Ray and Kookie

      — Проснись и пой, принцесса.       Где-то на задворках сознания раздался ехидный голос красноглазого монстра, испытывающий и без того расшатанное состояние Чонгука… Он бесит, раздражает, в конце концов заставляя Чона открыть глаза.       Темнота.       Чонгук моргает пару раз, пытается сфокусировать взгляд, дать глазам время привыкнуть к этой темноте, чтобы начать видеть хоть что-то, но это и не нужно, потому что голос становится ближе, и два красных глаза оказываются прямиком перед носом Чона.       — Привет, принцесса, — скалится Доберман.       — Что? — Чонгук окидывает взглядом мужчину перед собой — вторую личность, о которой хотел бы забыть, но тому нужно отдать должное… Как никак, Доберман не раз спасал жизнь Тэхёну и не только.       Доберман сидит перед Чонгуком, сложив ноги по-турецки. Он даже не изменился — всё та же чёрная рубашка с открытой грудью и ключицами, где видна часть змеи, которая оплетает левую руку и часть спины. Чёрные брюки, которые сидят на нём как влитые, всё те же красные глаза, в которых виднеются души тех, кого погубил сам Доберман.       Они одинаковы…       Нет, теперь от Добермана в Чонгуке остался только голос в голове, они даже внешне не похожи, ведь волосы у Чона теперь выкрашены в блонд, а тело… Ох, его бедное тело, что истерзано не одним шрамом.       Теперь Чонгук и Доберман — две разные личности, что уживаются в одном теле.       — Доброе утро или ночь, фиг его знает, — пожимает плечами Доберман и откидывается назад, упираясь ладонями в чёрный пол.       — Доберман, — вздыхает мужчина.       — Давно не виделись, Чон Чонгук.       — Это снова галлюцинации… — то ли спрашивает, то ли утверждает, но одно точно — Чонгук снова попал, потому что встреча с Доберманом значит только одно: будет битва за главенство.       — Ты забыл, что говорил Харпер? — Доберман наклоняется вперёд, прожигая красными глазами дыру в Чоне. — Я — часть тебя, часть твоего сознания, так что, это не галлюцинации. Я реален, Чонгук, и сейчас мы находимся в нашем подсознании. Кстати, какого хера ты опять сорвался?! — толкает мужчину в плечо, от чего тот поднимает злые глаза. — Я, конечно, люблю шрамы, они украшают и всё такое, но блять, — мотает головой, хмурясь. — Нахуя вены-то вскрывать?!       — Я вскрыл вены? — Чонгук округляет глаза и поднимает запястья.       Три кривые раны на левом запястье. Довольно глубокие, видимо, то, чем Чонгук резал себя, было довольно острым. Странно, что он ещё не умер…       Хотя, он не может умереть, он ещё не отстрадал своё. Ещё не время.       — О да! Это был ахуенный фильмец, жаль попкорна не было…       — Су-у-ука! — Чонгук накрывает ладонями лицо и откидывается назад, падает на спину и глаза открывает. Смотрит вверх и конца не видит. Обычно, когда мы поднимаем взгляд вверх, натыкаемся на потолок или, в конце концов — небо. А у Чонгука только темнота, которой нет конца. Он думал, что хоть его подсознание будет чем-то отличаться от души, а тут оказалось всё даже хуже.       — Какого хуя произошло? — Доберман поднимается на ноги и возвышается над Чоном. Смотрит на того и ухмыляется. — Я немного выпал из реальности из-за маленького ублюдка, — бросает обиженный взгляд куда-то в пустоту. — А, точно, ты ещё не познакомился с ним, — хлопает себя по лбу и хватает Чона за лодыжку. — Пошли, познакомлю, — улыбается во все тридцать два и ногу Чонгука подмышкой зажимает. — Он такой милый, когда с него цепи слетают, — весело жестикулирует, не обращая внимания на брыкания мужчины.       — Куда ты меня, блять, тащишь?! Эй! — не унимается Чон.       Когда Доберман отпускает лодыжку Чона, тот мычит от стрельнувшей боли, когда нога ударяется о пол, но всё же поднимется на ноги. Готовится ударить этого ублюдка, потому что есть за что.       