На рубеже жизни и смерти

      После многочисленных допросов и расспросов о том, как так получилось, что Жорка и Петька несколько дней гуляли вдвоём, их отправили из передового отряда в основное расположение. Видимо на продолжение этих допросов. Там уже их допрашивал не средний командный состав, а старший и даже высший, и не только армейские, но и особый отдел.       Жорка относился к этому с пониманием, сам он бы поступил с такими, как они с Петькой, так же. Осторожность никогда не помешает. Только одно ему не нравилось: пока они торчали на гауптвахте, ожидая очередного допроса, где-то там в передовом отряде гибли мальчишки-курсанты, защищая Москву, а в основном расположении те же мальчишки рыли окопы. Жорка с Петькой не могли помочь ни тем, ни другим. Когда Жорка узнал, что тут сражаются, в основном, курсанты, он ужаснулся. Неужели и правда, кроме молоденьких курсантиков, нет никого, чтобы защитить Москву? Неужели самые страшные мысли, которые приходили ему в голову в лесах под Вязьмой, оказались верными… Ему было жалко этих юнцов курсантов, кладущих свои головы, ещё жизни не повидав и даже не выпустившись из училища, хотя, по правде сказать, он тоже не сильно от них оторвался, как и Петька. Но Петька с Жоркой воюют чуть ли не с первого дня, и если их и надо было жалеть, то только в июне. Он не знал, насчёт Петьки, но сам он чувствовал себя уже прожжённым опытом человеком, повидавшим достаточно на своём веку. Его не жалко. Да, не познал женщину, подумаешь. Не жалко всё равно.       А вот восемнадцатилетних курсантиков…       На третий день допросов грузный особист Николаенко решил вызвать каких-то «свидетелей», как он их назвал. Жорка и Петька в тот день сидели в допросной вместе. Как понял Жорка на прошлой встрече, особист, в принципе, уже похоже всё решил, и сегодня должен был полностью определиться. Но зачем же тогда эти свидетели?       В избу вошли трое. Петька и Жорка сидели к двери спиной, поэтому лица их не видели. Но при первом слове: «Можно войти», Жорке стало всё ясно.       Особист лениво пригласил их, и те с опаской зашли.       — Вы узнаёте этих двоих? — спросил Николаенко, закуривая папиросу.       — Так точно. Это же ротный наш, и командир одного из отделений в моём взводе. Были. Ну там, до окружения, — это, без сомнений, был Фуга.       — Хорошо, старшина. Что ж, тогда я не вижу смысла держать вас здесь, товарищи лейтенант и сержант. Ступайте к майору Ерошкину, ваши товарищи вас проводят, — заключил Николаенко.       Петька подскочил ещё раньше, чем Жорка. Он, даже не попрощавшись с особистом, выбежал из блиндажа и, по-видимому, активно радовался встречи со старыми товарищами. Но Жорке его лейтенантское звание помешало просто вот так вот бесцеремонно выбежать и освободиться, сколь он не желал увидеться с Фугой и другими. Он подошёл к Николаенко и протянул ему руку для рукопожатия.       — Спасибо, что поняли и что в бой отправили, товарищ капитан, — сказал он.       — Да не за что. Оправдайте доверие, — ответил Николаенко и ответил на рукопожатие.       — Оправдаем. Вот увидите.       Жорка откозырял и вышел из блиндажа. Вот и он, наконец-то, при деле. Не будет больше отсиживаться за спинами молоденьких курсантиков. Да ещё и друзей встретил, что в душе почти похоронил. Как только двери блиндажа закрылись за Хорышевым, на него тут же набросился Фуга с радостными объятиями.       — Живой, товарищ командир! Живой! А мы-то думали…       — Что ж ты на меня как баба бросаешься! И вы живые! Вновь нас судьба свела. Значит, судьба нам с тобой, Никитка, вместе бок о бок эту войну пройти. И с тобой, Коля! И с вами, дорогой Петрович.       