Скрижали Армагеддона

━━━━ ✧⊱⌘⊰✧ ━━━━

      Едва оказавшись в холле отеля, где горит приглушённый в честь вечера свет, облегчённо выдыхаю. Находиться рядом с Борисом — это какое-то бесконечное напряжение, хождение по границе приличий, истинный риск лишиться рассудка. Он будто одним лишь взглядом обнажает все мои потаённые желания, влечёт в бездну, и сопротивляться не имеет никакого смысла. Но я пытаюсь, хоть и отвратительно выходит.       Сумка из-за книги тяжелее обычного — перекладываю ручки в другую ладонь, уверенно направляясь к лестнице, но на половине пути передумываю и иду к ресепшен. За ним та же девушка, что и была в день моего приезда, улыбаюсь ей максимально приветливо, здороваюсь.       — Чем я могу помочь? — Она говорит подчёркнуто вежливо, тоже тянет улыбку, но в глазах плещется вселенская усталость; как я её понимаю.       — Вы не подскажете, в каком номере расположился Дмитрий Ллойд? — растягиваю губы ещё шире.       Администратор же хмурится. Понимаю, что не принято разглашать такую информацию, но мне не терпится поделиться своей находкой, а стучать во все подряд номера — идея сомнительная. Но в крайнем случае — я готова.       — Мы коллеги, я консультант полиции, — опережаю её, не давая шанса сразу отказать. — Но в день приезда было не до этого, сами понимаете, — понижаю голос до доверительного шёпота, потом обречённо вздыхаю: — А телефон разрядился, представляете? Мне нужно срочно сообщить ему кое-что важное.       Господи, да по мне Голливуд плачет. И Оскар. И звезда на «Аллее Славы». И психбольница за компанию.       Но я не преувеличиваю свои актёрские таланты, потому что девушка называет номер комнаты. Ну либо всё настолько плохо, что она не готова слушать мой многострадальный монолог. Или бедолага просто слишком устала, чтобы спорить.       В любом случае я спешу на второй этаж, а Дмитрий, оказывается, живёт по соседству. Время уже довольно позднее — без малого девять вечера, мы с Борисом сильно засиделись в библиотеке, пусть смысла в этом больше не нашлось, — но всё равно уверенно стучу и отмечаю про себя, что нужно бы записать номер телефона детектива, на всякий случай.       Дмитрий с первого раза не открывает — я повторяю. Затем ещё. И ещё. Сдаваться не собираюсь, хотя, конечно, он может вообще отсутствовать в отеле, вот будет неловко. Сон уважительной причиной не считаю — я же работаю. Но нет, Дмитрий на месте — дверь наконец-то отворяется, являя недовольное лицо, а затем и всего его в джинсах, с мокрыми волосами, голым торсом, по которому катится пара капель, и полотенцем на плече.       — Здорово, что ты не спишь, — говорю сразу же, не давая ни поприветствовать меня, ни возмутиться. — Надо поговорить.       Дмитрий изгибает бровь, окидывая меня взглядом снизу вверх, становится даже неловко — будто что-то не так, пятно на пальто или отсутствие волос.       — И вообще, — пользуясь его молчанием, перехожу в наступление, — сегодня тоже можно было бы не сбегать. Что за дурацкая привычка?       — Я прочёл твою записку и оставил ответ, — наконец подаёт Дмитрий голос. — Если ты пришла за ним, то могу озвучить.       — Удиви, — фыркаю.       — Епископ хотел поговорить наедине. Это во-первых. Во-вторых, у меня были дела.       Я хмурюсь. Епископ не сказал ничего такого, что могло бы требовать конфиденциальности и приватности. Странно.       — Что-то не так? — Дмитрий, видимо, считал замешательство с субтитров моего лица.       — Ничего. — Я отмахиваюсь, но продолжаю упорно стоять на своём, то есть у двери.       — Тебя ничего не смущает? Чего пришла-то?       Не знаю, он о позднем времени или о своём полуголом виде, но меня не волнует ни то, ни другое. Про себя отмечаю, что моя проблема с Борисом не только в долгом одиночестве, — на Дмитрия не хочется наброситься прямо здесь и сейчас. Ему же лучше.       — Нашла кое-что, что может касаться нашего культа, — немного понижаю голос, хотя в длинном коридоре никого, кроме нас, нет.       — Ладно, проходи, — сдаётся Дмитрий и сторонится, чтобы впустить меня за порог.       Первым делом осматриваюсь: планировка в номере один в один как у меня, небольшой чёрный чемодан стоит в углу, а на кровати лежит серая футболка, которую Дмитрий сразу же натягивает, отчего горловина становится темнее из-за воды на волосах. Без приглашения усаживаюсь на стул у стола, достаю из сумки книгу, тут же открывая на нужной странице.       — Ты всё это время в библиотеке сидела? — спрашивает Дмитрий, скрещивая руки на груди и подходя ближе.       Я утвердительно киваю и пересказываю ему всё, что удалось найти, а также о моих сопоставлениях праздника Лита и убийстве. В ответ Дмитрий сводит брови к переносице, отчего морщины на лбу становится глубже. Он сосредоточенно размышляет, будто примеряет мои идеи на шаблон правильного расследования дела. Потом кивает:       — Притянуто, но похоже на правду.       Я недовольно фыркаю: тоже мне, притянуто. Идей лучше всё равно нет.       — А можно как-то проверить убийства предыдущих лет? Именно в день Лита. Я напишу список дат.       — Можно. — Дмитрий проходится от стены к стене, потом останавливается у окна, из которого выглядывает, отодвинув в сторону штору.       Чувствую себя немножко победителем.       — А я выяснил, где собирается секта. — Он снова идёт в противоположный конец номера.       — Правда?! — даже подскакиваю на ноги от неожиданности, и книга падает на пол, громко ударяясь.       Дмитрий цокает:       — Нет, шучу.       Поднимая увесистый том, недовольно бурчу, выражая своё отношение к только что произнесённым словам.       — Собираюсь поехать к ним завтра утром, ты со мной?       