Ich mag dich lieben

Шла середина октября. Чем больше Винсент привыкал к концлагерю, тем тяжелее с каждым днём было существовать. Недавно его перевели на новое рабочее место в медецинское отделение. Каждый день теперь приходилось лицезреть болезненный вид заключённых, полумёртвых несчастных людей с переломанными или отсутствующими конечностями. Бедняги, над которыми проводились зверские эксперименты. Худые, дерганные, с порезами на частях тела от небрежных уколов. Винсент никак не мог им помочь. Он заматывал раны, подавал заключённым лекарства, но всё это делалось не для спасения, а всего лишь для продления их жизни ещё на неделю-две, чтобы посмотреть реакцию организма на извращённые опыты нацистов. Парень через силу каждый день заставлял себя идти в то место. Его воротило от одного лишь вида шприцов и медицинских приборов. Было страшно находиться там и понимать, что ты сам можешь стать жертвой. Немецкие врачи всегда с насмешкой смотрели на таких, как он. Многих из заключённых-помощников нередко отправляли на опыты вместе с остальной массой. Винсент знал, что его могут выбрать. Пару дней назад Нахтнебеля отправили в операционную прямо в тот момент, когда нацист в белом халате старым, слегка поржавевшим скальпелем разрезал бледную кожу пленного. Парень еле как сдерживался, чтобы не показать своей брезгливости, когда врач приподнимал тонкий слой кожи и подкожно-жировой клетчатки, пробираясь к внутренним органам. До конца жизни это будет самым отвратительным кошмаром Винсента. Холодало. Щадящее лето сменила жестокая осень, пришло время ветров и дождей, от которых не спасала тонкая форма. Часть заключённых заболевала, что приводило к их смерти в газовых камерах. Немцы не щадили никого. Четверо ребят сидели на одной койке, облокотившись на стену. Все уставшие и вымотанные, в глазах практически погас тот огонёк надежды, что всегда был с ними. Казалось, что выхода нет, раз они уже столько времени находятся здесь, что лагерь уже присвоил их себе и не собирался отпускать. Винсент, обматав руками колени, сжался в комочек, пока русские разговаривали о чём-то друг с другом, Женя переодически чихал, они с Андреем попали под дождь, возвращаясь в барак. Новая работа слишком изматывала его, не оставалось ни сил, ни возможности реагировать на что-либо, тем более пытаться вникнуть в болтавню на иностанном языке. Вся жизнь окончательно окрасилась в чёрный. Беспросветная мгла, где невозможно найти правильный путь. Винсент не понимал, зачем продолжает своё ничтожное существование. Что вообще представляет из себя человеческая жизнь? Все постоянно говорят о её ценности, что моментально опровергается в концлагере. Даже дети вляпываются в это и по итогу умирают. Жизнь не важна, она заканчивается так же внезапно, как и начинается. И есть множество других людей, которые желают оборвать её как можно быстрее, ради достижения своих целей. Прошло уже несколько месяцев, как Ланда жила в Аушвице. Каждый день означал новую пытку, очередное зрелище чего-то ужасного и мерзкого. Каждый час кто-нибудь умирал на её глазах, падал в голодный обморок, был избит или расстрелян забавы ради. Всё это казалось сном, долгим, затянувшимся кошмаром. Такого ведь не бывает в реальной жизни? Не свозят же в одно место тысячи людей, обрекая их на мучительную смерть просто потому, что кто-то сказал, будто они родились не такими, как надо? Ланда часто думала о Берлине, о стране вцелом. Разве простым гражданам нравится всё это? Может ли добросовестнык мать или отец слушать, как правительство массово уничтожает определённую часть населения, а потом рассказывать детям о том, как важно уважать и ценить окружающих? Неужели