Розанов и Петрович стояли чуть вдалеке, но также были очень рады. Розанов просто ждал своего часа, чтобы подхватить Хорышева буквально на руки.       — Что ж ты меня как девицу-то лапаешь! — успел только и возмутиться Жорка.       — Так рад, как девице в увале, — решил пошутить Розанов.       — Вечно ты всё опошляешь, — проворчал Хорышев. — А Сухомлин жив?       — Его ранило тяжело, не дотащили. Кровью истёк, — сказал Фуга.       Он сказал так обыденно, так, как будто бы это обычное дело. И от того очень страшно.       — Ясно, — лишь ответил Хорышев. — Ну что ж, ведите нас к вашему майору Ерошкину.       По пути Жорка поведал друзьям об их скитаниях с Петькой по лесам, а те в ответ рассказали про свои. Жорку снова настигло уныние. Идёт пятый месяц войны, а всё ещё вокруг ходят разговоры об окружениях и плутаниях по лесу. И когда же всё повернётся в иную сторону?..       — Тут целый батальон из окруженцев собрали. И майора Ерошкина из Москвы для нас пригнали. Говорят, сидел там в штабе, а тут сразу на передок, — рассказывал Фуга о новом комбате с каким-то недовольством. — Ну что сказать, как говорят, начальство может быть хорошим или очень хорошим.       — Понял тебя, — Жорка прекрасно понял недовольство Фуги.       Жорке стало интересно насколько этот Ерошкин всё-таки плох. Может Фуга преувеличивает, что у него бывает нередко? Но выяснить это можно было только познакомившись с самим Ерошкиным.       Позиции батальона «окруженцев» прямо примыкали к позициям курсантов, являясь прямым продолжением обороны правого берега реки Выпрейка. Работа по подготовке позиций всё ещё велась, бойцы, в некоторых из которых Хорышев угадывал знакомые лица, во всю махали лопатами, а командиры, один из которых также показался Жорке знакомым, помогая бойцам, старались организовать их работу. Рутина. Рутина, в которую вскоре погрузятся и он с Петькой после нескольких дней безделья с болтовнёй.       Ерошкин был в блиндаже, который похоже соорудили здесь в первую очередь. Это был светловолосый грузный мужчина средних лет, ремень его был застёгнут похоже на первую дырку, и Жорка ненадолго задумался, как он влезает в стандартную траншею. В общем, обычный штабист, которых он много встречал в Москве, пока там ходил по штабам, устраивая свой переход в пехоту. Стол его был завален всяческими книгами (и зачем ему столько?), картами и рамками с фотокарточками. Похоже он здесь пока что не устроился. По ленивому и недовольному «Входите», стало ясно, что майор либо занят, либо не любит посетителей.       — Новые окруженцы… — вздохнул он, когда Жорка с Петькой поведали ему свою историю. — Ну что ж… Чем вы, товарищ лейтенант, командовали до разгрома вашего батальона?       — Ротой, товарищ майор.       — Повезло вам. У первой роты как раз командир не по званию, старшина, так что вы там очень пригодитесь. Ну а вы, товарищ сержант, поступайте в распоряжение товарища лейтенанта. Ступайте. Собрание командиров рот в двадцать один ноль-ноль, до этого времени нужно уже достроить все укрепления.       Прозвучало одномоментное «Есть!» и два новобранца батальона вышли из блиндажа, оставив майора наедине со своим хаосом на столе.       Из всей ожидающей их троицы в первой роте оказался только Фуга, поэтому Розанов с Петровичем грустно направились к своим командирам получать приказания по устройству позиций. Фуга как раз и был тем старшиной, которому «не по званию» было руководить ротой. Он повёл их в своё, как он называл, «хозяйство», которым, было видно, гордился. Он со всеми красками рассказывал, где планировал поставить пулемёт, противотанковые ружья, распределил даже бойцов с винтовками и автоматами, долго объяснял схему траншей, где он планировал обустроить себе маленький штаб. Несколько слов он, конечно, сказал про личный состав. «Воевать с ними можно», — коротко охарактеризовал он.       — Когда узнал, что вы живы, товарищ командир, сразу подумал, что вас на моё место поставят. Эх… — подытожил Фуга свой рассказ.       Было видно, что Фуга не горел желанием отдавать Жорке своё «насиженное» место.       Жорка осмотрел свои владения и заключил, что Фуга постарался на славу. Вроде и без военного образования, но в своём деле Фуга кое-что соображал. И похоже даже не «кое-что». Позиции были выстроены грамотно, как бы их выстроил профессиональный военный.       — Толковый из тебя командир получится, Фуга, — сказал Жорка после полного осмотра позиций роты.       — Да кто мне без образования командирское звание даст, — посетовал Фуга.       — Ну, когда фронт стабилизируется, попробую попросить Ерошкина отправить тебя на курсы. А пока, будешь моим заместителем?       — Спрашиваете ещё, товарищ командир.       — И давай уже отбросим эти формальности, столько вместе прошли, а ты мне всё «вы», да «товарищ командир».       — Я только с радостью. Как тебя называть-то лучше? Жора, Жорка, Гоша?       — Все три эти сокращения. Только не Юра и не Егор. Не то совсем.       — Хорошо, Гош, как скажешь.       Фуга вкратце поведал о планах комбата насчёт обороны, и Хорышев активно включился в руководство строительством укреплений, сам не стесняясь махать лопатой. Уже через часа два или три, он сбился со счёту, пот с него тёк рекой. Он еле находил силы, чтобы контролировать работу сотни с лишним человек. Благо у него был заместитель Фуга и командиры взводов и отделений. С политруком Багировым Жорка тоже успел познакомиться. Таких интеллигентов на фронте Жорка пока не видел: кругленькие очки, которые он постоянно поправлял, застенчивость и постоянные вставки цитат из различных умных книжек, о которых Жорка даже и не слышал. Азербайджанец по происхождению, он говорил с небольшим акцентом, что немного не сходилось с его образом интеллигента. Но на роль политрука он вполне годился. Как Жорка понял из небольшой беседы с ним, он хорошо знал чуть ли не каждого бойца в роте и хорошо чувствовал их настроение.       — Э, первая рота, это уже наша территория, харэ тут лабиринты разводить! — в один момент донеслось до Хорышева. — Где тут ротный?       Жорка быстро добрался до места конфликта. Тут, конечно, косяк их роты. Один боец слегка переусердствовал и копал уже явно ненужное. А кричал комроты 2, показавшийся Жорке знакомым.       — О, ты ротный? Я же тебя видел. Ты в хозяйстве Горчанова был, правильно? Я с соседнего батальона, там ротой командовал. Видел тебя пару раз, — обрадовался комроты 2, увидев Хорышева.       — А то вы мне знакомым кажетесь, товарищ старший лейтенант, — сам обрадовался Жорка, думая, что сейчас придётся ругаться.       — Да брось ты это «вы» и «старший лейтенант», раз судьба нас так свела вновь. Витя Шибулин.       — Хорышев. Георгий, Гоша.       — Ну что ж, теперь точно познакомились. Наведи у себя порядок. Вот тут нужно связную траншею делать, а то тут своё хозяйство развели, как будто бы отдельно от всего батальона. Анархисты, что ль.       — Да, прости, перемудрили.       Ротные пожали друг другу руки и мирно разошлись. А Хорышеву пришлось разъяснять бойцу его ошибку, и вскоре две роты таки соединились. После пяти часов непрерывных работ Хорышев решил устроить себе перекур. Он давно решил попробовать покурить, ещё болтаясь с Петькой по лесам. Но там раздобыть махорку было, мягко скажем, проблематично, поэтому он решил отложить это до «лучших времён». И сейчас, по его мнению, они наступили. Раньше он тоже курил, но настолько редко, что он даже и не помнил, что такое было. Он было начал спрашивать у бойцов о махорке, но Фуга его остановил, посоветовав обратиться к курсантам.       — У них ещё пока не махорка, а папиросы, им выдают. Пока что.       Жорка решил последовать совету друга. Всё-таки папиросы, централизованно выпускаемые, для первого раза явно лучше махорки. Он пошёл к строящемуся доту и начал высматривать курсантов на перекуре. И тут его взгляд ясно остановился на одном из них. Он его где-то видел. Сегодня у него прямо день знакомых лиц какой-то! Пару минут разглядываний и мучительных копаний в памяти, и Жорка вспомнил кто он и где он его видел. Это же был Сашка, младший брат Динки, которого та показывала на фотокарточке, тогда, ещё летом, в доме лесника. Он стоял, опираясь на бетонный каркас дота и неторопливо курил. Его вьющиеся светлые волосы торчали из пилотки, а взгляд его был жутко похож на взгляд Марии Николаевны, мамы Динки.       Он аккуратно подошёл к нему, попросил папиросу. Тот её дал и даже дал ещё одну на будущее, и Жорка, затянувшись, начал диалог:       — Слушай, тебя же Саша зовут?       — Да, товарищ лейтенант, — удивился он. — А откуда вы знаете?       — Видел тебя на фотокарточке, которую мне твоя сестра показывала.       — Вы знаете мою сестру? — его удивление понемногу перерастало в шок.       — Да, знаю. Буквально с неба на меня свалилась в лесах Беларуси. Потом вместе прорывались. Ты же знаешь, что она живая? Она тебе писала?       — Да, она мне писала. Не ожидал я, конечно, такого поворота событий, товарищ лейтенант. А ваша фамилия Хорышев? А зовут Гошей?       — Да.       — Она про вас рассказывала. Спасибо вам за то, что помогли сестре. До смерти своей буду благодарен.       — Да не за что. Не мог я по-другому поступить. Сестра твоя прекрасна… прекрасный человек, — поправился он. — Про смерть так лучше не говори. Мало ли накликаешь.       — Я знаю, товарищ лейтенант. Из-за неё я здесь.       — Не пожалел?       — Нисколько.       — Эй, Соколов, а ну работать! — крикнул какой-то лейтенант из дота.       — Ну бывай, Сашка. Если что, обращайся.       — И вы берегите себя. Тоже обращайтесь, если нужны будут пушки.       Жорка похлопал мальца по плечу и ушёл докуривать в роту с хорошим настроем. Сам для себя он решил, что будет присматривать за Сашкой. Он не хотел, чтобы Динка пережила ту боль, которую пережил он тогда в августе. Ту огромную, всё пожирающую боль. Если честно, он до сих пор не отошёл, просто другие проблемы немного затмили его боль от потери семьи. Но такое затмить сложно. Если так подумать, то Динка — это всё, что у него есть, кроме сестры Светки, которая сейчас непонятно где и может быть даже уже не в живых. Больше никого. И он во чтобы то ни стало хотел избавить её от всей этой боли, хотя и сделать это очень сложно. Пожалуй, невозможно.       Хорышеву пришлось опоздать на собрание ротных, так как в последний момент оказалось, что пулемётов у роты гораздо меньше, чем предполагалось и необходимо по норме. Он был всего один. Хотя, как подсказывал Жорке военный опыт, позиции его роты — самое что ни на есть прекрасное место для пулемётов. Совсем рядом, на стыке батальона курсантов и батальона Ерошкина, как раз на позициях его роты находилось, как представлялось Жорке, довольно хорошее место для переправы. И будь у него хотя бы ещё один пулемёт, он бы смог совместно с курсантами поставить переправляющихся фашистов под перекрёстный огонь. Также у Жорки возникла идея сделать так называемый ложный передний край, где-то у подножия реки, чтобы они задержали немцев, в то время как его рота и курсанты поставят нацистов под перекрёстный огонь.       Шёл он на собрание с острым желанием выпросить себе ещё один пулемёт.       