищать, — смотрит на Гу.       «У меня всё ещё есть ДНК Чонгука»       — Верно, поэтому мы и были с тобой, а теперь, — Доберман поднимает Гу на руки, а за его спиной появляется белая дверь. Что-то странное для тёмного сознания Чонгука. Что-то, что появляется лишь единожды. — Ты сам можешь себя защитить, ты готов.       «Сто процентов?»       «Да, это он. Я уверен»       — Это правда конец?       — Просыпайся, Чонгук. Тебе пора, — Доберман открывает дверь, за которой нет ничего. Только пустота и забытье. — Ты заслужил своё счастье…       «Блять… Как мы скажем ему? Он же…»       — Прощай, хён, — машет ладошкой Гу.       — Прощайте, — шепчет Чонгук с осознанием, что это был их последний раз. — Спасибо…

***

      — Это был Одже? — ослабшим голосом хрипит Чонгук, чем привлекает внимание двух мужчин, в шоке застывших возле его постели.       — Чонгук? — Намджун пялится на младшего. Смотрит на бледное лицо и едва приоткрытые глаза, ловит себя на мысли — сколько он слышал? Так не хочется говорить об этом вот так. Он хочет оградить этого ребёнка от судьбы, но жизнь — безжалостная сука. И она недостаточно поиграла с чувствами младшего. — Как ты себя чувствуешь? Я позову Брэндона…       — Это был мой брат… — не спрашивает, а уточняет. Он слышал, он всё понял.       — Чон…       — Отвечай!       — К сожалению… Да, это он, — опускает голову.       — Спасибо, — хрипит и переводит взгляд на Юнги.       — За что? — Мин тушуется, отводя глаза.       — Спасибо, что нашли его.       — Не за что…

Где неведение — там блаженство.