Но Чонгук не воплощает план в реальность, потому что они оказываются возле клетки, в которой сидел маленький ребёнок… Восьмилетний, мать вашу, Чонгук!       — Какого чёрта?! — Чонгук в замешательстве и ярости, а ещё среди прочего присутствует страх, потому что он не знает этого мальчишку. Он не помнит себя в восемь лет. — Зачем ты его туда посадил? — мужчина рвётся к замку, чтобы выпустить бедного ребёнка, но каменная хватка на его запястье заставляет застыть на месте.       — Эй-эй! Я, конечно, люблю месиво и расчленёнку, но не хочу стать частью этого паззла.       Чонгук хмурится и одёргивает руку.       — Ты о чём? — недоверчиво косится на красноглазого.       — Ха, — Доберман подозрительно скалится и подходит к клетке. — Хэй, Гук-а, — начинает стучать по прутьям.       — Зачем ты издеваешься над ним?!       — Гу, ну же, покажись нам, — Доберман напрочь игнорирует слова Чона, лишь прибавляет силы в удары. Звон от удара о железные прутья даже Чонгука бесит, что уж говорить о мальчике, что сидит в этой клетке.       — Добе… — Чонгук делает попытку одёрнуть Добермана, но ему не удаётся из-за монстра. Настоящего монстра, который пару секунд назад был восьмилетним Чонгуком. — Твою мать! — Чон отшатывается на шаг и падает на задницу от страха, что сковал тело.       — Знакомься, Чонгук, — Доберман поворачивается к Чону лицом и складывает руки на груди. Смотрит свысока и наслаждается страхом, что топит Чона с каждым тщетным вдохом. — Это мой старший брат — Гук-а или Гу, — указывает на пленника, у которого глаза полностью скрылись за чёрной дымкой, они смотрят с агрессией и вселенской яростью, не свойственной ребёнку. Длинные тонкие пальцы с когтями, что испачканы кровью, сжимают прутья с такой силой, что Чон слышит, как натужно трещит металл.       Мужчина сглатывает, когда «ребёнок» грубым голосом хрипит что-то невнятное, а из его рта капает алая кровь, окрашивая бледное лицо.       — К-кто это? — дрожит Чон.       — Это ты, Чонгук, точнее — восмилетний Гук-а, — пожимает плечами.       — То есть, — мотает головой и пытается уловить смысл слов Добермана, докопаться до истины, и, кажется, он начинает понимать, кем именно является этот монстр.       — Он мой старший брат, который появился в момент убийства твоей семьи, — указывает на ребёнка. — Именно он стал свидетелем того, как Одже вскрыли глотку, а мать умерла от сердечного приступа, — холодным голосом говорит и с каждым словом вбивает острие ножа глубже в сердце Чона. — Он — монстр, которого создал Сан Шиху. Тот, кто сидел всё время под замком, а Мусон его выпустил.       — Я не… — смотрит на ребёнка, что вопит с огромной силой, от которой у Чонгука, казалось, вот-вот кровь из ушей потечёт.       Мужчина жмурится. Ему плакать хочется, потому что осознание сбивает с ног. Этот ребёнок и есть тот монстр, который убил Мусона и его приспешников. Восьмилетний Чонгук, который своими глазами видел смерть семьи.       — Он был тут один, о нём забыли, — холод из голоса Добермана исчезает, потому что, даже такому как он, жалко это дитя.       Даже Доберман может сопереживать, потому что этот ребёнок не заслужил ничего из того, что с ним произошло и происходит до сих пор.       — Он просидел тут восемь лет в одиночестве, страдая от воспоминаний, которые были известны лишь ему. Он — мученик, который спас и спасает тебя от тех мучений, что ты пережил. Он хороший, — мягко улыбается, и нет в его улыбке хитрости или оскала, только грусть и жалость к этому маленькому комочку, что заслужил прожить хорошее детство со своей семьёй. — Просто… его сломали… — с сожалением смотрит на ребёнка. — Гук-а, — зовёт монстра и приседает на корточки возле прутьев. — Хочешь я покажу тебе фокус? — не боится чёрных глаз и клыков. Протягивает руку к лицу ребёнка и проводит за ухом.       