Метод Мейендорфа

      Чаяния Хагена сбылись, и на пятый год брака появился второй ребёнок — девочка, Катарина, крещённая в католичестве как брат. Одри тяжело вынашивала и рожала, не переносила еду Лотара и запахи его птичников, и Хаген катил на неё бочки — и не закрывал глаза на то, что жена не его сына Корнелиуса безболезненно из раза в раз растит в себе будущего выкидыша, зачатого с великим трудом и молитвами.       Обеспечивать продолжение обоих родов Лотар и Одри уклончиво отказывались. Когда жена крепко встала на ноги, подросший Фриц раньше срока подтолкнул Кэт к любознательности.       Супруги заперлись при свете дня с надеждой, что дети нигде не поранятся. Вот-вот разогрелись, не раздеваясь, благо, Лотару требуется не так много времени — Фриц постучал. Его съедал интерес, чем родители заняты вдвоём.       — Братика или сестричку тебе делаем, не мешай, — бросил Лотар.       — У меня есть Кэт!       — Получишь ещё одну Кэт за примерное поведение. Иди, гуляй.       Он больше не сосредоточился на Одри, зная: Фриц подслушивает у двери, пробует заглянуть в замочную скважину или смотрит в окно снаружи, пересказывая всё сестре. Мероприятие сорвалось, Лотар принялся наводить чистоту в бельевом шкафу, а Одри, так и быть, впустила сына.       — Сделали?       — Не так быстро, — Лотар не повернулся. — Ты уйдёшь насовсем, и мы начнём.       Фриц ушёл, и скоро за ним выскочил Лотар, которого хотела заново раззадорить жена. Дети упустили момент, когда он, виновник бескрайнего ряда вопросов на недетскую тему, сбежал в ресторан, и Одри пришлось рассказывать вместо него.       Они заявили Хагену: "Больше не получается". "Что с ней случилось?!.. Всё корсеты! Бабка твоя не слышала про корсеты, и вон на сколько её хватило!" Он быстро выпустил пар и успокоился, ничьи затылки и спины не пострадали, и родители с облегчением занялись сыном и дочерью.       Одри как прежде взъелась на Лотара и его вечную преданность отцу, тот направлял жену к любовникам искать той судьбы, которой она достойна — и взросление Кэт угодило в распад семьи. Неизвестно, что более сказалось на её психике: обоюдная язвительная критика, подстрекательство матерью против отца, голоса и запахи её ухажёров за дверью детской комнаты, когда отца нет дома — или "всего лишь" влияние генов отца и деда Мейендорфов.       Брак шатался на стихийном сладострастии, и то рассыхалось с вездесущими детьми. Не удавалось, как в один замечательный во всех отношениях день, затеять прятки с Фрицем и Кэт, поставить кого-то считать у входной двери и удрать за ручку в расчищенную кладовую и в темноте упиваться спонтанной любовью, под топот детских ножек ругать корсетные узлы, юбки и жилетки.       С годами, с переменой и пополнением штата "друзей семейства" втайне даже от Хельмута и иных кавалеров истёрся страх Одри перед срывом покровов, к её калитке подгоняли карету, и она всё чаще сбегала из дома ввечеру. Множились тайны, клятвы не выдавать маму ни отцу, ни тем более деду, но как дети ни молчали, правда вскрывалась.       — При детях я тебя не назову, им слово понравится. Пристанет, и внесёшь его в новый дом.       — Да! Да, я такая! И Хелли меня такой принял!       — До меня.       — И кто в дураках?       — Хелли. Мешкал бог весть сколько лет, восемь?       — Меня б за него не выдали! За пастуха, когда на горизонте майор!       — Пастуха, но с какими амбициями... А ты позоришь его собой и связями с кем попало. Сгребай чемоданы и к нему первым рейсом.       — Даже до вокзала не проводишь?       — Отдохни от меня.       Они опять повздорили. Лотар разжал уши Фрицу, и они разошлись, чтобы воссоединиться в саду. "Чем мне прикажете маяться? Лежать на подушках как падишах и жиреть не по чину?" — В свободное время до обеда, когда соседи не звали его на помощь скотине, он запасал дрова. Махал топором так яростно, что жена вздрагивала от страха за его ноги в рабочих штанах на подтяжках, и носил пирамидки поленьев в дровницу, пока Одри вышивала или читала в беседке, которую Лотар сколотил "для чего-нибудь", заранее не имея явных видов на неё. Всю досаду и неистовство он переносил в топор, остервенело махал им, словно представлял ноги и руки соперников на месте брёвен. Вечность бы закидывал обух за спину и с треском опускал на пень.       Кэт, и той очевидно, к чему приводит глубокое разобщение, формальности, злоупотребление вольностями. Копию Лотара единодушно, двумя поколениями по обеим линиям признавали во Фрице, пока не родилась Кэт, черноволосая капризная дикарка. Глава ветви Мейендорфов не поднимал рук ни на одного ребёнка, ни на Одри — в детстве ему самому это не нравилось, но руки подчас нестерпимо зудели. Иного отцовского архетипа не приходило на ум, не на чей живой пример было опереться в воспитании Кэт, которой он озаботился особым образом. Если Фридрих, деятельный оптимист с больными зубами как у Одри и у дурной лошади, Хардвин и господин Прейслер в одном флаконе, в любви к животным перещеголявший и отца-ветеринара, то его сестра — на редкость злопамятное, серьёзное и жестокое исчадие ада с железным иммунитетом, как бы познавшее пубертат задолго до созревания. Именно её, а не непоседливого и болтливого Фрица, Лотар отучал чертыхаться и портить вещи обидчика — хоть равнодушной матери, хоть не в меру строгого и сердитого отца, хоть беспечного брата. По-хорошему, считал Лотар, её поколотить, вправить мозги, поощрить её голодовку, но не храбрился занести ладонь и для безвредного подзатыльника, запретить всё подряд. Он детально помнил и пронёс в воспоминаниях свои юношеские неудовольствия на этот счёт. И видит бог, пытался не подражать Хагену, не заимствовать его методы...       Он захаживал в детскую, где редко оставался Фриц и где постоянно сидела Кэт с карандашами или вышивкой — и где Лотару вовек не бывали рады. Из уст семилетки он слышал чёткие пророчества, более твёрдые, чем от жены: от него уйдут, захватив детей.       — Всем понятно, что ты нас не любишь.       Лотар не раскаивался и не чувствовал себя загнанным зайцем, до сих пор мнил себя управителем, монархом гниющей империи. Он стоял на пороге, держался за дверную ручку, соблюдал личное пространство — и грубейше нарушал его тем, что наблюдал за движениями Кэт и не удалялся подобру-поздорову.       — Это определяется числом и красочностью комплиментов, по-твоему?       — Ты печёшься о том, что дедушка скажет. Делаешь всё по его. Скажет ехать в твой отпуск в Баварию — мы едем. Говорит нам встать на лыжи — мы с тобой катаемся в мороз. Он устраивает нашу жизнь через тебя, надоело. Катись к нему! Или мы сами уйдём! И будем жить отдельно!       — К кому?       — Кого мама выберет.       — И тебе не мерзко жить с незнакомцами?       — Даже они чаще обращают на нас внимание, дарят что-нибудь. Вот, Фрицу солдатика подарили, а мне сначала заколку, потом двух кукол.       — Умолчу о том, сколько заколок и леденцов вы у меня выпросили... И сколько мы потратили на зубы Фрица.       — Сосчитай! — и она взвизгнула, повторяя за Одри: — Мамины друзья никогда не считают денег! Я научусь шить, стану портнихой на швейной фабрике и все-все деньги тебе верну! Чтобы ты навсегда отвязался от нас!       — Дорогая! — перекричал её Лотар, в таком бешенстве сверкнул глазами, что Кэт отвела свои, и медленным шумным выдохом живо вернул самообладание, пока не натворил дел сгоряча. — То, что за тобой ухаживают взрослые мужчины, ты считаешь хорошим знаком? Правда?       Кэт не ответила ему, продолжала смотреть на канву и не двигаться.       — В чьи руки ты попадёшь, малолетка? Так уверена, что дашь ему отпор, пока мать будет прихорашиваться и если она вдруг встанет на его сторону? Куда ты пойдёшь?!.. Кого она выберет, и от кого ты натерпишься? Я на таких субъектов наталкивался, что не доверил бы им вас. Твоя мать... последняя женщина. Она не за вашу безопасность и спасение от меня, тирана, а за свою выгоду. Вы для отчима бесполезные придатки, мусор, сорняки. Мне страшно за тебя, честное слово. Верь или нет... Проживите неделю без меня и сделайте выводы.       Он не завершил чистосердечным "Мои двери открыты, возвращайся", захлопнул наконец дверь, и в спину ему донеслось: "Только вы во всём всегда правы, господин майор! Вы король Вселенной!"       — Кэт! — чуть позже крикнули ей из кухни. Тишина. — Кэт!!       Ждать, что вместо Кэт откликнется кто-то ещё — Фриц, строитель дровяных крепостей и городов, или модница-мать — глупо, и Кэт выбралась из спальни.       — Чего, пап?       — Я тебя зову и жду! — Он удержался от "скверной девчонки"; звать ради головомойки, он испытал на собственном опыте, дурная затея. — Набери картошку, чтобы в эту кастрюлю до краёв поместилось, помой и почисть.       — А сам?       — Учись готовить!.. — Великих усилий ему стоило не браниться.       — Па-ап?       — На что вы с матерью надеетесь? Новый отец хозяйничать не будет.       Одри оторвалась от трюмо, встала посередине кухни с белилами и непрошено вступилась за дочь; призвала отстать от неё и вернуться на службу. "Чтобы ты вернулась и стала уже генеральшей?" — вскрикнул Лотар. Фриц не блеснул льняными волосами на солнце в окне, повседневные ссоры его не занимали, как и Катарину.