Ich mag dich lieben

Тёмная ночь, тусклые звёздочки, полумесяц за тучами, всё было спокойно и так обыденно, даже лучше, чем светло-голубое небо. Смотришь на улицу из окна и вовсе не думаешь о том, что совсем рядом идёт война, а в паре сотен метров от тебя ежедневно умирает множество ни в чëм не виноватых людей. И не видно наконец этого ужасного дыма из труб, всё стало слишком спокойным в эту ночь. Дорис лежала на кровати, поджав ноги под себя. Она уже неделю практически не покидала комнату, мало ела и ни с кем не разговаривала за исключением Курта и Хелен. Девушка избегала Крону, не желая видеться с ней, и снова вспоминать тот ужас, что рассказывала родственница. Отца было встречать ещё больнее, даже учитывая тот факт, что Франц редко появлялся дома. Девушка боялась приступать к серьёзным действиям. Ей естественно было недостаточно того, что выполняют Курт и Хелен, но разве способна она на большее? Нахтнебель каждый раз впадала в истерику, когда снова думала об этом, она попросту не могла пойти на что-то серьёзное, взять себя в руки и помочь Винсенту с Ландой по-настоящему. Казалось, что при одной лишь попытке чего-то подобного, все, включая отца, узнают обо всём. Дорис боялась разочаровать Франца и опозорить семью. Она боялась поступить также, как и мать. В дверь постучали. Мысли в голове девушки моментально рассеялись от неожиданности, она встала с кровати и по дороге пыталась хоть как-то привести себя в порядок, пальцами расчёсывая запутавшиеся волосы. На пороге стояла Хелен. Получив разрешение, заключённая прошла внутрь комнаты. За последнее время она стала выглядеть несколько хуже, кожа приобрела синеватый оттенок, а пальцы даже сейчас дрожали от усталости или банального чувства голода. Однако немая всё ещё крепко держалась, казалась отстранённой, самодостаточной и сильной, хотя на деле таковой не являлась. «Пришла за платой. Я всё отдала». Дорис прочитала полученную записку и сунула её себе в карман, сжав бумагу в кулаке. Без лишних слов она полезла в верхний ящичек с замком, достав оттуда через пару секунд заранее приготовленную пачку денег. – Я не понимаю, зачем они тебе. – Тихо сказала Нахтнебель, протягивая оплату Хелен, голос её звучал как-то криво из-за кома в горле. – Если хочешь, я могу носить тебе еду или лекарства, а то ты выглядишь плоховато. В ответ немая лишь покачала головой в знак отрицания, тут же отвернувшись. – Тогда в чëм проблема? Если ты думаешь, что я уволю или убью тебя как только узнаю, то можешь не бояться. У тебя тоже есть компромат на меня. Хотя нет ни репутации, чтобы заставить поверить в это других, ни доказательств. Хелен некоторое время продолжала бездумно стоять посрелине комнаты, опустив глаза в пол. Тяжело вздохнув, она всё же снова взяла карандаш в руку и лёгким движением написала новую записку: «Я делаю это ради сестры» – У тебя остались родственники в Австрии? «Мать сдала сестру в пансионат, как только появилась угроза в виде облав, убийств и грабежей евреев. Я осталась дома по собственной воле. Полгода назад мою матерь расстреляли немцы, а меня ещё некотрое время немцы держали у себя, пока не отправили в лагерь. Я хочу верить, что Вы сохраните мой секрет так же, как я храню Ваш. В моей каморке есть заначка, я периодически краду деньги немцев и получаю зарплату от Вас. Когда выберусь, то смогу отыскать сестру и постараться обеспечить её хоть как-то в послевоенное время. Ей всего десять лет, у неё не осталось никого, кроме меня» Дорис почувствовала, как в глазах слегка помутнело. Она тяжело дышала, склонив голову над листком бумаги. Знала бы, какое это влияние на неё окажет, то точно не спрашивала бы о причинах. Немая же, не понимая, что вызвало столь неожиданную реакцию у девушки, вновь протянула ей новую исписанную бумагу. «Я вижу ту же боль и в Ваших глазах, наблюдаю за ней уже долгое время, поэтому и думаю, что могу доверить свои мотивы. Быть может, станет легче, если Вы поделитесь своими?» Дорис выхватила листок бумаги и смяла его в руке. Она чувствовала, что готова была заплакать в эту же минуту. – Уходи, сейчас же оставь меня. – С дрожащим голосом сказала девушка, не глядя на немую. Хелен попыталась снова написать что-то, но Дорис вновь велела ей покинуть комнату, прикрикнув на заключённую. Тяжело вздохнув, она всë-таки быстро ретировалась, напоследок ещё раз пустым и несколько разочарованным взглядом окинув Нахтнебель. Девушка присела на край кровати, слезы моментально полелись из её глаз. Дорис не понимала до конца, почему именно она так сильно распереживалась из-за истории Хелен, но всё же по-настоящему