В мгновение в руке Добермана появляется жёлтая лилия…       — Смотри, что я нашёл у тебя за ухом.       — Ва-а-а, — в секунду. В ничтожную секунду монстр исчезает, и остаётся только восьмилетний ребёнок, который оленьими глазами, что утонули в слезах, смотрит на красивый цветок в кровавых руках.       — Хочешь ещё?       — Да!       — Держи, — и во второй руке Добермана появляется ещё один цветок. — Не бойся его, Чонгук, — поворачивает голову к мужчине. — Прими и пожалей, потому что в восемь он пережил больше дерьма, чем мы с тобой за двадцать шесть.       — Боже мой… — выдыхает Чон.       — Так, чего ты пришёл? — Доберман поднимается на ноги и смотрит на испуганного Чона.       — Лучика похитили, — выдавливает из себя.       — Тэ-Тэ? — мальчик переводит взгляд на Чонгука. — Тэ-Тэ исчез? — оленьи глаза снова наливаются слезами.              — Как он…?       — Он часть нас, всё время был тут, он тоже прикипел к Тэхёну. Для него он не Лучик, а целое солнце, — закатывает глаза. Доберман всё ещё недолюбливает Тэхёна, но после того, как увидел, в кого тот превратился, что сделал ради Чона… Ради них, его мнение начало меняться. — Я найду его, — бормочет под нос и глаза трёт.       — Ты? — не верит Чонгук.       — Я, — кивает в подтверждение своим словам. — Вам пора отдохнуть и поговорить, — смотрит на мальчика. — Вернись в прошлое, Чонгук. Тебе нужно это пережить, а я разберусь в реальности, — подходит к мужчине и кладёт кровавую ладонь на плечо. — Отдохни, Чонгук, а я справлюсь… Ты справишься, — аккуратно хлопает.       — Правда? — Чон смотрит на Добермана в молчаливой мольбе.       — Ты сильный, мы поддержим тебя, — уголок губ ползёт вверх.       — Всегда?       — Мы с тобой до конца, Чон Чонгук, — смотрит решительно в глаза и переводит взгляд на белую дверь, что сигнализирует о том, что Чонгуку… Доберману пора просыпаться.       — Спасибо, — кидает в спину Чонгук.       — Удачи, — салютует Доберман и закрывает за собой дверь, оставляя Чонгука наедине с его прошлым. Наедине с болью, которую всё это время прятал в клетке.       2025 год. 12 мая. 08:56. Особняк Кимов.       Доберман открывает глаза и сразу же крепко жмурится.       — Бля-ять, слишком ярко! — стонет тот и медленно поднимается на постели, оглядываясь вокруг. — До тошноты мило, — взгляд падает на их с Тэхёном фотографию, то самое фото после их первого раза.       Мужчина осматривает комнату. Их спальня. Та самая спальня, что повидала не один срыв Чонгука. Повидала не один кошмар и отходняки. Не одну бессонную ночь, когда Чонгуку удавалось уснуть на полчаса в руках своего Лучика.       Эта спальня повидала столько боли и страданий, что нахождение в ней Добермана вызывает смешанные эмоции, ведь тут они проводили лучшие, и в тоже время, худшие дни.       Доберман поднимается на ноги, чувствуя головокружение, и, едва успев ухватиться за спинку кресла, удерживает равновесие. Взгляд пал на бинты, что опутывали левое запястье.       — Он хоть того стоил? — хмурится он и, прикрыв глаза, делает несколько вдохов.       Нужно сдержать обещание, он пообещал спасти Тэхёна. И обещал он не только Чонгуку.       Доберман спускается по лестнице на дрожащих ногах. Как же это состояние его бесит! Ему не нравится быть таким слабым и немощным, но… Но когда о нём заботился Ким, ему нравилось, но Доберман об этом умолчит, потому что он все ещё не доверяет Тэхёну.       Мужчина идёт на звуки голосов, что доносятся из гостиной.       