Я удивлённо гляжу на Дмитрия. Мне не послышалось? Он без дула у виска предлагает поехать вместе? Ночью снег пойдёт, не иначе. Тут же себя одёргиваю: погода и без того почти всегда мерзкая, снег явно не будет Дувру на пользу.       Телефон Дмитрия на прикроватной тумбочке звонит, не давая мне ответить.       — Ещё что-то? — Он берёт трубку в руки и взглядом даёт мне понять, что время уйти; как невежливо.       — Во сколько? — Я заталкиваю книгу обратно в сумку, получаю ответ и вскоре уже захожу в свой номер.       Первым делом снимаю пальто и скидываю обувь, блаженно стону. Глаза болят от перенапряжения, желудок напоминает, что надо поесть, а тело вдруг становится жутко тяжёлым — сил в нём только на то, чтобы прилечь. Однако не могу — нужно проверить, что ответил профессор Эванс.       Открываю крышку ноутбука, предварительно подключив его к сети, — тут мысленно благодарю Бориса за адаптер, — забираюсь в кресло с ногами и, прочитав сообщение, звоню бывшему преподавателю по видеосвязи.       Профессор Эванс не заставляет ждать. Мы виделись в последний раз примерно год назад, когда я только начала работу над расшифровкой Манускрипта Войнича, но профессор практически не изменился за это время: всё так же улыбается в пышные усы, приветливо машет рукой, потом поправляет очки в изящной тонкой оправе. Честно сказать, я не помню, сколько ему лет — наверное, уже под восемьдесят, — однако живости и желания жить куда больше, чем у меня.       — Простите, что вас побеспокоила, — говорю сразу после приветствия. — Но я немного зашла в тупик.       — Что ты, Лэйн?! — Профессор притворно оскорбляется, а изображение на экране чуть подвисает. — Ты дала мне такую интересную загадку!       Да, страсти к разгадыванию ему тоже не занимать. Но профессор Эванс — именно тот человек, благодаря которому я та, кто сейчас есть. Он дал мне блестящие рекомендации в музей Метрополитен и даже помогал на первых порах. Отношусь к нему как к родному дедушке, которого, к сожалению, не стало слишком рано, но притом с огромным профессиональным уважением.       Профессор быстро излагает, что ему удалось узнать, но, увы, это всё знаю и я сама. Очередной тупик и разочарование — тяжело вздыхаю.       — В чём дело? — участливо уточняет он.       — Примерно это же я нашла в книгах в музейном архиве и библиотеке. В справочниках тоже ничего нет. И символы, — нервно тереблю кулон, готовая впадать в уныние и сдаваться, — о них тоже никакой информации.       — Рано опускать руки, Лэйн. — Профессор поправляет очки, а изображение снова на секунду замирает и заедает звук; чёртов отельный интернет. — …товарищ в Лондоне, я свяжусь с ним завтра, возможно, он сможет помочь.       — Это неловко, профессор Эванс, — качаю я головой. — Мне нужно с этим разобраться, а не переложить на других.       — Брось! Он такой же старый любитель тайн!       Я тепло улыбаюсь. Мы ещё немного говорим: в общих чертах описываю ситуацию, в которой оказалась, профессор рассказывает о своих делах — затем прощаемся. На этом моменте понимаю, что у меня уже совсем нет сил. Щёлкаю кнопкой электрического чайника, надеясь обмануть свой голод напитком, стягиваю одежду, чтобы принять душ, а потом нахожу себя проснувшейся утром и кое-как укутанной в одеяло. Однако, здравствуйте.       Несколько минут просто смотрю в потолок. Эта командировка явно не идёт мне на пользу. Перебираю в памяти вчерашний день, отдельно заостряя слегка рассеянное внимание на Борисе: его руках, словах, произносимых как будто на грани, взглядах. Господь всемогущий, как жить-то?!       Решаю, что пора всё-таки выползти из неразобранной постели. До встречи с Дмитрием времени совсем мало, а ждать он меня — могу на спор поставить даже свою квартиру — не будет. Стрелки часов подгоняют, а я особенно тщательно пытаюсь накрасить глаза, а потом героически сражаюсь со стареньким утюгом, который нашла на верхней полке шкафа, чтобы разутюжить трикотажное платье. Да, учитывая, что встречи с Борисом носят приятный систематический характер, выглядеть мне хочется если не на все сто, то хотя бы на девяносто. С половиной — за ровные стрелки. И надеяться, что сегодняшний день не станет исключением.       Когда добираюсь до ресторана, Дмитрий уже практически заканчивает завтрак — в его извращенской чашке последние капли чая и молока. В молитвенном жесте складываю ладони — если не выпью кофе, то умру. В ответ получаю демонстративное закатывание глаз, а потом внимательное сканирование снизу вверх. Так и читаю на его лице: «Куда ты вырядилась?»       Куда-куда… навестить секту. Пока спешу к столику с горячими напитками, мысленно подбиваю очки по шкале шапито — клоуны побили всевозможные рекорды, плюс ещё одно добавляю за разрез по бедру. Сектанты будут в восторге, ей-богу! Интересно, я могла бы стать их новым идолом?       «Плюс клоун, Лэйн, ты сегодня в ударе. Жаль, что цирковом».       Я спешно завтракаю быстрыми углеводами, зная, что скоро буду об этом жалеть, но такой путь, и предводитель его — недовольный детектив. Именно поэтому в машине мы уже через семь минут.       Погода сегодня на удивление приятная — от луж ни следа, солнце лениво висит на сероватом небе, а ветра нет совсем. Дмитрий объявляет, что ехать нам около четверти часа — храм секты находится за городом, и пейзаж по направлению на север не сказать, что интересный: поля, кустарники, крыши каких-то поселений.       Почти всё время пути слушаю про сектантов: их приход в районе Дувра не очень большой, всего около пятидесяти человек. Они прочно связаны с язычеством, зовут себя детьми Земли, почитают стихии, поклоняются духам природы и предков.       — Звучит подходяще, — произношу я, когда монолог оканчивается. — Учитывая, что Лита — тоже языческий праздник. Только как всё это связать с Витрувианским человеком? У меня сегодня, возможно, будет больше информации.       — Думаешь, эта секта и есть нужный нам культ? — Дмитрий бросает на меня беглый взгляд, а потом включает поворотник, чтобы свернуть к заправке. — Как его, Господи?..       Я едва сдерживаю ехидный смешок, закусив для верности губу, но пожимаю плечами. Можно было бы сейчас начать вдаваться в подробности и давить знаниями, разбирая понятия, только есть ли в подобном смысл? К тому же что-то мне подсказывает, что эти сектанты — не наши клиенты. Вообще часто полагаюсь на свою интуицию, и та обычно не лжёт. Однако сейчас она молчит, ровно как самосохранение, когда, казалось бы, должно кричать. Пульс не учащён, пальцы не покалывает. Но, разумеется, я не могу сослаться на мифическое шестое чувство, обосновывая отсутствие необходимости поездки. А пойти и купить себе хот-дог — могу. И молиться всем возможным духам стихий, чтобы не обляпаться соусом, кстати, тоже.       Дмитрий явно не в восторге, но тактично молчит, только недовольно пыхтит. Может, надо было и ему взять? Но я, правда, голодная, а в таком состоянии думается скверно, поэтому активно жую и прямо чувствую, как мне становится лучше.       Из-за ремонта асфальта добираемся только минут через сорок — пришлось медленно-медленно двигаться в заторе. Импровизированный храм детей Земли находится чуть в сторону от трассы, чтобы к нему добраться, необходимо миновать небольшую лесополосу и старый мост с ржавыми перилами, который перекинут через обмелевшую реку. Здание не внушает доверия — это какая-то некрашеная лачуга в два этажа с перекошенной крышей. Смотрю на серое, откровенно чужеродное пятно на поляне, освещённой косыми лучами солнца, и параллельно тщательно вытираю влажной салфеткой перепачканные едой пальцы. Вот забавно же: английский завтрак — «фу, холестерин», а хот-дог с заправки — «здравствуйте, можно два».       — Ну что, — глушит мотор Дмитрий и смотрит в мою сторону, — пойдём?       — А выбор есть?       Я картинно вздыхаю, сую салфетку в подстаканник, в котором уже лежит смятая упаковка, и получаю какой-то неодобрительный бубнёж.       — Выброшу, выброшу, — бурчу в ответ; такой душный, Господи!       Мой внешний вид картинке вокруг явно не соответствует, и хочется прикрыть разрез платья, что и делаю, запахивая пальто. Не для них же я старалась, в самом деле. Пока следую за Дмитрием по тропинке к крыльцу, верчу головой, изучая пейзаж. В разные стороны тянется поле, ближе к горизонту виднеется лес, а с правой стороны от здания установлено что-то, напоминающее алтарь. Шикаю Дмитрию, привлекая внимание, киваю в нужном направлении.       — Что это? — спрашивает он почему-то шёпотом.       — Похоже, алтарь, — говорю так же тихо, и мы, не сговариваясь, идём проверять, утопая ступнями в мокрой траве, достигающей почти косточки на ноге.       Жертвенник выполнен из деревянных досок, очень похожих на те, которыми обшит сам дом. Он квадратный, доходит мне почти до талии и довольно большой. В каждом из углов имеются углубления — наверное, для свечей. По всему периметру на деревянной поверхности выцарапаны символы, но в этот раз я не зарисовываю их, а просто делаю фото на телефон.       Дмитрий же тем временем изучает не знаки, а тёмно-бордовые капли по центру. Разбираю брошенное им едва слышно:       — Кровь что ли?       Мне снова не хватает воздуха, и хочется выйти, но мы и без того на улице. Делаю шаг назад, втягиваю глубоко воздух, однако в нём мерещится металлический запах. Самое время поймать за хвост паническую атаку, ага. Перед веками пляшут картинки, как здесь убивают людей едва ли не каждую ночь, но я, продолжая делать маленькие вдохи, стараюсь включить логику, а Дмитрий почти ползает по земле, изучая примятую траву.       «Логика, Лэйн, логика. То, что так часто проходит мимо тебя».       На этот алтарь не положишь человека. Курочку, козлика, да хоть барашка — не человека. Смотритель был убит в музее, не везли же его туда после убийства. Логично, в целом. Наверное. Хочется верить.       — Ты в норме? На тебе лица нет. — Голос Дмитрия раздаётся совсем близко, и я от испуга и неожиданности дёргаюсь и вскрикиваю. — Господи, Лэйн!       — Задумалась, — перевожу взгляд на здание. — Что там?       — Внизу тоже пятна, похожие на кровь. Не думаю, что она принадлежит человеку, но вызвал группу для проверки.       — Я тоже не думаю. — Делаю решительный шаг к нашей первоначальной цели. — Скорее всего, здесь приносят в жертву животных. Для человека будет маловато места…       — Прошу прощения, кто вы такие? — С крыльца нам навстречу спускается седовласый мужчина, одетый в простую одежду, по фактуре напоминающую лён: штаны и рубашку.       — Полиция. — Дмитрий демонстрирует свой документ. — Есть несколько вопросов.       — Пройдёте в дом? — Голос не выдаёт ни капли страха или волнения, исключительно приветливость.       Дмитрий утвердительно кивает и идёт следом за сектантом, который по пути представляется Оливером. И вот тут мой инстинкт самосохранения наконец-то пробуждается и вопит: «Мистер! Ты не смотрел триллеры? Ты хочешь на жертвенный алтарь?!» — а под ногами уже скрипят половицы ветхой лесенки.       Внутри не горит свет, царит полумрак из-за задёрнутых на окнах занавесок и в целом тёмной обстановки. Всё слишком аскетичное, я бы даже сказала подчёркнуто — вот, смотрите, нам чуждо мирское и прогресс. Из мебели деревянный стол, походящий на обеденный, и стулья, много стульев. И свечей тоже — обычные тонкие восковые свечки, но горит только одна, установленная по центру столешницы. Верчу головой и понимаю, что электричества здесь в целом нет — нигде ни одной лампы. Нам предлагают присесть и чай, от которого мы с Дмитрием хором отказываемся.       — Что вы хотите узнать? — Оливер ставит стул напротив и тоже садится.       Вся его поза расслабленная, будто выражающая открытость, ладони покоятся на коленях. Дмитрий начинает задавать вопросы: об алтаре, крови на нём, спрашивает об алиби на вечер убийства.       У Оливера всё объясняется просто: алтарь действительно для жертвоприношений, увы, мелкий рогатый скот должен страдать иногда во благо их идолов; в злополучный вечер — все его помнят по сильной грозе, что накрыла тогда Дувр, — община собралась здесь и молилась, чтобы непогода не натворила бед. Подтвердить могут около двадцати человек, которые тогда находились под одной крышей.       — Ясно, спасибо, проверим. — Дмитрий пихает меня локтем в бок, и я не стесняюсь выдать раздражённое «ауч». — Ваши вопросы, мисс Баркли.       Хочет, чтобы я спросила про культ? Готова мерзопакостно захихикать — самому, получается, слабо. Эх, Дмитрий, ну что за детский сад. Однако должна же я тоже быть хотя бы чуточку полезной.       — Оливер, — начинаю и непроизвольно тянусь к кулону, чтобы унять волнение, — вы когда-нибудь слышали про культ Люмена Терра? Что угодно. Пусть даже просто упоминание.       Он задумывается на короткое время.       — Разве что в местных легендах. Когда-то был образован культ, который призван охранять «Скрижали Армагеддона». Слышал, что книга пропала, это большая потеря для города.       Новости, выходит, до этих затворников долетают. Чудесно. Голубями? Или, может, интернет на второй этаж провели?       — А в чём лично вы видите её ценность?       — Существует поверье, — спокойно отвечает Оливер, — что если рухнет Дувр, то рухнет и вся Англия, а потом и мир. Не знаю, насколько оно правдиво, всё-таки это легенда. Наверное, ценность в стоимости или просто факте обладания чем-то значимым, даже если оно на деле не значит ничего.       Я какое-то время думаю над его словами и буквально чувствую, как Дмитрий хочет уйти. Он стучит пяткой по деревянной половице и синхронно ударяет пальцами по своему колену.       — Что же тогда имеет значение? — спрашиваю наконец.       — Мир сейчас очень шаткий. Природа на грани из-за грехов и людской злости. Наводнения или пожары несут куда больше опасности, чем пропавшая книга.       — И поэтому вы смываете грехи кровью баранов? — бросает Дмитрий, на что я раздражённо цокаю.       — Если вам угодно это так называть. — Оливер натянуто улыбается.       — Думаю, мы закончили. — Я пытаюсь быть хорошим и милым полицейским, первая встаю. — Большое спасибо за беседу.       Мы быстро прощаемся, и Оливер провожает нас до двери, желая напоследок удачи в расследовании. Только ощущение такое, что нам даже целое поле четырёхлистного клевера не поможет, не то что одно пожелание явно не от чистого сердца.       — Дождёмся группу, — говорит мне Дмитрий, едва мы оказываемся на свежем воздухе. — Что вообще думаешь?       — Ничего, — пожимаю плечами, а потом следом за ним разворачиваюсь и прислоняюсь к успевшему нагреться на тусклом солнце капоту авто. — Просто секта. Каждый имеет право во что-то верить, даже если нам это кажется странным, неприемлемым или аморальным.       — Барана жалко, да. — Он фыркает.       Сидим так минут двадцать, наслаждаясь неожиданно погожим днём и наблюдая за окнами. Иногда занавеска на одном из них дёргается, и Оливер поглядывает в нашу сторону, однако длится это не более пары секунд. Дмитрий сразу прикуривает — снова, конечно, не уточнив моего согласия, — но дым, к счастью, выпускает в противоположную сторону.       Вообще надо бы завести разговор, хотя бы отвлечённый: про ту же погоду или что-то похожее, — но я черчу мыском ботинка линии на земле, а потом стираю. Дмитрий просто всё время смотрит вперёд, и по отрешённому взгляду можно сделать вывод, что о чём-то серьёзно размышляет. Мне бы тоже подумать о полезном, но мысли то и дело бессовестно перескакивают на Бориса.       Порывы ветра довольно холодные — тепло мнимое. Я сую руки в карманы и натыкаюсь в правом на платок — достаю, разворачиваю, укладывая на ладонь. На белоснежной ткани мой кафф, который Борис вернул вчера вечером у отеля, а я убрала и забыла. Почему-то от кусочка ткани становится радостно и хочется улыбаться.       Дмитрий на секунду отрывается от созерцания обветшалого здания, но быстро теряет ко мне интерес. Я слежу за его взглядом, не нахожу ничего нового и решаю вернуть украшение на место — главное, снова не упустить его из памяти. Аккуратно — но даже близко не так, как было до этого, — складывая платок, замечаю в уголке выполненную золотистыми нитками вышивку: «Б.Р.». Безошибочно определяю, что это кириллица, следовательно, моё предположение о наличии у Бориса русских корней можно считать верным. Интересно, он как-то связан с теми самыми Романовыми?       Приезд пары констеблей и эксперта становится почти спасением. Дмитрий с ними быстро переговаривается, и мы наконец-то уезжаем из пристанища секты. По пути вяло обсуждаем подробнее то, что вчера удалось найти в библиотеке. Затем я достаю книгу, которую взяла с собой, и читаю уже внимательно, однако каких-либо ещё упоминаний культа не нахожу.       С солнцем Дувр не кажется таким уж безрадостным и угрюмым. Улочки довольно очаровательны, и даже хочется прогуляться, но я вхожу в здание участка. От Дмитрия узнаю, что он ещё вечером сделал запрос на доступ к полицейской информационной системе, где учтены дела, а также к архивам — нужно дождаться разрешения.       Усаживаюсь за стол и первым делом замечаю свою же записку с нацарапанной на ней припиской:

«Епископ жаждал уединения».

