На рубеже жизни и смерти

      Мать долго хлопотала, переживала, собирала Динку. В чемодан, который в итоге оказался неподъёмным, она наложила вещи на все случаи жизни. Нельзя было даже представить такого случая, для которого не было чего-то в чемодане. Казалось, будь её воля, так она всю квартиру бы запихала в этот чемодан. Динка, когда увидела, что натворила мать с чемоданом, половину оттуда выбросила.       — Мам, зачем мне лекарства? Там явно будет врач! — выкидывая вещи и разбрасывая их по всей квартире, говорила Динка. — А это зачем?       — Как зачем, Диночка? Чтобы тепло было! Это же и зимой!       — Мам, там всё выдадут! Кому на руку, что я там от холода погибну?       — Ой, делай, что хочешь! — в сердцах сказала мать. — Я же о тебе думаю, чтобы всё хорошо было, чтобы ты не болела, чтоб училась хорошо!       — Мама, всё будет хорошо, — она подошла к матери и крепко обняла её. — Не волнуйся ты так! Ну? Ничего со мной не случится!       Мать заплакала, кудрявые волосы её поникли. Она всё не могла отпустить дочь в свободное плавание, она всё ещё казалась ей той весёлой, рыжей с веснушками озорной девчонкой, ковыряющейся в песочнице.

