Погасите фонари

Садовый участок Ферстаппена выглядел более чем ухоженным. Любопытно, его садовник догадывается, у кого подстригает кустики? Обилие, словно в маленьком парке, деревьев; аккуратные клумбы, несколько столов, барбекю и даже бассейн. Шарль искал глазами следы крови на плитке и дыры от пуль в стульях, но не находил. Уборщик, по всей вероятности, у него тоже имелся, или же это у Шарля попросту разыгралось воображение. Рай педанта нарушал лишь кадиллак, поставленный прямо на газон. Автомобиль Ферстаппена был зачем-то загнан вглубь участка. На крыше машины были в ряд расставлены пустые бутылки: низкие от виски, чуть повыше, с узким горлом — винные. Даже парочка от колы виднелась. Сегодня Макс либо помирал от скуки, либо устроил в своём доме генеральную уборку. Шарль мимолетно задумался, бывают ли у главарей мафии выходные, отпуска — хоть какой-то отдых, когда можно расслабиться и не думать ни о чём. Хреново, наверно, когда ты круглосуточный начальник и мишень для конкурентов, по совместительству. Закатав рукава рубашки до самых локтей, Ферстаппен расхаживал по территории. В руках у него был кольт, из которого он лениво прицеливался в самодельные мишени. — Привет, Чарли, — он бодро поприветствовал Шарля, не отводя сосредоточенного взгляда от ряда стеклянных бутылок. — Рад тебя видеть. — Ага, — лаконично ответил Шарль, с недоверием косясь на кольт. Парню хотелось отпустить остроту связанную с тем, что Ферстаппен наконец-то запомнил его имя, ну или по крайней мере эту своеобразную от него форму, но быстро передумал. Чуть прищурившись, Макс нажал на курок, и одна из бутылок со звоном разлетелась на осколки. Шарль слегка вздрогнул. — Палить по наполненным веселее, — сообщил Ферстаппен, взглядом оценивая своё попадание. — Однажды, давно, когда меня только посвящали в дело, мы с Уиллом разнесли один винный магазин. Было сложно разобрать, что на полу: кровь или кьянти. Шарль поморщился и спросил: — Как твои соседи отреагируют на стрельбу? — За ближайших соседей не волнуйся, они уехали в отпуск в Калифорнию. А в целом, здесь малолюдно, да и все привыкли, наверно. Поначалу, право сказать, пробовали жаловаться копам на «шум и странных людей, приезжающих в поместье и уезжающих отсюда», но потом поняли, что лишний раз трепать языком не стоит. — Ты убил их? — выпалил Шарль. Макс вдруг расхохотался. — За кого ты меня принимаешь, малыш? Я всего-навсего помог устроить их сына в университет, и они стали отзываться обо мне, как об исключительно положительном человеке. Синьора-хозяйка приносит мне яблочные пироги по праздникам. Наверно, даже если в подвале моего дома найдут дюжину трупов, они подтвердят, что мне их туда подкинули. — Макс перебросил из одной руки в другую пистолет, как будто взвешивая его, а после протянул оружие Шарлю. — Попробуешь? Я поставил бутылки на коротком расстоянии друг от друга специально для тебя. — Это ещё зачем? — занервничал Леклер, враждебно складывая руки на груди и не спеша принимать из рук Макса пистолет. — Попробуй, — Ферстаппен снова пихнул ему кольт. — Я что, зря старался? — добавил он и улыбнулся. Одна мысль о том, что он может попасть в окно кадилака, в дверь или просто поцарапать пулей краску автомобиля, вызывала у Шарля нервную тошноту. Он еще долг за разбитый феррари не успел отработать, а Ферстаппен предлагал ему потенциальную порчу ещё одного авто. Шарль взял кольт и вытянул руку по направлению к мишеням. Палящее полуденное солнце бликовало на бутылках, превращая мишени в искрящееся месиво. Перспектива попасть в автомобиль вместо бутылок рисовалась всё отчетливее. — Солнце мешает, — пожаловался Шарль, надеясь избавиться от надобности стрелять. Но Макс был непреклонен. — Неприятель будет целиться в тебя при свете солнца, под покровом ночи, под завесой дождя. Тебе придётся отбиваться при любых условиях. — Я сейчас продырявлю твой кадиллак и это всё, чего ты