Скрижали Армагеддона

━━━━ ✧⊱⌘⊰✧ ━━━━

      Какое-то время я просто лежу в постели, уткнувшись лицом в подушку, и глубоко дышу. Глажу ткань ладонью, невольно фантазируя, как бы касалась щеки Бориса — вечером она была щетинистой, наверное, чуть колючей. Его запах оседает на стенках лёгких каплей спокойствия, наполняет эпицентр бури устойчивостью и уверенностью — возможно, мнимыми, но в наличии только это.       Умышленно не смотрю, который час, давая себе немного времени, — мне жизненно необходима небольшая передышка, пауза от беспрестанной беготни в поисках неуловимых ответов.       Вдох.       Радуюсь. Мысленно хвалю себя за то, что хватило ума отдать свои наработки Дмитрию, чем бы это ни было вчера — жестом отчаяния, интуицией или даже даром предвидения.       Выдох.       Улыбаюсь. Борис. Его слова, прикосновения, сам он, оставшийся в моей постели, пусть и за стеной из одеяла, — это кажется ожившей фантазией. И обещание поговорить со мной сегодня… Он ведь не исчезнет снова, не растворится в водах залива Па-де-Кале?       Вдох.       Тревожусь. Неизвестный всё же был. Как и тайный ход, через который он проник. Чего хотел? Едва ли его интересовала я — вероятнее, лист из «Скрижалей» или ключ…       Ключ. Я резко сажусь на кровати и тут же зябко кутаюсь, не готовая ко встрече с прохладным воздухом. Откуда кому-то, кроме меня и Дмитрия, знать, что я подобралась к расшифровке вчера вечером? Разве что у стен есть уши.       Желание отдыхать снимает как рукой. Нужно идти и разбираться с этой чертовщиной — и начать следует с разговора с детективом. Интересно, сколько клоунов он поставил моим объятиям с Борисом? Одиннадцать из десяти возможных или дотянул до двенадцати? Ощущение такое, будто мне сейчас предстоит появиться перед строгим отцом после того, как он застукал за поцелуями с главным хулиганом школы.       Фыркаю. Борис скорее похож на сына маминой подруги: весь с иголочки, спокойный и собранный, умный, умеющий шутить без тонкого — настолько, что почти плоско, — английского юмора.       Первым делом одеваюсь в найденный в ванной халат. Смотрю на своё отражение в зеркале, вздыхаю — это почти ритуал. Затем, вернувшись в комнату и взяв телефон, замечаю на прикроватной тумбочке записку, которую тут же изучаю с невольной улыбкой.       Каллиграфическим почерком выведено:

«Доброе утро, Лэйн! Прости, что не остался с тобой до пробуждения, — вынужден уехать на встречу. Я обязательно отвечу на все твои вопросы сегодня вечером. Борис Романов».

      Незаконно быть настолько идеальным. Но он — такой.       Оставив листок, от которого приятно тепло пальцам, выхожу в коридор. У двери дежурит констебль — видимо, Борис всё же попросил его остаться. Едва завидев меня, мужчина поднимается, приветствует, отдаёт ключ от старого номера. Конечно же, я и не подумала, что туда просто так не попасть, — хорошо, что есть умные люди.       Мне нужна буквально минута на дорогу. Страшно заходить в свой собственный кошмарный сон — смотрю на золочёную табличку с номером по ощущениям довольно долго и набираюсь храбрости. Однако всё же прикладываю карту к считывателю и толкаю дверь, которую оставляю открытой на всякий случай.             Внутри практически всё как прежде, разве что книга до сих пор валяется на полу и остались грязные следы от подошв полицейских. Подхожу к стене, не медля, вожу по ней пальцами в поисках скрытых рычагов или кнопок, но ничего не попадается под руку. Опять нарастает и множится тревога, она царапает острыми когтями изнутри, оставляя глубокие раны с чёрной ядовитой скверной. Что было бы, не проснись я и не позови на помощь? Если бы Дмитрий не услышал? Стояла здесь или соседствовала с телом смотрителя в городском морге?       Холодок бежит между лопаток. Слюна во рту горькая, вязкая, я живо фантазирую себе собственное бездыханное тело в постели — лежать с Борисом, конечно, куда приятнее.       — Доброе утро!       Голос за спиной заставляет меня подпрыгнуть на месте от неожиданности — Дмитрий вошёл в комнату незаметно или я просто слишком сильно погрузилась в невесёлые думы? Он словно спустил курок, выстрелил в воздух, а попал прямиком в моё шаткое сознание и страх, и те рассыпались мелкой колкой крошкой стекла.       — Нельзя так пугать, — бурчу вместо приветствия, обернувшись. — Мне не хватает только сердечного приступа для полного счастья.       — Мэр решил не оставаться на завтрак? — спрашивает Дмитрий не без яда, игнорируя мои волнения о здоровье.       — С чего бы ему оставаться со мной на завтрак? — Чтобы скрыть пылающие щёки, отворачиваюсь. — И в принципе оставаться?..       