Метод Мейендорфа

      Лотар очутился в кухне, чужой, не современной ему. На белой плите, на решётке над липким и маслянистым гало ворчала кастрюля на большом огне. Интуиция подсказала ему повернуть испачканный вентиль, сбавить газ; размешать пригоревший суп лежащим здесь же половником. Не испугался человека женского пола, что сидел позади и удовлетворённо впивался в него огромными карими глазами. Помолчали.       Пришелец снова обернулся, когда подоспел кофе в турке на соседней конфорке. Девица кивком разрешила и опрокинуть зернистую шапку в пустую кружку, и влезть в сахарницу. Ей как никому другому известна мания Лотара сладить еду и напитки, приготовленные не им. — Sdrawstvuj, — улыбнулась она. — Ti ponimajesch menja? Menja, koneschno, sabotil wopros o jasikowom barjere...       Ей ответили брезгливым прыжком брови; не понимает и изо всех сил демонстрирует это. Темноволосая, чуть косоглазая барышня в очках и со щербинкой беззвучно щёлкнула пальцами — не умела щёлкать — и произнесла, посветлев:       — А теперь понимаешь?       Издала похожее сочетание звуков, и они связно уложились в мозгу. Лотар кивнул, загремел черпаком в кастрюле. Доходить супу, жёлтой наваристой гуще с кусками мяса, не меньше двадцати минут.       — Ты откуда? — чуть оробело спросил он, и девушка отозвалась:       — По лицу моему составишь картину? Еврейские корни буду отрицать до последнего.       — Не пытайся меня обмануть.       Лил речь на родном языке, но судя по довольной улыбке собеседницы, та прекрасно владела немецким. Или в её ухе странной формы сокрыт наушник с синхронным переводчиком.       — Ну-ну-ну, думай, — и Лотар твёрдо выплюнул:       — Жидовка.       — Да нет же! — Она смеялась. Видно, не впервой ей было слышать подобное. Это и сбивало Лотара с толку. — Я клянусь.       — Израиль ждёт тебя, Сара, — он выдохнул. — На лице написано.       — А динарида в основе не наблюдаешь часом, а?       Лотар оставил черпак в супе, подошёл и обхватил её голову. Длинный и узкий нос, несимметричные и неясно очерченные губы, Не дотягивала до ориенталки, в ней было что-то южноевропейское. Та вытерпела и не обожглась о его горячее и влажное дыхание. Пролепетала: "Понтидо-альп, мне сказали..."       — Кто?       — Доморощенные эксперты-антропологи, — и Лотар задумался.       — Из какого ты времени пришла?       — Будущее, будущее, будущее... — Девица восхитилась тем, как распахнулись от удивления его некрупные глаза.       — Из моего будущего?       — Тут как рассуждать, — она не переставала с гордостью улыбаться. — Твоего как переработанного моего.       Крем-суп не подпускал Лотара к ней надолго, он порывался подлететь и стиснуть худые плечи собеседницы, но предпочитал ей кулинарию.       — Потом об этом. Что-то произошло после шестьдесят девятого?       — Много что, — и поторопилась пояснить, пока на неё не обрушили сглаженную брань. — Ядерной войны не было, Советский союз распался, капитализм торжествует.       — Я так и знал. А Германия?       — Дрезден почти весь отстроили. — "Я слышал". — Обе республики слили в ФРГ.       — Замечательно...       — Суверенная страна, краше прежней, кабы не одно "но". Точнее... Далеко не единственное "но". Но это отдельная тема. Помечаешь где-нибудь, о чём мы должны поговорить?       — Разумеется, — буркнул Лотар, не наблюдавший в поле зрения ни одного инструмента для этого. Девушка достала блокнот, гнутый, неопрятный, пропитанный влагой когда-то, с певучим "Хорошо" вписала что-то неразборчивое.       — Замолвим слово о мигрантах, о предопределении, твоём, хе-хе, будущем будущем... Если ты не брезгуешь со мной общаться.       — Ради бога. Не знаю здешнего законодательства, — он иронично осмотрелся, не разглядел за тюлем городской улицы, зелени и облаков, — и, следовательно, мне не за что тебя презирать.       — Спасибо. Как удобно, что ты не ранжируешь людей по национальности. Поумнел с годами, развился как персонаж и приблизился к образцу Сверхчеловека.       Она вздрогнула от резкого и последнего стука черпака об эмалированную стенку, заткнулась наконец, уступила Лотару паузу для его возгласа:       — Кто ты, чёрт побери?       — Создатель твой. Автор. Творец мира и лично твоей в нём биографии.       Легче ему не стало. Под давлением счастливой женской ухмылки, в замкнутом пространстве кухни — его бесспорного места силы — и в зловещем безвременье он осознал, что разговор затянется, но разговор, однако, любопытный им обоим. Создательница, вероятно, не отпустит его, пока не переведутся пять литров супа и не выварятся все запасы кофе.