добьешься, — до последнего отбивался Шарль. — А мне вовсе не хочется приумножать свои долги. — Вот именно поэтому у тебя будет стимул целиться лучше. — Макс подошёл к нему со спины. — Ноги шире, руку выше — не в колеса целишься, — скомандовал он, беря Шарля за запястье и поднимая его руку чуть вверх. — И кольт крепче держи. Смотря вперёд на распроклятые бутылки и сильнее сжимая в пальцах кольт, Шарль чувствовал Ферстаппена лопатками. Близость к нему заставляла ежиться. Думать об этом не следовало, но оно думалось. Само как-то. — А тебя заметно потряхивает, — с усмешкой заметил Ферстаппен, сильнее прижимаясь к Шарлю корпусом. — Неужели я настолько сильно тебе неприятен, что тебя аж передёргивает? — Дыхание мужчины лизнуло Шарлю кончик правого уха. — Нет, — коротко бросил парень. — Ну, а что ещё? Боишься меня? — Нет, — с нажимом повторил Шарль. — Тогда соберись и сосредоточься на мишени. На выдохе стреляешь. Он отпустил его запястье и отошёл, ожидая выстрела. Взмокшая рука дрогнула, и первая пуля угодила куда-то в забор. Не в кадиллак, и на том, как говорится, спасибо. Шарль даже зажмурился на секунду, что Максу, конечно же, не пришлось по душе. — Чарли, сокровище моей души, — страдальчески простонал он, — прошу тебя, смотри в оба глаза! — Я стараюсь, — упрямо ответил Шарль, делая глубокий вдох. Следующая пуля влетела в розовый куст, третья — снова в забор. Четвёртая же, к испугу Шарля, прошлась точно между бутылок и царапнула по крыше кадиллака. Парень испуганно покосился на Ферстаппена, на что тот категорично замотал головой. — Забудь про машину. Думай о цели. Рука от напряжения наливалась свинцом, и Шарль опустил её. Память вдруг вернула его в детство. Он не потерял реальность, просто натолкнулся на случайное воспоминание. Ему лет семь. Прошло два года с тех пор, как умер отец. А новый мамин муж ему очень не нравится. Просто потому что чужак, и до слёз обидно оттого, что мама вообще могла выбрать кого-то другого, кроме папы. Отчим был схож с его матерью по крайней мере судьбой — вдовец с маленькой дочкой, на несколько лет младше Шарля. Сейчас Леклер понимал, что так было правильно, так маме было легче справляться. А тогда он отказывался это понимать. Чтобы подружить детей, которым предстояло стать сводным братом и сестрой, родители привели их в парк аттракционов. Шарль помнил, как в тот день дулся, куксился и отказывался идти. Но когда в парк его всё же затащили, отказывался ото всего: от каруселей с лошадками, головокружительного чёртова колеса и даже от сахарной ваты, которую очень сильно хотелось, на самом деле. К вечеру Шарль устал капризничать, и согласился на тир. Выбив все мишени, он выиграл большого плюшевого тигра. Игрушка была настолько же большая, насколько и уродливая: глаза пришиты чёрт-те как, хвост кривой. Пока Шарль выбивал мишени, дочка нового маминого мужа выронила свою сахарную вату и залилась громким рёвом, перекрывавшим даже музыкантов в парке. В попытке успокоить свою новую сводную сестру, Шарль отдал выигранного тигра ей. Несмотря на свой нелепый вид, игрушка вызывала у Кэтрин такой восторг, что уроненная вата была тотчас забыта. Почему-то именно в этот день внутри Шарля поселилось ощущение, что он несет за эту девочку ответственность. Он официально начал считать её своей сестрой. За всё то время, что они провели вместе, Кэтрин успела попить у него крови. Он вытаскивал её из передряг, выгораживал перед отцом, искал по сомнительным местам и разбирался с её парнями, частенько отхватывая от них синяк под глаз. Нередко в благодарность он получал от Кэтрин хлесткую фразу «ты мне никто, не притворяйся моим братом». Но Шарль, знал, что она говорила это сгоряча — дурацкий плюшевый тигр всегда жил в её комнате, сколько бы лет девушке не было. Чувство ответственности не покидало Шарля, оно лишь справедливо преуменьшилось, когда сестра поступила в университет. Время от времени