Чонгук застывает. Эта комната… Эти стены скрывают в себе гнусные воспоминания, что пробирают израненное тело дрожью. Заставляют старые шрамы отдавать фантомной болью, ныть с новой силой, а картинки того, как в один момент Чонгук поддался своим галлюцинациям и чуть не лишил себя любви всей жизни — отбирают воздух. Душат изнутри. Топят в собственной крови.       — Иди проверь Чонгука, — доносится голос Джина из-за двери, и Чон не заставляет себя ждать.       — Не надо меня проверять, — Доберман вламывается в гостиную, приковывая все взгляды к своей персоне. — Я уже давно не ребёнок, — фыркает.       — Вижу, Доберман вернулся, — Намджун бросает холодный взгляд на мужчину, что после его слов закатывает глаза. — Хватит вести себя так, словно ничего не было. Я знаю, какой ты на самом деле, так же знаю, что ты и Чонгук — одна личность, просто ты, Доберман, лишён любви, — грубым голосом чеканит, прожигая Чона глазами, на что тот тушуется под гнётом и аурой Кима, что опутывает его тело. — Как ты?       Доберман не отрывает глаз от пронзительного взгляда Намджуна, в котором считываются все эмоции: вина, страх, сожаление и любовь… Старший прав, они с Чонгуком одно целое. Раньше монстр только иногда выбирался на поверхность, и то, когда нужно было мстить или убивать, все хорошие моменты обошли Добермана стороной, но сейчас… Смотря в эти глаза, Доберман чувствует, что его не презирают. Он не лишний, и его не боятся из-за крови, что омывает его руки. Его любят, потому что он часть этой семьи. Часть чего-то, что заставляет продолжать этот смертельный квест под названием «жизнь».       — Спасибо, — тупит взгляд. — Спасибо за всё, — давит из себя.       — Ты — часть нашей семьи, — Намджун окидывает каждого присутствующего в комнате тёплым взглядом.       Каждый человек, что сидит тут, является частичкой чего-то большего, чем семья, потому что они не связаны кровью. Только чувство преданности и безмерная любовь, потому что они знают, что даже кровные узы не оберегают от предательства.       — Ты — мой сын, Чонгук. Ты — моё творение, Доберман, и я в ответе за тебя. За каждого из вас. Ты протянул мне руку для помощи, и я помог, но ты даже не представляешь, сколько раз ты спасал меня. Каждый в этой комнате…       Доберман кивает и прикрывает глаза. Слова Намджуна что-то зацепили внутри холодного сердца. Доберман и не знал, что Ким не забывал о нём. Ведь старший был прав. Доберман — его творение. Намджун — тот, кто дал ему это имя. Тот, кому Доберман подчиняется.       — Вы нашли его? — Доберман встряхивает головой. Он благодарен Намджуну за эти слова, но он тут не для этого. В мозгу отчётливо слышится голос Чонгука. Голос того маленького ребёнка, что умоляет спасти «Тэ-Тэ».       — Да, Сохи отследила его жучок, — Джин поднимается на ноги и подходит к креслу, в котором сидит муж. — Мы знаем, где он. Сохи с Хосоком уже там, они запустили дрон, чтобы вести наблюдение, — опирается бедром о кресло. — Чимин, покажи ему.       — Мы на связи с Хосоком, — Пак поворачивает ноутбук в сторону Добермана, с трепетом наблюдая за тем, как пляшут желваки на скулах мужчины, а глаза суживаются в опасной злости. — Хос, ну что там? — парень включает громкую связь на телефоне.       — Сан выходил на улицу два часа назад. Тэхёна мы не видели, движения в доме тоже нет. Думаю, он держит его в подвале, — доносится хриплый голос Чона из динамиков.       — Понял, можешь подойти ближе к дому?       — Не выйдет, у него тут туча капканов и ловушек, — вздыхает. — Когда будем идти сюда, нужно быть осторожными, но Сохи пытается найти путь к дому…       — Понял.       — Как там Чонгук?       — Буду в порядке, когда обниму Лучика, — грубо говорит Чонгук, но на прозвище его жизни голос ломается.       — Мы найдём его, Чонгук…       — Оппа, смотри, — тихий голос Сохи заставляет всех затаить дыхание; Чимина открыть в страхе рот, а Добермана сжать челюсти от злости и ярости, что возрастает с каждой сменой кадра.       