      Закатываю глаза демонстративно, приподнимая яркий стикер над головой, потом смотрю на Дмитрия и спрашиваю:       — Серьёзно? Тебе сколько лет?       Первый раз вижу на его лице усмешку — гаденькую такую, довольную. Сам пошутил — сам посмеялся, ей-богу. Качаю на это головой, будто я такая взрослая и серьёзная, выбрасываю это безобразие в урну и достаю из сумки телефон, замечая уведомление о новом сообщении от профессора. Вот неугомонный — в Нью-Йорке едва-едва стукнуло семь утра.       Нахожу кейс с наушниками и сразу звоню, решая не откладывать дело в дальний ящик. Отвечает профессор Эванс мгновенно и, судя по картинке на экране, спешит на работу — я безошибочно узнаю пейзажи внутреннего двора своей альма-матер.       — Доброе утро, Лэйн! — Он бодр и весел, как всегда. — Как дела?       — Всё хорошо, а ваши? — параллельно ищу блокнот и карандаш.       — Возможно, мне есть чем тебя порадовать. — Профессор делает паузу для глотка из высокого картонного стаканчика, а я окунаюсь в предвкушение. — Итак, культ. Сразу оговорюсь, что относительно символов новостей нет. А всё, что ты о нём узнала, верно, это подкрепляется различными историческими источниками и свидетельствами, отправлю их на почту чуть позже. Люмена Терра — своеобразный феномен, это не просто секта, а действительно целая религия, но с очень малочисленным количеством последователей. Однако не в силу непопулярности учений — своей тайности. В культ принимали исключительно знать. То есть обычный человек не мог войти в состав. Культ управлялся так называемым Кругом, по различным данным это было пять, семь или девять человек. Их выбирали по принципу важности и значимости для города, это всегда были люди, в руках которых сосредоточены разные участки власти. Чуть позже требования к участникам ослабили, но всё равно сохранялся жёсткий отбор.       — А может быть так, — нервно ёрзаю на своём месте, — что он существует по сей день?       — Я бы не удивился. В Дувре есть церковный архив, можно попробовать посмотреть информацию в нём. Люмена Терра плотно связан с Англиканской церковью.       — Но она возникла в шестнадцатом веке, — возражаю я. — А культ — в одиннадцатом.       — Верно. — Профессор Эванс кивает и входит в здание университета. — Но связи это не отменяет. И зародилась она явно до отделения от католицизма. Англиканство стало своеобразным преемником обязанности по… хм… назовём это защитой культа.       Чувствую, как мой мозг начинает закипать. Разложенная по полочкам во время учёбы информация вдруг обретает новый смысл, играет иными красками, и мой привычный мир готов пошатнуться. Не люблю, когда нарушают стабильность и постулаты. В моём понимании истиной в последней инстанции является то, что убийство — грех, и церковь никоим образом не может быть ширмой для него.       — Лэйн, — голос профессора вырывает меня из невесёлых раздумий, — пообещай мне, пожалуйста, быть осторожной. Ты — не из полиции, чтобы заниматься расследованием. И если культ существует по сей день или был кем-то возрождён, то точно следует держаться подальше от тех, кто за этим стоит. Это может быть любой, в теории, но, вероятнее всего, тот, у кого имеется какая-то власть, — просто держись от них подальше.       Я, конечно же, обещаю и, не теряя ни минуты времени, направляюсь в лапы власти в чистом виде — звоню Борису. Для этого, правда, выхожу в коридор, к уже знакомому дальнему окну. Но что поделать, он — единственный, кто может и, главное, хочет мне помочь. Это главная причина. Почти.       — Здравствуй, Лэйн. — Борис отвечает мне через пару гудков.       — Привет. — Я улыбаюсь только от звука его голоса.       После обмена стандартными фразами про дела задаю волнующий вопрос, и это не наличие подружки:       — Скажи, в Дувре есть церковный архив?       — Да, есть, — отвечает он, не раздумывая. — В церкви при Дуврском замке. Там может быть что-то полезное?       — Возможно, — тяну не очень уверенно; вообще все мои действия здесь — пресловутое пальцем в небо, найти то, не знаю что. — Хочу попытаться.       Я просто действую на удачу. Едва ли где-то завалялся документ, в котором чёрным по белому написано: «Ищите культистов вот под той веткой». Но зацепка с праздником Лита вполне может помочь, вдруг я не ошиблась? Осталось дождаться, когда Дмитрий доберётся до старых уголовных дел.       — Я освобожусь примерно через полчаса, — говорит меж тем Борис. — Ты в участке или в музее?       — В участке, — отвечаю и совершенно по-идиотски радуюсь, понимая, к чему он клонит.       Борис действительно обещает забрать меня, чтобы отвезти в нужное место, и ровно через тридцать минут я выхожу на крошечное крыльцо. От предложенного обеда отказываюсь, но мы всё равно заезжаем в небольшую кофейню, где я пробую лучший в своей жизни миндальный круассан.       — Это просто божественно! — восклицаю без капли преувеличения. — Да за такое можно и душу продать!       Борис смеётся, потом говорит, качая головой:       — Не стоит разбрасываться душой, уверен, у тебя она прекрасна, как, впрочем, и всё остальное.       Я вспыхиваю, буквально до кончиков ушей горю красным. Это же был комплимент? Сердце стучит быстрее положенного, а в горле пересыхает — спешно делаю жадный глоток кофе. Борис тоже отпивает из чашки, которую потом с преувеличенным старанием пытается расположить на белом блюдце; кажется, он признёс последнюю фразу до того, как подумал, и сейчас будто бы смущён. Выглядит это очаровательно — дьявольски очаровательно. И я не могу найти ни одного адекватного объяснения тому, что Борису Романову хочется отдаться во всех позах и немедленно. Хорошо, что я не такая. Или нет.       К счастью, от кафе до строений замка ехать считанные минуты, которые мы заполняем разговором про секту, а не неловкостью. Да, я снова разбалтываю Борису тайны следствия, и мне — не стыдно.       — Можно задать вопрос — не совсем корректный и не по теме? — говорю я, когда Борис паркуется у часовни.       — Да, конечно.       — Дмитрий, — начинаю не сильно уверенно, но хочу расставить всё по местам, — мне показалось, что у вас… слегка натянутые отношения. Но при этом ты единственный, кто помогает с поиском книги.       Борис смотрит на меня с интересом, развернувшись всем корпусом и положив руку на руль. Склоняет голову чуть в сторону, едва заметно улыбается — у меня мурашки бегут от затылка к пяткам, честное слово! — потом произносит:       — У меня к нему абсолютно ровное отношение, мы практически не знакомы. Но некоторым просто не хочется работать.       Вопросительно изгибаю брови и жду продолжения.       — Обычно из Лондона отправляли детектива Бёртона, но, увы, у старика прихватило сердце примерно за неделю до убийства, он в больнице. Ллойд недоволен командировкой, только и всего. Надеюсь, он не доставляет этим тебе дискомфорт.       — Обычно? — цепляюсь за формулировку, тут же примеряя её на свою идею о повторяющихся ежегодно убийствах. — Подобное уже случалось?       — Подобное — нет. Но в Дувре происходят другие преступления и иногда нашей полиции требуется более квалифицированная помощь.       Киваю. Всё понятно и логично. Никакой занимательной истории и интриги, эх.       — А что касается помощи тебе — в этом городе не любят чужаков, Лэйн.       — Но книга нужна не мне, — качаю головой. — Неужели нелюбовь к человеку из другой страны важнее, чем поиск реликвии?       — Я также не до конца понимаю этих людей. — Борис мне улыбается.       — А ты тоже не местный?       Возможно, этот вопрос тоже не очень корректный, но когда ещё представится возможность его задать. Только всё равно делается стыдно от неуёмного любопытства, и я смотрю на свои колени. Борис же говорит без тени недовольства:       — Даже не знаю, как правильно тебе ответить. Кажется, больше нет, чем да. В Англию приехал ещё мой прадед, это было во время Октябрьской революции в Российской империи. Его отец был дальним родственником Николая Второго, но общались они довольно близко, поддерживали переписку, поэтому смог себе позволить отправить сына заграницу.       Мне так интересно, что замираю и почти не дышу. История двадцатого века словно оживает в словах.       — На основании этого родства Английский король, тогда это был Георг Пятый, присудил ему титул лорда и подарил поместье, в котором, собственно, я сейчас и живу. Родители прадеда, к сожалению, не смогли избежать печальной участи, которая постигла и саму царскую семью, просто немного позже, а он обосновался здесь, возвращаться было некуда. Но что касается гражданства — оно у меня британское.       — Очень трагичная история, — произношу едва слышно, сжимая цепочку и игнорируя последнюю около-шутку.       — К сожалению. — Борис кивает, а потом переводит тему: — У тебя красивый кулон, у него очень необычная форма. И ты часто к нему прикасаешься.       — А… да… Люблю его.       На этом моменте меня прошибает холодным потом. Веду по обратной стороне украшения — там гравировка, русскими буквами написано: «Романов». Никогда не придавала ей значения, считала, что это просто название ювелирного дома, но сейчас, когда в один день я услышала историю и рассмотрела вышитые на платке инициалы, подсознание подкидывает теории, одну интереснее другой. Какова вероятность, что кулон когда-то принадлежал семье Бориса?       — Всё в порядке? — с беспокойством уточняет он. — Лэйн? Ты побледнела.       — Д-д-да, — пару раз моргаю и решительно разжимаю пальцы. — Может, у меня ещё джетлаг? Пойдём в церковь? Прости, что загрузила тебя своими вопросами.       — Мне приятно тебе отвечать. — Борис подаётся чуть ближе и дотрагивается до локона волос в районе ключиц, аккуратно отцепляя его от звеньев цепочки и отводя мне за спину. — Запутались.       Но запуталась там только я — в его взгляде и голосе, в тёплых улыбках и мягком смехе, во всех тех часах, что мы провели рядом. Я заплутала в собственных чувствах, которых быть не должно, но они возникли очень неожиданно и сильно некстати. Не знаю, как правильно их назвать, а бабочки в животе щекочут своими крыльями, и я сама глупым мотыльком лечу на яркий свет. Борис именно такой — как солнце в этом мрачном городе. Только не сгорит ли возле светила Икар?       Наверняка даже не подозревая о моих размышлениях, Борис открывает мне дверь, подаёт руку. Теперь все его жесты наполняются новым смыслом — истинного аристократизма, который течёт в крови.       — Значит, получается, ты — лорд? — спрашиваю я, когда начинаем шагать по дорожке между клумбами к часовне.       — Получается, — отвечает Борис с лёгкой смешинкой в голосе. — Это наследуемый титул.       — А как правильно обращаться к лорду? — поворачиваюсь к нему, улыбаюсь, немного щурясь от непривычно яркого света и склоняя голову вбок; пытаюсь флиртовать, в общем, и надеюсь, что это не выглядит как приступ чего-то нехорошего.       — Если решишь написать мне письмо, — говорит в тон, — и нужен формализм, то «Лорд Романов», в остальных ситуациях — «Сэр», по рыцарскому титулу. Но от тебя, Лэйн, я бы предпочёл слышать имя.       Сказать, что я растекаюсь чёртовой лужей у его до блеска начищенных туфель — не сказать ничего. Меня даже мелко потряхивает, пальцы дрожат, мурашками снова усыпает спину. Невозможно, это сущее безумие, но я пытаюсь не быть дурочкой, максимально спокойно говорю, делая между словами намеренно длинную паузу:       — Хорошо. Борис.       Он тоже улыбается и открывает для меня дверь.       К стойкому запаху плавленного воска и полироли в этот раз примешен цветочный аромат лилий — слишком резкий, отталкивающий. Букеты расположены у дальней стены и поражают размером, я бы, наверное, не обхватила такой самостоятельно. Почему-то думается, что их привёз епископ, с которым мы вчера виделись.       Борис просит меня подождать и удаляется для разговора со священником, а я осматриваюсь, но ничего нового не нахожу. Сжимаю спинку лавки, на которой не так давно сидела вместе с Дмитрием, и сосредотачиваюсь на цветном витраже, однако быстро отвлекаюсь на открывшуюся дверь. Внутри показываются двое: девушку я уже видела в этой же церкви и у музея, только сегодня её пепельные волосы собраны в высокий хвост, а вместо длинной юбки — джинсы и свитер; женщина незнакома, но смотрит на меня настолько внимательно, что делается неуютно. Ей явно не мало лет, короткие седые пряди аккуратно уложены, на лице макияж — как по мне, слишком яркий для подобного возраста, — брючный костюм цвета сочной фуксии тоже как будто не вяжется, особенно с домом господним, где царит аскетизм.       — …передам Каину, — говорит девушка, завершая начатую на улице фразу, и я отворачиваюсь, не в силах выносить прожигающий взгляд.       Затем слышу приближающиеся голоса — Бориса и отца Каина, — а дверь вновь хлопает, прихожанки не остаются. Зачем тогда приходили? Этот город слишком странный, и его люди не отстают. И почему она назвала священника просто по имени?       Отец Каин меня приветствует, но за приподнятыми уголками губ я снова вижу исключительно вечную мерзлоту, отчего веду плечами, чтобы прогнать скользнувший между лопаток холодок.       — Пойдёмте за мной. — Он делает жест ладонью в сторону престола, а я мысленно бросаю спичку, чтобы зажечь костёр.       Почему нельзя было предложить просмотр архива сразу? Почему для того, чтобы в этом проклятом месте получить хотя бы один ответ, нужно обращаться за помощью к кому-то постороннему? Не то чтобы я против компании Бориса, напротив — сильно за, — но подобное отношение раздражает до чёртиков. Не любят они чужаков…       Мы, миновав стройные ряды скамеек, останавливаемся в левом углу, и отец Каин отодвигает в сторону плотную портьеру, которая скрывает дверь. Затем достаёт из кармана рясы связку, отделяет нужный ключ и отпирает замок.       — Прошу, — приглашает в непроглядную тьму.       Борис бросает на него явно недовольный взгляд и делает шаг первым, тут же щёлкая выключателем, чтобы зажечь свет.       — Мы справимся сами, — бросает небрежно, и я тоже переступаю порог.       Помещение со светлыми стенами напоминает мне какой-то склад. Вдоль одной из стен тянутся полки, где расставлены коробки и церковная утварь, у другой — длинный шкаф. Много места занимает лавка — идентичная тем, что стоят в храме, на ней покосившейся горкой покоятся подушки для коленопреклонений.       Ещё одну дверь замечаю не сразу — только когда Борис проворачивает ключ в очередной замочной скважине. Там тоже клубится темень, и мне становится немного неспокойно.       «Куда ты вечно лезешь, Лэйн? Тебе советуют держаться от власти подальше, но ты за ней бежишь буквально в темноту. Что это — путь отваги? Едва ли. Скорее — тотального слабоумия».       Однако я не пасую и не сдаю назад. Сразу за выходом — лестница, узкая, каменная, напоминающая ту, что ведёт в помещения под музеем. Ступени очень высокие, а места мало — всего на одного и то с натяжкой. Борис идёт впереди, подсвечивая фонариком на телефоне, а я следую за его широкой спиной, держась за холодные шершавые стены с обеих сторон. И вот в этот момент все мои инстинкты точно должны вопить, но нет — разве что страшно упасть вперёд из-за закружившейся головы.       — Всё в порядке? — Борис оборачивается ко мне, когда мы достигаем площадки; направо тянется коридор, налево — ещё одна вереница ступенек.       — Да, — храбро киваю. — Нам ещё ниже?       — Нет, сюда. — Он протягивает мне руку, за которую цепляюсь, делает первый шаг в нужном направлении, и я следом ныряю в очередную порцию тьмы.       Но идти — даже не знаю, какое в этом случае слово применимо лучше: счастье или сожаление, — совсем недалеко. Архив встречает прохладой и запахом книг, а Борис, увы, отпуская мою ладонь, включает свет и поясняет:       — Электричества в этих помещениях нет, но установлен генератор.       — А температура не слишком низкая для книг? — Я с интересом осматриваюсь, вспоминая нормативы, которые заучивала наизусть, начав работать в Метрополитен. — Здесь довольно прохладно.       — Не могу ответить тебе на этот вопрос, — качает головой Борис. — Но, кажется, всё неплохо сохранилось. Что ищем?       — То же, что и в библиотеке. Правда, мне сложно отождествлять христианство и принесение в жертву людей. Это, по сути, два разных полюса.       — Ты же религиовед, верно? Во что, в конечном итоге, веришь: Бога или динозавров и эволюцию? — спрашивает Борис с улыбкой, отчего улыбаюсь ему в ответ.       — Я где-то посередине.       — Сомневающийся апостол?       — Скажем так, мою веру подкосило высшее образование.       Теперь Борис смеётся, а я продолжаю:       — Думаю, существует какая-то сила, управляющая нами и рисующая судьбу, но не уверена, что это старик в рясе и с бородой.       — Всевидящее око? — Борис изгибает брови, едва заметно дёргает уголком губ, и становится ещё сексуальнее, хотя, казалось бы, куда уж больше.       Улавливаю в его тоне нотки ехидства и сразу же нахожу отсылку на не-смешные шутки Дмитрия про масонов, только в этот раз смешно, и я хихикаю. Борис делает шаг ближе, между нами совсем мало расстояния, но я бы сократила его до критического минимума. Прислоняюсь затылком к книгам, задираю голову, смотря в глаза, а дыхание перехватывает, во рту пересыхает от волнения — большая ладонь опускается на полку совсем близко с моим лицом. Господь всемогущий, его руки однажды сведут меня с ума, даже не касаясь.       Борис тоже на меня смотрит — заинтересованно, изучающе, — а у меня уже сердце, кажется, не бьётся, оно от восторга замерло и не знает, как продолжить выполнять свою прямую функцию. И тут же становится страшно. Что будет, перешагни мы черту? Ничего? Пара ночей? Неловкий завтрак после секса? Осквернённый церковный архив? Точно не счастливое будущее с детьми и собаками где-то в пригороде Нью-Йорка. Или Лондона. Или любого другого города, в который мы никогда не поедем вместе.       Наверное, Борис тоже всё это понимает, потому что его пальцы опускаются не на мой подбородок или щёку, чтобы притянуть ближе к поцелую, который красной сигнальной чертой поделит жизнь на «до» и «после», а на книгу чуть выше макушки.       — Возможно, здесь будет что-то полезное, — говорит он, а голос неожиданно низкий, хрипит.       Я натянуто улыбаюсь, разворачиваюсь, отхожу в сторону, чтобы точно не позволить ни себе, ни ему ничего лишнего. Какое-то время просто молча рассматриваем имеющиеся тома. В основном это церковная литература: молитвы и проповеди — есть старые регистры, какие-то протоколы и учётные книги, сшитые переписки. Всё не то.       В итоге на длинный деревянный стол у двери опускаются только пять книг: в них история прихода и описание обрядов, празднований и традиций, а также уже знакомая мне «Становление англиканства», которая была проигнорирована в библиотеке.       — С чего начнём? — уточняет Борис.       Я бы ему ответила, но это неприлично, поэтому говорю совсем глупое:       — Когда я не знаю, что выбрать, обычно использую считалку, которой меня научила бабушка. — Смущаюсь и отвожу глаза. — Это странно, да?       — Нет, если тебе она помогает.       — Ещё ни разу не подводила, — с повышенным вниманием и старанием формирую на столешнице ровный ряд.       — Тогда считай.       — Раз, два, три, четыре, пять, — начинаю, поочерёдно указывая на книги.       Ведьма вас готова ждать.       Фома не верит, но придёт,       Семь бессмертных — ваш черёд.       Раз, два, три — один не вечен,       Отказался, был беспечен.       Вместо страха — свет внутри,       Но на солнце не смотри.       Побеждает «Становление англиканства». Однако.       — Никогда такой не слышал. — Борис, нарушая установленный мной порядок, выдвигает книгу ближе к нам.       — Я тоже, только у нас в семье. Мама ей пользуется, когда не знает, что готовить на ужин, — хихикаю.       — Ты родилась в США? — интересуется Борис, будто возвращая мне моё недавнее любопытство.       — Да. И родители тоже. И бабушки-дедушки. — Через секунду исправляюсь: — Вернее, один был канадцем.       — Тогда можно считать, что в какой-то степени у тебя есть связь с Великобританией.       — С о-о-очень большой натяжкой. — Я опять смеюсь и открываю первую страницу.       Борис берёт в руки историю прихода.       — И всё-таки, — почти сразу отвлекаюсь, — почему Дувр? Должно же быть какое-то объяснение. Или легенда. Или хоть что-то.       — Расскажу версию, которая известна мне. — Борис вдруг начинает собирать книги в стопку, но я не препятствую. — Под Дувром проходит система подземных пещер и трещин, а сам он расположен на границе нескольких тектонических плит, и в прошлом землетрясения были здесь довольно частыми. Отсюда вой, гул. Мы сейчас находимся в замковых подземельях, они очень глубокие и обширные, не только под холмом — достигают города. Во время землетрясения здесь может быть несладко. А в одиннадцатом веке в портал в Ад было поверить проще, чем во что-то логичное.       — И тогда создали культ, чтобы задабривать высшую силу, — предполагаю я, получая утвердительный кивок. — Возможно, во время очередной сейсмической активности случилось что-то из ряда вон выходящее, что подтолкнуло людей к этому. Но детали, конечно, не сильно важны, важнее, что кто-то продолжает верить в двадцать первом.       Нажимаю пальцами на виски. Сама себе противоречу: ищу ответы в истории, когда понимаю, что необходимо разбираться с настоящим. Только как? Клубок не просто запутан — его конец спрятан. Эта мысль наталкивает на другую, опять противоречащую: спрятан или связан с началом, будто уроборос — змей, что кусает собственный хвост.       — Пойдём отсюда, — неожиданно говорит Борис, — здесь холодно. Книги заберём с собой. Можешь работать с ними в музее или в участке, где будет удобно. И тепло.       Я отрешённо киваю, продолжая размышлять, машинально беру протянутый мне телефон, чтобы освещать дорогу, первая выхожу из архива.       — Лэйн, — слышу за спиной и оборачиваюсь, — можешь посмотреть, что это?       Возвращаюсь и под взглядом Бориса, руки которого заняты старыми изданиями, замечаю на полу пожелтевший лист.       — Наверное, выпал из какой-то книги. — Я подхватываю его и рассматриваю.       Слова мне не понятны, но точно выполнены латиницей, окружены символам, среди которых замечаю знакомые, — всё явно походит на шифр. Свечу фонариком, чтобы рассмотреть получше, а затем едва не роняю обратно на пол, когда Борис уверенно говорит:       — Это страница из «Скрижалей Армагеддона», Лэйн.