они созванивались, и благополучие сестры и её хорошие оценки были одними из тех вещей, которые приятно согревали душу. Нетронутые бутылки поблескивали на крыше автомобиля. Шарль заморгал, возвращаясь в настоящее. — Я не могу, — процедил Леклер, смотря себе под ноги. В груди расцветало негодование. Вместо плюшевого тигра для сестры, он выиграет пулю в собственный лоб. Готов ли Шарль пойти на такое ради Ферстаппена? И речь шла отнюдь не об отработке долга. Макс решительно настаивал на членстве Шарля в его компашке любителей бриолина. Об этом стоило догадаться в самом начале. — Можешь! — прикрикнул на него Ферстаппен, но почти сразу смягчив тон, добавил: — Соберись, котёнок, я знаю, что ты справишься. И тут Шарль вышел из себя. Резко вскинув руку, он нажал на курок, после чего винная бутылка, которая всё то время стояла на краю капота, разлетелась на мелкие изумрудные стеклышки. Указательный палец парня вдруг принялся сжиматься, точно от коротких, частых спазмов. Кола в центре крыши, бутылка от виски рядом с лобовым стеклом повторили её участь. Если бы не звук выстрела, то звон стекла был бы похож на обрушение полки в винном магазине. В какой-то момент обойма опустела, курок лишь тихо щёлкал под нажимом. Наконец остановившись, Шарль расслабил ладонь, и кольт безвольно сполз к кончикам пальцев. — Это я попал? — с неуверенностью спросил он. Взглянув на засыпавшие автомобиль осколки, Леклер проглотил скопившуюся слюну. — Ты, — спустя секунду ответил ему Ферстаппен. — Молодец. Это просто блестяще. Шарль почувствовал, как на его лице рисуется улыбка. Была ли она вызвана воспоминанием из детства, не до конца понятно. Но заметив взгляд Ферстаппена на себе, парень стер её и резко насупился. — Это всё? — с деланным пренебрежением он пихнул кольт обратно Максу. Взяв у него оружие, мужчина крутанул его на указательном пальце и ответил: — Не совсем. В следующее мгновение Макс положил свободную ладонь ему на спину и скользнул ею вниз. Длинные пальцы ловко сгребли края рубашки и чуть задрали её. Через секунду за пояс брюк Шарля был заткнут кольт. — Не ходи без оружия, если собираешься работать со мной, — шепнул Ферстаппен, поправляя рубашку и мягко хлопнув рукой по кольту. Пистолет холодил спину и порождал мелкую дрожь. Шарль всё же надеялся, что её порождал именно пистолет, а не пальцы Ферстаппена, мазнувшие по оголенному участку тела несколько мгновений назад. — Я не собираюсь, — резанул Шарль. — Мне приходится. — Жаль, что ты считаешь себя моим заложником. — Ферстаппен поджал губы и закачал головой. — Потому что это не совсем так. — Зачем я тебе? — отчаянно вырвалось у Леклера. — Вот только ответь прямо. Макс улыбнулся и чуть поднял плечи. — Ты мне нравишься. Немного растерявшись от его ответа, Шарль сдавленно кашлянул, а затем спросил: — В каком смысле? — В единственно возможном, — хохотнул Ферстаппен. — Ты честный и искренний человек, а такие мне по нраву. Я бы хотел иметь таких людей рядом с собой. Придя в себя от короткого помутнения, Шарль решительно запротестовал: — Я не хочу пистолет. Это не моё. Я всё равно не смогу им воспользоваться против человека. С пониманием закивав, Ферстаппен встал лицом к Шарлю и положил руки на него плечи. — Сможешь, если припрёт, — ровно произнёс он, нащупав большими пальцами ключицы Леклера. Мурашки перекочевали на плечи. Слишком много прикосновений за сегодня. Шарль даже не пытался убедить себя в том, что его тело никак не отзывалось на них. Всё это время Леклер отчаянно хотел, чтобы они продолжались. Борясь с брезгливостью к самому себе, он пожирал каждую секунду, в которую его плечи утопали в чужих ладонях. Они с Максом были примерно одного роста, но под давлением Ферстаппена Шарль ощущал себя крошечным, безвольным ничтожеством. Мало того, что он не знал, как сопротивляться боссу, так ещё и бороться с самим собой получалось всё хуже. Мученически простонав, Леклер