Метод Мейендорфа

      Лотар облетел историю сообщений в беседе, в диалоге с Рольфом приватно обозвал собрание "вентиляторным заводом", и Тайлер Тёрнер непозволительно долго вникал в символизм. Вник — и сменил название беседы.       Аргентинского деда не представили тем долгожданным преподом. Рольф не выдал его ни раболепным обращением, ни вводом в курс дела на месте, в коллективном пространстве — ничем, и господин Мейендорф молчал, изображал оглашенного вроде тех, которые добавляются в порыве секундного интереса к подполью и кое-каким размещаемым материалам и вылетают из списка участников при следующей чистке неактива. Он узнал оппонентов из комментариев в блоге и тредах, с кем рассуждал часами о том и о сём, и обе стороны не раскрыли своё давнее знакомство.       "Вентиляторный завод" вживую существует только от начала и до конца встречи. Этот принцип клуба знал не всякий сопоставлявший "вентиляторный завод" с ним. Все здесь совершеннолетние и дееспособные, все проголосуют за Лотара, не видя его воочию, принимая на веру каждый панегирик Рольфа за его спиной. Протолкнут его в местную власть, если он красиво упакует метод.       Доктор Мейендорф без оговорок и одноразовых допущений "по доброй воле, на страх и риск" Рольфа, пригласившего, впечатлил стражника и прошёл фейс-контроль у основания лестницы в подвал. Отчётливая и даже острая линия челюсти, длинный и прямой нос, не перетягивающий внимание, холодный взгляд свысока и разрез глаз хищника, чуть растерянного в незнакомом месте. Доброволец из собрания пожал им обоим руки, и Лотар слабо наклонился по архаичной привычке, раскланялся с каждым сотрудником завода. "Тот препод?" — разлетелся слух, и чуть позже: "Аргентинский дед!"       Бравое и героическое общество по предсказуемой причине не отравляло ни единой женщины — гостье, хоть трижды арийке и убеждённой национал-социалистке, не дали бы слова. Из тринадцати лбов кто-то учился, кто-то ушёл работать после школы, а один герой подошёл к поддержанию белой расы ответственно и на практике, в свои двадцать с девушкой-северянкой ждал третьего и четвёртого — двойню. Обмолвился Лотару, что она лаппоидка, "но из северной земли, значит, потомок гиперборейцев", и Лотар приготовился разметать его на обещанном круглом столе, посвящённом расологии. В двадцать ли первом столетии верить сказкам о Гиперборее и её чистокровных наследниках.       В былые годы любил политические анекдоты, теперь же известные ему безнадёжно устарели и живут лишь в среде профессоров-историков, а новые Лотар постигал постепенно, заодно с несметными событиями и персоналиями рубежа веков. Не знать одиннадцатое сентября, Тито и штази никуда не годится. В первую неделю новоселья он начитался анекдотов всех мастей и степеней черноты, законсервированных добрыми людьми в статьях о временах ГДР и ранее, закопался в глубины Интернета ради нарастающего хохота — крайне непривычного ощущения; за каждую улыбку три года тюрьмы. На заводе его слух отпотчевали шутками прямиком из еврейского отдела гестапо сороковых годов.       Тайлер Тёрнер и сам рассказывал их, задорно, со вкусом:       — Чем отличаются вагон с мешками цемента и вагон с мёртвыми еврейскими младенцами?       — Знаю, Рольф.       — Первый не разгружают вилами.       — Рольф!       Самый старший, ископаемое на фоне по-своему радикальной молодёжи, Лотар не доверял провозглашаемой терпимости, призывал не гудеть и обходиться кодовым языком "не из страха и трепета перед кумиром, а из соображений безопасности, долговечности нашего собрания". "Вы как будто из Третьего рейха вышли с вашей паранойей", — шепнули ему.       — Изучение литературы и источников, рассказы деда...       — А кем он был? М!?       — Потом об этом.       В компании ровесников парни вольготно держали себя, как Лотар единожды на лекции в столовой за неимением свободной аудитории после изменений в расписании. Витрина вместо кафедры, купленный здесь же во время пары горячий американо, свежая еда и напитки на столах, посторонние студенты, преподы и продавцы как вольнослушатели, шум невнимательных проходимцев из коридора... Ассоциации разделил с Лотаром и едва знакомый студент его филфака, свидетель того экстраординарного случая.       — Я собираю материалы для научной статьи моего знакомого, а вы? — Он пугнул студента пуще прежнего. — Злоупотребляете свободой слова?       — Когда допишете статью, сдадите нас? — Тот заикался.       — Это не в моих интересах.       — На экзамене как-то скажется?..       — Абсолютно никак. Клянусь. Но если пустишь слушок о том, что я здесь — засужу.       — Мы друг друга не выдаём никогда! Могила!       Рольф вмешался, успокоил коллегу хлопком по плечу и подтвердил его заверения. "По рукам", — Лотар вздохнул с облегчением.       Доктор Мейендорф уступил два монолога вперёд себя, иначе говоря, запросил время на акклиматизацию. Желающий высказаться и поделиться успехами по части "изничтожения и травли выродков" поднимался на табурет у голой стены и говорил — и "стул заявлений" превращался в "стул дебатов", если оппонент взбирался на свою табуретку напротив оратора. Спикер не ограждён был трибуной, кружкой кофе, листами с заготовленной речью, разутый, целиком на виду вовлечённой публики.       "Мигранты привезли с собой арабо-африканский климат. Наша нордическая кожа его не вынесет, наши предки жили под северным солнцем. Мы обгораем, и наши ожоги — это свидетельство арийской крови. Кто загорает, тот выписан из арийцев и из клуба!"       Лотар усмехнулся: "Любопытное замечание" — и приподнял рукав. Не успел нагуляться в солнцепёк, но скоро обзаведётся отбеливающим кремом из принципа.       Следующий член заседания в гнетущих красках и подробностях описал драку со смуглым приезжим на виду у его жены и пяти ребятишек. Замолвили слово об упущенном шансе помять рёбра и семье, но слушателей не побеспокоило, был ли тот безвинным туристом, на каком языке разговаривал, как долго уклонялся от конфликта на пустом месте. Боец обнажил бы ушибленную или поцарапанную часть тела и представил синяки орденами, но, судя по всему, застигнутая врасплох жертва не отозвалась на побои — его домочадцам не поздоровится, настучи нападавший в треде о жестокости чужестранцев.       "Весь мир убыстряется, а Германия пятнадцать лет топчется и подпускает угрозу свой выученной пассивностью, безмерным дружелюбием, стигматизацией борьбы за сохранение белой расы! Развели демократию, а теперь пытаются её укротить, что за нелепость!" — отозвалось в груди Лотара.       Он не поспешил устроить дебаты о происхождении и намерениях пострадавшего, поднялся на стул заявлений, и его проводили туда с редкими, но оживлёнными рукоплесканиями.       Вчера он собрался с духом и вверился соратникам, сопоставил недостатки и достоинства проекта.       — Если Германию в совокупности не привлекает возрождение нашей доктрины, мы выйдем на уровень правительства и попросимся на выход, — обозначил он.       — Из Евросоюза? — Голос со второго ряда стульев.       — Или так. Попросим о выделении Саксонии в независимую диктатуру...       — Потребуем! — Другой выбросил кулак.       — И потребуем признания как автономного государства с собственной конституцией, социальной политикой и режимом.       Рольф, ведущий судья с первого ряда напротив стула заявлений, поднял руку и заломил кисть к сзади сидящим — "выносим на коллективное обсуждение с правом оратора поучаствовать с места и возразить".       "Мы уже свободное государство Саксония!"       "Номинально!"       "Да, сепаратизм!"       — Продолжайте, господин Мейендорф. — Рольф огорчился, что Лотар дождался тишины молча и не подогрел азарт.       Мешаясь без любимой кафедры, на которую он всегда облокачивался в вузе, он озвучил и разъяснил ключевые пункты. Категорический запрет операций по смене пола и пластических, ибо "ни к чему обманывать генетику", на которую будут потрачены астрономические деньги. Строгий и обязательный мониторинг здоровья будущих мам и развития их эмбрионов, принудительный аборт — выбраковка. "Обязательно дешёвая и общедоступная" медицина и, как следствие вложения в неё в ущерб военным расходам.       "Его в министры демографии, а пост диктатора прибережём", — закралось кому-то в голову, пока Лотар не коснулся сокращения армии, планомерного устранения её как института.       — А что, Третьей мировой не будет?       "Третья мировая - как Тотальный Холокост или война в обычном понимании?" Лотар замялся ненадолго.       — Никогда! Истреблю тех, кто призовёт к ней и кто поддержит предложение.       — Тогда до свидания, — буркнул парень, робкий до открытого противостояния наравне, и не сдвинулся.       — Жажда войны и крови и готовность умереть — это склонность к убийству и самоубийству, агрессия, направленная наружу и внутрь, а это, в свою очередь, вырождение.       — Даже за идеалы?       — Ваш идеал целиком на территории Саксонии, не ищите его за границей.       — А если не с горячим сердцем убивать неверных?       — Попробуй, поколение снежинок, — и этим выражением едва не ополчил против себя завод с пылким Рольфом во главе.       Он с крахом сыпался на экзамене на радикальность правизны, его клонило вниз и влево на политических координатах — спасибо постылому милитаризму монархии и национал-социализма.       Оружие лишь здравомыслящим окрепшим умам, а проституцию сохранить в массах и поберечь. Феминизм идёт лесом, но женское образование приветствуется. Би— и гомосексуалисты обоих полов стерилизуются, но не преследуются. Транс-сексуалам открыт въезд, но, как и к гражданам Царства, запрещены обращения к ним, отличные от их итогов гормональной экспертизы: "Борьба за местоимения — это их единственный способ выделиться, и никак иначе; в обязательном порядке обеспечим их трудом и увеличенным планом, и пусть заслуживают особое отношение к себе реальными достижениями". Наследуемый высокий уровень физического здоровья приоритетнее расовой чистоты и потомственных талантов, ведь "За крепким телом, отсутствием пороков и трезвым рассудком последует гениальность, ей будут предоставлены все условия и органы чувств для зарождения", а также: "Первоначально здоровая психика, сознательно искажённая для нужд творчества, лучше для потомков, чем урождённое безумие". Эвтаназия исправит могилой безнадёжно больных и отсталых, перераспределит ресурсы в пользу трудоспособных. Возложить часть полицейского надзора на биржу труда, улучшить условия, может быть, до безобразия и поощрить профсоюзы, но ради всеобщей занятости.       Нет официальной религии, но все "опасные для иноверцев" в чёрном списке ещё на таможне. Наркотические вещества в ограниченной продаже и преимущественно для медицинских целей, а никотин "должен исчезнуть из жизни и памяти саксонцев за три поколения" из-за, допустим, бесчеловечных акцизов и пошлин. Лотар осознавал, запрет разжигает интерес, и впрок пойдёт ограничение рекламы, выпуска и продажи.       Рынок регулируется сам под бдительным контролем государства — и в коллаборации с зелёными. Забурлило общественное мнение: "Озеленился до трона!"       — Зелёное во мне — плесень консерватизма. Долой веганство, да здравствует атомная энергетика и экологическая пищевая промышленность. Чистая еда — здоровое население.       Его и здесь укололи темой репрессий, и в предвкушении дебатов сердце выплюнуло в аорту ледяной залп шампанского.       — Свободу слова я ограничивать не стану. К тяжёлому физическому труду или смертной казни будут приговорены строго за дело. Если только не...       — Призывы к войне! — напомнили в группе.       — И кое-какие другие антигосударственные призывы. Злоупотребление свободами будет караться.       Рольф переложил коллегам его тезис о контролируемом бунте, Лотар подхватил:       — Или пусть катятся в страны и земли со сменяемой властью, где ждут мигрантов.       — Кста-ати, а мигрантов вы всех выдворите? Или только нелегалов?       — Вы, судари, колотите без разбора, — Лотар гавкнул предыдущему оратору, согнулся вдвое.       — Знать бы мне, что каждый иностранец в Дрездене живёт на законных основаниях...       На выскочку обрушился гнев недопонимания, Рольф поднял руку без разрешительного жеста Лотару. Заводчане не готовы мириться со смешением северных и южных кровей, так доктор Мейендорф обесценит старания Юлиуса и его лаппоидки, так многолетняя, а ныне подпольная, работа евгенистов полетит в трубу. Решалась дилемма обыкновенным возвращением в обиход пунктом "Национальность" в метрике родителей и их новорожденных.       — И надо опираться на него! Не спрашивая родителей!       — Договорились, — вздохнул Лотар. Былым мечтам о селекции якобы несовместимых рас и народностей найдётся уголок в закрытом экспериментальном городе, в исключительном смысле не обделённом бюджетом и чаяниями диктатора. Он продолжил:       — Вы, кажется, сейчас предложили вообще ограничить выдачу гражданства и вида на жительство для любого человека из любой страны.       — Да!       — Если обо всех уровнях образованиях я позабочусь, оно станет доступно тем, кто достоин его по праву... То обстоит вопрос, кто из благородных арийцев-белоручек заменит мигрантов, неприхотливую рабочую силу?       — Мигранты — рабочая сила! — загудел завод. — Вы смеётесь?       — Стали бы рабочей без ужесточения миграции. Раз уж нам якобы не положено по природе и убеждениям марать руки, кто займётся этим?       — Дауны! — И Лотар ободрил его: "Возможно".       — Даун дауну рознь. В индивидуальном порядке рассматривать будете, кто достаточно умён для уборки улиц и подъездов, а кто нет?       — Поручу это дефектологам. Я не медик, так что перед выдвижением буду долго-долго со всеми советоваться.       "Консультации, консультации и консультации со специалистами!" Он сражался за, как обнаружилось, крупицы правачества в себе. Бесхребетный соевый препод! В его воззрениях мало запретного, его ждут с предложениями, пожалуй, и в бундестаге.       Пообещал себе упражнения в риторике, но прогресс затормозит его возвышенное положение и над студентами филфака, и над новыми единомышленниками. Слово негласного старейшины — не лидера! — имеет вес, и пусть Лотар наклоняется лично к сопернику, минуя свидетелей, пусть сплетает руки у поясницы и вещает как статуя, у которой двигаются лишь челюсть, веки глаза с железным рыщущим взором.       Доктор Мейендорф, препод в клетчатой жилетке и с нагруженной сумкой, снова в обществе Рольфа и снова между парами, однако в супермаркете. Он выбирал еду на домашний ужин, через семинар повезёт его на велосипеде до мультиварки. "Нут? Кускус? Что это?.. Попробую". Одновременно с Рольфом обнаруживал ценники с сакральным числом их сообщества, пересекался с горячими глазами и остужал их: "Никаких вентиляторов над потолком клуба, помним?.. Спагетти за неполные пятнадцать евро, ни в какие ворота".       — Мы можем перенести субботнее заседание на сегодня, — предложил Рольф.       — Жить свои жизни в будни тоже не забывайте. Когда Юлиусу детей рожать и воспитывать, если он постоянно с нами заседает?       — Не ему рожать и воспитывать, он Эббу подмял. Какая она гиперборейка со своим носом... Вы видели лаппоидов?       — С начала погружения в антропологию.       — Как давно?       — Давно. Поверь мне, я тот ещё динозавр.       — А из современных теоретиков никто про славян не пишет? Что вы вообще можете посоветовать по расологии?       — Современное я вам не рекомендую. Там мелко плавают или наоборот, углубляются в узкие сферы типа фольклора и мифологии богом забытых народностей и племён, но в основном не пишут нового. Компиляции Гобино и Чемберлена под чужой обложкой.       — Их не достать! А вы где брали?       — Раньше и трава была зеленее, и флаг другой, и люди марками расплачивались. — Драматичный вздох. — А библиотеки полнились совершенно иной литературой.       — Цензуры не было?       — Была, но цензурировали не то.       — Круто, а купить их можно было?       — Их даром разносили! Иногда по абонементу целыми альманахами.       — Вау!       — Но всё в пожаре сгорело, — Лотар обмолвился волею судеб.       — Тут или в Америке?       — Эм-м, тут.       Описали зигзаг мимо стеллажей, Рольф схватил энергетик перед кассой, пробудил любопытство Лотара и намекнул: даст попробовать. Стояли в очереди — студент позади препода из соображений этики — и переговаривались:       — Если попадётся что-нибудь из того, что вы читали, поделитесь?       — Обязательно, но их надо искать уже в музейных архивах. Источники допотопные и без пяти минут экстремистские, не оцифрованные, древние как паровой двигатель.       