Скрижали Армагеддона

━━━━ ✧⊱⌘⊰✧ ━━━━

      В подземелье на несколько мгновений воцаряется гробовая тишина — только ветер гудит где-то отдалённо в лабиринтах запутанных коридоров будто стая голодных волков.       — Ты уверен?! — Лэйн переводит ошарашенный взгляд с пожелтевшего листа на Бориса и обратно. — Ошибки быть не может?       — Минимальная, — отвечает он без сомнений. — «Скрижали» характеризуются определёнными символами — это круги, квадраты, треугольники. Они присутствуют во всей книге, в большинстве своём размещены хаотично, здесь тоже так.       Лэйн спешит обратно к столу, укладывает на него находку, продолжает светить фонариком, внимательно изучая детали. Борис опускает книги рядом и наблюдает за ней. В этот момент его занимает мысль, справится ли Лэйн с расшифровкой. Вдруг всё это — величайшее заблуждение, она не та, за кого была принята, и время потрачено впустую. Впрочем, чего-чего, а времени на разгадки у Бориса с лихвой.       Однако почти мгновенно переключается на совершенно другое, а взгляд невольно цепляется за бедро, виднеющееся в разрезе платья, — красиво, чертовски красиво. Так бы и просунул под ткань ладонь, сдвинул в сторону, чтобы оценить во всей красе. Но Борис себя, разумеется, тормозит — поднимает глаза выше, на профиль. Нужно заметить, даже просто наблюдать за Лэйн ему нравится. У неё живая мимика, она щурится, затем хмурится, кусает губы в волнении. Она — есть и не пытается казаться, это подкупает.       «Слышать имя», — Борис вдруг усмехается им же сказанным словам; он бы предпочел, чтобы Лэйн не просто называла его имя — громко стонала, прижатая к постели и умоляющая не прекращать. Тут же мотает головой, прогоняя порочные и навязчивые желания, — не здесь же фантазировать, в самом деле.       — Мне нужно в музей, — уверенно говорит Лэйн тем временем и открывает сумку, из которой достаёт муляж «Скрижалей».       — Ты носишь его с собой? — Борис задаёт вопрос, полный удивления.       — Да, и, как видишь, пригодилось.       Она открывает книгу, осторожно примеряет туда вырванный лист, ищет хоть какие-то схожести между находкой и экспонатом из-за витрины. Сдувает со лба непослушные пряди волос, тянется пальцами к кулону, постукивает мыском по каменному холодному полу, будто ища во всех этих действиях сосредоточение или ответы.       — А что если, — смотрит Лэйн на Бориса, — книга где-то здесь? Вдруг её украл священник и он же убил смотрителя?       Она разворачивается и начинает мерить архив шагами, нервно теребя украшение на шее.       — Если допустить, что Церковь Англии действительно является ширмой для последователей Люмена Терра, священник может быть причастен.       — И он вот так неосмотрительно бросил улику и впустил нас сюда? — резонно замечает Борис, продолжая неотрывно следить за мельтешением.       — А тебе разве можно отказать? — Лэйн едва заметно улыбается, а потом краснеет, наверное, понимая, как двусмысленно звучит её фраза.       Уголки губ Бориса тоже невольно тянутся вверх: и от неосторожно брошенных слов, и от совершенно очаровательного смущения. Только он не может позволить себе перешагнуть черту и броситься с головой в этот омут — всё слишком сложно, и простоты не предвидится.       Лэйн Баркли — его панацея. Однако любое лекарство, как известно, при неверной дозировке — яд. А Борис не желает дозировать, он жаждет сразу и всё. Только без его излечения невозможно будущее, и цена ему — чужая жизнь.       Спешно отвернувшись, Лэйн снова возвращается к книге и листу, а Борис опускает её и свою души на невидимые весы — чья важнее? Его не перевешивает, а значит, нужно поспособствовать тому, чтобы пропажа быстрее нашлась и Лэйн вернулась домой, забыв всю эту историю. Только здесь тоже есть проблема, и имя ей — Дмитрий Ллойд. Да, детектив не рад своему нахождению в Дувре и не скрывает желания уехать, но притом жутко дотошный и въедливый, он не спустит ничего на тормозах.       Борис нажимает на веки, ведёт пальцами к уголкам глаз, затем давит в районе переносицы, надеясь таким образом сбросить какую-то жуткую — или даже вселенскую — усталость. В голове вырисовывается план. Он скверный и совершенно не нравится, особенно первый и наиболее важный пункт: держаться от Лэйн подальше. Не позволить себе снова поверить в чувства и будущее, потому что для него такого не уготовано.       — Позволишь?       Борис делает шаг ближе, обещая себе, что тот последний — буквально и метафорически, — и Лэйн безропотно отдаёт ему страницу.       — Ты достаточно хорошо помнишь, как выглядела книга? — уточняет она и потирает друг о друга озябшие ладони.       — Неоднократно видел, листал. Поэтому практически уверен, что это подлинник. Он такой же ветхий, про символы я уже упоминал. Но экспертиза, конечно, не помешает.       — Может, всё-таки осмотрим здесь всё? — Предложение звучит очень неуверенно, почти умоляюще. — Вдруг…       — Конечно, Лэйн, — кивает Борис, не заставляя её выискивать аргументы, хотя совершенно точно уверен, что их поиски не увенчаются успехом, — давай проверим. Затем я отвезу тебя в музей.       — Спасибо. — Лэйн улыбается, а ему хочется записать это мгновение и зациклить в бесконечность.       Губы снова тянет улыбкой — совершенно тусклой и горькой. Бесконечность — самый подходящий отрезок времени, этого будет как раз достаточно.