было обидно из-за того, что даже беспомощная заключённая старалась изо всех сил хоть как-то помочь сестре, самому близкому для неё человеку, в то время как Нахтнебель с её преимущественным положением до сих пор так и не сдвинулась с мёртвой точки. Максимум, на что она была способна, так это через знакомых стараться оберегать Винсента или носить ему подачки. У немой Хелен не было страха перед окружением и обстоятельствами, Дорис же боялась всего. Боялась потерять любовь отца, одобрение со стороны общества, боялась реакции брата на её внезапное появление после нескольких лет разлуки. Всё это мешало девушке нормально решить проблему с Винсентом. Она просто не знала, что вообще может сделать. Вся государственная система казалась необычным и сложным, и в то же время доведённым до идеала в плане работоспособности механизмом. Попытка спасти брата означала покушение на разрушение этой системы, что повело бы за собой осуждение, преследование и дальнейшее уничтожение всех тех, кто учавствовал в этой затее. В последнее время начинало холодать. Солнце грело всё меньше, ветер с каждым днём усиливался. Дорис находилась на улице, спиной облокотившись о дерево. Поверх обычного светлого платья видна была синяя накидка, хоть как-то спасающая от неприятной погоды. Но вот стоящего рядом Курта холод совсем не беспокоил, ему не нужна была лишняя одежда, тело и так прекрасно согревала водка. У Нахтнебель не было желания смотреть на него с презрением из-за явного отсутствия хоть каких-то принципов, ибо распитие крепкого алкоголя не входило в список той деятельности, что является приемлемой в присутствии Дорис. Но и выяснять отношения смысла не было, в конце концов, рядом с мужчиной она хотя бы могла ненадолго забыть о своих переживаниях. Девушка даже не понимала, почему именно он обладал таким даром. Может Рихтер был по-настоящему искренним и простым, с ним не нужно было паниковать по поводу сохранения репутации и так далее. Даже рядом с Генрихом она всё-таки немного нервничала и боялась выглядеть глупо на фоне образованного мужчины, который в любой момент мог оборвать все связи с ней, если бы почувствовал, что Нахтнебель ему уже не так интересна. А ещё компания Курта подходила для таким моментов, когда во время празднований в коттедже собиралось куча народу, как это было сегодня в честь дня Рождения одного обергруппенфюрера СС. Дорис тайком сбегала из своей комнаты на улицу, дабы не присутствовать в этом балагане, что казалось весьма странным, ведь подобные мероприятия ещё совсем недавно устраивали её, но только в том случае, если они проходили в том родном доме в Берлине. Здесь же в Польше присутствовало странное чувство фальшивости и лицемерия, из-за чего и желания посещать празднования не было. Тем более, откуда могло вообще взяться у неё хорошее настроение в компании людей, которые управляют одной огромной машиной для убийств, находящейся всего в несколько сотен метров? – Будь у меня твои связи, я бы не торчал здесь. – Уставшим голосом нарушил тишину Курт, развеяв мысли девушки. – И что там делать внутри? – Не глядя на него ответила Дорис. –Выпить чего-то нормального, отдохнуть от всего. Да как минимум не стоять под ветром. Погода мерзкая конечно, часа через полтора дождь пойдёт. – Мужчина убрал на треть опустошённую бутылку в сумку и подошёл ближе к Нахтнебель, положив одну руку ей на плечо. – Вот повезло же гадам, родились в богатеньких семьях, а потом нихрена не делают, только распределяют таких как я на самые грязные работы и нашими руками убивают людей, пока сами пьют дорогой виски и обслуживают Huren. – Кого обслуживают? – Нахмурив брови, спросила Дорис, прервав мужчину. – Ну этих...Женщин, пятиминутная беседа с которыми мне обойдётся в три зарплаты. – Девушки с улицы? – Удивлённо взглянула на Курта Дорис, затем с презрением в сторону коттеджа, а потом снова на него. – Это же мерзость. – Ну-ну, позволь. Во-первых, они тебе уж явно не с улицы подобранные. Во-вторых, так делают все, и странно, что ты этому так удивлена. Не стоит агрессировать, половина из них выйдет с синяками и порезами по всему телу, если не сдохнут вообще. Где-то несколько месяцев назад одну такую выкинули из окна трое ССовцев. – И разве можно так спокойно к этому относиться? У большинства из служащих есть жены и дети. – Это никого не волнует. В конце концов, это просто мимолётное удовольствие за деньги, многие не видят в подобном ничего аморального. –Значит и для тебя это нормально? Дорис чувствовала, как в груди нарастало непойми откуда взявшиеся волнение. Она большую часть времени всегда