За оставшийся час коснутся и славян, и полномочий Рольфа, борца за чистоту и здоровье германской нации, покупать сигареты.       — Мать твою! Эти космические расходы оевреят меня! Точи вилы, Тёрнер.       — Я ваш слуга, — осклабился Рольф. Его питал гнев старшего соратника.       — Нагрели на девять евро. За что?       — Терпение, мой фюрер.       Лотара как кнутом стегнуло. "Аккуратнее!"       Они выскочили из магазина, обошли филологический корпус, притворяясь незнакомцами, и расположились в небольшом парке под знойным солнцем на лавке, которую вот-вот захлестнёт тень от выбритой липы. Рольф клацнул металлической крышкой над травой, на двух пальцах и с виноватой улыбкой поднёс Лотару мокрую и липкую банку. В нос ударила химозная сладость.       — Лакомство не для аристократии духа, — фыркнул Лотар, пригубил и ухнул. — Как сорт газировки недурно, но я не привык.       — Дело времени. Закурить при вас можно?       — Никогда нельзя. Я скорее заменю никотин на каннабис, чем разрешу генофонд портить. — И задумался, не вещает ли автор от его лица.       В том веке не перечил чьей-либо табачной зависимости, но своей абстиненцией выделялся белой вороной среди офицеров и гестаповцев, но с годами меняется и степень заботы о человечестве.       Не сказать, что Лотар заботился о своём посыльном, в этом человеческом экземпляре мало духовных и умственных качеств, он верзила-болванчик — истинный штурмовик. Перевелись аристократы в радикальных кругах, не знающие культа "нацистского мученика" Гесса, День освобождения и ключевые даты Второй мировой войны и дрезденской истории, если они здесь родились; бессмысленно сочить яд на них.       — А безникотиновые?       — Что?.. Плевать. Не дразни рецепторы. Напридумывали тут...       — У меня в родном Плауэне был такой же вредный сосед. Дудки, пирсинг, татушки, мини-юбки — всё от лукавого.       — Да, от лукавого. А ты, говоришь, из Плауэна?       — Поучился там немного, но после филфака перееду в Хемниц. Там всё по-другому; он, а не Дрезден, станет колыбелью и столицей твоего государства, обещаю, и я вас там дождусь... Дожидался бы уже сейчас, но на тамошнюю социологию не поступил, сюда на историю подал от нечего делать. Мама хочет от меня высшее образование.       — Святая воля родителей. — Лотару передавали энергетик после пары глотков, и он вчитывался в список ингредиентов.       — Я бы и оттуда числанулся, не стал мучить преподов хвостами и освободил койку в общаге, но из-за вас теперь не уйду.       — Да что ты.       — Обещаю!       — Хм. Я польщён, но всё равно выпихну, если и меня доконаешь долгами.       — У меня ваши контакты, дошлю работы по первому требованию.       — Без моих напоминаний нельзя обойтись?       — Всё может случиться.       Отсутствие сигареты мешало довольно откинуться на деревянную спинку, он сутулился, опирался на колени. Лотар смягчился:       — Не присылайте работы в два ночи, когда я сплю, и мы разойдёмся друзьями.       — Понял.       — При условии, если тебе вообще не кажутся странными наши деловые сношения.       Рольф содрогнулся, как бы вспомнив о чём-то.       — Мы взрослые люди, ЛГБТ не порицается, тем более мы сообщники, а не любовники. И когда вдруг скажут, что я забалтываю на автомат, я буду всё отрицать. Сегодня время не то, незачем щемиться в пять утра по лесам.       — И это большое достижение.       — Господин Мейендорф...       — М?       — Это вам.       Он протянул брелок — скорпиона цвета бронзы — в прозрачном пакетике. Лотар отстранился, покрутил руку Рольфа и не разглядел цену под слоем перманентного маркера.       — Сколько стоит? — сурово спросил он.       — Неважно. Это просто подарочек.       — Для людей это взятка!       — А мы никому не скажем.       — Не приму.       — Господин Мейендорф, ничего такого. Увидал в сувенирной лавке и купил с мыслями о вас.       — Сами и прицепите куда-нибудь.       — Я не скорпион по зодиаку.       — Ну, будете каждый раз при взгляде на него вспоминать любимого скорпиона.       Этим и закрыл тему. Обратился к главной, ради которой они уединились на дальней лавке:       — Начнём с того, кого вы на вентиляторном заводе считаете арийцами? Белых?       — Есть белые с юга, есть с севера... — Он щёлкал замочком брелка вне поля зрения Лотара, ждал отпора либо критики.       — Их нельзя смешивать?       — Нельзя.       — И как поступить с уже смешанными? Запретить размножаться?       — Смотря чьей крови больше.       — Хорошо, и хочу услышать ваш вердикт по славянскому вопросу.       — Вы интересуетесь как славист? — обрадовался Рольф.       — Угу. Век-два назад учёные не пришли к единому выводу, интересно ваше мнение на этот счёт.       — Я пересказываю ребятам ваши лекции.       — Приятно слышать.       — Поддерживаем вашу точку зрения, что славяне наши кровные братья, но их, скажем так, дружба народов зашла за рамки разумного. Что делать с этими метисами, мы не определились.       — Применить ли к ним льготную миграционную политику, разрешить ли спариваться с коренными немцами?.. Они не ответственны за примеси, согласись.       — Как и любой метис! Говорю же, чьей крови больше.       — Заставим каждого приезжего генетический тест сдавать?       — Да! Вы сказали вчера про вложения в медицину и генетику, пусть она этим и промышляет за счёт государства!       — Договорились.       — Подниму это заново в субботу. Или сегодня?       — Сегодня не смогу. До следующей недели тогда.       — Можем в воскресенье.       — Рольф! — гаркнул он так неистово, защищая право на отдых, что камрад отгородился; брелок исчез из его рук. — Ладно. Слышал про клуб "Нибелунги"?       — Клуб? Наподобие нашего?       — Смешанных единоборств в Хемнице. Услышал звон, и хотел бы знать от будущего жителя Хемница, не впустую ли звонило. Уверен, что тебе это близко.       — Эм, да... Я подал заявку.       — Ты впервые слышишь о нём!       — Да! Но вступлю обязательно.       — Враль. — В качестве мести он допил энергетик.       Рольфу вспомнилось, как доктор Мейендорф унижал лгунов, и кичиться несуществующим ему расхотелось. "Вы назвали мне две разные версии. Чтобы точно не ошибиться и не воодушевить ваше плутовство, не поверю ни тому, ни другому... Когда вы не врали? Какие есть гарантии, что это правда?.. Не верю. — Он положил пустую зачётку перед студентом. — У вас примет зачёт другой препод, который ещё не спотыкался о вашу ложь или готов её терпеть до второго пришествия. Свободны".       — Извините, я больше не буду. — "Угу". — Когда вступлю в него, всё-всё вам достану и расскажу!       — Ты сначала тут с дружками-неонацистами разберись.       — Будет то и это!.. А вам не пора по преподавательским делам?       Лотар засучил левый рукав рубашки.       — Двадцать пять минут, но мне лучше пойти. Есть дела на кафедре. — Он поднялся с холщовой продуктовой сумкой и закинул рабочую на плечо, Рольф поёрзал.       — Удачи вам, — он незаметно потянулся к открытому карману рюкзака, вскрыл пачку сигарет.       — Спасибо. А ты думаешь учиться?       — У меня тоже окно.       — Сам его прорубил?       — Нет, отменили семинар.       — Дайте мне слово, что завяжете с прогулами и перестанете мучить преподов.       — Только ради вас.       — Осознание вины — полдела, но всё-таки наберитесь сил и доделайте. — Он стоял, поворачивая стопы к филфаку.       — Как скажете!       — И последнее, нескромный вопрос, — Лотар приблизился, и Рольф достал руки из кармана, схватился за лавку.       — Что угодно.       — Не припомнишь чехов у себя в роду?       — Вы спрашиваете, потому что Плауэн рядом с Чехией?       — Что за еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос! — Лотар не дал молчанию повиснуть: — Круглая альпийская голова, короткий нос и широко поставленные глаза. Могу ошибаться, поэтому и спрашиваю.       — Круто, — и не говорил больше, проводил его глазами и выдохнул табачный дым в липовые ветви. Так точно, предки до маминой мамы с Устецкого края, а за что её сослали в Флоссенбург в годы протектората, он боялся расследовать и предполагать.       Рольф не напросился тащить сумку доктора Мейендорфа до филфака, чтобы не стать очевидцем сцены потрясения и ропота. Бронзовый скорпион на цепочке вилял на бегунке его рабочей сумки.