━━━━ ✧⊱⌘⊰✧ ━━━━

      С моей стороны, наверное, не очень правильно заставлять Бориса перебирать в архиве документы и книги, но всё же хочется задержаться с ним подольше. И сам он не отказывает, не ссылается на важные дела или ещё что-то — это приободряет. Правда, не мешает мне нести несусветную чушь, но мозг начисто выключается, когда Борис оказывается рядом. Я часто отвлекаюсь, чтобы на него смотреть, смущаюсь, когда ловлю ответные взгляды, и с истинным наслаждением тяну в лёгкие запах парфюма. Однако насладиться им в полной мере мешает сырость подземелья.       Мы довольно быстро пересматриваем имеющееся на полках — так спокойнее и как будто правильнее. Я верю доводам Бориса и своей интуиции, а она молчит. Также верю, что лист вырван из оригинала «Скрижалей Армагеддона», — опять же, потому что так сказали Борис и моё шестое чувство. В какой-то момент, прикасаясь к старинной бумаге, я не то что ощутила в ладонях дрожь — это было непонятное и незнакомое ранее благоговение, что-то, напоминающее преклонение, которое аккумулировалось в районе горла горьковатой тошнотой. Странное и даже пугающее чувство, которое не хотелось бы испытать снова.       В итоге, не получив никакого результата, выбираемся из темниц на свет, который в первые секунды колет сродни острым спицам сетчатку глаз. До музея можно и прогуляться, наслаждаясь редким для этого места солнцем, однако Борис открывает мне дверцу авто, а на заднее сиденье кладёт отобранные книги.       Священника мы не встречаем, и перед церковью тоже пусто — нет ни монашки, копошившейся на клумбах в первый день, ни тех двух, которых я видела, едва войдя внутрь. Считаные минуты проходят прежде, чем я оказываюсь в уже знакомом конференц-зале. Оставленные вещи не изменили своих позиций, и я вспоминаю, что бросила начатое здесь на половине пути. Нужно закончить — вот Ноа обрадуется.       — Нужна ещё какая-то помощь? — интересуется Борис, выводя из построения планов.       — Нет, ты мне и так очень помог. — Я оборачиваюсь, и мы встречаемся взглядами, отчего привычные мурашки покрывают спину.       — В таком случае придётся попрощаться.       В его голосе мне чудятся нотки сожаления; прогоняю эти сладкие предположения, чтобы не идеализировать образ ещё сильнее, возводя в нездоровый культ личности.       — Прости, что постоянно отнимаю столько твоего времени. Огромное спасибо за помощь.       — Я рад быть тебе полезным, Лэйн.       После этого мы прощаемся, и я слушаю удаляющиеся шаги по коридору. Лишь когда становится тихо, открываю один из музейных каталогов, усевшись за стол, нахожу в перечне «Скрижали Армагеддона» и внимательно читаю описание мелким шрифтом.       Моё первоначальное предположение, что книгу украл отец Каин, рассыпается мелкой стеклянной крошкой — на момент поступления в хранилище в ней уже отсутствовала страница.       Шумно выталкиваю из лёгких воздух. Привычный мир шатает ураганным ветром, меня будто бы много лет обманывали, а сейчас вскрывается, как мерзкий гнойник, правда. Достаю свой блокнот и карандаш, надеясь письменно упорядочить разбросанные по подсознанию мысли, быстро записываю имеющиеся данные на чистый лист.       «Культ Люмена Терра управляется Кругом — пять, семь или девять человек, приближённых к власти».       «Убитый смотритель музея — не случайная жертва, а часть ритуала, проводимого в день праздника Лита».       «Культ тесно связан с Церковью Англии и находится под её протекцией».       «Вырванная из книги страница была в архиве церкви при замке — как долго?»       «По легендам: под Дуврским замком двери в Ад, которые может открыть книга».       На последнюю запись мне хочется фыркнуть, однако всё равно ощущение такое, что ещё немного, и я начну искренне в это верить. Снова разглядываю страницу, вожу пальцами, даже не представляя, как её можно расшифровать и где искать ключи, а потом вдруг понимаю, что по всем правилам нужно показать находку Дмитрию. Это действительно улика, как сказал Борис, а я облапала её вдоль и поперёк.       — Я не детектив, — бурчу сама себе и решаю больше здесь не задерживаться, пряча листок в сумку и прижимая к груди книги.       Время уже подбирается к вечеру, поэтому вызываю такси, чтобы не тратить его впустую на прогулки, а пока водитель забирается на холм, заглядываю к Лестеру, который что-то активно печатает.       — Лэйн, — улыбается он, едва меня заметив. — Чем могу помочь?       Я за секунду взвешиваю все возможные варианты и решаю умолчать о нашей с Борисом находке — и без того много треплюсь о том, что, наверное, должно называться тайной следствия.       — Я нашла в каталоге кое-что интересное. Написано, что в «Скрижалях» не хватает одной страницы — знаешь что-то об этом?       — Её нет столько, сколько я здесь работаю. — Он пожимает плечами и отбрасывает со лба медные пряди. — В архиве хранятся старые карточки экспонатов, там тоже везде фигурирует отсутствие одной страницы.       — А какое-то объяснение есть? Хотя бы очередная легенда, — невольно закатываю глаза.       — Никакого. — Лестер качает головой. — Утрачена при неизвестных обстоятельствах.       Я его благодарю и спешу на улицу, чтобы сразу же юркнуть в такси, где весь путь смотрю в свой блокнот, но от этого ничего нового в нём не появляется, конечно же. Меня жутко злит, что ответов нет, а вопросы сыплются как из рога изобилия и в итоге уже представляют из себя огромный ком тайн. Остаётся надеяться, что Дмитрий нашёл хоть что-то стоящее.       Он, к счастью, на месте, сидит за столом, устланным кучей каких-то бумаг, папок и журналов, а на краешке деревянного полотна покоятся три кофейных стакана, составленных один в один. От такого количества кофеина и сердце может остановиться — впрочем, едва ли я лучше.       — У меня кое-что есть, — оповещаю подчёркнуто радостно, сгружаю свою ношу и стягиваю пальто.       Дмитрий смотрит на меня хмуро, и становится ясно, что он, скорее всего, не откопал ничего путного. Это огорчает, но я тут же вытаскиваю из сумки страничку и укладываю прямо перед ним.       — Ну и что это? — Получаю вполне ожидаемый вопрос и изогнутую бровь.       — Это страница из «Скрижалей Армагеддона», нашлась в церковном архиве.       С минуту Дмитрий смотрит на меня, торжествующе улыбающуюся, молча. Потом спрашивает:       — Ты уверена?       — Экспертизу, конечно, не делала, но более чем.       — Ты её трогала?       Закатываю глаза.       — Разумеется, как, по-твоему, иначе забрала бы и отдала сейчас тебе?       Дмитрий рассеянно кивает, и мне даже становится его немного жаль: наверное, не сильно весело было копаться в куче данных и документов, чтобы в итоге получить нулевой выхлоп. У меня хотя бы минимальная радость.       — Плохо, что ты его забрала, — изрекает он наконец, а потом продолжает, будто размышляя вслух: — Но, с другой стороны, у нас и оснований на обыск не было бы. Чьи ещё отпечатки здесь точно есть? Расскажи подробно.       — Бориса, — тяну неуверенно, а Дмитрий стремительно мрачнеет, вперив в меня тяжёлый взгляд; поясняю, звуча так, будто-то бы оправдываюсь: — Мы просто смотрели документы, отобрали некоторые книги, и, видимо, из одной из них выпал лист.       — Как у тебя всё просто.       — Что-то не так? — решаю переходить в наступление, скрещиваю руки на груди и теперь сама гляжу недовольно.       — Ты привлекаешь к расследованию третьих лиц и даже не согласовываешь это со мной.       — Я его попросила, а не привлекла, — шиплю в ответ. — Можно подумать, у тебя есть хоть что-то другое.       — Кроме пересмотренных дел за последние сорок лет — ничего, — бросает Дмитрий, затем давит на виски и немного молчит, а я продолжаю стоять и смотреть в упор. — Ладно, — цедит сквозь зубы он, — уточню по поводу искусствоведческой экспертизы вот этого. Но сначала нужно снять отпечатки, надеюсь, совпадения с базой будут.       — Я тебя сейчас, скорее всего, разочарую, — подслащивая следующую новость, пытаюсь улыбнуться, — этот лист, судя по всему, лежал там очень давно.       Дмитрий сжимает челюсть, и даже немного страшно, что она сейчас хрустнет и сломается.       — Можно давать сразу всю информацию? Я не готов торчать здесь до второго пришествия.       — А ты ждёшь? — пробую пошутить, и, если бы была возможность уничтожить взглядом, от меня ничего не осталось бы; приходится говорить по делу: — В музее есть каталоги со всеми экспонатами, там указано, что в книге изначально один лист отсутствовал и, предположительно, это он и есть.       — В любом случае отдам на экспертизу. — Дмитрий поднимается на ноги и разминает плечи.       — Я хочу попытаться расшифровать текст, — наблюдаю, как он складывает мою находку в пластиковый пакет. — Возможно, в нём будет подсказка.       — Сначала экспертизы — потом всё остальное.       — Но Дмитрий! — восклицаю возмущённо. — Ты тормозишь мою работу! Искусствоведческая экспертиза займёт дней десять, если не больше, мы просто зря потратим время.       — А если это вообще лист не из пропавшей книги? — замечает он вполне объективно, но, чёрт возьми, я же чувствую; жаль, к делу это не пришить. — Вдруг это ложный след? Или просто что-то похожее? Или ещё тысяча и один вариант? Я веду расследование, Лэйн, и я буду принимать решения.       Накрывает жуткой несправедливостью от всего этого. Я даю ему хоть какие-то кусочки пазла, а в итоге должна сидеть и ждать вместо того, чтобы заняться делом. Хочется раздражённо топнуть ногой и надуть губы, чтобы, как в детстве, получить желанную конфету. Но я взрослая, и на конфеты надо зарабатывать. Боже, какая гадость.       — С чего ты вообще решила, что страница из этих проклятых «Скрижалей»? На нём разве написано?       У меня до сих пор исключительно два аргумента: слова Бориса и интуиция, — и ни один из них всё ещё не является достаточно весомым для Дмитрия. Будто прочитав мои мысли, он ядовито замечает:        — Или так сказал твой мэр? Поразительно, как он умеет оказываться в нужном месте в нужное время.       «Никакой он не мой», — хочется исправить с печальным вздохом, но я только отворачиваюсь и возвращаюсь на своё место. Достаю блокнот, снова в него смотрю и снова не нахожу ни подсказки, ни ответа. Но у меня есть книги из архива — очередные, от которых уже откровенно тошнит, — и это лучше, чем вообще ничего.       — Ты в отель не собираешься? — Дмитрий выбрасывает пустые стаканы в урну, а потом берётся за свою куртку. — Я поеду.       — Хочу немного поработать, — бормочу в ответ и через минуту остаюсь в гордом одиночестве.       Нажимаю на кнопку настольной лампы и понимаю, что я — дура. Можно было сделать фотографию или копию, начать хотя бы пробовать разобраться, но я слишком увлеклась злостью и измерением вселенской несправедливости.       Открываю «Становление англиканства» — честное слово, она меня преследует! — но потом отвлекаюсь и нахожу телефон, надеясь увидеть там пропущенный звонок или сообщение от Бориса. Получаю огромное ничего.       Не то чтобы он обещал позвонить или к этому имелись какие-то предпосылки, только моё очень глупое сердце хочет верить во взаимный интерес, иначе зачем все эти его жесты. Роняю голову на руки и какое-то время просто смотрю перед собой, давая минутку подумать и успокоиться, а затем усердно берусь за дело — кроме меня никто этим не займётся.       Дальнейшие дни кажутся мне абсолютно серыми и унылыми не только из-за тяжёлого неба и частого дождя, но и потому что Борис будто растворился в атмосфере мрачного города. Я прекрасно понимаю, что у него есть своя жизнь, дела, работа, возможно, отношения или даже семья. Верить в последние два сильно неприятно, конечно.       Иногда мне очень хочется быть чуточку наглее и решительнее, позвонить ему — в моменты особенного отчаяния даже отправить фото в лифчике, — но я не наглая и не решительная, а вечно страдающая, и не планирую ничего менять. Или лучше отправить фото без белья?       «Дьявол!» — гоню метлой свои идиотские размышления.       Всё время заполняю работой. Пока лист находится на экспертизе — для этого пригласили специалистов из Лондона, — я успеваю разобраться с книгами из музейного и церковного архивов. Музей практически ничего не даёт, а вот книги из церкви оказываются полезными. Если бы я изначально обратила внимание на «Становление англиканства», то узнала бы много полезного до звонка профессору Эвансу, но уж как есть.       Читается она сложно, написана витиеватым языком, среди слов нужно выискивать суть. И я перечитываю по два, а то и три раза, чтобы хоть что-то понять. Мой блокнот пополняется довольно важными пометками: узнаю, что Люмена Терра был своеобразным триггером, в результате которого произошёл раскол и Церковь Англии получила независимость от римского католицизма. В университете, нужно заметить, этому не учат.       Культ в основном был сосредоточен на территории Дувра, отдельными малочисленными группами представлен в графстве Кент. Последователи имелись и в других городах, однако это исключительно результат миграции по личным основаниям. Люмена Терра не занималась проповедованием своей веры — она в целом построена на привычном христианстве с той лишь оговоркой, что Ад — это не загробная жизнь, а нечто реальное, буквально имеющее дверь.       Ритуалы и жертвоприношения тоже находят своё объяснение: «Кровь невиновного и истинно верующего омоет долгое летнее солнце да сотрёт до нового лета все грехи». Если я правильно понимаю, то для отпущения сразу всех грехов необходимо кого-то… убить? Святая индульгенция, а можно просто деньгами?       Орган управления культа — Круг; он описывается как «старцы, что приобрели вечное, однако утратили важное». Я вношу это в свой блокнот, дальше отмечаю, что этих старцев было всё-таки семь.       «Круг наделён неограниченной властью: он управляет, судит, проповедует, он охраняет, врачует, бережёт историю, он казнит».       Это тоже становится записью. «Неограниченная власть» снова напоминает мне про Бориса, я снова берусь за телефон, снова ощущаю острый укол разочарования. Привычно копаюсь в себе: сделала что-то не так? Была чрезмерно навязчивой? Исчерпала лимит просьб о помощи? С одной стороны очень сильно хочется услышать ответ и объяснения, с другой — имеют ли они хоть какой-то смысл? Я временно в Англии, я уеду, он же — останется. Так, наверное, действительно правильно. Но обидно всё равно.       