проводила дома за учёбой либо в присутствии высокопоставленных лиц. В отличие от Курта, который явно рос в другой среде, девушка не привыкла к тому, что нравственные ценности, навязанные ей книжками и отцом, моментально рушились в реальном мире. – Я никогда не платил деньги за подобные услуги и не собираюсь. Для меня это кажется глупым, да и с другой стороны... – Мужчина ненадолго задумался и посмотрел наверх. Он, кажется, совсем не замечал ту тревожность собеседницы, что появилась от непривычной темы в диалоге. – Меня могут любить женщины, даже если нет денег, достаточно обладать хоть какой-то красотой и харизмой, чтобы добровольно привлечь к себе внимание, а не выкладывать пачки денег. Да и это просто напросто вопрос выбора. Если я встречу человека, котрый окажется по-настоящему идеальным для меня, то тогда и смысла изменять не вижу. – Но ты бы пошёл на это, да? Ты выглядишь тем, кто точно не волновался из-за этого. – Дорис повернулась лицом к Курту. – У тебя ведь не было никогда брачной жизни или долгой любви? Ты не можешь понять того, насколько это противно, когда близкий человек готов променять тебя на другого. Мужчина усмехнулся, ненадолго уведя взгляд от Дорис, которая сейчас казалась наивнее любого ребёнка. – У меня ничего серьёзного не было, кроме самого долгого в моей жизни пятимесячного нервотрепания с одной знакомой. Зато вот ты походу что-то да перетерпела, раз так волнуешься об этом. – Вовсе не я. – Ответила Нахтнебель, прикусив нижнюю губу. – Ну допустим если ради примера взять брак, причём крайне неудачный. Представим союз двух людей, которые поспешили со своим решением жить совместно. Дорис ощутила, как по коже пробежали мурашки. Курт попал в самую болезненную точку. Невольно первая ассоциация, пришедшая в голову, приобрела образ Анны. – Ну и что дальше делать? – Продолжил свою речь мужчина. – Вот хоть убей, а вам друг с другом невыносимо скучно и до боли неинтересно. Развестись нельзя, если вы какие-нибудь влиятельные партийцы, слухи пойдут неладные. И что же теперь? Гнить в этом ужасе до конца своих дней вместо того, чтобы просто найти любовь на стороне? – А если болезнь какая передастся? – Перебила Дорис. – Или... – Или что? – Поинтересовался Рихтер у девушки, которая от чего-то резко замялась. – Или...Ну беременность или ещё что-то в этом роде? – Тихо произнесла Нахтнебель, опустив глаза вниз. – Может и такое быть. Но это уже проблемы женщины. Когда дело вот до такого серьёзного момента доходит, то естественно, по случайному стечению обстоятельств происходит что-то неладное. – Что это значит? – Жены травят мужей, мужчины избивают до смерти своих партнёрш. Поэтому и следует делать всё осторожно и относиться к этому с ответственностью. – Лаконично завершил свою мысль Курт. Увидев перекошенное лицо Дорис, он всё же сменил тему. – И всё-таки эти бабы умны. Многие просто так готовы отдать себя, а другие выставляют как товар. Почему не все пользуются этим? Зачем тратить силы на работу швеёй или секретаршей за небольшую сумму, если есть доступный и лёгкий путь? Будь я женщиной, то не гнил бы в концлагере, таская трупы за гроши. – Я бы никогда не пошла на это. – Тихо, но уверенно ответила девушка. – Подобное противоречит всем моим принципам, это просто противно и ужасно. А эти, которые решаются на такую «работу», лишь портят репутацию и оскверняют честь и достоинство всех женщин. Человек не раб, чтобы думать о нём, как о товаре. – Тебе ли говорить о том, что люди не дажны быть рабами, когда папаша шлёт евреев в лагеря? Ну а если вдруг тебе срочно нужны деньги? Допустим на спасение кого-то близкого. Тоже не пойдёшь на это из-за своих идеалов? – Не знаю...Не могу судить о том, что не пережила. Повисла пауза в несколько секунд. Нахтнебель молча уставилась под ноги, задумавшись о чём-то мимолётном, пока Курт со стороны наблюдал за её поведением. – Ты слишком грустная в последнее время. – Наконец озвучил свои догадки мужчина. – Это из-за того еврея, за которым я бегаю по твоей просьбе? – Чего? – Удивилась Дорис, обернувшись к Курту. Она и не думала, что её смена настроения была так заметна. – Нет-нет, прости. Просто тяжёлые дни, обстановка давит. – Меня оскорбляет то, что ты врëшь, хотя я говорил, что мне можно доверять, да и повода для утаивания чего-либо не подаю. – Это слишком личное, я не могу просто взять и сказать об этом. Мне жаль. Мужчина вздохнул, сделал два шага вперёд и с улыбкой на лице взглянул на девушку, будто бы и не был слегка обижен на неё секунду назад. – Сейчас мне нужно на работу, а ночью, если ты не против, можно на пару