Ерошкин, конечно, сильно ворчал, что Хорышев опоздал на собрание. Благо, он был такой не один, его новый знакомый, командир 2-й роты Шибулин тоже опоздал, и Жорка уже был не один такой сякой, безответственный, как их окрестил комбат.       Ерошкин кратко и по делу описал план обороны, также отметил, что этой ночью передовой отряд, на который изначально натолкнулись Жорка с Петькой, должен отойти в основное расположение, и основной удар должны принять уже они, основные части обороны Ильинского рубежа. Жорка обрадовался этому: они с Петькой всё-таки успели к основным боям.       Когда Ерошкин начал ставить задачу каждой роте в отдельности, у Жорки появились вопросы. Он определённо был несогласен с комбатом. Может быть, конечно, он залазил не в своё дело, и комбату с горы виднее, но дело всё-таки общее, и было бы как-то неправильно стоять в стороне и беспрекословно соглашаться со всем, что говорит человек выше по званию.       Ерошкин видел возможное место переправы немцев на место расположения 2 и 3 рот, где Ерошкин и собирался поставить нацистов под фланговый огонь. Жорка же видел место переправы на своём участке, ему подсказывал его опыт, что немцы изберут именно его. Или они могут переправляться и двух направлениях… Да, и эффективность перекрёстного огня Хорышев оценивал больше.       Все свои соображения он прямо высказал комбату. По скрюченной недовольному выражению лица Ерошкина, Хорышев понял, что и второго пулемёта ему не видать, и ложного передового края, да и благосклонности тоже.       — Лейтенант, вы давно на себя в зеркало смотрели? Видели, что у вас на петлицах? — грубо спросил он.       — Товарищ майор, я всего лишь хотел успеха для нашего общего дела.       — Вот так и исполняйте приказы командования. Это вроде как ваша обязанность.       — Я понял вас, товарищ майор.       — Вот и хорошо. Поэтому чётко выполняйте свои обязанности и не суйте нос, куда вам не следует его совать.       — Так точно!       Жорка вышел с собрания не в хорошем расположении духа. Ему очень не понравились категоричные ответы комбата. Он мог бы хотя бы вступить в дискуссию, но в чём-то комбат был всё-таки прав: он был его командиром, и ему решать, как вести бой, и подчинённым придётся исполнять команды людей выше по званию, субординацию никто не отменял. Но вышло грубовато.       После собрания его догнал Шибулин, положив руку ему на плечо.       — Ну ничего, Жорка, не унывай! Ты тут первый день, не знаешь ещё, что нашему комбату перечить нельзя. Как-нибудь выкарабкаемся. Я, кстати, согласен с твоими соображениями, но нашего комбата не сломить. Хотя, казалось бы, это его первая боевая операция, мог бы и прислушаться…       — Серьёзно? Он вообще раньше на войне не был? — удивился Жорка.       — Не. Всё, что он понимает о войне — это устав. И, может быть, сводки. Так что, Жорка, держись. Если ты прав, худо вам придётся.       — И тебе удачи, Витя! — сказал Жорка на прощание.       — Удачи желают неудачникам! — сказал Шибулин, уже уходя в дебри своей роты.       Жорка вернулся в роту. Он рассказал вкратце о собрании Фуге и Багирову, что вызвало широкую дискуссию в небольшом окопчике-штабе.       — Товарищ лейтенант, мне вам явно нужно прочитать лекцию о субординации, — сказал Багиров.       — Так это не нарушение субординации, он просто проявил инициативу, предложение, как усилить оборону, — спорил с ним Фуга.       — Командиру виднее! Вы же не станете, товарищ старшина, товарищу Сталину советы раздавать.       — Ну ты сравнил, политрук. Товарища Сталина и нашего комбата!       — Одно и тоже! Вот в дисциплинарном уставе РККА от 12 октября 1940 года говорится: «Приказ командира и начальника — закон для подчиненного. Он должен быть выполнен безоговорочно, точно и в срок. Невыполнение приказа является преступлением и карается судом военного трибунала».       — Ну он же не отказался выполнять приказ!       — Хорошо, возьмём другой пример. Из полевого устава РККА: «Всякое изменение решения, когда для этого нет достаточно серьезных оснований, недопустимо и свидетельствует об отсутствии твердой воли у командира». Наш комбат применил свою твёрдую волю.       — Если вы уже решили мериться фразами из уставов, то слушайте, — встрял в разговор Хорышев, доставая свой устав. — «Всякая разумная инициатива подчинённых должна всемерно поощряться и использоваться командиром для общей цели боя. Разумная инициатива основана на понимании замысла начальника, на стремлении найти наилучшие средства для его выполнения, а также на использовании всех благоприятных возможностей в условиях быстро меняющейся боевой обстановки».       — Так вы же сами себе противоречите, товарищ лейтенант. «Разумная инициатива основана на понимании замысла начальника, на стремлении найти наилучшие средства для его выполнения». Вы же не стремились найти средства для выполнения замысла комбата, который говорил о сосредоточении именно на позициях 2 и 3 рот, а противоречили этому замыслу.       — Так замысел разве не в жёсткой обороне? — снова вступил в спор Фуга. — Жорка и хотел найти средства для его выполнения.       — Слушайте, ваш спор всё равно ни к чему не приведёт. Решение принято, оспорить его у меня не вышло. Значит, будем подчиняться, — твёрдо сказал Хорышев. — Спать бы лучше легли, юристы хреновы.       Утро не сулило ничего хорошего. Жорка проснулся с нехорошим предчувствием, чувствовал, что должно произойти что-то явно нехорошее. И пока все всё об этом и говорило. Боевое охранение доложило, что на позициях фрицев начались странные телодвижения, и говорило это явно не о том, что они очень хотят подвигаться или попить кофе.       Жорка проверил всю роту, обошёл всё расположение, доложился комбату, затянулся подаренной Сашкой папироской и, откинувшись на стенку траншеи, взглянул на небо. Где-то там летает Динка. Где-то… Последнее её письмо он получил ещё тогда, под Вязьмой. Она писала о том, что устроилась на аэродроме. Но с тех прошло столько времени, столько всего могло случится… Он всячески старался об этом не думать, но мысли в голову лезли сами собой. Говорят, что, если о чём-то стараешься не думать, думаешь об этом ещё больше. И как тогда избавляться от навязчивых мыслей?       Подсказку подкинула сама обстановка. Он расслышал характерный звук — звук немецких юнкерсов. Ну вот и началось. Жорка тут же встал, выкинул папиросу и начал бегать по расположению готовить бойцов к бомбёжке. Звонить комбату он счёл лишним: если разбирается в военных действиях, как он считает, то поймёт, что значит этот звук. Да и известят его поди и без него.       Вскоре бомбардировщики показались на горизонте и стали потихоньку заходить на цели. Начался сущий ад. Бомбы рвались с такой плотностью, что в траншее, казалось, находиться было не совсем безопасно, да и в щелях было не совсем приятно. Ему, как командиру, нужно было убедиться, что все его подчинённые скрылись в щелях и не пытаются, не ровен час, вылезти из окопов, как это делали несколько курсантов. Пока он бегал по траншеям, ему пару раз казалось, что снаряд рвётся прямо рядом с ним, пару раз его оглушало и слегка отбрасывало взрывной волной. Если ад существует, то он выглядит именно так. Даже сидящих в траншеях убивает осколками, отскакивающими от бруствера, некоторых взрывной волной подбрасывает из траншеи, и они навзничь лежат на бруствере, чаще