***

      В авиашколе Динка была почти что круглой отличницей; инструкторы её то хвалили, то наоборот ругали её за излишнее легкомыслие. Инструкторы ругались не зря: Динка и вправду иногда была слишком легкомысленна и поэтому часто проказничала, но помаленьку. Учиться ей нравилось; не зря же она уговаривала отца! Ей было не то чтобы легко, обучаться лётному делу не так-то просто, ей было легко учиться, так как это ей нравилось. Когда ты делаешь то, что тебе нравится, на душе у тебя легко и спокойно.       Так как Динка была единственной девушкой во всём училище, то к ней было приковано особое внимание. Многие пытались найти к ней подход, но та давала отпор. Ей самой пришлось делать себе репутацию, чтобы заслужить уважение однокурсников и быть с ними на равных. Это было сделать довольно сложно, но у неё получилось, правда цена была высока — пришлось сидеть на гауптвахте.       История эта началась с обычного теоретического занятия, каких у молодых лётчиков было огромное множество.       — Самолёт валится в штопор только при грубейших ошибках пилота. Ошибок не будет, соответственно, не будет и штопора, — говорил инструктор, размахивая карандашом.       Инструктор — сорокалетний капитан Голубев, известный своим послужным списком. Он был и в Испании, и на Халхин-Голе. Однако после его списали по ранению (ему ампутировали левую руку). Теперь он, опытный боевой лётчик, вынужден учить молодняк. Ему это нравилось, и не нравилось сразу. Нравилось из-за того, что это было ответственное и важное занятие, он гордился тем, что от него зависит профессионализм молодых лётчиков. Не нравилось из-за того, что с учениками было порой сложно, сложно было заставить молодняк забыть о желании шалить, о своей легкомысленности, и серьёзно относиться к жизни. Голубев пользовался уважением и симпатией курсантов за человечность, за полезные советы не только в области лётного дела, но и в области реальной жизни. Было видно, что ему не всё равно, что он правда беспокоится о каждом.       Учебный класс находился под открытым небом. Просто большой стол, по разные стороны которого сидели ученики. Инструктор стоял напротив короткой стороны стола перед доской. Вот и получилось место обучения будущих командиров лётчиков.       Динка сидела с карандашом в руках, иногда она засовывала карандаш за ухо. Тетрадь её была порядком исписана. Она всегда очень подробно вела конспекты занятия. Рука уставала, но зато зачёты и контрольные ей удавались с успехом.       — Как же выйти из штопора, товарищ инструктор? — спросил Даниил Зарецкий, светловолосый бойкий паренёк из городских. Он обычно выступал главным объединителем будущих лётчиков, поскольку обладал каким-то неведомым Динке авторитетом.       — Чтобы выйти из штопора, курсант Зарецкий, нужно: быстро и до отказа отклонить педали в противоположную сторону вращения самолёта, а ручку удерживать в нейтральном положении. Через полвитка отдать её от себя и после замедления вращения и выхода самолёта из штопора вернуть в нейтральное положение. Записали?       — Так точно! — прокричали курсанты.       — Чем больше расстояние самолёт пролетел в штопоре, тем сложнее вывести самолёт из штопора. Если опоздать с выводом, высоты может не хватить. Чем раньше, тем лучше. Поняли, что штопор — сразу начали выполнять мои инструкции. Понять не сложно: из-за отсутствия скорости, самолёт просто провалится вниз. А вообще, не совершайте ошибок, тогда и мои инструкции не понадобятся. Чего я вам и желаю.       Эта часть занятия взбудоражила молодняк и открыла весьма затейливый спор. Уже упоминаемый Даниил Зарецкий собрал всех на лавочке и с победоносным выражением лица заявил:       — Спорим, я ниже всех из штопора выйду?       Он сидел уверенно, откинув руку на спинку скамейки и положив ногу на ногу. «Вот же расфуфыренный петух», — подумала Динка. Она тоже участвовала в таких сходках, иначе можно было совсем отбиться от коллектива.       — А спорим! — этим азартным молодым человеком был Роман Ильинский. Он был правой рукой Зарецкого, они очень часто устраивали споры и пари.       Ильинский протянул руку Зарецкому для заключения сделки. Тот осмотрел всех и спросил с явным вызовом:       — Только мы вдвоём?       — Давайте я тоже, — сказали где-то позади.       — Кто же это? А ну выходи! — Зарецкий явно ехидничал. Голос был женский, а значит это мог быть только один человек.       — Я это, — перед Динкой расступилась толпа и она оказалась прямо перед Зарецким.       — Ах, принцесса! Не ваше это дело в мужские споры лезть!       — Чего это мне нельзя? — возмутилась Динка, всё больше раздражаясь. — Эта принцесса вас всех уделает!       Вокруг послышался ехидный шёпот. В Динку явно не верили. Но Зарецкого эти слова просто завели. Ему был брошен вызов, вызов посильнее, чем от Ильинского. Ильинский уже был неинтересен публике. Он стоял чуть поодаль от всех и наблюдал за разыгрывающейся сценой.       — Ладно, спорим, — наконец сказал Зарецкий. — На что?       — Давай после решим.       — После так после, — Зарецкий пожал плечами. — Завтра учебные полёты. На них?       — Замётано, — сказала Динка и пари было заключено.       Сразу же полетели ставки. Курсанты люди конечно небогатые, но азартные до мозга костей. Ставки распределились таким образом: процентов 75 поставили на победу Зарецкого, 20 на Ильинского и только 5 процентов на Динку. Это был один деревенский паренёк, Гришка Васильев. Тихий спокойный, сидел всегда рядом с ней.       Вечером, после занятий, был час свободного времени. Курсанты собрались в местном селе Кача, с недавнего времени, то есть с марта 1939-го, его передали Севастополю. Село совершенно небольшое, находилось оно на побережье Чёрного моря.       Курсанты сидели на лавочке, тут же были и местные незамужние девицы, желающие захватить себе в плен кого-нибудь из курсантов. Известный на всю Качинскую авиашколу гитарист Петька Фролов запевал песни на гитаре. У него был прекрасный голос с хрипотцой, все его заслушивались. Он, наравне с красавцем Зарецким, был главным фаворитом у местных девиц.       Динка была для них чужой. Её ни курсанты не принимали, ни местные девицы. Рядом с ней трясся только Васильев, бог знает, почему он всегда оказывался рядом с Динкой. У неё были кое-какие теории на этот счёт.       За полгода одиночества Динка уже привыкла к этому, про себя складывая впечатление о своих однокашников.       Зарецкий появился не сразу. Он шёл в компании какой-то «особо» удачливой девицы, на которую сразу же устремились несколько завистливых и ревнивых взглядов. Девица эта была одета, как при параде. Нарядное голубое платье, крупные серьги на ушах, косметика. Волосы у неё были тёмные, но глаза были зелёные, и вообще вся она была светлая. Правда, Зарецкий быстренько избавился от неё, однако та не сильно то и расстроилась. Было видно, что Зарецкий уже откуда-то пьяный.       — Опять горланишь, Фролка? — Зарецкий сел рядом с гитаристом и приобнял того за плечи.       — Я пою, Данила, пою, — обиженно сказал Фролов.       — А есть разница?       — Есть, Зарецкий.       — Да ну! Не будь такой букой, Фролка!       Зарецкий тем временем продолжал донимать людей. У того пуговица плохо застёгнута, у другого выражение лица не такое, у третьего пилотка не так надета. Динку, как и всех, это уже начало раздражать. Вопрос был лишь в том, кто первым всё это остановит.       — Господин Зарецкий, может вы оставите в покое людей? Ваше не совсем трезвое состояние не позволяет вам их донимать, — это была Динка.       Зарецкий отреагировал мгновенно. Он подошёл к Динке почти вплотную.       — А вот и наша принцесса. Что, не нравлюсь? Неймётся? Ты же первая в штаны наложишь!       — Сейчас ты у меня в штаны наложишь, Зарецкий.       — Ух, какие мы злые! Ух! Не суйся в воду, не зная броду! Тебе не место в авиации! Где это видано, чтобы сталинским соколом стала женщина!       Динка была в ярости. Таких сильных эмоций она ещё не чувствовала никогда. К слову, напряглись все. Динка видела, что Васильев переминает пальцы, готовя кулак к бою.       — Возможно, я маленько глупенькая и плохо объясняю. Ну что там… — сказала она и съездила ему кулаком по носу. — Тогда ладно, я не обижаюсь. Иди проспись, — добавила она.       Небольшие вечерние посиделки застыли в глубоком потрясении. Гитарист Петька сидел с круглыми глазами, таких круглых глаз вы больше нигде не увидите. Ильинский растеряно стоял, держась за голову. Васильев стоял с открытым ртом, прикрывая его руками. Зарецкий, вытирая кровь из носа рукавом, смотрел на Динку безумными глазами. Динка такими же глазами смотрела на Зарецкого, потирая ушибленный кулак.