часов выйти и поболтать снова. У меня есть ключи от административного здания, можно посидеть там. – Ночью? На территории лагеря? – Дорис явно не ожидала, что такое вообще было возможно даже в теории. – А что такого? У одного из входа караулят мои знакомые, я договорюсь, они уже привыкли к подоному. – А если отец узнает? – Этот точно не узнает. А на счёт других не волнуйся даже. Матушкой клянусь, что ты их ни разу больше даже не увидишь, не то что сплетни услышишь. – Я подумаю... – Неуверенно произнесла Дорис. Затея выглядела на самом деле довольно рискованной. – Я буду ждать под твоим окном примерно в полночь. До скорого. – Подожди! – Крикнула девушка, когда мужчина собирался разворачиваться. – Следи за ним пожалуйста...Если царапины или следы от ударов, признаки болезни или ещё что-нибудь, то обязательно скажи мне, хорошо? – Да куда я денусь. – Отмахнулся Курт. – Не волнуйся, всё с ним в порядке будет. А если что случится, то передам обязательно. Дорис на прощание успела только поблагодарить мужчину за помощь. Рихтер быстрым шагом неохотно направился в сторону лагеря, где его ждала грязная работа, выговор от начальства и прочие прелести взрослой жизни, из котрой он так яро желал вырваться. Курт был прав, дождь и вправду вскоре начался. Девушка ещё около часа провела на улице в одиночестве, пока всё же не решилась под шумок вернуться в коттедж из-за ужасной погоды, где она заперлась в своей комнате. Отец к счастью отсутствовал, ещё недели две он должен был провести в Австрии. Дорис до сих пор не понимала, как вообще теперь ей нужно относиться к Францу. Она любила его, как самого близкого родственника, но его работа вызывала смешанные чувства. За время своего пребывания в Польше Нахтнебель успела возненавидеть всю систему концлагерей. На примере Винсента и Ланды, горы трупов, рассказов Курта и чёрного дыма, выходящего из труб, девушка осознала, насколько ужасно то, что в Германии демонстрировалось как простая необходимость для построения лучшего общества. Тем более, если верить Кроне, то отец самостоятельно отправил собственного сына прямиком в этот ад. Дорис понимала, ради чего и зачем, Франц всеми силами желал сохранить репутацию семьи и спасти жизнь дочери, но оправдывать столь ужасный поступок она попросту не могла. Девушка представляла, что было бы, если б на месте Винсента оказалась она сама. Страшно, ужасно и отвратительно. Она боялась говорить с отцом на эту тему, он всё ещё являлся авторитетом в её глазах, а после того, как вскрылась вся правда о его жизни, Дорис на самом деле стало боязно от одной только идеи, что нужно признаться мужчине. Она не хотела выглядеть жалко, признавать то, что была и будет лишь нездоровой обузой подобной Анне. Оттого и поток печальных мыслей продолжал заполнять голову Нахтнебель. Девушка продолжала винить себя за слабость и бессилие, за свою бесполезность и бездействие, лёжа на кровати и взглядываясь в белый потолок. Ничего уже не приносило радости, за последние месяцы жизнь будто перевернулась с ног на голову. Сначала Генрих бросил её, потом ложь о смерти брата, концлагерь и так далее. Постоянные страдания, боль и разочарования во всём, эта вечная чёрная полоса, которая всё никак не заканчивалась, и казалось, что на самом деле уже не наполнится жизнь её яркими красками, не увидит девушка родного города, не прицепит снова железный значок со свастикой на школьную форму Винсента, выслушивая его недовольства в ответ, не будет в ней прежнего рвения к подчинению и желания стать лучше, ради общества и Германии. И не услышит Дорис больше никогда в своей жизни это родное «Fräulein» от брата, который так искренне и нежно любил её. Солнце зашло, небо покрылось тёмными тучами, перекрывающими яркие звёздочки. Уже почти полночь, Дорис кое-как заставила себя подняться с кровати, дабы хоть немного привести себя в порядок. Она всё же решила развеяться с Куртом. С ним во всяком случае девушка чувствовала себя менее опустошённой. Ночью вне дома атмосфера казалась более жуткой. Ветер небрежно развивал недавно расчесанные волосы Нахтнебель, заново запутывая их. Лагерь в противовес общему тёмному и пугающему виду выглядел спокойным и умиротворенным, будто и вовсе был давно заброшенным. Когда-нибудь он таким точно станет. Прекратится череда ужасных смертей, дым больше не появится из серых труб. Внезапно низкий мужской голос раздался неподалёку, заставив Дорис инстинктивно вздрогнуть. Курт кричал её имя, подзывая к себе, он не обманул и всё это время ждал её под окнами. Вздохнув, девушка пошла на встречу. Через несколько минут Нахтнебель