***

      В новой реальности господин Мейендорф, доктор философии по вопросам славистики и славяно-германских связей, утратил дивную способность, беглая речь трёх русских студенток по обмену не переварилась. Лотар не расщепил даже самостоятельные и служебные слова, удалился ни с чем. Не всё так просто ему обеспечено для свершений. Суровая конкуренция за слушателей, и беспомощных и продвинутых, с ходу завалила его требованиями и планами по саморазвитию на месяцы вперёд — и приспособлению к двадцать первому веку разнообразного многолетнего опыта.       Когда он решился погрузиться в сон, узнать, изменилось ли его качество и содержание, — он, для начала, увидел этот сон. Вмешался в светскую беседу с незнакомцами, которую достаточно долго вёл до этого за кадром, и его спросили: "…Какой год твой последний в Германии?" "Сорок пя..." — и осёкся. Разразились уханья и свист, поддёвки: дед-де недобитый рехнулся, теперь-то с ним всё кристально ясно. Лотар проснулся среди ночи, тяжело дыша; воздал хвалу, что в завершение его не поглотил адский пламень. Вынес урок: не заговариваться.       Сон в руку. Первокурсники, наслышанные о преподе, на последних минутах лекций поднимали руку и ставили его в затруднительное положение. Семинаров же препод побаивался больше их: рассуждения о статьях и выдержках из научных трудов неизбежно соскальзывали на интервью о загадочной личности Лотара. Господин доктор Мейендорф, ходили слухи, на экзаменах в упор не слышит безупречно рассказанного билета за этнической, гендерной, расовой, какой-то ещё принадлежностью студента — и его юные воспитанники прощупывали, как к нему подобраться и что укрывать до сессии.       Лотар гневался на своего призрачного законодателя, спрашивал его как немую пустоту: чем он, тело господина доктора Мейендорфа, завоевал эту рискованную славу в предыдущие годы? И грядущие дни намекнули, чем именно.       — Я могу простить опоздание только первому курсу, — процедил он после скребежа по дверному косяку. — Новые маршруты в новом городе, новый распорядок дня, утренние пробки, и так далее. А у вас что?       — Извините... — Две девчонки замялись у порога.       — Это не оправдание. Через деканат.       — Он закрыт.       — Ждите, когда откроют, без допуска не впущу.       Помолчав и собравшись с мыслями, подытожил, что говорил ранее. Студентки не ушли, отвлекали на себя близких подруг, от сквозняка жалюзи вздувались как паруса.       Жалюзи трещат, значит, дверь приоткрыта, и значит, второкурсницы ни во что не ставят замечание преподавателя.       — Нет, я сказал! Разворачивайтесь. — Бесстрашный шажок внутрь. — Мне на иврите объяснить, уважаемые?..       Девушки захлопнули дверь, но когда Лотар цитировал по тексту, хотели прошмыгнуть в туфлях-лодочках и кедах к самому дальнему от кафедры столу. Возмущению не было предела.       – Лило ршут хдикан, ани ло етен льха ииканес!.. Ясно выразился?       Тридцать одна пара глаз вновь уставилась на него. Господин доктор Мейендорф выплеснул ту же фразу другими звуками и не смог оценить её произношение, как ни напрягал память и полиглоссию, что прорезалась вновь и внезапно. Пригладил стрижку, вернул руки на трибуну. "Караджич это не говорил, не записывайте". Девушки куда быстрее удалились в рекреацию.             Молодые люди пошушукались и отметили его отношение к опоздунам, досадуя, что их не предупредили и они не успели запустить переводчик устной речи.       Лекция закончилась, Лотар пометил в табеле отработанный семинар студентки и пока та не покинула аудиторию, он произнёс в никуда, стирая с доски чешские буквы и диакритические знаки: "А ведь я Ханну жду сегодня на пересдачу. Передали ей?" Без ежедневника, заполненного кем-то до него, Лотар не узнал бы о чьих-то непогашенных аттестациях, но принял как данность, что по умолчанию помнит некоторые имена и лица. Он так возобновил общение с личным составом кафедры, и от неловкостей уберегало всеобщее автоматическое и беспричинное убеждение в его замкнутости. Его включали в формальную болтовню как наблюдателя, против воли не расспрашивали о последних событиях в жизни — а новость об его утоплении не добралась, кажется, до стен всего Дрезденского университета.       — Она не сможет прийти. — Студентка блуждала взглядом по его книгам и распечаткам. В голове Лотара промелькнул возможный предлог, исходя из воспоминаний о Ханне, которые в него заложили.       — Ноготочки?       — Да, но если вы откуда-то знаете, то зачем спросили?       — Предположил. На основании того, какая непреодолимая сила побуждает её прогуливать мои пары.       — На самом деле есть причина. — Кроме них в помещении никого не осталось, и тихая речь гудела. Лотар оперся о стол: "Я весь внимание". — Ваш... антисемитизм.       — А какая ласточка вам напела, что я антисемит? — Подвернулся случай дополнить картину его здешнего морального облика. Отшутился, пока она молчала и убирала короткие волосы за ухо: — Я когда-то в беспамятстве сам в этом раскололся?       Самому недосуг было растапливать лёд. Перемена не бесконечная, в коридоре шумели студенты, заглядывали и на прощание мелко стучали дверью — и, о боже, чем ему грозят подозрения, несомненно ложные, в толерантной Европе.       — Рассказы старшаков.       — Не самый достоверный источник. — Он искал, чем снять с себя обвинение, как состоявшийся преступник спешно уходил в чернильном облаке на дно. Не отдал себе отчёта в том, чем с ходу разбрасывался: — Будь она полячкой, я бы сказал на польском. Если из Болгарии, то на болгарском. Евреи попадают у меня в опалу не чаще остальных и за счёт собственных проступков. И чтобы кого-то обругать, мне не надо сначала позаботиться о его происхождении. Ведь нацизм именно в этом и состоит — если ты к этому клонишь.       — Не я, а Ханна, но я ей передам, — и поторопилась к выходу.       — И пригласи на пересдачу в четыре часа!.. Не впускай, я запру кабинет! — Он расположил бумаги в папке и наплечной сумке, шумно провёл ключами и биркой по столешнице.       В более длинную перемену и в удобной обстановке он признался бы без вреда для репутации и отношений с Ханной: ему исчерпывающе известны и постоянные от века к веку поводы к еврейским погромам, и методы борьбы с нетерпимостью. В оны годы "ради науки" интересовался корнями их дискриминации, напрасной и беспочвенной с точки зрения здравого неподкупного смысла, и с ним Ханна, так-то, в надёжных руках.       Или он может использовать тёмную репутацию в личных — тех же научных — целях...       Как вкопанный завис у расписания, пришпиленных листах с мелким текстом в ячейках громадной таблицы. Рядом графики пересдач, объявления, приказы ректора и декана филфака. Многое отсюда, что обращено непосредственно к Лотару, он списал в ежедневник, а мелкие обновления его мало колыхали. Он всматривался украдкой в лица студентов и коллег, отодвигался и давал проходимцам вычислить время и место пар, отзывался лёгким шевелением губ на приветствия. Наблюдал за бесконтактной оплатой в кофемашине и торговых автоматах — и ждал неизвестно чего как у моря погоды. Судьбе была нужда завести его сюда, в один из самых людных коридоров корпуса.       "Господин Мейендорф!" — До его плеча грубо, на бегу дотронулись. Лотар напрягся, не зная, в насколько тесных отношениях он находится с этим студентом, чьи глаза источали неимоверную симпатию и обожание.       — Здравствуй.       Стриженый юноша сам подвёл к ответу на немой терзающий вопрос:       — Вы у нас послезавтра будете семинар вести, вот, — он дотянулся толстым пальцем до мелкой ячейки внизу, в строке "пятница", — по этногенезу и расселению славян.       — Надо же.       — Я только-только перевёлся с исторического.       "Бинго! И меня тоже не знает". Лотар перебил:       — Тебя к туалету провести?       — Неа. Я с вами познакомиться хочу до того, как у нас пары начнутся.       — По поводу? — Приложился к стеклянной дверце. Испугался третьекурсника, вот так номер.       — Наших жизненных позиций.       "Ты сказал, что ничего не знаешь, уродец!" Оказалось, уровню его тревоги есть куда стремиться. Его чуть в холодный пот не бросило, но язык по-прежнему повиновался ему.       — Что вам до моей жизненной позиции?       — У нас много общего, судя по актуальным слухам о вас.       