поморщился и затряс головой. — Нет. — Ну же, возьми его, — терпеливо протянул Ферстаппен, приблизившись к его лицу и взглянув в глаза. Шарль не знал, сколь долго продолжатся эти странные уговоры Макса. В конце концов, те должны были закончиться резким криком или, как обычно, грубым приказом. Но Ферстаппен по-прежнему мурлыкал ему, как ребёнку, которого уговаривают заглотить горькую пилюлю лекарства. Зачем он это делал? Что за странная игра? — Мне будет спокойнее, если он останется у тебя. — Голубые глаза мужчины внимательно изучали его лицо, на губах босса застыла полуулыбка. Шарль растеряно смотрел на него, не понимая, насколько тот искренен. — Договорились? — на полтона тише вопрошал Макс, но после добавил в своей привычной насмешливой манере: — Будь послушным, а то шею сверну. Выждав секунду, Леклер чуть приоткрыл рот, и, выдохнув, шепнул: — Хорошо. Договорились. Парню показалось, будто кто-то сказал это за него. Шарль ведь не собирался соглашаться, да и вообще не хотел как-либо проявлять лояльность по отношению к Ферстаппену. Совсем недавно он твёрдо решил дать понять Максу, что они никогда не сблизятся. Но не прошло и пары дней, как парень вяло мямлил слова согласия. Мерзавец Ферстаппен был убедителен. И вовсе не из-за шутливой угрозы свернуть шею. Макс тем временем растянулся в довольной улыбке. — Вот и отлично! — Его ладони сползли с плеч Шарля, а сам он сделал широкий шаг назад. — Кстати, у меня к тебе будет одна просьба. У тебя ведь медицинское образование? — Я медбрат всего-навсего. Ты переоцениваешь мои способности. — Ну в химии разбираешься? Шарль нетвердо кивнул. — Поговори с Фабом. Он хотел посоветоваться с тобой, у них какая-то заварушка намечается. — Ладно. Сунув руки в карманы брюк, Макс зашагал прочь. Парень лишь закачал головой, смотря ему вслед. — Кстати, Чарли, — вдруг крикнул Ферстаппен, оборачиваясь. — У тебя родинка чуть выше поясницы. По ней тебя можно будет опознать в случае чего. — Пошёл ты, — выдохнул Шарль, выдавив из себя мученическую улыбку. — Что за манеры у вас, молодой человек? — Макс вновь обернулся. — Сам пошёл, — добавил он и улыбнулся.

***

Иногда Максу выпадал шанс побыть наедине с самим собой. Обычно его мысли занимала какая-нибудь выгодная сделка, покушение или крупный рэкет, но когда под вечер он оказывался в одиночестве, на него резко наваливалась накопившаяся за день усталость, и возникало сильное желание прочистить свою голову изнутри. В такие моменты он, к собственному сожалению, вдруг обнаруживал, что он все лишь человек. Со своими слабостями, страхами, желаниями, чувствами, эмоциями. Со всем тем, что присуще каждому человеку, но что он вынужден был скрывать из-за работы. Виски, как правило, помогало, а вкупе с сигарой, так вообще отлично. Сегодня его оставили в покое, по крайней мере на какое-то неопределенное время. Глотнув виски и настроив волну на какой-то вечерний джаз, Макс задумался о прошлом. Жгучая, почти раздирающая тоска о далекой отчизне была одной из тех слабостей, в которые он не хотел бы посвящать никого постороннего. Но была и вторая. Сидя в своём кресле, он опустил голову, и его взгляд скользнул по направлению к полу. Обычно Макс запирал нижний ящик своего стола, и каждый раз, когда маленький железный ключик приближался к крохотной замочной скважине, он спрашивал себя, почему он столь подозрителен. Кто мог рыться в его вещах в его отсутствие? Келли? Определенно, нет. Во-первых, потому что она бывала здесь редко, во-вторых, потому что ей было попросту плевать. Если говорить о приоритетах, то жизнь Макса волновала молодую актрису немного больше, чем новенькое платье от кутюр, но всё же меньше, чем контракт с Фокс. Иногда Макс спрашивал себя, приедет ли Келли на его похороны, если завтра взорвут его машину, например. Ответ был до боли очевиден. А может в его тайник мог сунуться Уилл — его близкий друг и правая рука? Он ведь