пропало то сочувствие и ужас, которые должны испытывать эти люди? Ланда не любила себя. Она не переносила мазоли на руках, которые никак не заживут, тощее тело, напоминающее скелет и болезненный вид, бледную кожу, уставший взгляд. Несмотря на помощь от Дорис, в лагере всё ещё невозможно было нормально существовать. Девушка сидела в пустой и тесной комнатке в здании медпункта, заполняя журнал. Поломанная лампа постоянно мигала, мешая работе. Ланда периодически отвлекалась на крики каких-то девушек за стенкой, к которым так и не смогла привыкнуть. Записи в последнее время давались не так легко, даже сейчас девушка вновь ненадолго отложила карандаш из рук. Грязные, тонкие пальцы были покрыты тёмными покраснениями, кожа содрана чуть ли не до мяса. Ланда всматривалась в написанные номера и снова находила знакомые. В этот раз заключённая из её барака с редкими для этого места розовыми щеками, небритыми тёмными волосами по шею и здоровым телосложением. Крики за стенкой резко обрываются. По кабинетам разносится звук выстрела. Ланда получает в два раза больше грамм, нежели обычные работники, да и сама еда отличается более высоким качеством. Девушка терпеть не может подобное отношение к себе и людям. Будто бы она скотина, которую можно кормить любыми помоями, лишь бы не умирала до определённого момента. Заключённая небрежно бросает металлическую тарелку и незаметно для других прячет кусок хлеба в рукав формы. Нужно было сбегать к Юле, пока не закончился обеденный перерыв. – Так за что её убили? – Спрашивает Ланда, усаживаясь на небольшую стопку из чемоданов прибывших пленных. Юлия стояла рядом, медленно покусывая отданный кусок серого хлеба. После того, как она помогла бедной девочке, та посчитала своим долгом приносить исключительно пользу русской заключённой, отдавать ей часть своего обеда и даже тех передачек, что получала от Дорис. – Кого? – Ту красивую девушку из нашего барака. Я думала, что она бегает на побегушках и работает доносчиком. Не понимаю, зачем тогда её убивать, если хорошо справлялась? – Ты не знаешь разве? – Юлия удивлённо взглянула на Ланду. – Она не просто капо или что-то в этом роде. Сегодня её и того немца поймали. – На чем поймали? Что она могла такого сделать? – Девушка искренне не понимала, о чём шла речь. Она никогда особо не присматривалась к другим заключённым, может быть по этому и пропустила что-то, хотя реакция собеседницы казалась уж чересчур странной. – Ланда, она коллаборационистка. – Юля окинула ничего не понимающую девочку серьёзным взглядом. Ей, как немецкоговорящей, сложно было понять суть сказанного собеседницей на иностранном языке. – Ну всмысле...Это предательство. Я могу понять каждую девушку, которая оказалась лагере, хотя подобное кажется уж слишком неправильным. Это показывает не только желание отдать всё, взамен на жизнь, но также слабость и подчинение. Мне было бы ужасно стыдно после такого позора возвращаться на Родину и смотреть в глаза своим соотечественникам. – Не понимаю, что в этом такого? Есть разве нечто более ужасное, чем работа капо, где настоящие предатели доносят на других заключённых? Она ведь никого не сдавала. Подумаешь, пару раз согласилась на что-то мерзкое. Это же всё ради спасения своей жизни! – С возмущением произнесла Ланда, встав с места. – То есть ты бы согласилась на такое? – Ну нет конечно! У меня есть свои принципы и уровень гордыни, но это не значит, что я должна осуждать тех, кто выбрал другой путь. Да и кому я нужна? – Девушка отвела взгляд в сторону, задумавшись. А можно ли её считать такой же за счёт Дорис? Ведь именно она, пускай и по доброй воле, не беря ничего взамен, но