На рубеже жизни и смерти

      Первые дни на фронте тянулись медленно и тяжело. Особенно, когда они ещё строили укрепления. День тянулся медленно и лениво и, казалось, никогда не закончится. И, кажется, он уже вечно машет лопатой и топором. Первая бомбёжка и первый бой тоже казались бесконечными.       Сашка не привык к физическому труду, раньше он больше занимался трудом интеллектуальным, получив отличный аттестат в школе и готовясь к поступлению. В отличие от брата и сестры Сашка выбрал гражданскую профессию: он хотел стать историком. Он даже успел поступить на исторический факультет МГУ, но отчислился, как только пришла похоронка на Динку. Он больше не мог прятать голову в песок и думать, что «война не его, а брата и сестры». Несмотря на то, что он всегда как бы отделял себя от Артура и Динки, он их всё-таки любил. И тогда, в июле, он решил, что должен отомстить за сестру и что дальше прятаться за спиной теперь уже только Артура он не может. Да, служба, война, убийства — не его тема, ему даже изучать их не нравилось, но что поделаешь. Отец как-то сказал ему:       — В таких масштабных событиях, сынок, нельзя остаться в стороне. Они всё равно тебя захватят, и ты всё равно станешь их частью.       Когда ему написала Динка и сказала, что она всё-таки живая, он, конечно, этому очень обрадовался. Теперь ему мстить было не за кого, но он не пожалел о своём решении. Отец правильно сказал: нельзя не быть частью этой войны, она затронет абсолютно каждого и всех потреплет. И какое право он имеет скрываться и бегать от этой войны, в которой уже столько человек погибло? И он, как будущий историк, должен понимать, какое место он должен сейчас занять в этом историческом событии. Как о нём будут писать потомки? Как о трусе, отсиживающимся в тылу, или как о герое, который бросил свою учёбу и отправился защищать Родину?       Об этом он думал каждый день с начала обучения в училище. И каждый день он убеждался, что находится здесь не зря.       В компанию он влился не с первого и даже не со второго раза. Всё-таки мальчишки, выросшие во дворе, а не за учебниками, были ему немного чужды, а он чужд им. Но всё же совместное проживание и учёба сближают даже совсем разных людей, и его в конце концов приняли в коллектив, где он постоянно веселил всех своими историческими шутками. Сначала они казались всем странными и немного скучными, но вскоре все к ним привыкли и даже стали смеяться.       К учёбе и военным порядкам он тоже постепенно привык. Учёба шла размеренно, он уже в глубине души был готов к скорому выпуску. Но к чему он точно не был готов, так это к внезапной тревоге 5 октября. Ему обещали дать увольнительную, он уже распланировал свой поход в город, думал зайти в свою любимую булочную, где работала полюбившаяся ему продавщица Маруся. Как раз в этот день они должны были перейти на новый этап: после долгих переглядываний и постоянных просьб добавки, чтобы хоть как-то контактировать, Сашка наконец-то должен был проводить её до дома. Но немцы в очередной раз вмешались в его планы и вероломно их нарушили.       Крестовый поход немцев на Москву и внезапная переброска училищ на фронт нарушили все его планы, разрушили его спокойную жизнь и поди разбили сердце милой Марусе. Он видел её заплаканную в толпе, когда городские провожали их на фронт.       Первые разрывы бомб при бомбёжке вызвали у Сашки полнейший ужас. Он не думал, что это будет настолько громко и страшно. Осознание, что бомба может разорваться не где-то далеко, а прямо рядом, доводило его до дрожи.       Первый бой прошёл для него довольно удачно. Его орудие подбило несколько танков, за что он вместе с остальным расчётом получил похвалу от командира батареи Зарубина. В своём расчёте он был наводчиком. Ему порой казалось, что он даже во сне крутит маховики наводки. Не сказать, что он был супер асом в своём деле, но он не был и откровенно плох. Хороший, среднестатистический наводчик.       