На рубеже жизни и смерти

      Хорышев долго не писал, и Динку это тревожило. Не то, чтобы раньше он заваливал её письмами, но такого длинного промежутка молчания ещё не было. В последнем письме он писал, что стал ротным, но по успокаивающему тону Динка поняла, что у них там заваривается что-то нехорошее. В газетах писали что-то о немецком прорыве у Вязьмы, и у Динки возникали мысли, что он может быть там. Ей стало страшно за него. А вдруг он там уже где-то гниёт в земле, а она об этом и не узнает?..       В полку было всё, как и прежде. Она даже и не поняла, когда всё это стало рутиной. Желторотики продолжали учиться, несколько уроков провела сама Динка. Зайчик так и продолжил уделять ей пристальное внимание, чуть не сорвав несколько уроков. В некоторые моменты он её раздражал, а в другие у неё просыпалось снисхождение, как к юному неопытному мальцу, ещё не познавшему ни жизнь, ни эту войну, и ей было странно, что между двадцатилетней ней и восемнадцатилетним пареньком такая разница…       По просьбе полковника она уже давно как перестала летать в звене с Сысоевым и Травкиным, с ними теперь летал один из желторотых. Она же стала ведущей в звене с Суходымским и Зайчиком. Вообще, полковник дал ей на выбор всех желторотиков эскадрильи Травкина, но её выбор пал именно на Зайчика. Почему она сама не знала. Может быть, она хотела его держать ближе к себе, так как его взбалмошность и безрассудство может привести к очень нехорошим последствиям, а может ей просто нравилось его повышенное внимание к ней.       В тот день, когда Динка решала, какого желторотика взять себе в протеже, шёл дождь и полёты были запрещены, поэтому у Динки было куча времени на то, чтобы определиться. После её очередной лекции о тактике воздушного боя, Динка решила дать желторотым задание: она задала условную возможную ситуацию в воздушном бое, а ученики должны были на основе лекции описать их действия в заданной ситуации. Желторотики выдвинули множество вариантов действий по решению проблемы, но лишь считанные единицы из них оказались наиболее верными. Вариант Зайчика тогда произвёл фурор своей нестандартностью.       — За оригинальность хвалю, Зайчик. Но всё же это большой риск, Василий, — подытожила Динка.       — Это не риск, а возможность, — смело ответил Зайчик. — Такого точно не будут ожидать.       — Возможно ты в чём-то прав, — развела руками Динка.       Когда все стали расходиться, Динка попросила Зайчика остаться. Он, подмигнув кому-то из своих, послушно задержался.       — Ты откуда такой резвый, Зайчик?       — Из Хабаровска, — непринуждённо ответил он.       Динка слегка посмеялась.       — И всегда ли ты такой резвый?       Он подошёл к ней почти вплотную, и прошептал на ушко, приятно щекоча своим дыханием:       — Так давайте же проверим, товарищ командир.       — Давай, — теперь уже Динка шептала ему на ухо. — Дождь закончится, устроим слётку. Пойдёшь ко мне ведомым?       Зайчик разочарованно отстранился и, всё также самодовольно ухмыляясь, сказал:       — С Вами, товарищ командир, хоть на край света.       Динка, напоследок послав ему воздушный поцелуй, вышла из палатки. Она в упор не знала, зачем ей эти притворные заигрывания с Зайчиком, но ей нравилось ему подыгрывать.       На следующий день погода выправилась, и звено Динки устроило слётку. Ответственность ведущего, сваленная на её плечи полковником Кошкиным, давила на неё. Она никогда не была ведущей, и даже не знала, как нужно действовать. Травкин, конечно, поведал ей основное, но этого явно не хватало. Нужен был опыт. Кошкин считал, что у неё достаточно этого опыта, но сама же Динка считала, что ей ещё как минимум три месяца бы посидеть ведомой. Почему Кошкин определил её опытным лётчиком, она не понимала. Неужели в полку настолько много молодняка, что её два сбитых мессера и всего 8 июньских военных дней уже считалось опытом, который позволял ей быть ведущей звена?       