помогла Ланде пристроиться на более выгодное рабочее место. Будет ли это считаться подобным «предательством»? – Хорошо, извини, дорогая. – Мягко ответила Юля. – Мне пора бежать, вечером поговорим ещё, береги себя. Она встала с испорченных сумок и побежала в сторону ворот, откуда выносили недавно прибывший груз, оставив Ланду наедине с тревожными мыслями. Винсент как обычно проснулся рано утром из-за всеобщего балагана. Саши не было рядом, что показалось довольно странным. Через несколько секунд он обнаружил русского вместе с Андреем, которые крутились вокруг койки. – Жень? Что случилось? – Спросил Александр, положив руку на плечо друга. Женя с безжизненным взглядом на нездорово побелевшем лице лежал, скрутившись в комочек. Андрей молча наблюдал за всем, сидя рядом с больным. Винсент подошёл ближе, внешний вид знакомого на самом деле оставлял желать лучшего. – Не знаю. Идите без меня, я не смогу, правда. Голова болит ужасно... – Температура высокая... – Саша дотронулся рукой до горячего лба друга и тихо выругался. – На проверку точно сходить нужно, иначе хуже будет. – Если увидят его состояние, то точно убьют. Это не дело, надо быстрее думать что-то. – Подключился к разговору Андрей, речь его напоминала недовольное бурчание. Винсент быстро сбегал до второго выхода из барака, рядом с которым стояло ведро холодной питьевой воды. Он поднёс кружку к лицу Жени, подождал, когда тот отопьет пару глотков, а после намочил руку и протёр ею горячее лицо больного. Нужно было собираться. Несмотря на состояние Евгения, друзья помогли ему подняться на ноги. Парень был готов упасть в любой момент, он жаловался на головокружение, пытался самостоятельно дойти до выхода, но словно ватные ноги плохо справлялись со своей функцией. Это ужасно. Все понимали, как убого это выглядит со стороны, но в глубине души надеялись, что немцы не обратят внимания на потрёпанный вид Жени. Уже на проверке Винсент заметил, что с бумажником ходил по рядам уже знакомый ему нацист, который частенько появлялся здесь. Саша с Андреем стояли по обе стороны от больного, стараясь хоть как-то закрывать его. На Женю было больно смотреть. Он напоминал забитого, голодного промокшего котёнка, который чуть ли не плакал, лёжа на ступеньках старого подъезда. Впервые за долгое время Нахтнебелю по-настоящему стало жаль кого-то из этих ребят. Однако всё обошлось, немец лишь на пару секунд задержал взгляд на русских подростках, усмехнулся и пошёл дальше по рядам, выискивая другую жертву. Как только проверка завершилась, Саша и Андрей сразу же подхватили за обе руки Женю, помогая ему дойти до барака. Винсент тихонько следовал за ними сзади, дабы не мешать. Даже в таких условиях он всё ещё чувствовал себя лишним среди них. – Фух...Ну всё. – Выдохнул Александр, открыв дверь в здание барака. – Не боись, Андрюха за тебя всю работу сделает. А сейчас лучше отлежаться денёк, может полегчает. Ребята дотащили Женю в наиболее незаметный угол, уложили его на койку и накрыли старым покрывалом. Больной пытался выразить благодарность в ответ, но речь его была уж слишком скомканной и тихой. Казалось, будто он понемногу начинал бредить. С отчаявшимися лицами трое парней вышли из барака. – Может отоспится и всё пройдёт? – Тихо спросил на русском Винсент. Редко когда его напрягало молчание, но сейчас был особый случай. – Надеюсь, но не думаю. – Ответил Саша, не посмотрев даже на Нахтнебеля. – Не могу поверить. Всё как-то слишком резко произошло. Что и как он умудрился подцепить? – Может от кого-то заразился. Не хочу об этом сейчас думать. Андрей молча развернулся и ушёл в сторону завода. Нужно было поскорее возвращаться на рабочие