Невольно задумываюсь о словах, сказанных мне напоследок: «В таком случае придётся попрощаться». Я думала, это значит что-то вроде «Пока, Лэйн», «До встречи, Лэйн», «Я заеду за тобой вечером и трахну в своей машине, Лэйн»… Господи! Да что со мной не так?! Я должна злиться, а не мечтать о сексе без шансов на продолжение.       Пытаюсь вернуть мысли в нужное русло, постукивая кончиком карандаша по столешнице. Выходит, что «прощаться» означало прощание буквально. Вот теперь немного неприятно. Только какое-то ноющее чувство в районе грудной клетки всё равно ищет оправдания. Вдруг с Борисом что-то случилось?       Я настолько безумная, что нахожу в интернете номер дуврской мэрии и решительно жму «Позвонить», чтобы не передумать. Эх, Дмитрий, был бы ты здесь, я бы не стала. Минус очко Гриффиндору!       Всё против меня — или наоборот за — потому что отвечают сразу же, сбросить не успеваю.       — Эм-м-м, здравствуйте, — веду пальцем по кулону. — Можете подсказать, на месте ли мэр?       Мне почти стыдно.       — Да, мэм, но у него сейчас встреча. Могу передать ваше обращение или попросить связаться с вами позже.              — Нет, спасибо. До свидания.       Вздыхаю. Он не заболел, не уехал, не умер. Он просто со мной попрощался. Что ж, разве меня впервые бросили? Вернее, технически Борис меня даже не может бросить, так как отношений у нас не было. Даже намёков — лишь двусмысленность, что витала в воздухе.       Не даю себе скатиться в яму сердечных переживаний и вновь возвращаюсь к работе, а Дмитрий входит в кабинет. Можно было двумя минутами ранее, мистер?       Однако он тоже не теряет времени зря. Получив разочарование в делах об убийствах — как бы это не звучало, — начал с начала, изучая буквально всё подряд, и выявил-таки определённую и совершенно не обнадёживающую закономерность. Людей не убивали — те просто исчезали, не оставляя следов. Вернее, возможно, каждый из пропавших был убит, как смотритель музея, однако доказательств этому не находилось — ни одного. А все дела — за исключением нескольких за последние годы — закрыты за неимением улик.       — Господи, — только и шепчу я в ужасе, когда слушаю список из восемнадцати имён, и это только за последние двадцать лет.       — И все пропали ориентировочно в день Лита, просто о ком-то было заявлено несколько позже. — Дмитрий открывает окно в кабинете и подкуривает, а затем крепко затягивается и выпускает кольцами дым. — А что касается двух недостающих — думаю, они были одиноки и их пропажа прошла незаметно.       Все сомнения в этот момент растворяются. Культ существует. Он не просто возрождён какими-то сумасшедшими фанатами — он и не погибал. Уверена, что если продолжить изучать дела дуврской полиции, с каждым годом будет лишь больше жертв. Мне страшно верить в такую реальность. Что должно быть в голове у Круга и вступающих в этот культ? Сплошное безумие.       — Но почему все эти дела не связаны в одно? — Я поднимаюсь на ноги и прохожусь от своего стола до двери, а потом обратно. — Здесь же прослеживается явная закономерность.       — Планирую обсудить это с местным прокурором, а потом и судьёй, — отвечает Дмитрий и снова наполняет лёгкие ядовитым никотином, задумчиво глядя на привычно сизое небо. — Кстати, — добавляет, чем заставляет меня развернуться, — закончили экспертизы. Отпечатки только твои, мои и Романова, так что есть основания полагать, что страница пролежала там достаточно долго. И, увы, вместе с этим нет никаких поводов получить ордер на обыск.       — Мы там всё проверили, — говорю я. — Во всяком случае поверхностно — «Скрижалей» нет. А искусствоведы что говорят? Это оригинал?       — Да. Заключение они ещё готовят, сегодня к вечеру отдадут.       Я киваю. Эксперты управились на удивление быстро: сегодня только четверг, а я уже практически получила лист обратно. Пальцы снова покалывает от предстоящей встречи с реликвией — пусть и в формате небольшой её части.       Однако всё идёт не по плану, подписание документа стопорится, и я воссоединяюсь со своей находкой в пятницу утром.       В кабинете мы остаёмся один на один — Дмитрий уехал проводить повторные опросы свидетелей и родственников в делах об исчезновениях. Вообще-то, меня он тоже звал — наверное, хотел спихнуть миссию чокнутой, которая расспрашивает о культе, — но я решила, что начать попытки расшифровать текст — важнее.       Запасаюсь кофе, привычно проверяю телефон без нужных мне уведомлений, затем усаживаюсь на своё место и смотрю на страницу «Скрижалей Армагеддона». Первое, что могу отметить: она отлично сохранилась. Может, и правда им нужен холод, как в помещениях под церковью? Однако отпечаток веков всё равно заметен: полотно покрыто паутиной трещинок, чернила тусклые, но, к огромному счастью, читаемые.       