доверял ему. Каждому члену Семьи доверял. Но снова и снова Ферстаппен решительно запирал треклятый нижний ящик и с лёгким налётом параноидальности дёргал ручку, в лишний раз унимая свои внутренние опасения. Он, кажется, не доверял даже своему наполовину дому, наполовину офису. Впрочем, настоящим домом этот коттедж для него никогда и не был. Всё, что было для Макса хоть сколько-то родным, осталось за океаном. В том самом нижнем ящике стола хранилась гора писем: конверты вскрыты, некоторые изрядно затерты. По правде сказать, им было здесь не место, но мужчина хранил их поблизости, чтобы время от времени открывать, пересматривать и перечитывать исписанные аккуратным женским почерком листы, дополненные открытками с домашними пейзажами, яркими рисунками и иногда сушёными цветками цикламена. Все письма матери были похожи друг на друга: начинались с гневной тирады, переходящей в сухое, однотипное порицание. Но заканчивались они всегда хорошими новостями и теплыми словами, будто бы в награду за всё выслушанное. Женщина знала, сколь сильно её сын нуждается в новостях, потому как Макс поставил условие — им и самому себе — что он звонит строго раз в две недели. Сам. В одно и тоже время. Исключениями были праздники и дни рождения. Это было почти невыносимо, но так и только так он мог сохранить их существование в тайне. Для всей Америки Макс был сиротой без рода и племени, одиноким беженцем из Бельгии, не оставившим за плечами ничего. Но он оставил, тем самым сделав своих немногочисленных родных потенциальной мишенью. Решение было простым и очевидным — чем усерднее он скрывает их существование, тем крепче им спится в холодной темноте бельгийских ночей. В ответ он писал мало. Да и о чём он мог рассказать, если любая история из его красочных будней могла бы навлечь на несчастную женщину по меньшей мере сердечный приступ? Чаще посылал деньги, которые матушка презрительно нарекала «откупом». В очередной раз просмотрев письма, Ферстаппен надежно запер ящик и подпихнул ключ под радиоприёмник. Налив себе ещё виски, он устало откинулся в кресле, но неожиданно вспомнил о сигарах и потянулся к коробке, которую ему не так давно доставил Шарль. Каждый раз, когда Макс вспоминал о Леклере, на его лице невольно проступала улыбка. Потешный паренек, хмурящий брови и бросающий колкости; упрямый малый, упершийся лбом в свои принципы; совестливый мальчишка, верящий в справедливость и отсутствие в мире и людях двойного дна; нахохлившийся воробей, укрывающийся от колючего дождя. С чем бы Макс его невзначай не сравнивал, всё вызывало эту самую улыбку. Шарль напоминал Ферстаппену его самого в далёкой зелёной юности. Этот мир подпортит его — скорее всего, подпортит, когда-нибудь он очерствеет, и пистолет в его руке перестанет трепыхаться. Но пока этого не произошло, Макс искренне наслаждался прямодушием этого парня. Он всегда хотел иметь таких людей рядом с собой, потому как был уверен, что такой, как Шарль, не предаст, ведь сделать это ему не позволит его собственная природа. Чарли в целом вызывал исключительно положительные чувства, вплоть до насмешливого умиления, и, несмотря на напускные язвительность и колючесть парня, его присутствие несло в себе какое-то странное тепло. В Леклере ощущалось что-то знакомое, близкое, пожалуй, даже родное. Парень как будто был его далеким другом из детства, которого Макс знал давным-давно. И Ферстаппен не отпускал от себя мысли, что этот малый непременно пригодится ему в команде. На часах было без четверти полночь, когда ему позвонили с просьбой встретиться. Все эти встречи по ночам его не сильно радовали, особенно сейчас, когда он успел расслабиться и предаться легкой, но всё же плохо контролируемой, меланхолии. При всём при этом, во встрече Ферстаппен не отказал, голос на том конце провода его насторожил. Оскар по прозвищу «Счастливый Цент» являлся управляющим Нью-Йоркского банка. Парень