На рубеже жизни и смерти

      В движущемся в Москву поезде царила суматоха и переполох. Все были слегка напряжены, но в тоже время веселы и расслаблены. На ноги поезд подняла одна беременная, а точнее уже рожающая жена начальника поезда. Правда, вся суматоха состояла из шепчущихся солдат и суматошно бегающего по поезду заместителя начальника поезда, который слыл добряком и помогал всем, кому нужно и кому не совсем-то и нужно. Он пытался найти хоть какого-нибудь врача в поезде, и после недолгих поисков выяснилось, что Глушко из первого вагона когда-то учился на врача. Начальник поезда, Соколов Глеб Вадимович, был по горло в делах и искренне не понимал, откуда в поезде такой переполох. На лету поймав своего заместителя, он строго спросил:       — Иван! Объясни мне, что происходит? Почему все усиленно друг с другом шепчутся и куда ты бежишь, сломя голову?       — В первом вагоне врач есть, говорят, Глеб Вадимович.       — А зачем врач?       — Как же, Вы не знаете? Ваша жена рожает! Никто знать не знает, что делать.       — Врач говоришь в первом вагоне? Бежим, что мы стоим?       — Есть!       Соколов, сам не верящий в происходящее, помчался за заместителем, понимая, что, отправившись к жене, он мало чем ей сможет помочь. Начальник поезда был очень молодым человеком, и был на этой должности лишь по принуждению, вынужденно. В его сознании мешались растерянность, радость и в тоже время свойственная ему собранность и сдержанность. Наконец, нашли этого Глушко. Он долго упирался, говоря, что это было давно, и что вряд ли он что-то сможет сделать, но вскоре он сдался, и заместитель с Соколовым как конвоиры повели его к роженице. Из вагона всех выгнали, и вскоре оттуда Соколов, прижавшись ухом к двери вагона, услышал крик младенца. Рябцев, тот самый добряк заместитель, весело положил руку на плечо Соколова, подал ему руку для рукопожатия и сказал:       — От души поздравляю! От всей души! Эх, какой радостный момент!       Соколов пожал руку, а сам уже был на седьмом небе от счастья. Ему хотелось прыгать по вагонам, радостно крича, но солдаты не поймут. Он всё не мог переварить свою радость, а Рябцеву уже стало интересно кто родился.       — Глушко! — властно, как он долго учился, отрабатывая командный голос, прокричал он. — Кто родился-то?       — Девочка! — послышался ответ Глушко.       — Как назовёте? — Рябцев был очень любопытным, но до безумия не доходило.       — Ой, Ваня, Ваня! Знаешь поговорку: любопытной Варваре на базаре нос оторвали? — ехидно сказал Соколов.       — Знаю, но Вы же, Глеб Вадимович, мне нос не оторвёте?       — Не оторву, но другие могут, — и словив на себе любопытный и настойчивый взгляд Рябцева, который всё ещё хотел узнать, как они назовут свою дочь, сказал. — Динкой назовём, у тебя всё?       — Я же тебе друг, да?       — Друг, Ваня, друг. Всё, ступай. Я к жене.       Жена с довольным лицом лежала на импровизированной кровати и счастливо, но с усталостью, смотрела куда-то в потолок. Она была счастлива. Вот оно — то, к чему она стремилась, её счастливая семья, вот оно — её дитя. Она уже знала, что вопреки всему будет любить свою дочь и знала, что будет любить и муж. Скоро Глушко, посоветовав после прибытия поезда сразу отвезти девочку в больницу для осмотра, отдал младенца матери и удалился.       — Почему он сказал отвезти её в больницу? — спросила она. — Он думает, она чем-то больна?       — Нет, милая, он просто перестраховывается. Чтобы всё было по правилам. Смотри лучше, какая красивая у нас дочь. Вся в тебя.       — А мне кажется, она больше на тебя похожа, Глебка. Нос, глаза и брови точно твои.       — А губы твои, — сказал Соколов и поцеловал жену.       — Тебе надо теперь не меня, а её целовать, — сказала мать. — Как назовём?       — Как назовём? Как планировали — Динкой.       Это было 18 августа 1921 года, день, в который с 1933-его года будут праздновать всесоюзный день авиации. Но тогда это ничего не значило. Поезд ехал на усиление формирующихся в Москве частей. А его начальник, Соколов, очень хотел стать лётчиком, считая, что за авиацией будущее.

***

      Девочка росла, окружённая лаской и заботой. У Динки были, как у отца и старшего брата Артура, рыжие волосы, веснушки на лице и теле и голубые глаза. Родители души не чаяли в девочке, она превратилась в настоящую «папину» дочку. В семье уже был четырёхлетний мальчик Артур, а через три года после рождения Дины родился Сашка. Динка была довольно озорной девчонкой, постоянно вытворяющей что-то. Отца несколько раз вызывали в школу, но это не мешало ей учиться практически на одни пятёрки. Только по химии была злосчастная четвёрка. Но в тоже время это озорство не мешало ей быть довольно своенравной и смелой особой.       Уже с детства Динка заинтересовалась самолётами, к чему приложил руку отец, мастеря ей из дерева модельки самолётов. Любовь к самолётам и авиации, в особенности военной истребительной, увеличивалась с каждым годом. Отец рассказывал ей про устройство современных самолётов-истребителей.       И в семнадцать лет, в 1938-м, она уже мечтала об учёбе в авиашколе. Но женщин тогда в заведения подобного типа не допускали, если как следует не попросить того, кого надо. Например, Полина Осипенко попала в Качинскую авиашколу со второго раза после того, как попросила Ворошилова об этом. Но и Дина была не из простых. Отец её был уже не последним человеком в управлении авиации и имел кое-какие связи. Отца пришлось долго упрашивать. У Динки был небольшой промежуток времени: Соколову скоро нужно было уехать в командировку (в Испанию). Динка знала слабые места отца, куда нужно давить, и в итоге отец согласился. Ему пришлось, конечно, поворошить старые, забытые знакомства, некоторые из которых вспоминать не хотелось, но Глеб Вадимович всегда был готов на всё ради дочери. И вскоре, в ноябре 1938-го, Динку зачислили в Качинскую военную авиационную школу.