Видимо, он репетировал речь. В покорности складывал руки то перед собой, то сзади; усердно составлял о себе доброе впечатление. К внешности молодого правака не придраться: длинное лицо, однако в насыщенной россыпи акне, высокий лоб, узкий нос, ёжик светлых волос.       — От кого обо мне наслушались?       — Ну, из опыта личного наблюдения, в основном. — Растерялся, и его рука задралась до шеи. — И тут бродил, выслеживал...       — И вам не стыдно?       — Стыдно. Простите. Лучше сейчас покаюсь в грехах...       Лотар украдкой взглянул на часы. Немного осталось от перемены, а до столовой он не добрался. Значит, не так сильно туда и стремился.       — И за профилем вашим слежу, всё подмечаю, что вы пишете и репостите, на что подписаны.       "Пропала моя голова!" — вопил господин доктор Мейендорф в себе, и вторая половина его сознания отрезала: "Не паникуй раньше времени!!"       — Тогда напишете мне что-нибудь, чтобы я знал, какой аккаунт ваш? — произнёс.       — А вы сообщения для всех пользователей откройте.       — Я не на вашу заявку отвечал?..       Они вооружились телефонами.       — Нет, я пока не светился. Вот такое био у меня, — и показал.       Развёрнутые колючие цитаты о белой коже, гордо поднятой голове, великом духе и энергии разрушения. Монохромная эмблема на аватаре — со смыслом, недоступным Лотару, но вполне угадываемым.       – Сам я Рольф Бек, — спохватился юноша, и Лотар без всякого отвращения пожал его крепкую потную руку. — А как вас по имени?       — На первое время я господин доктор Мейендорф, — отрубил он и попятился к короткой лесенке. Стоило поспешать, но не стрелой.       — А, доктор... Хорошо. Ещё встретимся сегодня?       Воскликнул как твёрдую констатации факта, приговор его целительному уединению. Отвернулся раньше Лотара, и того обожгло недвусмысленное зрелище между его затылком и воротом олимпийки, что в секунду пролило свет на сущность Рольфа. Ноги понесли господина доктора Мейендорфа вслед за студентом, ладонь наотмашь приземлилась на него.       — Ай! Вы комара убили? — Потёр вспыхнувшую кожу.       — По тонкому льду ходите, гражданин!       Рольф поправил и поднял шиворот, тихо ответил ему: "Спасибо, конечно, но я думал, это привлечёт вас до разговора".       После занятий и посиделок в кафе в одиночестве ещё раз хрустнул ключами, впустил в аудиторию студентов разных направлений и курсов. К чему расходовать время несколько недель, когда можно принять в один день разные зачёты. Лотар диву давался, откуда в нём в ближайшем доступе взялись сведения о языках и литературе западнославянских племён с не самыми известными и благозвучными этнонимами — читал о них неизмеримое число лет тому назад и забыл за невостребованностью.       В его архиве долговременной памяти лежали обрывочные досье на каждого пересдающего. Эта несколько раз опоздала на первые пары, но приезжала накрашенная и со стаканом кофе. "Не подумай, я абсолютно не против косметики, но пока наводишь марафет, думай о праславянских процессах, времени не теряй". Эта, наоборот, подвела стрелки единственный раз без повода в солнечный весенний день, просто из-за хорошего свежего настроения и единственной третьей пары у Лотара. Этот запомнился вопиющей апатией, а этот однажды, не отходя от двери аудитории после лекции господина доктора Мейендорфа, так крепко выразился, "будто у него остались вопросы", но озвучить их Лотару не отважился. Эти трое проболтали все его лекции, так что не смогли предоставить конспекты по его внезапной просьбе и учинили скандал, поклялись, что всегда и по всем предметам восстанавливают лекции перед зачётом — но Лотара отчего-то убоялись.       И Ханна Гольдберг... Доверилась словам подруги, явилась, вытянула билет и листок для записей и, опираясь на локти, вспоминала что-нибудь за партой. Что выдавало в ней еврейку? Обошёлся б Лотар одними её инициалами, равно еврейскими и немецкими? Лотара выкинули бы с филфака за его необыкновенный, трудноописуемый взгляд на Ханну. Посматривал за ней, как бы подозревая в списывании — и, по мнению прочих пересдающих, как бы брезгуя. "Угораздило же её угодить в мой поток!" Из-за неё Лотара выкинут до конца семестра!.. Впрочем, на то не воля Лотара, и даже не завкафедрой, и не ректора.       Она села отвечать первая — как по сговору: пусть вся аудитория понаблюдает за обхождением господина доктора Мейендорфа с ней. Лотар кивнул ей вместо приветствия; лишился дара речи. Язык не выговорил ни хохдойч, ни по-саксонски, и на иврите. Ему подложили раскрытую зачётку, и Лотар чуть не пролистал её в саркастичных поисках взятки и не погубил себя.       — Билет шестнадцать, — прожурчала Ханна.       В наивном розоватом лице, в карих глазах нет отчуждённости и волнения, и Лотару стало гораздо приятнее иметь с ней дело. На чьей стороне больше настороженности, ему было любопытно.       — Приступай.       Она уверенно держалась и говорила, даже когда несла полнейшую чепуху, чтобы утомить слух или, кривая вывезет, доболтаться до правды. Когда замолкала, не закрывала рот, оголяла выраженные дёсны. Теребила манжеты на блузе, щёлкала авторучкой, почёсывала ямки отросших ногтей и сдвигала кутикулу, скребла по столу, постукивала по белому гель-лаку с чёрными звёздами. Распущенная вьющаяся грива рассыпалась по узким плечам, из неё торчали круглые белые уши. Сама худая и высокая.       Лотар ни разу не отвлёкся на телефон, как отчаянно ни сверкала бы вспышка фронтальной камеры; слушал и попивал кофе из термостакана. Сверял ответ с тем, что вложили в его память, иногда ему резало уши, но некритично. Не высказал мелкие замечания, не хотелось задерживать ни себя, ни студентов, ни Ханну, если она успевает на ноготочки. Он оборвал:       — Достаточно, зачтено. Что помешало сдать в прошлый раз?       — Семейные обстоятельства. — В ней проснулись эмоции, она не встала, а выпрыгнула из-за стола. — А можно вопрос?       — Можно. — Он заикнулся.       — Вы откуда иврит знаете? — Наклонилась к еле движущимся губам Лотара.       — По долгу кое-какой службы за пределами университета.       — В языковом кружке изучаете? Переводите?       — Остановимся на изучении без практических целей. Для общего развития. И пока вы не ушли...       Лотар поразился, до какого проникновенного и глухого шёпота он теперь умеет сбавлять голос. Он спросил неуверенно, с оглядкой на безразличную аудиторию, и неожиданно для самого себя:       – У вас кем родители работают?       — У нас семейный бизнес, канцелярская лавка.       — А...       Для вида вцепился взглядом в её шариковую ручку, пока ту не отправили в пенал — чистый, новый, из светло-серой ткани.       — Вы их знаете?       — Вроде того. Прошу прощения, что задержал, — и бросил вслед: — Всего хорошего.       Не успел обернуться к студентам, перед ним уселся старшекурсник с кудрявой шапкой волос, и на язык Лотара само напросилось — всевидящей рукой автора:       — Не вижу смысла надеяться на хорошее.       — Я попытаюсь.       — Ну, попытайтесь.       Его блеяние, несвязное переплетение скудных общих тезисов, перемена местами вводных и выводов, причин и следствий по капле иссушало его самообладание. От ванильного латте осталась переслащенная лужица, в Твиттере на господина доктора Мейендорфа обрушилась его оппозиция — после пересдачи ему предстояло снова засесть в кафе "для уединения" и пораскинуть умом над каждым гневным комментарием, обосновать, где его мысль неправильно истолковали. Зря он гавкнул на кулуарную политику в том треде...       За столом напротив Ольгерд бухтел под нос всё туго приходящее в голову из того, что прочитал накануне. Лотар словно потешался над ним, задавал наводящие вопросы так, что нельзя было отмахнуться пространными рассуждениями не о том. Подытоживал им сказанное, не добавляя от себя и не переиначивая, и Ольгерд перебирал кудри, заключал: "Да, это глупость". Исправлялся, да не в тех фактах.       — Вы придираетесь, потому что я Кружинский?       — Да хоть принц Эдинбургский. — Он опрокинул остаток латте в рот, поморщился от приторного сиропа. — У вас за плечами багаж лексики вашего национального языка, почерпнули бы оттуда гору примеров. Может, я узнал бы что-то новое.       — И занизили оценку.       — Нет, спросил, из какого источника вы взяли информацию.       — Всё разве вспомнишь?       — А из того, что вам предлагает кафедра, библиотека, в конце концов, Интернет, вы что-нибудь вынесли? Фундамент того, о чём третий год с тобой разговаривают на этот факультете? — и Ольгерд сдался:       — На зачёт наговорил?       — Наговорил, но я вами недоволен.       "Вы хоть кем-нибудь бываете довольны?.." — буркнул он, набрасывая на плечо рюкзак. "Бываю!" — крикнул Лотар вдогонку к смешкам присутствующих.       — Я понял бы, если бы он недавно перевёлся из Польши, или приехал по обмену откуда-то ещё, — спокойно выговорился он следующей студентке, однокурснице Ольгерда, — и плохо говорил по-немецки, местной терминологией не владел. Нет же.       — Он хорошо на немецком говорит... — пробормотала она.       — Приоритеты другие, я понял.       Господин доктор Мейендорф, пока дожидался следующего отвечающего, заполнял ведомости. Ловко и быстро отрывал и ставил кончик шариковой ручки на бумагу, не промахиваясь. Вздыхал о фрактуре, поглощённой током времени, и восхищался своим реликтовым почерком — внебрачным сыном Швабахера и Зюттерлина, который, хихикал Лотар, ныне подлежит расшифровке в деканате и на кафедре. Буквы отрывистые, как с зазубринами сверху и снизу, где надо и не надо.       Фронталка тем временем сверкала беззвучным фейерверком. Лотара многократно упоминали в продолжении ветки, три человека попросились в подписчики — и один стал первопроходцем в мессенджере, тот самый Рольф, "Тайлер Тёрнер". Не завтра и не послезавтра до Лотара дойдут обе отсылки. Студент ненавязчиво представился, и скоро господин доктор Мейендорф поставил условие, "если моё слово действительно имеет вес": никаких стикеров и эмодзи, никаких голосовых и видеозаписей просто так, лишь сухой текст и тренировка в изложении мыслей.       "Хорошо", — ответили Лотару, и он морально подготовился к односложным откликам на свои прошеные и непрошеные рефераты. У него пожизненный талант часами длить монолог экспромтом, когда есть о чём заливаться, на что переходить с опостылевшей темы и каких добровольцев развлекать этим.       Лотар не размышлял, как разогреть Тайлера, плюнул на всё, напечатал:       "Ты и антисемит?       Студент тут же вошёл в сеть и прочёл. Отправил: "Да".       "Чем они не угодили на сей раз? Тем же, что и ровно век назад?"       "А что в них изменится?", "Давайте об этом лично поговорим", "Опасно", "Не хочу, чтобы вас уволили", "Вдруг на работе заставят переписки показать".       Лотар спешно перервал эту цепь: "Не заставят", кое-как принял зачёты у двух студентов, уточнил у оставшихся, сколько ещё драгоценного времени они сожрут. Аттестовал и их в приливе великодушия.       Он обрёл единомышленника! Условного, очень и очень сомнительного, но бесконечно и беспричинно ему преданного. Материал для любительского исследования сам плывёт в руки, спасибо создателю. Отныне главное сузить дистанцию, зачислиться в его группировку и не проглядеть в нём Иуду.       "Кстати", "Господин доктор Мейендорф", "Люди в тредах воняли", "Задалбывали вас, откуда вы родом", "Не переезжал ли ваш дед в Аргентину", "И вы ничего не отвечали", "А мне расскажете?", "Я не разболтаю", "Обещаю", "Клянусь".       Лотар ещё освоит пересылку сообщений для удобства чтения...       "Родился в Америке в семье эмигрантов, порядочных людей, ненавидевших Советский Союз".       "Из-за того, что они разгромили нацистов?", "Что они делали при нацизме?"       "Лично об этом поговорим. Они сбежали из ГДР, потому что не приняли новую политику".       "А при чём тут Советский Союз?"       Обрывочный смех Лотара разнёсся по пустому коридору смутным эхом. Он строчил, опершись на подоконник: "Кто из нас учился на истфаке?! Или вы не добрались до этой темы?.." Строчил так рьяно, будто всерьёз намеревался застрять у приоткрытого окна и разжевать Рольфу историю демократической республики и это не отнимет свободные пару часов... Как будто сам знает хронологию и персоналии эпохи. Что случалось с тысяча девятьсот шестьдесят девятого, ему неведомо.       Задумался над замечанием про деда и Аргентину — закономерным, ничего не скажешь — и его осенило. И если бы Рольф сегодня официально не подписался, он потерял бы "Лотара Мейендорфа", и узнал бы его мировосприятие и стиль аргументации у какого-то постороннего "твоего аргентинского деда" и на худой конец в его выстраданном статусе: "Совершенный человек будущего должен не переносить лишь левизну".