Конечно, я сейчас иду ва-банк, правда, не могу рационально объяснить зачем. Никому не должно быть дела до моих жизни, отношений и прочего. Может, это синдром хорошей девочки, которая возвращается не позже девяти и носит кольцо невинности? Однако в любом случае Дмитрий мог видеть машину Бориса под отелем или его самого, уходящего утром. Жаль, не слышать… На этой поистине идиотской мысли я краснею ещё сильнее и даже жмурюсь, чтобы разогнать всякие пошлости, что с завидным упорством лезут в голову. Они напоминают мне о глупости, ведь можно же было хотя бы попытаться…       «Господи-Боже! Когда я угомонюсь?!»       — Ровно как и обнимать из вежливости.       В этот раз я разворачиваюсь всем корпусом и скрещиваю руки на груди. Злюсь. Шуточки про строгого папочку казались смешными только в голове, на деле же это до жути и зубного скрежета раздражает.       Просто. Какого. Чёрта?!       — У тебя какие-то проблемы? — смотрю на него прямо, горделиво вскинув подбородок.       — Никаких. — Дмитрий поднимает руки в капитулирующем жесте, но, увы, не капитулирует: — Ты взрослая девочка, и можешь сама выбирать, с кем спать. Но имей в виду…       Если до этого я была красная, то сейчас по цвету, наверное, бордовая, а из ушей вот-вот повалит пар. Как он смеет?! Возмущение настолько велико, что даже слов не нахожу, просто как рыба глотаю воздух, пару раз открывая и закрывая рот.       — …я не люблю, когда мне лгут. — Дмитрий же спокойно продолжает. — С этой ночи Борис Романов в списке подозреваемых, и твои отношения с ним могут дискредитировать расследование. И я этого не потерплю.       — Но у меня нет с ним отношений! — Даже топаю ногой, забыв, что на мне одноразовые тапочки, отчего больно ударяюсь пяткой; чтоб тебя, проклятый детектив! — И какого дьявола Борис вдруг стал подозреваемым?! Потому что не нравится тебе?!       Во мне бушует злость. Она вскипела, поднялась вихрем подобно цунами и породила желание кинуться на Дмитрия с кулаками. Я расплавилась и растеклась безвольной восхищённой лужицей возле Бориса, и всё, что касается логики, растворилось и исчезло. Но подозреваемый в расследовании, за которое сам же и платит, — это уже слишком.       — Потому что он приехал на место преступления через десять минут? — начинает перечислять Дмитрий. — Потому что ты общаешься с ним за рамками субординации, следовательно, он первый, кто знал о ключе к шифру?       — Но Борис не знал! Я разговаривала с ним в последний раз, когда мы были в церковном архиве и нашли страницу из книги.       — Разберёмся.       На это я разъярённо вскрикиваю и впиваюсь ногтями в кожу на ладонях, разумеется, тревожа не до конца заживший порез. Больно. И обидно. И от того, что про меня думают плохо — хотя на деле я бы делала ещё хуже, будь такая возможность, — и от несправедливости по отношению к Борису.       — Я собираюсь в участок. — Дмитрий отходит чуть в сторону и подхватывает книгу, которую вертит в руках, а затем за ненадобностью кладёт на край стола. — Ты поедешь?       — Мне нужно перенести вещи в новый номер, — говорю, но в этот раз без тени злости, лишь с навалившейся разом усталостью.       Чувствую себя на поле боя — проигравшей. Вокруг знакомая обстановка и вещи: пальто на вешалке у двери, ботинки возле шкафа, карандаши и лупа на тумбочке, чашка с недопитым чаем, книги. Но оно всё чуждое, как будто нереальное, из какой-то прошлой жизни. Пожалуй, я подумаю об этом позже: старое или новое — моё барахло должно последовать за хозяйкой в другую нору.       — Позвонишь, как будешь готова, — говорит Дмитрий, после чего удаляется.       Едва сдерживаюсь, чтобы вслед не показать средний палец. Неприязни у него нет, конечно, так и дышит недовольством.       Заботы по вынужденному переезду быстро меня отвлекают. Собираю вещи, понимая, что большую их часть пора отправить в прачечную. Последние недели я была настолько поглощена работой над расшифровкой, что просто доставала новое, а старое складывала в ванной в стопку. Сгружаю это всё в специальный бумажный пакет, на наклейке правлю ручкой номер комнаты для доставки. В какой-то степени это даже удачно — когда бы мои руки дошли до перебора тряпья?       В шкафу осталось всего ничего, и всё оно отправляется в чемодан. Туда же забрасываю косметику и вот уже готова переместиться в соседнее крыло — с этим мне помогает констебль, за которым плетусь, неся в руках пальто и ботинки.       Решаю, что торопиться некуда — Дмитрий со своими неадекватными развешиваниями ярлыка «подозреваемый» подождёт. Вставляю в кофемашину капсулу, подставляю чашку, опускаю рычаг — номер наполняется приятным гудением и ароматом. В это время подхожу к окну, чтобы отвесить плотные шторы и приоткрыть створку — воздух неожиданно тёплый, но не лишённый свежести.       Неужели сегодня можно выйти на улицу без пальто? Перспектива неожиданно приободряет — мне не нравится в середине лета кутаться, будто сейчас осень. Потом вспоминаю, что практически весь гардероб отправился в стирку, и уже не так радужно, но тем не менее нахожу юбку и топ на широких лямках, верхнюю одежду заменяю вязаным кардиганом, и выходит вполне сносно, пусть и не сильно подходяще для человека, к которому вломились ночью в номер. Однако быть королевой драмы, укутанной в чёрную шаль и страждущий вид, я не хочу. Пока не хочу — ещё не вечер, в самом-то деле.       