Я просто сижу, смотрю и ничего не делаю, потому что понятия не имею, как с этим разбираться. Моё бездействие длится так долго, что кофе остывает, и, делая глоток, невольно морщусь — ещё и сахар забыла добавить.       Обхватываю кулон, с силой сжимая, будто он — волшебная палочка, которая может решить проблемы и указать верный путь. Что же, нужно признать, что и я, и тот, кто организовал мой приезд в Англию, были слишком высокого мнения о моих способностях. Манускрипт Войнича — просто случайность, мне повезло разгадать ключ.       Да, я многое знаю о шифрах и их видах: Цезаря, Виженера, Плейфена и других, — могу перечислить по памяти и рассказать, что тот или иной из себя представляет. В теории, и сама могу шифровать тексты, но к любому из них нужен ключ, без него попросту невозможно что-то понять. А сидеть сейчас и подбирать наудачу — нереально, до конца жизни можно не попасть в верный ответ.       Закрываю глаза и глубоко дышу. Некстати думаю, что, будь здесь Борис, ответ нашёлся бы сам по себе: он будто притягивает к себе подсказки. Но звонить сама я не стану, нет, нет и, пожалуй, нет. Ещё за звонок в мэрию очки по клоунаде не сбросились до нуля.       Допиваю мерзкий кофе. Я могу попробовать угадать. Это книга про апокалипсис, без Ада точно не обойдётся. Найти слова, подходящие по количеству букв, постараться установить закономерности, от них плясать дальше. Сейчас подобное единственный возможный вариант, правда, всё осложняется тем, что кроме букв присутствуют символы. Беру карандаш, открываю блокнот и начинаю, не сильно, впрочем, веря в успех.       Я настолько погружаюсь в работу, что за весь день отвлекаюсь всего пару раз — в каждый из них обязательно захватываю в аппарате у входа новый кофе. Исписываю лист за листом, но почти всё зачёркиваю — не то, не выходит, каждый раз спотыкаюсь и злюсь.       Совсем не замечаю, как начинает темнеть, — будто до этого было сильно ярко. Низкие тучи тоже не благоволят отсрочить вечер, и в целом кажется, что собирается дождь. Из света у меня — только настольная лампа, встать и включить общее освещение я так и не удосуживаюсь.       Однако спина начинает ныть, и я поднимаюсь, разводя в разные стороны руки, выгибаясь, затем разминаю затёкшую шею. Прохожусь по кабинету, присаживаюсь на подоконник, где частенько курит Дмитрий, и смотрю на улицу, потирая уставшие глаза.       Нужно ли расшифровывать эту страницу в целом? Вдруг подобное — пустая трата времени? Едва ли там будут фамилии культистов. Выталкиваю из лёгких воздух, а потом тяну назад, дышу на стекло, рисую линию.       Мысли прерывает хлопнувший дверью Дмитрий. Я к нему оборачиваюсь, вяло машу рукой в знак приветствия, потом сразу возвращаюсь к своему не сильно содержательному занятию.       — Ты чего здесь? — спрашивает он, и я слышу, как шелестит бумага.       — Работала с шифром, — бурчу в ответ. — Безрезультатно, если тебе вдруг интересно. У тебя как?       — Аналогично. Про культ никто из них не слышал, исчезновениям ничего не предшествовало.       — Мда-а-а, — тяну разочарованно и спрыгиваю на пол.       — Я собираюсь в паб, — говорит неожиданно Дмитрий. — Не хочешь тоже?       Вопросительно изгибаю брови, наблюдая, как он перекладывает с места на место какие-то документы. За последнюю неделю наши отношения вышли на уровень «нормальные», может, потому что не так много видимся. Мне всё ещё хочется язвить, конечно, но без мечты о рукоприкладстве. Однако приглашение выпить всё равно кажется больше, чем странным.       Впрочем, думаю я недолго — очень нужно отвлечься: и от работы, и от навязчивых мыслей про Бориса, которые буквально выедают мне душу. Напоминаю себе, что мы практически не знакомы и это просто глупое гипертрофированное влечение, которое пройдёт, обязательно пройдёт. Пройдёт же?       — Хочу, — киваю и иду в сторону вешалки, чтобы взять пальто.       До паба мы добираемся на машине, по пути переговариваясь о том, что Дмитрию удалось узнать из разговоров с родственниками и близкими пропавших без вести людей — сущие крохи. В выходные он тоже собирается этим заниматься, я же планирую продолжить бороться с зашифрованным текстом — вдруг что-то получится.       На улице ветер неосторожно шевелит листья, отчего я плотнее запахиваю полы пальто. На вывеске, слегка покосившейся под весом времени, выгравирован герб, который разобрать в темноте сложно, тёплый свет фонарей у двери приветливо зовёт внутрь. Пахнет пивом, жареным мясом и чем-то пряным — желудок удручённо урчит, напоминая, что сегодня видел только скромный завтрак и много кофеина.       Переступив порог, мы попадаем в просторный зал, где многолюдно, жарко, шумно. Я с интересом осматриваюсь — вот она, старая добрая Англия. Всё вокруг простое, весьма аутентичное, много дерева и мало света, массивные балки потолка висят над головами, будто нарочно обшарпанные стены украшены старыми фотографиями в тонких рамках и картами — это придаёт особый характер и тепло, как будто место дышит историями своих посетителей.       