Сколько же расчёт его орудия радовался, когда они подбили первый танк! Тогда это казалось величайшей победой, знаком, что им всё нипочём.       Но постепенно бои усложнялись, и вокруг стали погибать друзья. Первый, кто погиб на Сашкиных глазах был Лёха Кудехин, подносчик снарядов с соседнего орудия. Множество мелких осколков прошило ему живот, он ещё долго лежал и смотрел в небо с кровью у рта, пока бой не закончился и его не похоронили. Сашка тогда плакал как ребёнок, как и весь его и соседний расчёты.       Знакомство со спасителем Динки лейтенантом Хорышевым его почему-то воодушевило. Наверное, из-за того, что Динка так о нём писала, что у Саши сложилась идеалистическое представление о Хорышеве как о бравом командире, герое и чуть ли не самом лучшем человеке в армии. И иметь такого человека рядом представлялось Сашке чем-то очень хорошим. Он всё хотел как-то дополнительно помочь батальону Хорышева, тем самым хоть немного отблагодарив за спасение сестры. Один раз ради этого он даже решился ослушаться приказа командира батареи: капитан приказал не стрелять без команды, а Сашка, увидев в прицел, что к батальону Хорышева подходят немцы, решил шмальнуть по ним осколочным. Попало ему тогда знатно, зато Хорышев был весьма благодарен за сорванный немецкий план атаки.       С их первой встречи они ещё несколько раз стояли вместе курили, обсуждая различные насущные темы: то качество и количество немецких танков, то Хорышев начал рассуждать, в какой очерёдности лучше подбивать танки, то вдруг Сашка зачем-то начинал вспоминать какие-то истории из детства, связанные с братом и сестрой, и тогда он мог наблюдать расплывающиеся в тёплой улыбке лицо Хорышева. Симпатия и даже влюблённость Хорышева к Динке была видна невооружённым глазом, и Сашка, видя это улыбающиеся лицо каждый раз смущался и отводил глаза от лейтенанта.       Хорышев много говорил о жизни на фронте, о том, как вести себя во время боя, и у Саши сложилось ощущение, что он старается о нём заботиться. После каждого боя он проверял его, выдавая это за интерес, сколько танков подбил Сашка. Сашке вроде было приятно, что о нём заботятся, но с другой стороны: что он, какой-то бездумный юнец, который сам ни с чем не справится, и о нём обязательно нужно заботиться? Или это его сестрица Динка похлопотала, заставив Жорку следить за ним? Его иногда жутко раздражало, что брат с сестрой, да и что тут, отец, считали его каким-то несостоятельным, чуть ли «не от мира сего» всего лишь из-за того, что ему не были интересна служба и всё с нею связанное. Не всем же служить! Вот он историком хотел стать! Но семья в итоге добилась своего: он пошёл служить. Но даже когда он пошёл служить, они всё равно не могут принять его за «своего» и пытаются за ним следить. Вряд ли кто-то также «заботится» об Артуре или о Динке. Но Сашка всё не решался спросить Хорышева об этом.       Из-за этого отношения где-то внутри Сашки зрело желание доказать семье, что тоже кое-что может в их «любимом» военном деле.       С каждым днём обстановка в районе Ильинского всё больше ухудшалась. Насколько курсанты были настроены на защиту Москвы любой ценой, настолько же решительно были настроены и немцы взять Москву быстрым решительным ударом. Силы курсантов и окруженцев таяли с каждым днём, а немцы всё усиливали натиск. Потеря курсантами Шубинки, где, как слышал Сашка, был полный кромешный ад, привела к угрозе окружения. А немцы никогда ещё не отказывались от соблазна окружить какую-нибудь советскую часть. Силы Ильинского рубежа постепенно иссякали, в силу этого и обстановки, пришлось перегруппироваться. Пехота Хорышева строила новые траншеи, а Сашка обживался в новом ДОТе.       