В ресторане я нахожу Дмитрия за самым последним столом в углу. Он пьёт свой извращенский чай с молоком, а тарелка с завтраком пуста. Усаживаюсь напротив, делаю глоток кофе — уже второго.       — Остальное верну позже. — Дмитрий по столешнице двигает ко мне блокнот; вид у него мрачный, вот куда делись с неба все тучи. — Что думаешь по поводу случившегося?       Жму плечами. Я, признаться, особо не думала. У меня нет идей или подозреваемых — только чёткая уверенность, что это не Борис.       — Для начала нужно восстановить картину событий, — говорит Дмитрий и открывает ежедневник, в котором что-то сразу же пишет. — До мельчайших деталей.       Мне несколько странно говорить об этом здесь, однако с другой стороны — на нас никто не смотрит, сидим в отдалении, едва ли кому-то интересны.       Жмурюсь, давлю на виски, начинаю складывать мозаику ночного происшествия кусочек к кусочку. Описываю тень, которую видела, все её действия, нечто похожее на балахон, чем было скрыто лицо. Меня вновь захлёстывает пережитым ужасом, всё внутри индевеет, дрожит.       — Предполагаю, что это был мужчина, — держась за ручку чашки, верчу её по кругу. — Высокий, выше тебя, наверное. Он что-то искал в моей сумке и уронил её, когда я проснулась. Страницу? Ключ?       — Что-то из этого. — Дмитрий утвердительно кивает. — Вопрос: кто мог знать?       — Про ключ — никто. Ты сам присутствовал в момент, когда я его подобрала. Ментальной связи у меня ни с кем нет.       В ответ получаю очередной угрюмый взгляд. В глазах масса сомнений, тотальное недоверие, подозрение — я тоже в списке? Мило.       Некоторое время мы молчим, каждый уткнувшись в свой напиток. Я иногда вяло ковыряю омлет, но по вкусу тот кажется пресным, не лезет в горло.       — Давай рассуждать логически, — опять говорит Дмитрий и вновь чиркает на чистом листе. — Кто потенциально мог узнать о наличии ключа к шифру?       — Кто-то из полиции? Из отеля? Подслушав наш разговор. Я не знаю. Думаешь, искали всё же ключ, а не страницу? — задаю слишком много вопросов в попытке разобраться самой. — В целом, она у нас уже пару недель, до этого никто не пытался забрать.       — Лэйн, — и без того строгий голос делается ещё серьёзнее, — ты точно не говорила о расшифровке Романову?       — Тебе поклясться на крови?!       — Обойдусь.       — Сколько ещё раз повторить, что никто не знал. Только ты и я. Улавливаешь направление ветра? — последнюю фразу шиплю разъярённой коброй, но на Дмитрия она не производит никакого впечатления. — Фома неверующий. Но доказательств у меня нет, чтобы ты уверовал.       — Не нужно здесь вот этого. — Он продолжает оставаться спокойным, чем лишь сильнее раззадоривает меня на эскалацию конфликта. — У меня пока такая версия: сотрудник полиции, который находился вчера в участке и мог слышать наш разговор, сообщил кому-то о наличии ключа к шифру. Список пока небольшой: директор музея и Романов.       — Нет! — ударяю ладонью по столу. — Нет, Дмитрий, зачем ты это делаешь?! Зачем ему это делать?       Своим эмоциональным монологом привлекаю к нам совсем ненужное сейчас внимание. От злости дышу тяжело, меня даже потряхивает. Не помню, чтобы раньше с таким рвением отстаивала чьи-то интересы.       — Сегодня задам этот вопрос.       — Ты собрался вызвать Бориса на допрос?       — Скорее дружескую беседу. Ему же нравится нам помогать. — Сарказм пропитывает каждое слово.       — А с Лестером что не так? — бубню себе под нос.       — Я только сейчас понял, что мне до сих пор не дали подтверждение его алиби — отсутствие в Дувре в день совершения убийства. Никому ничего нельзя доверить.       — Хочешь сделать хорошо — сделай это сам.       Знаменуя конец разговора и завтрака, поднимаюсь из-за стола и мужественно сдерживаю все колкости, что вертятся на кончике языка. Как это самый умный детектив Англии не удостоверился в алиби одного из подозреваемых? Как упустил столь важную деталь? На площадь его и закидать камнями.       Пока мы едем в участок, я гоняю в голове мысли. Кажется, у меня тоже есть свой список подозреваемых, просто нужно его составить более конкретно. Хочется прямо в эту секунду вытащить из сумки блокнот, однако сдерживаюсь, нервно сминая, а затем сразу же расправляя пальцами край юбки. Не готова пока делиться безумными идеями с Дмитрием: то ли из вредности, то ли потому, что сама не могу их принять.       В кабинет я вхожу одна, сразу же усаживаюсь на место, незамедлительно открываю свои записи.       «Круг наделён неограниченной властью: он управляет, судит, проповедует, он охраняет, врачует, бережёт историю, он казнит».       Что же, начнём. В ровный столбик выписываю глаголы: управляет, судит, проповедует, охраняет, врачует, бережёт историю, казнит. Как раз семь, ровно по количеству участников органа власти культа Люмена Терра.       