был умным, рассудительным, но слегка дёрганным и нервным. Своё прозвище он получил после того, как люди дона Палмери — одного из пяти глав Нью-Йоркских Семей, которого Макс крайне недолюбливал — попытались ограбить банк, и от выстрела его спасла центовая монета, на его счастье задержавшая пулю. Та всё же прошла в него, но неглубоко, задержавшись в мягких тканях. С тех пор Оскар носил этот цент в качестве брелка на ключах, считая его счастливым талисманом. Для тех, кто верит в судьбу и прочую чепуху, тот и правда оказался счастливым, ведь на момент ограбления Оскар работал в банке кассиром. — Мистер Ферстаппен, ради бога простите, что так поздно… — чуть заикаясь от волнения начал он почти с порога. — Всё в порядке, Оскар, — Макс вежливо улыбнулся. — Я не спал, как чувствовал, что ты приедешь. Присаживайся. Виски? — Нет-нет, спасибо. — Тогда рассказывай, что привело тебя ко мне в столь поздний час. Поздний гость уселся в кресло и, ссутулив плечи, заговорил: — Я по поводу фонда. То есть денег фонда. — Продолжай, — Макс закинул ногу на ногу и обхватил ладонями коленку. — Насколько мне известно, в прошлую пятницу на счета больницы и научного института поступили деньги. — Да, фонд даровал эти средства. — Ну так вот, — Оскар судорожно вздохнул и принялся нервно ломать руки, — вчера деньги со счёта больницы были обналичены. — Хорошо, — насторожился Макс, всё ещё не понимая, к чему клонит мужчина. — Впоследствии мы потребуем у руководства больницы отчёты о том, куда были потрачены деньги. Всё в порядке, Оскар. — Я понимаю, но… — Оскар заерзал в кресле и принялся кусать губы. — У тебя есть какие-то подозрения? — спросил Макс, ловя беспокойный взгляд собеседника. — Да, есть, — мужчина низко кивнул и его голова затряслась. — Всё дело в том, что сестра моей жены работает анестезиологом в этой клинике, и она рассказывала, что руководитель этой больницы был переведён к ним пару лет назад из какой-то клиники в Джерси, кажется. Там у него была мутная история, и, насколько ей известно, его попросили уволиться по собственному желанию после истории с перепродажей оборудования и регулярной пропажей психотропных препаратов. Да и в Нью-Йоркской больнице он успел наследить. Я успел позабыть всю эту историю, пока не узнал о столь скором обналичивании средств со счёта клиники. Подергиваясь на месте, Оскар тараторил: лихорадочно, без остановки, не давая возможности вставить слово. Иногда бросал боязливые взгляды на Ферстаппена. Он явно заранее готовил этот разговор, да и обдумывал, судя по всему, долго. Макс же молчал, хмурясь, и потирая костяшки пальцев правой руки. — Под ним уже затрясся стул, — наконец, переведя дух, подытожил Оскар, — и ему нечего терять. Возможно, я слишком подозрителен, а всё, что рассказала сестра жены, — глупые сплетни медсестёр, но я решил, что вам будет важно знать всё это. На всякий случай. — Он закрыл глаза и потёр их пальцами, потом нерешительно взглянул на мужчину напротив, будто боясь, что тот засмеёт его или обвинит в паранойе. Но Макс не собирался подозревать его в чём-то подобном. Подождав пока Оскар немного успокоится, он заговорил: — Спасибо, что держишь меня в курсе. Я бы, разумеется, не хотел, чтобы деньги, подаренные фондом, были украдены, даже возможность подобного для них финала следовало бы пресечь. Ещё раз спасибо за твою бдительность, — он протянул Оскару руку и приветливо улыбнулся. — Мои люди проконтролируют эту ситуацию и выяснят все обстоятельства. Можешь не беспокоиться и отправляться домой, должно быть твоя супруга не очень рада твоему отсутствию дома посреди ночи. Оскар криво улыбнулся и закивал. Макс проводил его до ворот, дождался пока машина скроется за поворотом в клубах пыли. На улице было свежо и прохладно. Ферстаппен предпочёл бы задержаться там, но подозрения, перекочевавшие к нему от Оскара, заставили вернуться в кабинет. Рука легла на телефонную трубку.