У Сашки ещё не было военной чуйки, он не чувствовал того, о чём твердил ему Хорышев на одном из покуров: приближение тяжёлого, «последнего» боя, в ходе которого решится судьба их рубежа. Жорка буквально через слово твердил: «Будь осторожен, не геройствуй», у Сашки уже кончилось терпение:       — Признайтесь, Вам сестра сказала за мной следить?       — Никак нет, она, наверное, даже ещё и не знает, что мы с тобой встретились. Я ей письмо совсем недавно послал. И не слежу я за тобой. Забочусь.       — И от чего же тогда такая забота?       — Честно? Не хочу твою сестру расстраивать. Да и ты мне за это время понравился.       — Ясно. Простите, что так напал…       — Ни-че-го страш-но-го, — растягивая слова, спокойно сказал Жорка и продолжил увлекательное затягивание папиросой.       Чуйка Хорышева не ошиблась. Этот самый «последний» тяжёлый бой начался, когда немецкие танки вдруг очутились в тылу курсантов.       — Откуда же они взялись?! — воскликнул командир батареи Зарубин, разворачивая орудие. — Неужели через Шубинку прорвались?       Немцы видимо решили послать в бой все силы, какие у них были. Саша наблюдал в прицел все масти немецких танков, многие из которых были с такой толстенной бронёй, что пробить её можно было разве что в упор. Саша упорно старался наводиться точнее, но некоторые снаряды так и летели в молоко. Первым Саша подбил лёгкий Панцер-2, затем с пяти попыток попал таки в танк потяжелее — панцер-3.       В ДОТе стоял ужасный грохот. Немецкие танки и штурмовые орудия устроили для орудия Сашки целый оркестровый концерт, от которого земля дрожала, а из глаз и ушей выступала кровь. Спустя минут пятнадцать после начала боя Сашка уже был весь в копоти, пыли, крови и, в общем-то, грязи. Сашкин расчёт косило со скоростью света: вот в бетонную стенку ДОТа отбросило заряжающего Колю Носикова, а вот подносчик снарядов Мишка Алимов упал замертво с дырой от пули во лбу.       Сашка не был к этому готов: да, он видел уже много смертей своих товарищей по училищу, но их расчёт смерть как будто бы обходила стороной. Вот они впятером и сдружились ещё крепче, а тут… Сашка даже растерялся на несколько минут, потеряв из виду выслеживаемое им треклятое штурмовое орудие, которое в один момент подставилось и повернулось к нему боком. Но пока Сашка пребывал в шоке от потери товарищей, штурмовое орудие исправилось и стояло уже к нему передом, поди наводясь на их ДОТ. …       Так и есть. Немецкая самоходка наводилась на ДОТ. Ещё немного, и она бы его уничтожила.       Из забытья Сашку вытащил Хорышев. Он нашёл его валяющимся в ДОТе, держащимся за голову и плачущим. Встряхнув того за грудки, он кое-как сумел до него докричаться:       — Приказано отступать, Сашка! Ваши отступают, мы прикрываем!       Сашка очнулся. Встал, отряхнулся, осмотрел ДОТ, поле боя. Он видел, как его друзья курсанты постепенно уходят в лес. Но батальон Хорышева отчего-то отходить не собирался. А танки, тем временем, продолжали наступление, не считаясь с потерями.       — А вы как же? — спросил Сашка у Хорышева.       — Мы прикрываем отход, — ответил Жорка, как будто бы это было само собой разумеющееся.       — А с танками вы как?..       — Ну пару гранат-то у нас есть. Что ты вопросы задаёшь? Гони в лес со своими! Давай! Я и так уже сильно надолго батальон оставил.       — Да-да, я сейчас, — соврал Сашка. — Идите к батальону.       Судя по лицу, Хорышев заподозрил Сашку во вранье, но, видимо понадеявшись на то, что показалось, спокойно вышел из ДОТа и направился к батальону. А Сашка тем временем решил прикрыть отход своих и в очередной раз помочь Хорышеву. Этим он, во-первых, окончательно отблагодарит Хорышева за спасение сестры, а, во-вторых, докажет семье, что он тоже кое-что может.       Он проверил количество оставшихся снарядов: их было достаточно. Через пять минут после ухода Хорышева и решения прикрывать отход, к Сашке забежал Зарубин. Сашка уже было подумал, что он погиб, но нет, он просто был с другим орудием.       — Ты чего тут? Марш в тыл! — крикнул он.       — Товарищ лейтенант, разрешите прикрыть отход, — стараясь придать голосу решительность, ответил Сашка.       Зарубин этого явно не ожидал. Он оглядел сашкин ДОТ, оглядел соропятку и медленно сказал:       — Ладно, остаюсь с тобой.       — А вы то зачем, товарищ лейтенант?       — Ну не могу же я одного тебя бросить, Соколов.       Курсанты потихоньку отходили к лесу, а бой тем временем стихать не собирался. Немецкие танки продолжали атаки уже по всем фронтам, с Сашки уже сходил седьмой пот. Вместе с Зарубиным они подбили ещё несколько танков.       Зарубина убило через полчаса. Вообще, их в этом ДОТе, который прямо скажем, уже стал мало походить на огневую точку, уже знатно пристреляли. До того времени, как снаряд какого-нибудь немецкого танка или самоходки уничтожит пушку вместе с Сашкой, оставались считанные попытки. …       Хорышев ликовал. Немцы наконец-то прекратили свои атаки, и его батальон с оставшимися курсантами могли спокойно отходить. Хорышев бежал к ДОТу Сашки, ведь он — главная причина, почему батальону удалось выдержать все атаки. Он, конечно, злился на Сашку за то, что тот решил поиграться в героя, но это геройство было очень полезным.       Первое, что напрягло Жорку — перекошенная сорокопятка, а второе — полное отсутствие движения. Он в панике вбежал в ДОТ и нашёл Сашку лежащим на полу, в луже собственной крови. Кровь медленно вытекала из его рта, он слегка кашлял ею. И тогда Жорка связал тот предпоследний залп той противной самоходки и молчание после этого пушки. Он надеялся, что у Сашки просто кончились снаряды. Но нет. Жизнь куда жёстче и беспощадней.       Не сберёг, не сберёг!       Хорышев положил голову Сашки себе на колени. Он ещё дышал, ещё похоже даже что-то соображал. У Жорки самопроизвольно выскочили слёзы.       — Я же говорил, уходи… — уже немного пошмыгивая от слёз, сказал Жорка, поглаживая Сашку по его закопчённым светлым кудрям.       — Простите, товарищ лейтенант… — сумел прохрипеть Сашка. — Жаль…       — Что жаль?       — Пожить не вышло, — уже на последних издыхании хрипел Сашка. — Пожалуйста Марусе… — он не договорил.       Жорка, стыдясь своего плача чуть ли не взахлёб, прижал к себе труп Сашки. Не уберёг, не уберёг! Его съедало чувство вины, а ещё больше — чувство тоски и несправедливости. Сашка был ещё очень юн. И как верно он заметил, Сашка ещё не жил. Не жил. Он ещё не выпорхнул из материнского гнезда, не познал самостоятельную жизнь.       Он не уберёг ни юную жизнь Сашки, ни Динку и её родных от огромной боли. Это грызло его изнутри, вырывая что-то из него.       Он долго сидел в ДОТе, чтобы успокоиться. К батальону идти нельзя: бойцы не должны видеть его слёз. Пока сидел, вытирал слёзы рукавом, не заметил, как сзади подошёл Фуга.       — Гош… Там уже в твоего зама бес опять вселился, отходить нужно.       — Да, надо. Его тело возьмём с собой.       — Это брат Динки? — спросил Фуга, которому Хорышев рассказывал о Сашке.       — Да.       — Возьмём, что ж. Холодновато, хорошо сохранится.

***

      Представлял ли Сашка то, о чём жалел в конце короткой жизни, длиною всего в 18 лет? Настоящей, самостоятельной жизни он не знал. Мать старалась продлить ему детство всяческими средствами. Он не жил один, не работал, не ездил в далёкие поездки без родителей. Он даже не брился ни разу. Он ушёл из жизни, жизни так и не увидев.