А пока она действовала так, как велели ей сердце, какой-никакой опыт, остатки знаний с авиашколы и пример Травкина, лучшего лётчика-истребителя, которого она знала лично.       Слётка тогда прошла успешно, как и первый совместный боевой вылет. Как ей казалось, она неплохо справляется. Суходымский, хоть он и закрытый и разочаровавшийся в этой жизни человек, прислушивался к ней, а Зайчик пока держался в уезде.       Они летали вместе уже месяц. За это время всё происходящее превратилось в рутину. Даже сегодняшний вылет на прикрытие бомбардировщиков ей уже казался рутинным. Ей, конечно, не нравилось, что она способствует бомбардированию аэродромов, которые когда-то были нашими, но что поделаешь, когда так повернулась эта война, удача в которой пока что повернулась к Красной Армии спиной. Она надеялась, что когда-то удача наконец развернётся, но обозначенные в сводках немецкие прорывы у Вязьмы и Брянска не сулили ничего хорошего. Немцы всерьёз взялись за Москву.       После успешного прикрытия, Динка курила у самолёта. Дым поднимался над ней, а пепел летел на землю, и она лениво ковыряла его сапогом. Она не думала, что так быстро втянется. В начале это казалось спасением от нервов, но затем просто стало привычкой, и Динка похоже разучилась справляться с нервами без этого.       — Не курила бы ты возле самолёта, Дин, — сказала подошедшая Маша.       — Да знаю я, — отрезала Динка. Почуяв исходящий от Маши запах бензина, спросила. — Топливо разгружали?       — Да. Меньше нормы привезли в этот раз.       — Ты хотела сказать снова?       — Ну да, снова.       Фронт активно двигался и приближался к Калинину. В полку стали нарастать слухи о передислокации. Динка не хотела в это верить. Неужели опять отступать? Но сколько можно? Москва же совсем рядом…       Больше всех о передислокации болтали Маша и Шурка, как и в принципе обо всём на свете. У них было наиподробнейшее досье на каждого в полку. Динка порой уставала выслушивать все их сплетни, но, в основном, как подруги, они ей очень нравились. В них она видела себя до поступления в авиашколу: молодую, шебутную и легкомысленную. Но суровый мужской коллектив подогнал её под себя, и вряд ли она когда-нибудь исправится.       — Карен так галантно сегодня помог мне перетащить ящики с патронами, — хвасталась Шура вечером перед сном.       — А что он у вас вообще делал? — поинтересовалась Динка.       — Не знаю… — смутилась Шурка и слегка покраснела.       — Влюбился он в нашу Шурку, вот и всё! — сделала вывод Машка.       Динка стала согласно кивать.       — Влюбился, думаете? — смущённо спросила она.       — А ему нечего делать тогда у вас, — подтвердила гипотезу Маши Динка. — Ему бы самолёт поизучать, а он у зенитчиков ящики таскает. Тебе-то он нравится?       Вопрос Динки похоже поставил Шурку в тупик. Она немного поёрзала на кровати, а затем выдала:       — Нравится.       — Ну вот хотя бы не зря бегает, — пошутила Динка.       Машка стала раздавать Шурке советы, а Динка погрузилась в размышления. Насколько она умилялась этой ситуации, настолько же она вызывала у неё грусть и тоску. У неё больше никогда так не будет. Может, рано пока ставить на себе крест, но… Только первая, юношеская любовь может быть такой милой и наивной. Потом люди набираются горького опыта и становятся скучными, расчётливыми взрослыми. Она много думала о Хорышеве и его признании. Сколь он ей не нравился как человек, но она пока не готова ради него рискнуть прочувствовать снова боль потери любимого. Возможно только пока.       Наутро оказалось, что все слухи про передислокацию оказались верны. Подтвердил это Травкин, спешно возвращавшийся от полковника.       — Дин, ты У-2 водить умеешь? — спросил он, нервно поправляя планшетку на поясе.       — А чего там не уметь-то? — ухмыльнулась Динка.       Он бы ещё спросил умеет ли она ездить на четырёхколёсном детском велосипеде.       — Поведёшь тогда. Нужно разведать место для аэродрома.       Травкин долго водил по карте, показывая, куда надо лететь. Оказалось, что это под Клином, где живёт её бабушка и двоюродный брат. Это уже совсем не весело. Она сразу же стала размышлять, как можно вывезти их оттуда.        Как бы У-2 не был лёгок в управлении, Динке он не нравился. Он был слишком медленным и беззащитным. Если они вдруг нарвутся на охотников-мессершмидтов, им несдобровать.       Кожаный костюм ей отлично подошёл. Он ей, очевидно, шёл и подчёркивал фигуру, тогда как Травкин превратился в какого-то квадратного гнома (он был не слишком высокого роста, всего 171 см.)       — А почему сами… сам не поведёшь? — спросила она у Травкина, когда они вдвоём натягивали перчатки. Она до сих пор не привыкла обращаться к нему на «ты».       — Не люблю. Поэтому по возможности скидываю это дело на других.       — Ах ты хитрый чёрт! — притворно разозлилась Динка и кинула в него перчаткой.       Травкин зло рассмеялся и поймал брошенную перчатку.       Прошка крутанул винт, и «капустник» взлетел. Полёт туда прошёл спокойно, на посадке Динка даже особо не концентрировалась, и даже так ей удалось аккуратно и мягко посадить самолёт в чистом поле.       Судя по всему, здесь их уже давно ожидали. Не успела Динка заглушить самолёт, как к ним уже подошли местный председатель горисполкома, первый секретарь горкома партии и ещё какой-то человек, кем он представился, Динка не услышала.       — Сами всё решите, товарищ капитан? — спросила она.       При других нужно всё-таки соблюдать субординацию.       — Да, лейтенант, занимайтесь самолётом, — ответил Травкин и начал налаживать дипломатию с местным руководством.       В этой глуши даже оказалось чем заправить самолёт, и Динка принялась исполнять обязанности механика, пока Травкин вальяжно обсуждал обустройство их полка. «Ну ничего, я тоже когда-нибудь стану комэском», — подумала она, возясь с бензином.       Похоже всё было обговорено, и Травкин вернулся.       — Заправиться успела?       — Самолёт могла новый построить, пока ты там общался.       — А чего ж не построила-то тогда?       Динка пожала плечами.       — Документы важные дали, — он похлопал по планшетке. — Довезти должны. Любой ценой, — последнюю фразу он явно сказал в шутку.       — Вот накликаешь, а, — посетовала Динка.       Травкин и вправду накликал. На обратном пути, откуда ни возьмись, на них в атаку зашли два мессера. Вот, казалось бы, сдался им этот У-2, мирно пролетающий в советском тылу, но нет. Динка в очередной раз вспомнила, почему ей не нравился У-2.       Травкин пытался отбиваться от них пулемётом, а Динка просила подмогу, благо, на этом самолёте была связь.       — Дом, дом, я дьявол, прошу помощи, два мессера на хвосте. Как поняли? — беспрестанно диктовала Динка.       Динка понимала — если самолёт будет неподвижно лететь, он — лёгкая мишень, поэтому она старалась совершать разные элементы высшего пилотажа, вилять самолётом, в общем, делать так, чтобы в капустник было максимально сложно попасть. Но град пуль из двух истребителей неизменно находил цель. На капустнике уже была одна пробоина, вторая, третья, и вскоре он задымился. Но это даже не самое страшное. Самое страшное было, когда замолчал пулемёт. Патроны не должны были так скоро закончиться, значит Травкин был ранен или, не ровен час, убит.       Динка уже стала понемногу отчаиваться. Шансов сбить мессеры у них не осталось, поэтому сбитие самого У-2 — вопрос времени. Однако просьбы о помощи на аэродроме таки услышали, и вскоре из-за облаков показалась тройка советских истребителей. Один МиГ и два И-16.       