уже сидела на шатком деревянном стуле в административной комнате рядом с Рихтером, который рылся в полках в поисках спичек, пока Дорис медленно попивала пиво из керамической кружки, котрое тот предложил сразу на входе. Наконец, спустя пару секунд, мужчина зажёг длинную свечку. Свет включать не хотелось, дабы не привлекать лишнего внимания, но и перспектива всю ночь просидеть в темноте тоже не привлекала. – Ты хотел что-то сказать мне? Зачем позвал? – Начала разговор девушка, наблюдая за тем, как Курт снял с себя фуражку с нацистской эмблемой и плащ, оставшись в белой рубахе и старых испачканных штанах. – Ничего особенного, просто до сих пор интересно, что вообще происходит. Серьёзно, ты конечно постоянно ходишь хмурая, никогда особо не улыбаешься и прочее, но в последнее время это уже переходит границы. Вечно теперь бледная, растерянная, убитая. Дорис сделала ещё глоток, лёгкое, приятное жжение заполнило горло. Пальцы рук слегка подрагивали, мужчина снова поднял неприятную ей тему. – Я говорила уже об этом. Плохо мне здесь находится, вот и всё. Больно осознавать, что рядом с тобой множество людей постоянно погибает от чужих рук. – Нахтнебель выпалила первую пришедшую в голову более-менее адекватную отмазку, которая в некотором смысле даже являлась правдой. Она не могла вот так просто рассказать всё о Винсенте и о семье в целом. – Никогда не мог этого понять. – Через пару секунд раздумий ответил Курт. Судя по всему, он вообщем-то от части поверил собеседнице и осознал, что никакими уговорами её не заставить рассказать что-то более личное. – Видел я уже таких, как ты, но все ваши переживания звучат слишком фальшиво и глупо. Ты живёшь при деньгах в большом доме, довольствуешься всеми благами общества, но всё равно ноешь о том, что тебя вообще не касается. Ты не на фронте, где приходится убивать других, ради спасения своей жизни, ты не работаешь в лагере, не выносишь эти мерзкие трупы, не решаешь, кто из этих слабых и беспомощных в своём положении людей должен умереть, а кто продолжит работать за порцию черствого хлеба. Почему бы тебе просто не зашторить окна, не выходить на улицу, чтобы не видеть всего этого ужаса? В чем твоя проблема, Дорис? – Мужчина сделал большой глоток, вздохнув. Он не казался раздражённым или злым, скорее просто вставшим от своей однобокой жизни. – Я говорила ведь, что у меня есть знакомые в лагере, за которыми ты следишь. – Тихо прошептала девушка, будто их мог кто-то услышать. – Прости, наверное понимаю, в чëм дело. Мне жаль, что так получилось, что у меня хороший отец, у котрого есть деньги. Можно было забыть всех, кто меня тревожит и наслаждаться своим существованием, но я не могу. Кажется, что тебе повезло немного меньше, чем мне, но может это вовсе не так? Я тоже страдаю, мне постоянно тошно от того, что происходит вокруг, от самой себя. – Дорис хотела продолжить свою речь дальше, но не смогла подобрать подходящих слов. Язык заплетался, а внутренний голос напоминал о том, насколько наверное вся ситуация выглядела нелепой. – Да не думай ни о чëм подобном. Ладно, я не хочу делать тебя виноватой в моих неудачах, всё в порядке. Просто устаю сейчас, нет сил дальше продолжать находится в этом месте. Если б не ты, давно уже сломал бы себе что-нибудь, хоть ненадолго хочется отложить работу. – А почему из-за меня не сделаешь этого? – Так ты ж мне платишь за то, чтоб я приглядывал за теми заключёнными. Не думаю, что будет правильно кидать тебя, да мне самому уже интересно, что там вокруг них вертится. И с тобой не так скучно. –Спасибо... – Тихо ответила Нахтнебель. Было приятно осознавать, что Курт серьёзно отнёсся к просьбе девушки. – А что с деньгами? Ты копишь? – Я говорил уже, что хотел бы переехать из родной страны после войны и прожить где-то вдали от города года три-четыре, просто чтобы отдохнуть от всего. –А родители? Или может есть другие близкие, которым нужна помощь? – Да-да, у меня есть родственники. Там сложно всё на самом деле. Жили мы в деревне, отец зарабатывал вполне себе неплохо, тратил деньги на выпивку, но вёл себя вообщем-то прилично, ни меня, ни мать не трогал. Хотя всё равно мне было не по себе, он тупел на моих глазах с каждой пьянкой, да выглядел намного старше своих лет. Никто его особо не любил, относились к отцу, как к уродливому животному. Всё детво и юность я мечтал заработать и вылечить его. – Курт ненадолго замолчал, сделав глоток из своего стакана. – Но мы давно не виделись, уже не знаю, как он там. – И не страшно тебе сейчас пить? Ты же явно не хочешь стать таким же, как твой отец. – Ты не понимаешь. Раньше