Сначала очевидное: судит. Я не помню имя судьи, с которым мы беседовали, но нахожу в интернете и делаю первую запись — «Томас Мотт».       Проповедует. Если Церковь Англии всё же своеобразная ширма, то явно роль проповедника будет у её представителя. Помня о необходимости наличия власти, я вписываю архиепископа Кентерберийского.       Охраняет. Полиция? Тогда очень логично, что в участке стены обладают слухом. «Майкл Скотт», — мой вердикт, начальник полиции.       Врачует. Тоже кажется очевидным, но только на первый взгляд. Я, почти набрав в поисковике «главный врач дуврского госпиталя», задаюсь вдруг вопросом, а не должен ли врачеватель весьма специфического общества тоже быть врачом не в совсем привычном понимании. Скорее всего, должен, но мой список не истина в последней инстанции, это просто допущение, поэтому всё же нахожу имя — «Джек Рейган».       Бережёт историю. Здесь без особых раздумий пишу «Лестер Эддерли». Других идей нет, а директору музея сам Бог велел охранять подобное наследие.       Казнит. Логично бы, чтобы это делал палач, но в двадцать первом веке они не существуют. «Ох уж эта культура отмены», — издаю смешок своей же несмешной шутке. Что тогда? Тюрьма? Звучит логично. Слава Гуглу и его создателю — очередное имя появляется в записной книжке.       «Он управляет». Первый пункт, который я сознательно проигнорировала. Смотрю на него несколько длинных минут, они будто растянуты в пространстве, разведены в стороны до предела. Я не хочу это писать. Я не хочу даже допускать такую абсурдную мысль. Однако аккуратно вывожу карандашом: «Борис Романов».       Тяжёлый вздох заполняет пространство кабинета. Нет. Нет. Нет. Этого не может быть. Я почти с остервенением принимаюсь стирать ластиком букву за буквой. Пусть это будет игнорированием очевидного — я не желаю принимать подобное за правду. Борис не может быть виновен. Нет.       Дмитрий уже второй раз появляется неожиданно, заставляет помянуть дьявола всуе, и я спешу захлопнуть свои записи. Но те ему не интересны в принципе — поглощает беседа по телефону, из обрывков которой я понимаю, что речь идёт об экспертизах отпечатков и следов из моего старого номера.       Следующий час я прокрастинирую, имитируя при этом занятость: пялюсь в экран ноутбука, но вместо чего-то полезного там в одной вкладке открыты новости, а в другой — «Инстаграм». В какой-то момент я готова даже включить сериал, но заглянувший констебль информирует, что приехал Борис.       — Сейчас подойду. — Дмитрий поднимается из-за стола.       Я будто коршун слежу за ним. Почти выкрикиваю: «Я пойду с тобой», — но вовремя осознаю, что таким образом привлеку только больше ненужного внимания. Что-то неприятное, мерзкое ноет в районе грудной клетки — отвратительное ощущение плохого финала.       Хлопает дверь — опять остаюсь в одиночестве и тишине.       Всё время, что идёт допрос, опрос или дружеская беседа — как бы оно не называлось, — сижу будто на иголках. Кусаю край ластика на карандаше, затем кладу его на стол, тереблю кулон, хожу из угла в угол. Потом повторяю, и снова, и снова. И поглядываю на часы, считая, что разговор длится слишком долго: пятнадцать минут, двадцать, полчаса, почти час. Невыносимо!       Наконец Дмитрий возвращается в кабинет — один. Бросает на меня хмурый взгляд, усаживается на своё место, не говоря ни слова. Я не знаю, как это трактовать: причастностью Бориса или нет. Однако вопрос не задаю, просто выскакиваю в коридор, но тот пуст — как и Ад, вот умора, — если не считать совсем молодого парня, который от моего наверняка внезапного появления отскакивает в сторону и роняет папку на пол — куча листов с напечатанным текстом устилает пол.       — Извините, — бросаю я, почти бегом следуя к выходу, но встречаю только дежурного и закрытую дверь.       Дьявол! Глупо, наверное, было надеяться, что после подобного перфоманса Борис зайдёт пожелать хорошего дня, а вера в обещанный разговор тает, словно сугробы под апрельским солнцем. В окно вижу, как он усаживается в авто и вскоре уезжает — улица и даже весь мир вмиг пустеют, а я всё смотрю и смотрю.       — Вы в порядке? — Дежурный отвлекает меня от бесцельного, ничего не решающего и не меняющего созерцания.       — Угу, — киваю и плетусь назад.       Дмитрий ровно под мой демонстративный хлопок дверями о створку кладёт на стол телефон. Скрестив руки на груди, смотрю на него в упор, с вызовом и делаю пару шагов вперёд. Всем своим видом показываю, что ожидаю объяснений — и получу их, даже если не захочет говорить.       — У Романова алиби, — цедит без всякого удовольствия, скорее наоборот. — Он действительно был в мэрии и выехал оттуда уже после проникновения неизвестного в твой номер.       — Серьёзно? — Я изгибаю бровь, а голос становится неприятно высоким, наполняется истеричными нотами. — Ты, чёрт тебя дери, серьёзно?!       — Я похож на шутника?       «Ты похож на долбанного клоуна!» — вслух, конечно, не произношу, чтобы не перевести неприятную ситуацию в войну.       — Зачем это всё было, Дмитрий?! Борис единственный, кто нам помогал в этом городе! Что дальше?       — Спасибо, но я справлюсь и сам.       — И как успехи?!       — Я отстраню тебя от расследования, Лэйн, если ты не угомонишься, — говорит он серьёзно, почти сурово. — Хватит уже этих заигрываний с подозреваемыми — а Романов подозреваемый, нравится тебе это или нет. Так что займись лучше делом, а не истериками.       — Не ты меня привлекал — не тебе отстранять.       Я разворачиваюсь и иду к столу, с которого быстро сметаю вещи в сумку, чувствуя, как Дмитрий сверлит взглядом мою спину.       — Куда ты собралась?       — Пройдусь, у меня от тебя мигрень.       — Если я узнаю, что ты снова обсуждаешь детали дела с Романовым…       — Думаешь, он после сегодняшнего захочет со мной что-то обсуждать? — смотрю на Дмитрия, потом качаю головой, отвечая на свой вопрос. — Но в участке мне тоже делать нечего.       Больше ничего не объясняю и ухожу. Я солгала — собираюсь всё же поговорить с Борисом. Не ждать, когда он снизойдёт мне позвонить, а безотлагательно. У меня и повод есть: верну ему адаптер. Для начала, конечно, придётся извиниться, а ещё раньше — зайти в магазин себе за подзарядкой. В целом, это будет правильным жестом, уж если расставлять точки над «i», то целиком и полностью, во всех предложениях, в том числе потенциально последнем. Зачем мне хранить какие-то его вещи?       На улице на удивление хорошо. Приятный ветер, ласковое солнце — оно то и дело скрывается за облаками, не слепит и не пытается спалить к чёртовой матери кожу. Успев немного изучить Дувр, я без включения навигатора направляюсь в сторону торгового центра. Без проблем нахожу магазин электроники, вскоре расплачиваюсь за покупку, а после какое-то время стою на широком крыльце и осматриваю возвышающийся на холме замок — он даже в погожий день мрачный и суровый, подобно воину, который верой и правдой служит своему королю.       Сколько тайн он скрывает? Сколько загадок похоронено под фундаментом, на этажах подземелий? Какую часть удастся разгадать? Почему люди так охотно верят в легенды, что не щадят даже чужие жизни в цели угодить высшим силам? Масса вопросов и примерно ноль ответов.       Но довольно передышек — мне пора туда, куда ходить запрещено: в сильные руки власти и подозреваемого в одном лице. Идеально. Снова выбираю идти пешком — хорошая погода слишком редкий гость, чтобы игнорировать её в такси или автобусе. В солнечном свете старые дома выглядят ещё лучше, цветы на клумбах тянутся к небу, а ветер лениво перебирает листья на деревьях и заодно мои волосы. В кои-то веки мне хорошо и почти не тревожно, голова не полнится ворохом мыслей.       Морально я готова к тому, что Бориса нет на месте или он будет занят и придётся ждать. Или даже уйти, но и такая перспектива не ломает сваи моей уверенности. Не хочу больше сидеть и ждать непонятно чего, хочу чёткое «да» или такое же чёткое, пусть и неприятное, «нет». И касается это абсолютно всех аспектов. Меня не интересуют игры, намёки, хождение по грани — я хочу конкретику, даже если она сделает обидно и больно. В то, что сделает, верится охотнее, это же я — старая добрая, но не всегда, — Лэйн.       Войдя в здание администрации города, которое с улицы встречает большими, почти помпезными колоннами, узнаю, что кабинет мэра на втором этаже. Не задерживаясь, поднимаюсь по широкой лестнице в центре, довольно быстро ориентируюсь в пространстве коридоров, прохожу в нужное крыло и нахожу подсказку в виде таблички с должностью и именем. Когда нажимаю на прохладную дверную ручку, замечаю лёгкую дрожь в пальцах — всё же немного переживаю.       — Добрый день! — Девушка за стойкой ресепшен улыбается мне слишком старательно. — Чем могу вам помочь?       — Мне нужно поговорить с сэром Борисом, — отвечаю вежливо, тяну ответную улыбку, но едва ли смогу повторить оригинал напротив.       — Боюсь, сегодня его день расписан, как и завтрашний. — Она мастерски изображает сожаление, смешанное с состраданием; брось, подруга, я на заре карьеры работала секретарём и знаю, что тебе плевать. — Могу предложить…       — Это очень срочно, — сдаваться, впрочем, не собираюсь и совершенно невежливо перебиваю. — Сообщите, что дело касается расследования, моё имя — Лэйн Баркли.       — Разумеется. — Улыбка становится ещё шире, хотя казалось бы куда.       Шаркая мыском ботинка по полу, слушаю одну сторону быстрого телефонного разговора — факты, которые я озвучила сама и где правдиво только имя. Впрочем, о срочности почти не солгала, и не важно, что касается она исключительно моей прихоти.       — Вас примут через минуту, — отвечает девушка, опуская трубку. — Могу предложить вам чай?       — Ничего не нужно, — качаю головой и теперь уже окончательно осознаю, что через примерно шестьдесят секунд окажусь с Борисом лицом к лицу; а вот сейчас самое время нервничать. Или паниковать.       Вскоре из кабинета выходит мужчина в чёрном пиджаке, кивает мне, придерживает дверь, и выбора не остаётся — делаю маленький, нерешительный шаг вперёд.       — Лэйн. — Борис тепло мне улыбается и совсем не выглядит рассерженным или разочарованным; поднимается из-за стола в знак приветствия. — Прости, что не заглянул к тебе в участке, нужно было успеть на важную встречу.       — Ты… Извиняешься? — Я оказываюсь совершенно сбита с толку и застываю на месте.       — Да… — Борис, кажется, тоже удивлён. — Я обещал тебе разговор, но уехал утром.       — Но… Это мне нужно извиняться, — подхожу ближе, — за дурацкий допрос и беспочвенные обвинения.       — Это работа детектива — искать виновных.       Мы замолкаем и смотрим друг на друга. Слишком много расстояния — несколько шагов ощущаются стеной, по обе стороны от которой глубокие рвы с ледяной водой.       — Ты хотела поговорить.       Борис первым нарушает тишину, которая в какой-то момент начинает неприятно звенеть в ушах. Он нажимает на песочные часы, переворачивая те, будто хочет отмерить нам времени; выходит из-за стола, присаживается на его край, указывает мне на стул. Нерешительно занимаю одно из мест, на соседнее сиденье ставлю сумку, смотрю на Бориса снизу вверх.       — Я готов ответить на все твои вопросы.       Но мои вопросы растаяли, стоило увидеть эту улыбку. Я теряю связь с адекватностью и логикой, оказавшись рядом с Борисом, забываю обо всём на свете.       — Вообще, я хотела вернуть тебе адаптер, — говорю, чтобы начать хоть с чего-то; достаю тот, кладу на столешницу, ловлю на себе чуть насмешливый взгляд. — Большое спасибо, что выручил.       — Адаптер? — переспрашивает Борис, а уголки его губ тянутся ещё выше; конечно, он всё прекрасно понимает.       — Адаптер, — киваю.       Почему если слово повторить несколько раз, оно начинает казаться таким идиотским? Но затем гляжу неожиданно смело, уверенно и возвращаюсь Борису его же фразу:       — Вдруг это просто повод?       — Рад, если так.       Опять молчим и только смотрим, а песок в стеклянном сосуде уже осыпался на дно, завершив отсчёт.       — Что же, — и вновь первым начинает говорить Борис, смахивая со своего колена невидимую пыль, — думаю, тебе уже известно, что вчера я действительно задержался здесь и приехал сразу, как узнал о произошедшем.       Утвердительно киваю. Алиби, будь оно неладно.       — Ты мне небезразлична, Лэйн. Я отдаю себе отчёт в том, что твой дом на другом континенте, что твоё нахождение здесь временно, что у тебя есть своя жизнь и, возможно, мне в ней нет места. Но в момент осознания, что с тобой произошло что-то… плохое, очень немногое оказалось важно.       Я смотрю, широко распахнув глаза и в удивлении приоткрыв губы. Слова никак не укладываются в моём сознании, они слишком походят на сладкий вымысел, который обязательно осядет туманной дымкой. Борис… признаётся в чувствах? Я не понимаю, я не знаю и одновременно хочу в это верить. Не спрашивает меня о книге, культе, шифре — будто существуем лишь я и он, просто встретившиеся на вокзале ранним холодным утром, а не запутанные в паутине расследования убийства.       — Именно поэтому я приехал. Чтобы убедиться, что ты цела и невредима.       — Ты исчез на две недели, — говорю я с лёгкой обидой, на грани упрёка, на который не имею права; ведь по сути я и сама могла позвонить или написать.       — Прости. — Борис протягивает ладонь, и я с готовностью вкладываю в неё пальцы; нас легонько ударяет электричеством, что заставляет на секунду разнять руки, но этим же и разряжает обстановку. — Я хотел как лучше, Лэйн. Считал, что если мы сведём всякое общение на минимум, то будет… проще. Но просчитался.       В ясных глазах я нахожу столько тепла. Не могу вспомнить ни единого взгляда, подобного тому, как смотрит Борис. Он будто видит меня насквозь, до последней клетки души, но при этом ощущение не сродни тому, когда тебя раздевают глазами, вызывая лишь омерзение и желание помыться, напротив — кутают в тёплый плед или опускают в горячую воду с душистой пеной.       Борис будто ощущает мои внутренние переживания, даже не слыша их; он понимает то, что я сама понять не могу. Просто находясь рядом и касаясь пальцами, он упорядочивает все мои чувства, эмоции, мысли. Я больше не в раздрае — спокойная и… счастливая? Неужели нужно было проделать путь в три с половиной тысячи миль и разменять пять часовых поясов, чтобы найти наконец человека, в котором хочется принять абсолютно всё? Сейчас мне кажется, что даже будь Борис не просто подозреваемым, а самим главой чёртового культа, — я осталась бы с ним рядом, стоит только попросить.       — Лэйн, — зовёт он, слишком долго, наверное, не получая ответ. — Мне жаль, что я заставил тебя усомниться и расстроиться. Поверь, мне хотелось этого меньше всего. Я не смею просить у тебя ответа на мои слова или чувства, понимаю, что между нами слишком много…       — Ты мне тоже небезразличен, Борис, — выпаливаю наконец я, не зная, как иначе назвать то, что к нему испытываю. — И я… всё это время убеждала себя, что дистанция — это правильно. Но стоило тебя увидеть…       Краснею. До кончиков ушей заливаюсь алым, отвожу взгляд, сосредотачиваясь на изучении своих коленок, обтянутых чёрными колготками. Мне сложно вот так по-взрослому говорить о чувствах, обычно всё происходит как-то само по себе. Страшно показаться навязчивой или глупой, когда ты уже взрослая и должна быть состоявшейся и смелой. Но вместе с этим приходит иное осознание смелости: я пришла сюда, намеренная получать ответы, я открыла чувства, несмотря на страх. Я справилась.       Борис, явно уловив смущение, мягко приподнимает мой подбородок, легонько сжимая пальцами. На его лице я читаю нежность, искренность — и верю, безоговорочно ему верю. Вдруг становится легко, я отпускаю боязнь расстояний и различий между нами, беспокойство о будущем и о том, что нам не суждено быть вместе. Разве не важнее жить в эту минуту?       — Мне хочется обещать тебе всё на свете, — говорит Борис.       — Это лишнее. — Я его прерываю. — Пусть будет «сейчас», это, как оказалось, очень много.       — Хорошо, Лэйн. — Он отпускает мою руку, поднимается, становясь ровно. — Я тебя не обижу тем, что попрошу отложить наш разговор на вечер и продолжить в более подходящем месте? У меня назначено ещё несколько встреч, которые нельзя отменить.       — Не нужно объяснять, — улыбаюсь, даже немного радуясь, что смогу взять паузу и осмыслить уже произнесённое. — Не стоило врываться в разгар рабочего дня.       — Ты принесла адаптер, — напоминает Борис, и мы вместе смеёмся.       — Ещё раз извини, — говорю я с маленьким вздохом, поднимаясь на ноги, и мы теперь будто слишком далеко. — Мне, правда, очень неловко за этот допрос. И спасибо, что побыл со мной ночью.       — Тебе не за что меня благодарить, Лэйн. — Борис с расстоянием тоже не согласен и подходит ближе; слишком близко. — И извиняться тоже не за что. — И ещё ближе.       Сколько у нас было таких моментов на грани? Сколько раз он уже находился запредельно близко, а потом оставался только пеплом мыслей и допущений? Сколько?..       Только сейчас всё иначе. Сейчас Борис не скользит ладонью по воздуху мимо, не отстраняется, не оставляет меня, пусть это было бы правильно. Нет. Он опускает пальцы на мои скулы. Смотрит в глаза, но иначе — в зрачках нет осознаний, что нам не суждено ничего вместе. Он — рядом, наши дыхания смешались или просто исчезли.       — Я… — хочет что-то сказать; начинает, однако не оканчивает, сжимает плотно губы, и я снова ощущаю укол разочарования.       — Ты… — шепчу, потому что на большее попросту не способна.       — Ты… — эхом повторяет Борис.       Он осторожно касается волос у моего виска, отводит пряди назад, продолжает смотреть, и я растворяюсь в этом взгляде, плавлюсь, теряю ощущение времени и пространства, для меня не существует ничего больше в целой Вселенной — она сжата до размера наших тел, притянутых будто магнитом друг к другу. И я уже даже не знаю, нужно ли мне что-то большее, но Борис и без вопроса даёт ответ.       Он — целует. Осторожно, нежно, трепетно — тем первым поцелуем, какой должен быть, чтобы запомнился на всю жизнь. Касается моих губ бережно, будто я хрустальная, не углубляется, чтобы получить сразу всё.       Я закрываю глаза, сжимаю рубашку Бориса в районе груди, встаю на носочки, чтобы хоть немного сравнять рост, — в ответ чувствую руку на своей спине, которая аккуратно тянет ещё ближе, прижимает грудью к груди. Поддаюсь — с удовольствием, с наслаждением, не желая терять ни секунды, — сама смелею, пробую его губы — чистое блаженство. Наверное, Рай ощущается именно так.       Борис отстраняется, снова на меня смотрит, будто бы считывая эмоции, большим пальцем гладит щёку. На его лице ни единого сожаления или сомнения — лишь грамм беспокойства, которое, впрочем, быстро обращается едва заметной улыбкой.       — Ещё… — Не знаю, думаю я это или всё же говорю вслух, и не важно; а может, короткое слово вообще произнёс Борис.       Снова целуемся, в этот раз смелее, увереннее, позволяя себе прикосновения кончиками языков. Ладонями пробираюсь на его шею — боюсь, что это вновь просто сон. Я открою глаза, а Бориса не будет рядом, только запах напомнит о коротком присутствии, осев на подушке моим отчаянием. Что он сделал со мной за несколько дней? Чем к себе привязал или приклеил, что внутри всё трепещет от взгляда и близости?       Я не замечаю, как наш поцелуй обращается в страстный, резкий, глубокий, — Борис толкается в мой рот, овладевает всем пространством, смело водит по нёбу. Он надо мной хозяйничает, а я только поддаюсь и жмусь к нему, не протестую ни капли, когда ладони проворно и смело движутся ниже, задерживаясь на мгновение на талии, а затем по-свойски сжимая ягодицы, отчего невольно и сладко стону.       