Несмотря на численный перевес, мессеры не стремились отступать, как они это обычно делали. Похоже, это был резвый и смелый немецкий молодняк, который желал быстрой славы, несмотря на огромный риск. МиГу и Ишакам пришлось ещё немного попотеть, чтобы прогнать незваных гостей. Они зашли к мессерам в хвост, но те и не думали отворачивать, а один даже решил напоследок нагадить, нажав на гашетку и ещё раз повредив У-2.       Ногу Динки прошибла ужасная боль. Динка вскрикнула и на несколько минут отпустила самолёт, и он потерял несколько сот метров высоты. Благо она успела прийти в себя, чтобы поймать неконтролируемый У-2. Боль не стихала, и Динке пришлось стиснуть зубы, чтобы продолжить вести самолёт. Ей было уже всё равно на этих двух противных мессершмидтов, она просто изо всех сил пыталась добраться до аэродрома.       Но похоже вскоре с мессерами было покончено, и тройка истребителей стала спокойно сопровождать капустник до аэродрома. Если бы Динка не страдала от боли, и не сжав зубы, вела самолёт, то она бы, наверное, заметила, как аэродром буквально сворачивается и уже готовится к передислокации, даже не дождавшись важных документов, которые везёт она с Травкиным.       Посадить самолёт нормально, как учили в школе, не получилось. Наполовину занятый болью мозг не мог сосредоточиться на аккуратной посадке, поэтому садиться приходилось на выработанных рефлексах и инстинктах.       Но самолёт таки сел, и без особых катастроф. Динка даже не сильно ударилась, но нога стала болеть в три раза сильней. От боли она потеряла сознание.       Очнулась она в медицинской полуторке, которая куда-то мчалась. Нога её была не только перебинтована, но и на неё была наложена шина. Рядом лежал Травкин. Он слегка постанывал и держался за живот, который у него был туго перебинтован вместе с половиной груди. «Всё-таки живой», — облегчённо подумала Динка. Она аккуратно повернула голову в его сторону и спросила:       — Живой?       — Самую малость, — с трудом ответил он. — Операцию мне зажали, говорят доживёшь до нового аэродрома.       — И на кой только возвращались… — вздохнула Динка.       — Ну как… Кто ж знал, что так скоро придётся тикать.       Ехали недолго. Знакомые очертания городка уже виднелись из-за бортиков полуторки, а Динка кусала локти, что не могла увидеться с бабушкой и двоюродным братом. Колонна остановилась, и полуторку стали понемногу разгружать, раненых отнесли в спешно сооружённую палатку.       Динка рассматривала свою огромную из-за шины левую ногу и вспоминала Хорышева, которого тоже ранило в ногу и который, уже с загипсованной ногой, пытался учить её ходить. Но это лишь как способ отвлечься: на буквально соседнем столе оперировали Травкина. Динка вспоминала свою операцию, которую было страшно даже помнить, не то, чтобы вспоминать, и не завидовала Травкину. Вытерпеть такую боль, когда тебя чуть ли не по живому режут — дано не каждому. Травкин вроде справлялся неплохо. Хотя непонятно: это он терпел или уже терял сознание от боли.       Жутко наблюдать за такой операцией, когда лежишь буквально на соседней койке. Они, конечно, отделили его ширмой и всякими простынями, но по теням Динка могла определить, где стоит какой врач, и что он делает, и как ведёт себя её комэск.       Операция завершилась, но самое страшное ещё не закончилось: теперь вставал вопрос: очнётся ли Травкин после операции. И это зависело только от него и его организма. Для него сделали, если не всё, то всё, что могли, и теперь всё в руках его судьбы. Суждено ему пережить это ранение или же нет.       Травкин ещё не пришёл в себя, как в палатку вошёл первый посетитель. Динка думала, что первым придёт Сысоев или девчонки, но первым явился Зайчик.       Он по-свойски выпил из ковшика, зачерпнув воду из небольшой бочки, подошёл к Динке и спросил шёпотом:       — Не очнулся ещё?       Динка отрицательно покачала головой. Тогда Зайчик стал говорить в полный голос. Он сел на стул рядом с Динкой и гордо откинулся на спинку.       — А я вас спас, — заявил он. — Я сбил тот мессер.       Зайчик сбил мессер?! Сначала Динка была поражена его утверждением про спасение, но второе предложение подвергло её в полный шок.       — Но там был и второй, — решила охладить пыл желторотика она.       — Так и от вас уходили, товарищ командир, — схитрил Зайчик.       Динка усмехнулась. Зайчику палец в рот не клади, всё покроет. Но, несмотря на все его выкрутасы, Динка была горда за своего ученика, и ей даже было жаль, что она не увидела его первую победу.       — Ты в любом случае молодец, Вася. Я тобой горжусь, — выдавливая из себя слова гордости за этого обормота, сказала она. — Только не думай, что я растаю от этого.       — Вы, товарищ командир, как многолетние ледники, не таете, — грустно вздохнул Зайчик.       Динку даже растрогал этот грустный вздох, и она решила слегка утешить юнца. Заслужил! Приподнявшись на кровати, она слегка притянула к себе Зайчика, и поцеловала того в щёку. Тот покраснел. Она и не думала, что он будет стесняться, раз строит из себя донжуана.       — Товарищ командир… — только сказал он.       А Динка придумала, как устроить себе прекрасный вечер.       — Слушай, а ты можешь для меня кое-что сделать? Не очень законное.       — Ради вас всё, что угодно, товарищ командир.       — У меня в Клине живёт бабушка и двоюродный брат. Можешь им хотя бы сказать, что я здесь? Сейчас пока всё строится, охрана не очень следит.       — Ладно. Адрес напишете? — Зайчик выдернул из своего блокнота бумажку и достал карандаш.       — Напишу, — Динка наскоро написала адрес и имя отчество бабушки. — Сделаешь, разрешу на «ты» обращаться.       Зайчик расцвёл.       — Сделаю, сделаю, товарищ командир.       Зачем-то заворачивая адрес в трубочку, он радостный выбежал из палатки.       Травкин очнулся через три часа. Его сразу окружили со всех сторон, выясняя как он себя чувствует и что ему ещё можно вколоть. Но похоже Травкин вполне хорошо себя чувствовал и отошёл после операции, и теперь его пора отправлять в госпиталь. Как и Динку, которая только его и ждала, всё ещё возможно находясь с пулей или осколком в ноге.       Зайчик почему-то не возвращался, и Динку это беспокоило. Ну вот зачем она втянула в эту историю молодого желторотика? Вдруг полковник раздует историю, взамен стандартных трёх дней гауптвахты. Динка кусала локти уже второй раз за день.       Их стали грузить в ту же полуторку, что и привезли сюда. Как вдруг их остановил какой-то старческий голос:       — Погодите, у меня там внучка!       Динку оставили лежать на носилках на земле, а бабушка с Глебом буквально стояли над ней.       Что здесь делает бабушка и Глеб? Зайчик похоже не совсем правильно понял задание. И как ему удалось провести бабушку и Глеба на аэродром?       — Бабушка, ты чего здесь делаешь? — удивлённо спросила Динка.       — Ты тут больная валяешься, а я должна дома сидеть, что ли? Думаешь вестника своего послала, и этого достаточно? — стала отчитывать её бабушка. — Как ты, внученька? Сильно болит?       — Да всё хорошо, бабуля. Ты чего? Сидела бы дома.       — Много ты фашистов сбила? — спросил Глеб.       — Немного, Глебыч. Но ещё не вечер. Нужно ехать, бабуля. Бывайте! — она помахала бабушке и Глебу.       И всё-таки хорошо, что им удалось встретиться.       Тут же был и Сысоев с Шуркой и Машей.       — Лёша, присмотри за бабушкой и Глебом, пожалуйста, — попросила она, когда тот с ней прощался.       — Конечно, Динка, какие вопросы? Поправляйся. Поправляйся и ты, Никита!       Травкин как мог пытался махать на прощание всем, хотя ему и было сложно это делать.       Полуторка уже двинулась, как Шурка вдруг спохватилась, достала из нагрудного кармана какой-то конверт и остановила полуторку.       — Забыла! Забыла, Диночка! Вот, письмо тебе пришло сегодня.       — Спасибо, Шурка.       От Хорышева. Значит, живой. Всё-таки живой.