мы все думаем, что определённо будем лучше своих родителей, даём себе и другим бессмысленные обещания и клятвы, чтобы потом наплевать на них. Помню даже тот день, когда я сам впервые твёрдо решил, что не притронусь к алкоголю. Лет десять вроде мне тогда было, отец пообещал купить у своих знакомых муляж ружья Gewehr98, о чëм я естественно растрепал всем ровесникам из соседских домов. Мы полдня провели у моего крыльца в ожидании отца, пока он всё же не вернулся, но не с новым ружьём, а с очередной бутылкой. Он выглядел так ущербно и грязно, двое Bulle держали его за обе руки. Этот идиот потратил все деньги на выпивку, подрался по дороге с каким-то прохожим и как обычно опозорился. – А что остальные? Тебе пытался хоть кто-то помочь? – Нет конечно, надо мной просто посмеялись и разошлись. Это вы девочки все с раннего возраста чересчур сентиментальные, а мы просто были обычными и глупыми детьми. – Мужчина продлил себе пива в стакан и продолжил. – И как видишь, я сейчас пью с тобой, хотя раньше презирал бы себя за такое. Лет до двадцати я держался и брал бокал в руку только по праздникам, а связывать жизнь с алкоголем начинал уже во время войны, когда это было попросту необходимо. – Ты на самом деле воевал? – Тихо спросила девушка, глаза бегали по слабо освещённой комнате. – Ну естественно. Родился я после масштабной войны, с детства казалось, что нет у меня никаких сильных сторон, поэтому единственным выходом из бедноты представлялась военная карьера. Я поступил в училище в семнадцать лет, конечно не без помощи одного знакомого, которого я несколькими годами ранее покрывал в полиции. Дальше уже послали в Польшу в тридцать девятом, это был мой первый опыт, по-настоящему страшный и безжалостный. Я до сих пор помню то, через что прошёл. Взрывы, выстрелы день и ночь, дым над головой, множество смертей и первое убийство. Мы били окна лавок, забегали в чужие квартиры и рыскали, словно хищники, выискивали по всем углам, под кроватями, за шкафами, в подвалах и чердаках. И неважно, кто это был, не жалели ни детей, ни престарелых родителей. Мужчин они избивали досмерти забавы ради, женщин насиловали в их же домах. Иудеев выводили на площади, заставляли их рвать и топтать копии Торы, отрекаться от своей веры, а после всё также расстреливали. Люди крови, разорванные части тела, битые стёкла, мне до сих пор снится это в кошмарах, каждую ночь я слышу крики людей, мольбы о помощи, их предсмертную агонию. Я просыпался в холодном поту в поисках ружья, боялся, что в любой момент меня накажут за весь этот кошмар, неважно кто, будь то Бог или человек. Мне плевать было всегда на эти глупые речи о превосходстве одной расы над другой, даже не вслушивался никогда в это, шёл на войну только ради денег и статуса в обществе, но даже не думал, чем вообще это может обернуться. – Курт сделал паузу. В первые за всё время он говорил с Дорис честно и откровенно настолько, насколько это вообще было возможно. Голос мужчины дрожал, любое упоминание тёмного прошлого заставляло тело сжиматься от тревожности и страха. – И естественно я начал пить. У нас многие пробовали вещества и похуже, иначе попросту не представляю, как могли они вытерпеть это. Всё стало лучше, когда я специально сломал себе ложные рёбра, что привело к кровотечению. В больнице сказали, что повредились окружающие ткани, из-за чего меня на время отстранили от службы в армии. После реабилитации попал во Францию, казалось, что там война не была настолько ужасной, как в Польше, так как я там оказался за две недели до капитуляции. Пить на время перестал, жизнь налаживалась. Платили прилично, продуктов было много, помню, как посылал матери консервы и шоколад, французские духи, которые она так мечтала купить. Пока лежал в госпитале, успел подцепить дочку врача. Пять месяцев с ней провстречаться удалось только потому, что я к тому моменту уезжал. На расстоянии легко делать вид, что ты берёшь ответственность за человека и ваши взаимоотношения, делать из себя хорошенького и заботливого, посылая дорогие украшения и деньги из разграбленной части страны. Потом просто надоело это всё, хотелось поскорее вернуться к нормальной жизни, но было слишком поздно. Не представляю, как люди годами день ото дня видят перед собой вагоны трупов и просто игнорируют это. Последний рывок перед возвращением к старому укладу по моему мнению тогда начался в сорок первом, я находился в третьей армии группы Центр среди тех, кто первыми должны были ступить на вражескую землю. До конца своих дней буду помнить недолгую остановку в деревне рядом со Смоленском. Я