Доберман наблюдает за тем, как Шиху выходит из дома и тащит за собой…       — Тэхён, — рычит Доберман, и все в комнате застывают от голоса мужчины. Никто никогда не слышал такой сжигающей ярости и боли в одном флаконе.       Доберман сам не осознаёт того, что эта эмоция отчаяния шла не от Чонгука, а от него самого. Да, он ненавидел этого парня всем своим гнилым сердцем. Желал ему смерти и наслаждался его убийством во снах, сам не понял, когда успел прикипеть душой к этому человеку, который в самые тёмные дни оставался рядом и протягивал руку, шепча такое отчаянное, искреннее «люблю».       Мужчина наблюдает за тем, как Сан тащит Тэхёна за правую ногу по сырой земле. Отчётливо видит, как брыкается парень. Пытается вырваться, но все попытки канут в пропасть, потому что левая нога вывихнута под неестественным углом.       Доберман толкает Чимин в плечо, тот понимает, что от него хотят — встаёт с кресла, уступая место мужчине. Тот приближает изображение. Сам не понимает, в какой момент картинка перед глазами размывается из-за слёз. А в голове пустеет, все мысли занимает только одно — убить Сан Шиху.       Доберман срывается с места. Не смотрит ни на кого. Толкает Сокджина, что увидев огонь в глазах младшего, пытается остановить. Понимает, что тому тупо снесло башню, и тот не контролирует себя. Он даже не осознаёт, насколько Доберману снесло крышу от вида страданий его Лучика.                     — Чонгук, стоп! — хрипит Намджун и медленно на ноги поднимается. — Я сказал остановиться, Доберман, — обходит мужчину и становится перед ним, перекрывая выход.       — Убирайся с дороги! — рычит. — Иначе я сам тебя уберу, но не обещаю, что конечности останутся целыми.       Все в комнате замирают, потому что это звучало вполне серьёзно. Каждый знает, что нет для Чонгука никого важнее Тэхёна. Чего там говорить? Чон убьёт себя, лишь бы Тэхён был доволен, поэтому Намджун сглатывает, но не думает отступать, знает, что если Доберман сейчас сорвётся — Тэхён умрёт.       — Гук, нам нужно всё спланировать, — спокойно начинает старший. — Мы знаем, где он, но если ты вот так сорвёшься, мы не можем гарантировать, что он не убьёт Тэхёна, как только узнает о нас. Местность очень открытая, если мы пойдем туда днём, он сразу нас заметит, а Тэхён отправится на тот свет.       — Уйди. По-хорошему, — предупреждает.       — Чонгук, я знаю, как тебе больно. Знаю, как страшно потерять Лучика…       — Не. Произноси. Его. Имя.       — Буду! — Намджуну сносит крышу. Старший хватает Чона за затылок, притягивая к себе. Прижимается лбом к его лбу. — Буду, блять, потому что Тэхён и мне дорог! Успокойся, сказал!       — Хён, — кладёт ладонь на плечо старшего и аккуратно отталкивает. — Я сейчас сдерживаюсь только потому, что ты ранен, не доводи меня.       — Чонгук, ты своими руками убьёшь Тэхёна…       — Уже убивал, — горько усмехается.       Намджун округляет глаза, но упорно продолжает:       — Дай нам время до наступления темноты, тогда мы вместе пойдём его спасать. Мы не оставим его, а пока будем ждать, Сохи с Хосоком будут наблюдать за движениями Шиху. Если всё усугубится — мы отправимся в тот же момент, — хватает младшего за перебинтованное запястье. Подводит к столу и указывает пальцем на экран планшета. — Видишь это? Это жизненные показатели Тэхёна. Он жив… жив только потому, что мы не рубим с плеча. Дай себе и нам время.       — Уйди, — последнее предупреждение.       — Нет, — Намджун вздыхает и встаёт напротив младшего. Прикрывает глаза. — Бей.       — Сука! — терпение лопается.       — Папа! — Юна ловит руку Чона, который уже готов ударить, а Намджун ждёт своей участи. — Пап, прислушайся к оппе, пожалуйста, я не хочу потерять Тэ-Тэ или тебя, — всхлипывает. — Ты сейчас напуган не меньше нашего, но нужно мыслить на холодную голову, — встаёт между Чонгуком и Намджуном, но руку старшего не отпускает, только к лицу прижимает, омывая слезами бинты. — Остудись, умоляю…       — Заебало, — хриплый голос выводит всех из транса, а Добермана заставляет прийти в себя сильная хватка в волосах.       — Ты куда меня тащишь?! — пытается вырваться, но хватка лишь усиливается.       Все огромными глазами смотрят на Юнги, который за волосы волочит Чонгука к выходу из гостиной. Каждый вздрагивает, когда Мин со всей дури хлопает дверью.       — Остужаться, — спокойно говорит Юнги и бросает Добермана на пол зала.       — Не зли меня, — тот медленно поднимается на ноги, прожигая старшего взглядом.       — Хочешь ударить? Давай, я привык к побоям, — Мин расправляет руки. — Давай! — кричит и кожанку на пол бросает.       — Ахуел?!       — Остужайся! — глаза Юнги по-лисьи суживаются. — Намджун ранен, а Юна девушка, ты же хотел ударить кого-то? Бей меня, но знай, что я дам сдачи и сдерживаться не буду, — ухмыляется и делает шаг к Доберману.       — Ты чокнулся?!       — Давно.       Последнее, что улавливает Доберман — кулак Юнги, который проехался по его скуле, а потом свист в ушах и холод пола, когда он приземлился на спину. Он даже не знал, что Мин настолько силён.       — Сука! — вскакивает на ноги.       — Бей! — Юнги поднимает руки на уровень подбородка и слегка приседает. Ждёт удара. Видит, как загораются глаза напротив. — Или ты пиздабол? Только на словах такой крутой, — чистая провокация.       — Убью!

***

      Юнги притрагивается к ране на губе и сразу морщится.       — Блять, — шипит и вытирает кровь об и так испачканную в алой жидкости майку. — Ха-а-а… — вздыхает и бросает руки вдоль тела на холодный мрамор.       Они дрались не для того, чтобы спустить пар, они бились «насмерть». Потому что злость кипела у обоих. Доберман в драке остужал разум, а Юнги привык быть грушей для битья, но, спустя годы в Стае, научился отстаивать себя и возвращать удары.       Доберман бил безжалостно, Мин отвечал с той же силой.       Остановились они только в тот момент, когда Юна выглянула из-за двери, чтобы убедиться, что они всё ещё живы.       Юнги со стоном поднимается в положение сидя. Пар спустили, а теперь пора возвращаться к плану, но попытку подняться на ноги обрывает хриплое, на грани шёпота — «спасибо».       — Не за что, — хрипом отвечает.       — Как понял, что именно это мне нужно?       — Тэхён… точнее, я слышал, как он говорил с Харпером об этом, — хмыкает. — У тебя же всплески агрессии, а их можно подавить только двумя способами: таблетки или выброс злости. Пилюли тебя уже давно не берут, так что, вот тебе и решение…       — Понятно, — медленно поднимается.       — Я просто помог семье, — хмыкает и на ноги поднимается. — Пошли, — протягивает руку. — Теперь ты готов здраво мыслить?       — Да, — принимает помощь старшего и выравнивается, но руку Юнги не отпускает. — Подождём темноты, а потом пойдём…       — С возвращением, Доберман.       Дьявольская ухмылка расползается на бледных губах.       11:23.       Тэхён несколько раз моргает, пытаясь дать глазам возможность привыкнуть к темноте. Тело ужасно ноет, а левая нога, кажется, потеряла чувствительность. Парень слегка приподнимается, но как только получается хоть немного привстать — врезается лбом во что-то железное.       — Агхр, — мычит Ким и снова падает на холодный бетон.       Тело пронзает дрожь, а мозг взрывается от боли. Ким не знает, сколько он уже тут. Последнее, что помнит — сильный удар, после которого он отключился, а потом вспышки, что несли с собой только боль. Он знает, что находится сейчас у Багула, но где он? Сколько он тут? Что будет дальше? Не знает. Но, честно говоря, парень не хочет знать. Да, он не первый раз в плену, с ним всякое случалось, но… Но внутри, голосом, что пропитан страхом, шепчут — «это твои последние часы».       