места, иначе нацисты могли заметить их отсутствие. Винсент попрощался с Александром, а про себя думал о том, что, скорее всего, Жене грозит смерть. Если кто-то увидит его таким жалким и вымотанным, то тут же расстреляет. Без должного лечения шансы на быстрое выздоровление действительно малы. Кажется Саша с Андреем тоже это понимали, но всё же надеялись на лучшее. Ланда возвращается под ночь позже всех. Скоро отбой, девушка ищет подругу и бежит к ней. Уставшая Юля сидит с полузакрытыми глазами на койке, поджав ноги под себя. – Ты снова была там? – Спрашивает она, натянуто улыбнувшись. – Да, но всё хорошо. Работа простая. – Врёт Ланда, присаживаясь рядом. Теперь раз в неделю за немкой приходил капо и отводил к воротам. Формально она должна была на протяжении часа после основной работы помогать подшивать старые вещи в каморке коттеджа. По правде же всё это время девушка отлëживалась на мягкой кровати Дорис, пила горячий чай с хлебом и пирожными, что оставались после ужина, пока Нахтнебель смазывала мозоли и бережно заматывала бинтом раны на поцарапанных коленках. Ланда снова задумалась над словами Юли. И разве это плохо? Без Дорис она давно уже наверное была бы стёрта в пыль. Девушка, не преследуя корыстных целей, помогла сохранить жизнь одному человеку. Конечно, если интерпретировать подобную историю, то можно обвинить Ланду в продажности и слабости, но по правде ведь она хочет в первую очередь спасти себя, а не выставить нацистской подстилкой. – Оно и видно. Ты уже закалённая, да? – Перебила Юлия мысленный процесс Ланды. – О чём ты? – Совсем не выглядишь уставшей. Привыкла небось работать до поздна? – Наверное... – Тихо ответила девушка, повернув голову в сторону. Она и вправду вовсе не была похожа на человека, которого без отдыха гоняют по делам. Повисла тишина. Ланда слегка подрагивала от уличного холода, тоненькие пальцы от части онемели. – Юль, а откуда ты вообще английский знаешь? В твоей стране, насколько я знаю, преподают немецкий. – Резко сменила тему Ланда, продолжая кое-как греть руки. – Да, но я училась в гимназии с уклоном на другой язык. Да и мне это интересно, хочется путешествовать, мир поведать. Хотя, даже если выберусь отсюда, вряд ли получится. – Девушка полностью улеглась на койку, положив голову на колени подруги. – А ты? – А в моей компании уличной был парень один из Великобритании, его похитили в одиннадцать лет. История долгая, но спустя несколько попыток сбежать он случайным образом попал в Германию. Понемногу мы учились чему-то, вскоре привыкли и вполне свободно разговаривали с ним. – А что за компания? – Ну...У меня ведь нет родителей, убили наверное, точно не знаю, после обстрела нашего дома я их не видела больше никогда. Ничего не оставалось делать, кроме как сближаться с уличными воришками. Я рада, что попала к нормальным людям, мы все плюс-минус сверстниками были, держались вместе почти четыре года. – А лагерь? Если вы были рядом, то почему твои знакомые не здесь? – Юля осторожно обхватила ладонь девушки. Её сладкий голос, интонация, движения невольно вырисовывали в голове образ заботливой матери, которая единственная готова с искренней заинтересованностью слушать своего ребёнка. – В тот день заметили толпу у вокзала. Мы разделились, я быстро прошмыгнула к другим людям, особо не выделяясь. Подошла к первому попавшемуся мужчине и, пока тот что-то кричал немцу в форме, выкрала из его сумки потрёпанный кошелёк. Но когда хотела вернуться, кто-то сбил меня с ног. Дальше мало что помню, всё произошло слишком быстро. Людей заталкивали в вагоны поезда, я оказалась там же. Через сутки уже находилась у ворот этого лагеря. – Так спокойно