всего без руки или ноги, или вообще без половины туловища. А Жорке нужно было обойти весь этот ад, рискуя самому повторить их судьбу. Ему казалось, что он уже вообще ничего не слышит. Только жуткий грохот. Не слышит даже предсмертных криков убитых. Скорей бы в щель, скорей бы в щель… Скорей бы это всё закончилось… Но оно не кончается, и, кажется, продолжается уже вечность. За то время, как он обходил позиции и некоторых под дулом пистолета загонял в щели, он успел уже раза четыре похоронить себя и четыре раза мысленно попрощаться с этим миром, Динкой, сестрой Светкой, где бы она не была, друзьями, которые уже давно сидели в щелях и вообще со всеми. Один раз даже решил попрощаться с пилотом юнкерса, который очередной раз пикировал на их позиции, обещав найти его на том свете.       И вот, она щель. Но и тут несладко. Бойцы успевали переговариваться между разрывами, и Жорка старался включиться в диалог, чтобы хоть как-то отвлечься от ада, творящегося снаружи. Говорили, на самом деле, о какой-то чепухе. Кто-то рассказывал, как у себя на малой Родине выловил огромную рыбу, другой хвастался результатами охоты, а под конец завязался разговор о том, есть ли у Гитлера женщина, как она должна выглядеть и что вообще из себя представлять. Жорка старался иногда вставлять какие-нибудь остроумные фразочки, стараясь влиться в коллектив, что вроде у него получалось. На его фразы вроде как реагировали хорошо, да и он не чувствовал себя в этой компании чужим. Ну хоть бойцы его принимают, и на том спасибо.       Бомбёжка длилась где-то около часа, а казалось вечность. Казалось, что вся жизнь до бомбёжки — это какая-то другая, не его жизнь. И так происходит каждую бомбёжку. Его жизнь — это уже не жизнь, а набор каких-то кусков.       Они кое-как вылезли из щели: бомбы разворотили всё, что строили несколько дней и выход слегка завалило. Благо батальон трудился на славу: такие укрепления очень сложно полностью изничтожить.       Сразу после окончания бомбёжки рота Хорышева начала ремонтные работы. Всё нужно было привести порядок и как можно скорее: немцы могут сразу же полезть в атаку. Эту угрозу нутром чувствовал Хорышев: сам бы провернул такой манёвр на месте гитлеровцев, застав врасплох оборону, отходящую от сильной бомбёжки.       Ну, похоже накликал: под покровом дымовой завесы немцы пошли в атаку, начав форсирование реки. Благо Хорышев всем так надоел своими просьбами ускориться, что бойцы всё же ускорились и сумели подготовиться. Быстро передав в штаб батальона весть о начале атаки, Хорышев распределил всех по позициям, и начались ужасные минуты ожидания. Стрелять пока рано, и Хорышев просто наблюдал за тем, как немцы на своих резиновых лодочках аккуратно плывут к берегу. Он вспомнил свой спор с комбатом. Одна часть его хотела, чтобы он оказался прав, и этот Ерошкин задавился бы своим самомнением, но другая часть понимала, что если он окажется прав, то отбивать сильную атаку на его участке ему будет нечем, и Ерошкин потом, не ровен час, обвинит во всём его. Чем ближе подбирались немцы к берегу, тем Хорышев яснее видел свою правоту и кусал локти. Может, он не сильно нажал на комбата, может, нужно было дожать, и положение его роты не стало бы таким критичным? Пока его мучала совесть, нужно было уже отдавать приказ открывать огонь.       Он переместил побольше автоматчиков к месту прорыва, и внимательно следил за положением единственного пулемёта. Может быть, удастся передвинуть его поближе.       Обстановка складывалась хуже некуда. Автоматчиков косило, пулемёт передвинуть было никак нельзя. Хорышев, мечась между жизнью и смертью, пытался подбадривать людей, заставляя их менять позиции, когда немцы начинают пристреливаться. Курсантам, как видел Хорышев тоже было тяжело. Похоже, скоро дело дойдёт до рукопашной, и тогда вообще начнётся полнейшая анархия.       Хорышев по телефону постоянно жаловался комбату на положение, но тот похоже несильно хотел помочь.       Но, когда Хорышев, же истекая потом и кровью от царапнувшей его пули, уже не мог придумать что-то для отражения атаки и надеялся на рукопашную, он увидел бежащего к нему Ерошкина с несколькими бойцами.       — Хорышев! Подмогу тебе привёл! С пулемётом! — кричал комбат.       У Жорки уже не хватало сил радоваться своей победе.       Подмога и второй пулемёт сильно помогла первой роте. Атака-таки была отбита. Хорышев было хотел докладывать комбату, который его роту не покидал, об отступлении противника, но нашёл его лежащим на дне окопа с простреленными грудью и животом. Он тут же послал бойца за медсестрой.       — Бросьте вы это всё, лейтенант. Не жилец я, — хрипел Ерошкин, пока Жорка пытался провести хоть какую-то первую помощь. — Отнесите лучше меня в штаб.       Жорка внимательно посмотрел на него, и, поняв, что комбат не сдастся с просьбой, послушно отложил бинты и, позвав Розанова помочь, понёс его в штаб, где они с Розановым уложили его на небольшую походную кровать.       Медсестра таки явилась, и со словами: «Сделаю всё, что смогу», принялась забинтовывать комбата, который, не унявшись, попросил телефониста связаться с начальством.       Телефонист послушно их связал, и Ерошкин слабым голосом заговорил в трубку:       — Товарищ пятый, атака отбита, я ранен, скорее всего смертельно, — в трубке кто-то заговорил. — Комбатом назначаю комроты 1.       У Хорышева глаза полезли на лоб. Он комбат? Да его недавно ротным назначили, а теперь уже комбат? Вот это у него карьера! Другой бы радовался на его месте, а Жорка боялся увеличивающейся зоны ответственности. Месяц назад он отвечал за двадцать человек, полмесяца назад за сто, а теперь за все четыреста.       Ерошкин бросил трубку. Тут уже был и заместитель комбата, и комиссар, и начштаба и все они, похоже, были очень удивлены выбору комбата. Явно ж кто-то из них очень желал эту должность.       — Володя, может, рано ещё?.. — спросил заместитель, Жорка не знал его фамилии. — Может, выкарабкаешься ещё?..       По мотанию головы медсестры стало понятно, что комбат уже не выкарабкается.       — Хорышев справится, — твёрдо, насколько мог, сказал Ерошкин. — Начальство уже утвердило.       По выражению лица заместителя Жорка понял, что эту должность явно хотел он. Как бы это не вышло в конфликт.       — Оставьте меня с лейтенантом, — попросил Ерошкин, и все послушно покинули штаб.       Хорышев осторожно нагнулся к комбату.       — Товарищ майор, может рано мне ещё? Вон у вас же заместитель есть… И начштаба, в конце концов.       — Не, они ещё не доросли, — сказал он. — Только ты смог мне перечить. Прости, что не прислушался к тебе тогда. Может быть, и потерь было меньше… Твой будущий заместитель, Коля Фролов, хороший человек, он, конечно, хочет стать комбатом, но козни строить не будет. Ты человек опытный, держись, курсантов в обиду не давай, думай своей головой и, главное, оставайся человеком и командиром. Вот и всё, что от тебя требуется, — он ненадолго впал в забытье. — Позови медсестру, пусть хоть морфия даст, не хочу умирать в муках, крича от боли на весь батальон.       Хорышев послушно позвал медсестру и вышел. Хотелось закурить. Жутко. Выручил его заместитель Фролов, у которого осталась целая пачка хороших папирос.       — Ну что, комбат, сработаемся? — спросил он без издёвки, которую ожидал Хорышев.       — Сработаемся, — чётко ответил Жорка, пуская дым далеко в небо.