Ким вздрагивает от собственных мыслей и прикрывает глаза. Нужно дать себе пару секунд, чтобы успокоиться, а потом дать глазам привыкнуть к темноте.       Шиху притащил его в какой-то сарай. До этого держал в подвале? Тэхён не помнит, потому что Сан каждый раз вырубал его, как только тот открывал глаза. А один раз Ким вырубился от боли, в момент, когда Шиху скрутил ему щиколотку.       — Ха-а, — гулко вздыхает и тянется рукой к груди, дрожащими пальцами нащупывает кулон, который, слава богу, не сорвали.       Сан не знает о жучках, так что Тэхён уверен, что его ищут. Но… Когда они придут? Не будет ли поздно? Доживёт ли он к тому моменту?       — Спаси меня, Чонгук… Спаси…       Тэхён, сцепив зубы, медленно и с пронзающей всё тело болью поворачивается на бок. Видимо, его держат в какой-то маленькой клетке, потому что, из-за того, что он пытался подняться, он ударился об крышку. Парень вытягивает руку и, чуть поддавшись вперёд — нащупывает прутья. Да, он в клетке, но низкой, так, чтобы он мог поместиться только лёжа. Словно гроб…       — Ха-ха, — из горла вырывается напряжённый смех. — Я, блять, в гробу!       Ким накрывает глаза ладонями и, насколько позволяет размер «клетки», скручивается калачиком. Ему так страшно, давно он не чувствовал этого. Давно его тело не сковывало это липкое чувство беспомощности. Он не тонул в этом чувстве, даже когда его накачали наркотой и хотели изнасиловать на глазах Чонгука. Он не умирал от этого чувства, когда Чонгук душил его на белых простынях. Он не поддавался этому чувству, когда Чонгук стоял перед ним с пистолетом возле виска.       А сейчас, лёжа на холодном бетоне, чувствуя боль и дрожь во всём теле, он умирает от беспомощности и отчаяния. Почему в такой момент он снова стал Лучиком? Почему Демон не может его спасти?       — Почему… — всхлипывает. — Почему я… Я… Где мой Доберман? — волна рыданий рвёт грудь, и Тэхён поддаётся. Сильнее сжимается и начинает рыдать. — Я хочу к своему Чонгуку… Я боюсь умирать…       Тело Тэхёна содрогается в конвульсиях, что вызывают рыдания. Лёгкие пронзает боль от недостатка воздуха, а сердце разрывается от чувств.       Демон долго был сильным, а эта ситуация выбила его из колеи. Он расклеился, как и подобает Лучику. Он устал… Так устал быть сильным, что, столкнувшись с монстром, который терроризировал Сеул на протяжении нескольких десятков лет, который загнал его в железную могилу — выпустил Лучика. Позволил себе распасться на тысячи осколков.       — Дяденька…       Тихий напуганный голос заставляет Тэхёна замереть и медленно убрать ладони с глаз.       — Кто тут? — дрогнувшим голосом спрашивает Тэхён и пытается уловить хоть что-то в этой темноте.       — Дяденька, я тут.       Движение, где-то в левом углу, заставляет Тэхёна поддаться влево, чтобы увидеть маленький силуэт… Силуэт ребёнка. Мальчика…       — Только не это, — поломанным голосом хрипит Тэхён. — Господи, только не это…       — Дяденька, почему Вы плачете? — спрашивает мальчик, двигаясь вперёд, насколько позволяет ему маленькая клетка. Получше тэхёновой, потому что ребёнок в ней может сидеть. Она похожа на куб.       — Я… Я… Просто минутная слабость, — вздыхает Ким. — Как тебя зовут?       — Минхо, — улыбается мальчик.       Тэхён округляет глаза, замирая в немом шоке.       Осознание выбивает у него из горла не то смех, не то хрип. Ком закрывает подачу воздуха, и Тэхён обмякает на холодном бетоне.       У Ли Юри было два сына: Ли Гом и Ли… Минхо…

      Загнанный в тупик.