об этом говоришь. – Юля вздохнула, в голосе читались нотки сожаления. – Ты ещё совсем ребёнок, но уже пожила на улице и попала сюда. – И мне всё равно страшно. Первые месяцы только и делала, что постоянно молилась, надеясь на спасение. Но это не помогает. Я не хочу умирать, а моë стремление жить дальше ничто не уничтожит, даже возраст. – Ты молодец, и я знаю, что выберешься. Чувствую, в лагере тебя не будет, но жизнь от этого не станет легче. – Тебе почем знать? Разве может быть что-то хуже того, что происходит со мной сейчас? Да и не представляю пока, как выбираться из Аушвица. Кажется, будто пути назад в нормальную жизнь уже нет. – Не говори так раньше времени. Надейся на лучшее. – Как это сделать, если меня могут убить в любой момент? Хоть сегодня ночью. – Рано или поздно судьба подарит тебе шанс на то, чтобы всё исправить. Уже через несколько минут Юля заснула, повернувшись на бок. Ланда улыбнулась, глядя на расслабленное, милое лицо девушки. Она представляла, насколько русская была красивее еë ещё до лагеря с длинными густыми волосами, розовыми щёчками и по-настоящему живым взглядом, в котором не было места страху и разочарованиям. Ланда улеглась на койку. Глядя в потолок, девушка годала, когда уже закончится невыносимая концлагерная жизнь. Она мечтала вернуться в Берлин, начать всё с чистого листа, пойти на обычную работу, не связанную с воровством, продолжить учиться и стать хоть немного достойным человеком, чтобы не умереть, будучи всё время обычный и бесполезной болванкой. Глаза намокли от слез, она устала. Слишком много всего пережила за какие-то жалкие тринадцать лет. Винсента задержали в медпункте на час. Весь день он был рассеян, постоянно нервничал и терялся. Мысли забиты больным Женей. Нахтнебель до сих пор гадал, жив ли ещё русский или нет. Вполне возможно, что его нашли военные и давно уже увели в газовую камеру. По пути из медицинского корпуса неожиданно для немца его за углом поджидал Саша. – Ты чего здесь? Почему не с Евгением? – Надо поговорить. – Коротко ответил русский, отводя Нахтнебеля в сторону. – Я был уже в бараке. – И что с ним? – Ему ещё хуже. Температура высокая, голова кружится, говорить нормально не может. Только бредит. – Саша замялся, ему тяжело было подбирать выражения. – У меня к тебе дело имеется. – Что за дело? – Ты нам друг? Винсент откашлялся, почуяв неладное. Обычно после таких слов людей втягивают во всякие неприятности. – Да, наверное друг... – Тогда может поможешь нам? Саша встал напротив немца, положив руку на его плечо. Его взгляд...Такой уставший и обреченный, но всё-таки скрывающий в себе небольшую надежду, смущал Винсента. Он вряд ли будет способен на что-то. – Что я смогу сделать? – Знаешь, когда эта немая снова придёт? Сможешь выпросить у неё лекарств? – Не думаю, она скорее всего придёт снова не раньше чем через неделю. Саша тихо выругался, тяжело вздохнув. – Слушай, Винсент, помнишь день, когда попал сюда? Как мы, можно сказать, приютили тебя? Ты хороший человек, кто знает, что произошло, если б не мы. Ты хочешь ответить тем же? Неловко. Нахтнебель чувствовал, как всё сильнее тревожность заполняла его мысли. По телу прошась лёгкая дрожь. – Хочу конечно. А что делать-то нужно? – У тебя же есть доступ к медикаментам всяким? – Да, формально есть. – Винсент, у нас правда нет другого выбора. Ты не мог бы найти там хоть что-нибудь? Жаропонижающие, пенициллин? Женя не поправится, если просто будет отлеживаться в бараке. – Даже если найду, то как вообще мне забрать лекарства? Я постоянно нахожусь рядом с врачами, выкрасть ну никак не выйдет! – Винсент, пожалуйста! – Саша перешёл на крик. – Попробуй хотя бы. