Метод Мейендорфа

      Мужское тело в комке потяжелевшей одежды увязло на берегу озера Кисгрубе Лойбен-Ост саксонской столицы. Густые белокурые пряди растеклись паутиной и обвили узкие водоросли. Мертвец не вспух, не вобрал лишнюю влагу, не коснулся дна ни единой частью тела, не укутался в ил. Ещё даже стояла неподвижная свежая кровь в узком лице, румянила его, насколько хальштаттский нордид мог быть румяным в обычных условиях.       По нему поскребли веткой, подтолкнули к суше, и кожа не рассыпалась на зловонные хлопья. Мышцы упругие, разве что не напряжённые как у пловца. Двое парней выволокли его на голую накатанную землю, на грязь, вмиг размокшую под спиной и бёдрами.       "Есть смысл откачивать, нет?"       Закрытые глаза не провалились, труп походил на интеллигента, которому всего лишь не повезло задремать у водоёма накануне прилива и дрёме которого, спящей красавице, не повредила большая вода со всех сторон. Грудь не поднималась, туго набитая жидкостью, но, казалось, похрипывала на воздухе.       "Наступи легонько, давай! Рёбра ему не проломи".       "Такому-то и кулаком не проломишь, глянь, какие мускулы".       Нажал разутой стопой. Изо рта бесшумно хлынула мутная вода — и труп разразился кашлем. Парней как ветром сдуло. Издалека, в шутку ограждаясь от небесного чуда крестами из двух веточек, они проследили, как незнакомец перевернулся, выплёвывая остатки воды и сморкаясь. Его арийский профиль занавесили рассыпчатые локоны, потемневший от влаги жемчужный блонд. Человек схватил кончик пряди, невидяще рассмотрел — и раздался первый крик, стон от ужаса.       "Выцвели, отросли?.. — и обращаясь к нему: — Ты кто такой?"       Утопленник сидел на четвереньках, впивался взором в людей как загнанное животное; удивлялся не тому, что проснулся, а месту, где этому довелось произойти.       Харкнув в сторону, выдал типично лягушечий звук. "Амфибия, точно, вот кого напоминает!" — засмеялся один из трёх спасителей. Среди них утопленник — единственный блондин и единственный одет в сравнительно официальном стиле, в бледно-голубую рубашку и чёрные брюки. Парни же наверняка сошлись как старые друзья потратить свободное время и между беззаботным разговором выкорчевать бездыханную тушу из зарослей. В руках чёрные дощечки, в ушах чёрные либо белые палочки-затычки.       Двое подбирались ближе к имяреку, третий отбежал метров на пять и защебетал наедине с дощечкой.       — Какой сейчас год? — хрипнул недавний труп.       — Давно плаваешь?       — Нет. — Он твёрдо поднялся на ноги, понёс испачканные колени и руки к озеру. "Не накупался? Назовись!" Блондин развернулся и гавкнул до следующего кашля: — Назовите мне год!       — Две тысячи тридцать четвёртый, от Рождества Христова. Третье апреля. Вторник.       — Спасибо большое...       "Э, куда махнула". Он снял рубашку, прополоскал, и сзади свистнули: "Аполлон". Восхищение ему не польстило абсолютно. "Много мне работы предстоит переделать. Как?"       — А ты сам купаться полез или тебя спихнули?       — Допустим, сам.       — Не умеешь?       — Умею и, пожалуй, лучше вас всех вместе взятых.       Он продолжал очищать лёгкие и горло время от времени, выжимал и встряхивал сначала верхнюю, затем нижнюю одежду, хмуро отзывался на приятную уху немецкую речь. Здесь с доброжелателями он на равных, во всём прочем между ними неизмеримая пропасть шириной... в шестьдесят пять лет.       Главное, чтобы этот диапазон остался для них тайной за семью печатями. Иначе не объяснится.       — Представься.       Тот всплеснул водой и притворился, что не расслышал. Обратился вновь:       — Об этом не должны написать в газетах, ясно?       — Конечно, конечно. О ком писать-то? Мы до вечера не узнаем.       — И к лучшему.       "Эй! Гражданин! Твоя сумка в кустах валяется?"       Блондин встрепенулся. Вспыхнул желанием выяснить по документам (какой же рояль для попаданца без вложенного паспорта, денег и прочих необходимых вещей?) имя, возраст, место жительства и работы, но сколько ни встряхивал руки и локоны, те не высыхали достаточно. Ему протянули полотенце, уже сырое от чьих-то плеч и лопаток — и дощечку-зеркало. Буквально зеркало, где цветное отражение испуганно вытаращилось на него, затрясло длинными патлами. Эта длина никак ему не подходила, придётся наведаться к парикмахеру.       В общем-то, никаких различий с тем, что он наблюдал многие и многие годы до возрождения. Тот же узкий длинный нос, острый подбородок, глубоко запрятанные мутно-голубые глаза — которые теперь не шли вразрез с прежним цветом волос, бровей, щетины. Теперь он истинный ариец; непривычно глядеть на себя.       "Скрывать наследство от влияния чужого расового типа — больший позор", — утверждал он. Ныне же поднимал волосы над высоким скошенным лбом и не встречал отросших корней.       — Ты закончил? Может, возьмёшь?       "Ах, да... — он раскрыл тетрадку, похожую на паспорт. — Что, опять я Лотар Мейендорф? Триумф авторского воображения. Год рождения? Тысяча девятьсот девяносто третий. Уже не ГДР. Живу я на... Пермосер-штрассе, шестнадцать. Отлично, что ещё?.. Лекции?!"       Он сортировал печатные листы с таблицами фонетических процессов с кириллическими символами, трактаты о теориях перемещения славян на восток, табели посещаемости и отметок — и парни шептались над ним: "Учитель... Нет, препод!" Терпение скоро лопнуло, и Лотар вскочил, сложил бумаги, повесил ремень на плечо.       — Всем спасибо, спасибо, дальше я сам справлюсь.       — Поздно, я вызвал полицию. — "Дрянь!" — Вот-вот подъедут. Надо выяснить, если вас кто-то утопил, но вы умалчиваете. Или подхватили что-то в стоячей воде.       — Сам выведу. Чёрт побери ваш гражданский долг! — Усилием воли не бросился прочь, в город, который он запомнил громадиной развалин, дыма и обожжённых гниющих тел.       Автомобили ему не новы. Встроенное радио, по сути, тоже. Отстроенная дрезденская окраина тяготеет к довоенному виду, посильно с ним совпадает. Однако там, где должен был возвышаться жилой дом, расчистили и разбили парковку, вместо скверов — коммерческие павильоны, и наоборот.       По дороге в полицейский участок из Лотара ничего предварительно не выбили. Он терялся, куда ему смотреть: в окно или в сумку. Читать лекции и планы семинаров при езде неудобно — как и бороздить нутро дощечки, которую он случайно включил, роясь в поисках предполагаемого блокнота. По примеру доброхотов поводил по блестящему экрану, быстро переучился с указательного пальца на большой, нажал на все иконки в меню подряд. Взбесился от незнания неведомых логинов и паролей непонятно для каких приложений и, ворча, добрался до заметок; пролистал до их конца и нашёл ответы, ключи ко всем аккаунтам. Недовольно, по-стариковски вздохнул: он настолько древний, что застал переход от голубиной почты через транспортную к электронной.       Удивление и гнев от вездесущей рекламы скоро потухли, и Лотар привык отделять её от информативных постов; признал в социальных сетях посредника между ним и общественным мнением. По какому поводу молодёжь танцует на улицах Дрездена, чей приезд она же с нетерпением или презрением ожидает, где стукнулись машины, кого поймали за взяточничеством, куда девать и чем обеспечивать мигрантов, как посмели некие "зелёные" выдвинуть очередную идею по уменьшению углеродного следа, не учтя интересы предпринимателей.       За шестьдесят лет, грустно усмехался Лотар, общество не сгладило углы, да и отбросило бессмысленные утопические старания, и чем дальше, тем больше причин для столкновений. Не успокоило себя раз навсегда ядерной войной, и волнения в нём не утихли; но кипучесть суеты проняла безмятежную душу Лотара, воспитанного в традициях тогда ещё юной и неопытной кайзеровской империи. Жизнь ускоряется... неумолимо, на полном ходу и в геометрической прогрессии, или новостные сводки со всех концов Германии в реальном времени создают видимость этого.       В участке не стучали пишущие машинки, не тянуло чернилами или тушью, на столах блестели складные дощечки, видимо, сращенные клавиатура и экран. Лотар утешался при виде интерьера: он не отпетый троглодит. Ещё захлёбывался и перхал, и не находил вокруг пепельниц или чашек для плевков — табак выходил из моды. Дежурный отодвинул на третий план ныряльщика, ещё не обсохшего и пахнущего тиной, и тот ждал на длинной лавке у входа. На лавке напротив гражданин, приведённый после Лотара, скользил пальцем по своей дощечке. Лотар бурил его глазами, изучал одежду и аксессуары — размер и гравировку колец, форму очков, тонкий пирсинг на губе, и на него хмуро отвлекались.       