***

Почти рассвело, когда Макс притормозил вблизи аэропорта. Выйдя из машины, он похлопал по карманам пиджака и обнаружил там не начатую пачку Честерфилд. Бросив короткий взгляд на наручные часы, а потом на дорогу, Ферстаппен закурил. Жизнь научила Макса одной важной вещи: прежде, чем доверять кому-то, сотню раз подумай. Но в этот раз он, кажется, прокололся. Впрочем, если бы не Оскар и его подозрения, Ферстаппен не стал бы волноваться о передаче денег. До настоящего момента дарованные фондом средства не крали ни разу. По крайней мере, в таком количестве. Разумеется, Макс не питал фантазий относительно честности людей. Какая-то часть пожертвований разлеталась по чьим-то карманам так или иначе, но то были крохи от большого пирога, основная часть денег, как правило, доходила до получателя. Столь вызывающий поступок, как решение вымести всё до цента, стал для Макса неожиданностью. Но всё случается однажды. Вскоре возле него притормозил двухцветный бьюик ривьера. Из автомобиля вышел Карлос, а с ним ещё двое. Потушив и выкинув недокуренную сигарету, Макс каждому пожал руку. — Уверены? — сходу спросил Ферстаппен. Опершись рукой о крышу своего кадиллака, он вопросительно оглядел на новоприбывших. — Да, — ответил ему Карлос. — Соседка сказала, что он уехал из дома ещё вчера вечером, прихватив с собой парочку чемоданов. Спешил. — Крысёныш, — с пренебрежением цокнул языком Макс. Оттолкнувшись рукой от машины, он закружил вокруг. — Утренний рейс совсем скоро, — продолжал Карлос. — Мы нашли примерный план аэропорта. Если он там, то они его найдут. Мистер Ферстаппен, — позвал он Макса, и тот, прекратив своё взволнованное кружение, посмотрел на него. — Вы точно хотите сами это сделать? Может, не стоит лишний раз светиться. — Точно, — ответил Макс, выпрямившись и задрав подбородок. — Это моё принципиальное желание. У Ферстаппена не было чётко разработанного плана, поэтому он решил положиться на своих людей и на удачу. Удача частенько помогала ему. Она помогла ему, когда он приехал в Америку, с тянущим чемоданом прошлого и без цента в кармане. Помогла не заплутать и встретить нужных людей, дала возможность показать себя. И именно удача помогла Максу, когда его шею распахали зазубренным охотничьим ножом. Одно то, что ему не задели сонную артерию, стало чудом. В аэропорту было людно и шумно, что даровало возможность потеряться, или, как сейчас, наблюдать со стороны, выжидая нужного момента. Макс встал у больших окон, выходивших на взлетную полосу с красивым белым самолетом, медленно окрашивающимся в цвета восходящего солнца. Ферстаппен вдруг вспомнил Шарля. Тот, наверняка, сейчас нянчится со своим новеньким кольтом, не зная куда его спрятать. Возможно, даже подумывает о том, чтобы выбросить опасный подарок. Было легко представить эту забавную картину внутренней борьбы между собственной совестью и долгом перед Максом. Хотел бы Ферстаппен на это посмотреть, но сейчас у него было дело поважнее. От раздумий его отвлёк Карлос. Он попросил следовать за ним. Искомый человек был найден. Зайдя в зал ожидания, Макс метнул прицельный взгляд в сторону бывшего управляющего больницы, а ныне подлого вора и беглеца. Нервно оглядываясь по сторонам, мужчина крепко держал свой дипломат, будто тот мог отрастить себе ножки и тотчас выпрыгнуть из его побелевших от напряжения пальцев. Ладони Макса сжались в кулаки в карманах. Такой жалкий, такой ничтожный. Остаток прошлой ночи Ферстаппен обдумывал причины, по которым ему можно было сохранить жизнь, но не нашёл ни одной. Двадцать тысяч? Насколько ему их хватит? На несколько ночей в казино? На два десятка не самых приличных шлюх? Столь мелочный, столь недальновидный — и как ему удалось протянуть так долго? Для вынесения своего приговора мужчине даже не пришлось призывать всё своё хладнокровие. Принять решение было проще, чем обычно. Вскоре Макс увидел, как поблизости от бывшего управляющего возникла девушка со стаканчиком кофе в руках. Делая вид, что вглядывается во время вылетов на табло, она направлялась точно к нему. Спустя мгновение зал ожидание наполнили возмущенные возгласы и писклявые извинения девицы. Стаканчик кофе был, будто бы случайно, опрокинут прямо мужчине на рубашку. Отмахиваясь от девицы, как от назойливой мухи, тот двинулся в сторону уборной. Пытаясь по пути промокнуть рубашку платком, он