Кажется, что до этого дня я не целовалась вовсе. Губы Бориса мягкие, но притом требовательные, они сминают мои, потом тянут; он кусает, продолжает ласкать своим языком мой, лишает кислорода — или я просто забываю, как вообще дышать. Я наконец делаю то, чего так давно хотела: запускаю пальцы в его волосы. Они мягкие, скользят шёлком между пальцами — чуть оттягиваю пряди, а Борис, реагирует на это, спускаясь поцелуями по шее. Стону ещё громче, забывая, что за стенкой сидит секретарь.       — Останови меня, — шепчет он, забираясь пальцами под мой кардиган, но встречает преграду на пути к голому телу и вытягивает из-за пояса юбки топ. — Останови, Лэйн.       — Не хочу, — отвечаю так же тихо, плавясь от его горячих рук на коже, льну ещё ближе, будто между нами осталось хоть какое-то расстояние.       Согласна, чтобы Борис разложил меня на своём рабочем столе. Хочу, чтобы Борис разложил меня на своём рабочем столе. Хочу его всего — много, сильно, долго и глубоко. Господи, надеюсь, я не сказала это вслух, потому что в следующую секунду Борис произносит мне на ухо:       — Может, я сначала приглашу тебя на свидание?       Чувствую, как опять безбожно краснею, а он, прикусив мочку, спускается влажными, обжигающими кожу губами по шее, чтобы кончиком носа очертить излом ключиц, задев цепочку.       — Угу… — Это всё, на что я способна.       Не вижу, а чувствую его улыбку, Борис печатью поцелуя оставляет её на моем плече, с которого съехала кофта, и потом смотрит мне в глаза. Наверное, я всё-таки умерла и попала на небеса, правда, не знаю, за какие благие дела.       — В театр? Я заеду в семь?       Медленно-медленно киваю, до сих пор не способная полностью осознать и принять случившееся. Оно слишком хорошо для реальности, оно за гранью привычно монотонной действительности, а мои губы пылают и жаждут новых поцелуев. Если я рехнусь окончательно, вините в этом Бориса Романова.       — До вечера? — спрашиваю, но не ухожу.       — До вечера. — Борис тоже не сдвигается с места, лишь запускает ладонь мне в волосы, чуть запрокидывает голову и опять целует на грани помутнения рассудка.

━━━━ ✧⊱⌘⊰✧ ━━━━

      Оставшись в одиночестве, Борис какое-то время смотрит на только что закрывшуюся за Лэйн дверь. Однако ощущение при этом такое, словно он открыл вход в Эдем.       Возвращается за стол, опускаясь в кресло, нажимает на веки, выдыхает. Думает.       Он ощущает к Лэйн нечто совершенно необъяснимое, то, что давным-давно умерло и покрылось инеем. Он желает её защитить, приласкать, согреть, укрыть от всех проблем и ненастий — чувства диаметрально противоположные тем, что лелеял в душе так много лет.       Говорит себе: «Она — совершенно иная, она не заслуживает ни смерти, ни боли».       Не она его предала, не она, преследуя одной ей известные цели, растоптала и разрушила всю его жизнь. Не она, не Лэйн Баркли; она — осязаемый свет.       Борис не смог её побороть и прогнать, не сумел воспротивиться. Всего несколькими встречами она словно залатала все раны, закрепила трещины, согрела его, дала надежду и веру.       Видит Бог, Борис правда пытался быть правильным. Создал дистанцию, но не было и дня без мыслей — Лэйн поселилась за рёбрами, она снилась и виделась, она нашёптывала мечты о будущем, от которого сам Борис давно отказался. Сколько раз он брал телефон, набирал её номер — но не звонил. Сколько раз в отчаянной тоске хватал ключи — но не ехал. А сколько раз всё же приезжал: к отелю, участку, музею — стоял там, ждал, но разворачивался и бежал, потому что так правильно, потому что ей так будет лучше.       Борис не лгал сегодня: когда впереди вспыхнула ужасающая возможность потерять — он не думал. Ему мало было знать, что с Лэйн все хорошо, острой необходимостью стало увидеть и прикоснуться. Пусть ему придётся однажды признаться во многом, обнажить душу и помыслы, но в то мгновение — безусловно ставшее одним из самых страшных в череде монотонных будней — он утратил всякий контроль над собой.       Он проиграл чувствам, которых быть не должно.       Проиграл и взял главный приз.       И сегодня тоже Борис себя не контролировал, оттого целовал и не знал, как остановиться. Он стёр все границы, начерченные им же; разорвал путы страхов и правил. Он разрешил себе счастье, пусть то станет короткой вспышкой на бесконечной ленте времени.       Борис задаёт себе несколько наивный и до смешного глупый вопрос: они с Лэйн связаны? Скреплены древней магией или проклятием, иначе как ещё объяснить то влечение, что он испытывает?       Звонок телефона, снятая трубка, новый посетитель. Борис даёт разрешение входить, снова нажимает на песочные часы и смотрит, как за стеклянными стенками утекает время. Сегодня оно пошло для него в ином ритме.