Дмитрий первым пробирается сквозь плотную толпу, а мне кажется, что место мы здесь себе не найдём. Переживания оказываются тщетными — занимаем круглый столик в углу, и я продолжаю вертеть головой, погружаясь в атмосферу лёгкого хауса: здесь шумят разговоры, звучит смех и ножки стульев глухо скользят по половицам.       На барной стойке, покрытой блестящим лаком, выстроены стеклянные пивные кружки, бокалы, тарелки с закусками. Пара барменов ловко льёт напитки из дубовых бочек, их движения отточены до совершенства — многолетняя практика.       Толпа разношёрстая: здесь и работяги в ботинках, и офисный планктон в начищенных туфлях. Однако представить среди посетителей Бориса мне сложно, но с недавних пор оно и объяснимо: он лорд и рыцарь, таким место, скорее всего, на приёмах в Букингемском дворце, а не в пабе, пропуская стакан чего-то алкогольного.       — Что тебе взять? — спрашивает Дмитрий сразу же.       Я выбираю сидр, и вскоре он приносит два бокала — для себя выбрав эль, — а после и пару тарелок с традиционными английскими рыбой и чипсами. Пахнет всё это маслом, обжаркой, но смерть от повышенного холестерина меня сегодня не волнует.       Первым делом жадно отпиваю сидра — он кисловат, но приятно раскрывается на языке. Затем забрасываю в рот ломтик картофеля — клянусь, это почти так же хорошо, как ладони Бориса, распутывающие узел из моих волос и цепочки.       «Хватит, хватит, хватит, Лэйн!» — умоляю сама себя, ибо эти мысли просто невыносимы.       — М-м-м… Как дела? — решаю занять себя болтовнёй.       Дмитрий ведёт бровью.       — Что? — раздражённо цокаю. — Я пытаюсь быть дружелюбной.       — Это необязательно.       Но мы всё равно говорим — немного вяло, обсуждая сначала погоду и Дувр, потом работу и тотальное отсутствие каких-либо подвижек или зацепок. Затем Дмитрий приносит ещё по стакану.       Чувствую, что быстро хмелею, — сказывается голод в течение дня. Но от новой порции не отказываюсь. И у меня есть к Дмитрию вопрос, тот же, что я задавала Борису: хочу сравнить версии. Нормально объяснить, почему меня это так сильно интересует, не могу, но какой-то червячок внутри точит, точит и не желает угомониться. Любопытство сгубило кошку, но я «мяу» обычно не говорю.       — Можно немного… личный вопрос? — осторожно начинаю я, а Дмитрий усаживается за стол и смотрит вопросительно. — Ваша с Борисом неприязнь… откуда она?       — Неприязнь? Нет никакой неприязни. — Глоток создаёт за столом паузу. — Он просто напыщенный псевдоаристократ, считающий себя лучше других.       Жму плечами — мне так не показалось. Да и аристократизм его подтверждён фамилией; невольно касаюсь гравировки на своём кулоне.       — Всё это расследование — с его подачи. Вместо того, чтобы разобраться с полицией в городе, которым управляет, он зовёт помощь из Лондона и ожидает, что мы всё решим. Собственно, — добавляет, — я думал, что ты… не важно.       — Нет уж! — Я смотрю хмуро. — Если начал, то говори.       — Ты приехала в музей буквально в его пальто. — Дмитрий строит выразительную гримасу.       — Я не знала, что здесь так холодно, — фыркаю. — Это была банальная вежливость с его стороны.       — Мне не захотелось отдать тебе свое. Нет. Совсем нет.       — Потому что ты — не вежливый? — Мне вдруг становится смешно, но, скорее всего, это от выпивки.       — Ладно. За это я тебя сегодня угощаю, так уж и быть. — Он подхватывает вновь опустевшие стаканы.       — Ладно, — повторяю и деланно закатываю глаза. — Плюс одно очко, Дмитрий.       — И какой итоговый счёт?       — Примерно ноль.       — Ноль? Серьёзно, Баркли? — спрашивает, поднимаясь. — Ноль? Я настолько тебе не нравлюсь?       — Имеешь все шансы снова скатиться в минус, — предупреждаю насмешливо, и он цокает.       Дмитрий уходит в очередной раз обновить напитки, а я вытаскиваю телефон из сумки, чтобы посмотреть на экран с бесполезными уведомлениями. А ведь моё нынешнее состояние очень опасно: кто-то звонит бывшему, я наберу несостоявшегося. Интересно, есть какая-то блокировка исходящих звонков и сообщений?       — Ты напоминаешь мне мою сестру, — говорит Дмитрий после возвращения обратно за стол. — Она тоже верит во всякую ерунду вроде натальных карт и таро.       — Это всё абсолютно разные вещи! — Я праведно возмущаюсь, а он лишь машет рукой, демонстрируя, что всё оно под одной не впечатляющей его гребёнкой.       — И перед командировкой сюда она нагадала мне моральный выбор. Хотя… в какой-то степени…       И вот здесь мне делается чертовски интересно, но пытаюсь этого не показывать. Он мастер интриг, честное слово. Или просто я ведусь на всякую ерунду.       — Ты выбирал, ехать сюда или нет?       — Увы, у моего начальника прихватило сердце, и никто не спрашивал…       Что же, здесь Борис тоже не солгал.       — …я выбирал помолвочное кольцо.       Интерес только возрастает, люблю все эти дела сердечные — может, потому что меня они чаще всего обходят стороной. А ещё поразительно, что с человеком делают две пинты пива! И третья в процессе уничтожения. Сама, кстати, тоже глотаю немного сидра, чтобы не отставать. Государственные секреты тоже обычно в пабе выбалтывают?       — Правда, из-за командировки предложение не сделал. У нас на прошлых выходных была годовщина — семь лет отношений. Но я уехал, и Эйва… немного огорчена. — Дмитрий кисло улыбается.       — Я бы тоже была огорчена, если бы не получала предложение семь лет, — смотрю с укором.       Я, правда, понимаю чувства неизвестной мне Эйвы. Скверно, когда тебя оставляют одну, а особенно в годовщину.       «Меня тоже так однажды бросили, подруга, мысленно я с тобой».       Бросили меня буквально: накануне похода в забронированный ресторан в честь года отношений сказали «Баста». Купленные в подарок духи я отдала бездомному, который частенько околачивается рядом с супермаркетом, но доброе дело, видимо, не зачлось. Можно подать жалобу на ответственного апостола?       А что касается Дмитрия — он вернётся да ещё и с кольцом, и будет им обоим «долго и счастливо». Ну или не очень счастливо, учитывая, какой он душный.       — А ты?       Я так задумываюсь о своём, что смысл вопроса доходит не сразу, и приходится повторить:       — Ты с кем-то встречаешься? Тоже хочешь свалить отсюда скорее домой?       — Нет, — тяну как будто не совсем уверенно. — В смысле: нет, ни с кем не встречаюсь.       А по поводу второго ответить даже себе не могу. Больше не чувствую себя маленьким слепым котёнком, которого выставили за дверь, чтобы самостоятельно познавал страшный мир. Во мне теперь говорит азарт, предвкушение, желание разгадать тайны. Да, уныние — мой главный грех, я очень люблю страдать, и в этом себе не отказываю. Но всё равно это больше фон, другие чувства его вытесняют или хотя бы притупляют, уступая место жажде докопаться до истины.       Дмитрий хочет сказать ещё что-то, но я неудачно поворачиваюсь и толкаю со столешницы свой полупустой стакан. Среагировать никто из нас не успевает: сосуд ударяется о пол, разлетаясь осколками и липким каплями сидра.       — Дьявол! — Я по инерции наклоняюсь, неосмотрительно хватаю самый крупный осколок, и он впивается острым краем в кожу левой ладони, заставляя изъясняться так, как не подобает леди.       — Не трогай, порежешься… — запоздало советует Дмитрий; спасибо, я всё ещё не очень умная.       — Это намёк на то, что мне уже достаточно, — бормочу и пытаюсь нашарить в сумке влажные салфетки.       — Попросить аптечку?       Отмахиваюсь, наконец-то вытаскиваю нужную упаковку, а к столу незаметно подходит девушка в фартуке, которая спешит убрать устроенную мной мини-катастрофу.       — Мы нальём вам за счёт заведения, — улыбается она, собирая в совок битое стекло.       — О, нет, — стараюсь звучать бодро и весело, но морщусь, прижимая салфетку к порезу, — щиплет. — Это явный знак, что бокал был последним.       — В таком случае — заходите завтра. Хорошего вечера!       — Точно не нужна аптечка? — уточняет Дмитрий, и я снова отказываюсь.       — Пойду в отель, уже, наверное, поздно.       Он тоже оставаться не собирается, и через минуту мы вместе выбираемся на прохладный ночной воздух. Тучи расползлись, обнажив бледный серп месяца, ветер гоняет листовки с меню из паба и колышет ветки.       — Такси или пройдёмся? — Дмитрий застёгивает молнию куртки.       — Я бы прошлась.       Мы неспешно направляемся в нужную сторону — вечер, правда, вышел неплохим, несмотря на мои врождённые неуклюжесть и глупость. Вдруг возвращаюсь к словам Дмитрия про выбор: мне ведь тоже об этом говорили незадолго до командировки. Мы с подругой тогда вышли вечером в парк, она затащила меня в шатёр, где за пять баксов старуха в сером капюшоне кряхтящим голосом сказала: «Скоро настанет час выбирать, дитя моё».       «Прекрати натягивать сову на глобус, Лэйн», — даю себе действительно дельный совет и смотрю на порез, который в темноте кажется неглубоким. Импровизированный компресс пропитался кровью, и я вновь ищу в персональной Нарнии салфетки, попутно глянув на телефон: Борис так и не позвонил.       Мне вдруг становится очень тоскливо и нестерпимо хочется домой — в Нью-Йорк. Скорее бы это всё закончилось. Невольно шмыгаю носом, прижимая влажную ткань к ладони. Да, я хочу свою нормальную, скучную жизнь, а не вот это вот всё. Можно?       Вдалеке сверкает зарница — затишье перед бурей не бывает долгим. Надеюсь, что таким образом Вселенная не ответила мне «Нет».