продолжал крепко держать дипломат с похищенными деньгами. — Уборщик приходит сюда ровно в девять утра, — шепнул Карлос на ухо Максу. — У вас полчаса. — Я всё понял. Благодарю тебя, Карлос. — Погладив свой правый карман, точно проверяя, не топорщиться ли тот, Макс не торопясь двинулся вслед за удаляющемся в уборную мужчиной. В уборной во всю шумела вода, сквозь звуки которой пробивалась крепкая брань. Попытки оттереть кофейное пятно оказались безуспешными — темная клякса только сильнее расползалась по светлой ткани. Ферстаппен тихо прикрыл за собой дверь и, подойдя к ряду раковин, прислонился бедром к одной из них. Сложив руки на груди, он уставился на человека, тщетно борющегося с кофейным пятном. Поначалу тот не замечал его, увлеченный своей неожиданной проблемой. За появление этого пятна он был обязан милой девушке Пегги, которая, кстати сказать, получила за свою незамысловатую работенку десять долларов. Случайно бросив взгляд в зеркало, бывший управляющий заметил мужскую фигуру. Секунда и он понял кто это. Мгновенно побледневший, он от испуга забыл закрыть кран, и сейчас медленно отсупал к стенке. Появление Ферстаппена не означало ничего хорошего. Управляющий отлично это понимал, поэтому и мог только промямлить, прижимая к груди чемодан : — В-вы? Макс улыбнулся и кивнул. — Думал сбежать? — Не-ет, о чём вы? — комкая во рту слова, лепетал управляющий. — Я улетаю в командировку. — Неужели? — переспросил Макс, удивленно поднимая брови. — А в дипломате что? — Державшаяся все это время вежливая улыбка в секунду пропала. — Готов поспорить, что там деньги. Ровно двадцать тысяч американских долларов. — Не понимаю, о чём вы. — И не стыдно тебе у детей воровать? У больных детей… Мужчина у стены больше не пытался, а может и не мог, ничего сказать, лишь с ужасом наблюдал, как рука Ферстаппена потянулась к карману. — У тебя встреча с богом намечается, и весьма скорая, — будничным тоном говорил Макс, доставая из кармана оружие. — Вот как ты ему в глаза смотреть будешь после столь подлого поступка? Управляющий попятился к одной из кабинок, будто та могла его защитить. Руки судорожно нащупывали металлические стенки, дипломат с деньгами то и дело выскальзывал из ладоней. Но поняв, что дела плохи, мужчина заговорил. И голос его, то ли от страха, то ли, наоборот, от скорого смирения с неизбежной участью, заметно окреп: — Чем ты лучше меня? Стоишь тут, угрожаешь мне пистолетом… — Я не ворую у детей, — резко ответил Макс, делая шаг в его сторону. — В самом деле? — Мужчина нервно хохотнул. — Запиши это в список своих хороших поступков, только это вряд ли что-то изменит, — уже все его тело заметно трясло. — Я знаю, кто ты, Ферстаппен. Я слышал, про твой, мягко говоря, сомнительный, бизнес. Все эти твои заводы и фонды — фуфло, пыль в глаза для копов. Я украл эти деньги, — он судорожно ткнул пальцем в чемодан в руке, — а ты — все остальные. Кого из нас будет справедливее пристрелить, как думаешь? Макс не дослушал. Выпущенная твёрдой рукой пуля пронзила голову, заставляя замолкнуть навеки. Звук выстрела потонул в шумном море голосов десятков посетителей аэропорта. Через четверть часа сюда явится уборщик, которого явно не обрадует бездыханное тело на полу. Да и расспросы полиции сильно затянут его рабочий день, однако это все не волновало мерно шагающего мужчину в дорогом костюме и с вежливо-обаятельной улыбкой, которую тот одинаково щедро дарил и смущающимся девицам, и случайно задевающим его, спешащим на рейс, мужчинам. Никто вокруг не обратил внимания на кожаный дипломат в его руках. Никто не заметил как к одному мужчине присоединились ещё трое в таких же дорогих костюмах и с вежливыми улыбками. Никто не услышал хрипловатого "верните туда, где им положено быть". Люди кругом были слишком заняты посадкой или высадкой с рейса, встречей или прощанием с родными, своим багажом и прочими мелочами путешествий, что бы услышать, или хотя бы обратить внимание на перепуганный крик уборщика, еще пять минут назад беззаботно катившего свою рабочую тележку в сторону уборных. Никому не запомнившиеся четверо мужчин с одним кожаным дипломатом благополучно добрались до автомобиля. Выезжая с территории аэропорта, Макс бросил быстрый взгляд на небо. Над ними пролетал красивый белый самолёт, на борту которого в это утро не досчитались одного пассажира.