не знаю, что случилось, почему всё должно было произойти именно так, не понимаю мотивы тех, кто придумал делать что-то настолько мерзкое. Мы выводили русских из домов, выкапывали ямы у леса, скидывали их в эту адскую могилу и расстреливали. Они заставили меня, видели, что я слишком мягкий и нервный. Не было выхода, нельзя в такой обстановке просто взять и отступить. Я убил мать с ребёнком на руках, которому было не больше года. Можно понять ситуацию, когда приходится идти на преступление, чтобы спасти свою жизнь, но все случаи, что происходили в те моменты, казались до боли мерзкими. Я снова не выдержал, сломал себе руку, плечо, три пальца, берцовую кость на левой ноге и нос, покинул территорию Советского Союза. Хочешь, зови меня трусом, некудышным военным и так далее, я и вправду слишком слаб для подобных зрелищ. Примерно в это время практически перестал общаться с родителями, до сих пор лишь иногда посылаю им весточку, пишу, что живу и работаю, но денег пока не могу отдать. После больницы решил перевестись, знакомые помогли устроиться сначала в другой концлагерь на территории Германии, а потом и в это место. Здесь хотя бы не обязательно расстреливать всех подряд, такие никчемные работники как я пользуются оружием только в экстренных случаях. Хотя некоторым нравится калечить и убивать, так что каждому своё. Мне до сих пор невыносимо больно от того, что приходится терпеть обстоятельства, но другого выхода пока что нет. Остаётся ждать и слепо верить в скорое окончание войны. Дорис не отрывла взгляда от Курта с его натянутой улыбкой. Было сложно с момент переварить всю ту информацию, что так резко была вывалена минутой ранее. Она молчала, не понимая того, как вообще нужно реагировать на это, и что ожидает услышать мужчина в ответ. Девушка и так ощущала себя подавленной, не могла справиться даже со своими проблемами, а тут уже резко нужно подбирать слова для Курта не встрече, которая изначально предполагала лишь то, что оба они не затронут ничего серьёзного в диалоге. – Ты прав, мне не понять. – Неуверенно произнесла Дорис. – Никогда не находилась в тех обстоятельствах, куда тебя закинула судьба. Оказавшись на том месте, я бы точно погибла. И даже после услышанного мне не кажется, что ты слабый. – Нахтнебель сделала небольшую паузу, после чего продолжила, говоря ещё тише. – А кроме самого последнего случая были ещё подобные? – Практически нет. – Твёрдо ответил Курт. – Могу вспомнить пару моментов в Польше, когда приходилось вместе с группой таких же солдатов расстреливать простых граждан в их квартирах, но, если не считать этого, единственные убийства, котрые совершал я, были направлены только против других военных, когда в первую очередь в приоритете стоит спасение своей жизни. Мне казалось, что так должны поступать во всех подобных конфликтах, но то, что происходит сейчас - это определённо что-то новое, лишённое нравственных норм. Концлагеря, массовые издевательства, масштабные угнетения, к добру это точно не приведёт. Никто не оставит это безнаказанным, получат все, за исключением особых случаев. – Мужчина замолчал на пару секунд и продолжил, после недолгих раздумий, взглянув на Дорис. – И ты тоже. Я бы советовал тебе обзавестись дополнительными документами, а чуть что, сразу уезжать из страны. Ты не представляешь, на что способны агрессивные и униженные обстоятельствами люди. Я видел, как малолеток вроде тебя пару годами ранее насиловали и пытали по нескольку часов. Никто не станет жалеть, когда узнают, чем занимается твой отец. Тебе прострелят щеки, окунут в кипяток и даже не подумают остановиться, когда перед ними будет лежать тёплый труп. Девушка поежилась, прижавшись к спинке стула. Курт выглядел вполне серьёзно, он действительно знает, о чём говорит, а от того становилось всё более тревожно. – Хватит, я не хочу продолжать слушать это. – Резко прервала монолог Рихтера Дорис. Голос её звучал намного строже и жёстче, нежели до этого. – Война ещё не скоро закончился, рано думать о побеге. Тем более, я не могу бросить здесь всех...