Таращиться на служебную аппаратуру, откуда с грохотом выползали листы, казалось Лотару глупым и напрасным занятием. Разберётся, когда ему назначат свыше.       Пролистал галерею и узнал о себе больше. Да, его убедили, что его сознание помещено в среду, давным-давно обжитую телом — и прекрасным телом, не раз заснятым со всевозможных ракурсов в самых живописных точках Дрездена, с атрибутами вроде хрустальных бокалов и рам для картин. Лотар примирился с наличием отзывчивого друга — если он не приглашал наёмного фотографа — и отказался верить лишь в то, что сам решился позировать с профессионализмом модели, преодолел брезгливость перед якобы неестественностью и жеманством. Его приманила укладка жемчужного блонда на фото — прилизанная а-ля Геббельс и с тем слегка растрёпанная надо лбом и висками; непередаваемая в заказе парикмахеру. "Это ему и покажу".       Увлёкся очередной едва вежливой перепалкой «зелёных» и социал-демократов в треде — на тот момент увенчанном следующим:       "Как в том анекдоте, часы, которые спешат из-за ошибок правительства, заменяют Богу вентилятор в гостиной :-) "       Два хриплых коротких выдоха, улыбка. Лотар откашлялся и продолжил недоумевать, уставился на пол. Ему весело? Неужели это был смех? Так он звучит. Так впервые за долгие годы смеются утопленники, что не слышали прежде собственного смеха и не удовлетворяли им близких людей.       Новый запрос в поисковике: "современные анекдоты". Пока его за незнанием фамилии не подозвали нейтральным обращением, он с перерывами на чтение рывками избавлялся от воздуха и влаги в лёгких. Смеялся не в полную силу, вслушивался в тон своего хихиканья, покашливал в кулак, ронял голову на рукав, промокал её каплями с носа. Откладывал дощечку и стыдливо выжимал волосы; нигде в сумке ему не попадалась резинка или заколка.       Перед участковым он пригладил сырую белесую паклю, убрал назад, и вода потекла за шиворот. "Господин Мейендорф?" — Раскрыли его паспорт. "Так точно". Ни следа гордости. Тяжело было лавировать без понимания, чем угрожает чистосердечное признание и в какую степь безопаснее всего уходить от ответа. Лотар остерегался равно загреметь в принудительное лечение, отметиться на этом или своём участке, обрести персональную охрану, вылететь с работы, привязанность к которой не сумел бы описать конкретно. Не торопился выяснять на личном примере, поместят ли его в психбольницу, как скоро привлекут медиков при амнезии и голословном попаданстве. И как часто из немецких прудов достают путешественников во времени, какова их судьба после перемола в бюрократических жерновах. Он пожал плечами, промолвил:       — Признаюсь, перебрал и не удержался на пирсе.       — Каком пирсе?       — На берегу, — исправился с уколотым сердцем. — Не сообщайте в газеты, умоляю.       — А вы где служите? В техвузе?       — Так точно.       — М-да.       — Трезвенники тоже могут исполнить и проявить чудеса выживаемости на уровне конченых пьяниц. Это не должно... — Он зашёлся в кашле, и дежурный выждал, пока приступ закончится. — Пусть всё сказанное не покинет стены участка. Это повредит моей репутации.       — Понимаете, какая вещь: нам важно не разнести... хм, о вашем инциденте по свету со всеми подробностями, а найти злоумышленника и позаботиться о здоровье пострадавших.       — Недругов нет, и врач мне не нужен.       — Уверены?       — Кхе-кхе, абсолютно.       Заполнив рапорт, с тем и отпустили, вполне вменяемого, навёрстывать упущенное больше чем за полвека. "Проверьте вещи, все на месте? Подайте заявление о краже, если чего-то недостаёт", — крикнули вместо доброго напутствия, и Лотар отозвался: "Я сам восстановлю. Спасибо. Разберусь своим ходом". Он не заметил в речах, своих либо полицейского, присутствие настоящего виновника его положения — однако не для того его вернули в поднебесный мир, чтобы он разыскивал следы спасителя, испытывал на прочность декорации огромного аттракциона под грифом "Дрезден 2034-го года".