Ну, в смысле отца и других из семьи... – Нахтнебель заменила слово брат на простое «и других». – Извини. – Отмахнулся мужчина и сменил тему разговора. Не было смысла продолжать растягивать то, что вызывало дискомфорт у обеих сторон. Ещё час ушёл на менее терзающие диалоги. Алкоголь уже был выпит, от чего и так уставшая Дорис чуть ли не засыпала, пока слушала Курта. Свеча потухла, мужчина проводил девушку до дополнительных ворот. Немцы с ночной смены, судя по всему, отошли на перекур, обо выход никто не караулил. – Спасибо, что пришла. – Не прощание сказал Рихтер, взяв Нахтнебель за руку. – Тебе тоже. Думаю, мне стало легче, часто бывает, что в голову лезут страшные мысли, теперь я чувствую себя получше. До завтра. Курт ослабил хватку, улыбнулся девушке и ещё пару минут смотрел на то, как она бежала обратно в сторону коттеджа. Дорис дошла до дома, тихонько открыв входную дверь. Сейчас было немного даже страшно снова возвращаться в свою комнату, душную и пропитанную тем чувством одиночества и потерянности, которое практически постоянно мучало её. Порой девушка запиралась и впадала в истерику, ревела по два часа из-за противных мыслей. Легче было умереть, чем продолжать винить себя за всё то ужасное, что совершала. Иногда Нахтнебель снилась мать, казалось, что пускай оболочка Анны давно умерла, но частица души её всё равно жила в дочери, отвратительно. Пошатываясь, Дорис не спеша добралась до комнаты. Отперев дверь, глаза её в ту же секунду распахнулись ещё шире, по телу пробежала дрожь. Внутри, облокотившись о стену, стояла Крона в вечернем платье, она повернула голову в сторону племянницы, во взгляде читалось лишь разочарование. – Где ты пропадала? – Сухо спросила женщина. – Простите... – Девушка опустила глаза в пол, так и не сдвинувшись с порога. – Мне стало плохо, решила пройтись. Я думаю, что уже переросла тот период, когда нужно было спрашивать разрешения на это. – Мне не интересно, с кем ты шлялась. – Грубо ответила Крона, развернулась, встала посредине комнаты и вытянула руку в сторону, которую до этого прятала за спиной. В сжатых пальцах оказались вещи из спрятанной коробки под кроватью с использованными свеами, бинтами, испачканными кровью и наполовину пустой баночки соли. – Расскажи что-то по этому поводу. Сердце сжалось, Дорис еле-еле держалась на ногах. Сейчас как никогда ей было невероятно стыдно за свою глупые, резкие и детские поступки. Судя по тому, во что одета тётя, та простояла в комнате минимум часа два, надумывая бог знает что по поводу находки. – Простите. – Снова извинилась девушка, сделав шаг вперёд и закрыв дверь. – Вы считаете меня идиоткой, да? Не хочу врать, я начала заниматься этим в момент, когда узнала обо всём, что произошло с семьёй. Не знаю, с можете ли Вы понять, но мне правда больно, я не могу продолжать терпеть это. Несмотря на слова поддержки, я всё ещё чувствую себя грязной из-за того, что унаследовала от Анны. Мне жаль отца, постоянно я подвожу его и всё порчу своим поведением. Уже долго время наблюдаю за Винсентом, пока он даже не знает о том, что сестра здесь, терпит страдания и унижения в том адском месте, пока я пользуюсь всеми удобствами и веду себя как настоящая эгоистка. Мне так жаль, поймите, я очень хочу помочь ему, но отец ведь желал обратного. Всю жизнь я просто слушалась его и плыла по течению, но сейчас это невозможно. Сейчас я чувствую, что Винсент мне дороже. – По щекам потекли слезы, Дорис снова впала в истерику, руками обхватив голову. – Я думаю о смерти каждый день, но боюсь, что станет ещё хуже, что даже это не спасёт меня! Хочу причинять себе боль, хоть как-то ухудшать своё положение. – Ты только упадешь в глазах окружающих, если на самом деле совершишь подобное. Представь реакцию твоего брата, когда он поймёт, что надежда была, но она умерла вместе с его сестрой только потому, что та была слишком слабой. – Крона подошла чуть ли не вплотную к девушке и схватила её за плечо, сжимая в пальцах бледную кожу. – Перестань жалеть себя и ныть об одном и том же, думаешь рыдания помогут хоть чему-то? Тебе станет легче только тогда, когда начнёшь думать, ставить приоритеты и наконец уже делать хоть что-то для Винсента самостоятельно, а не через других. Если боишься Франца, то живи так, как прикажет он, я не буду давить и переубеждать. Решение ты должна принять сама, только так получится сдвинуться с мёртвой точки, а пока кричи, плачь и строй из себя страдалицу, пока сотни тысяч простых людей ежедневно переживают невероятного уровня мучения, в том числе и Винс. Крона тяжело вздохнула, отпустила Дорис и вышла из комнаты, хлопнув дверью, оставив её наедине со своими мыслями. Девушка почти сразу же упала на пол, сил не осталось ни на что. Женщина по-настоящему смогла добить её, чувство вины заполнило Нахтнебель, и деться от него уже было некуда. Через полчаса она уснула, так и не решив, что делать со всем этим дальше. Всё вроде только начинало налаживаться, но обстоятельства как обычно скинули Дорис на самое дно. Это судьба, если ничего не предпринять, вся оставшаяся жизнь будет ощущаться как пару месяцев рядом с концлагерем.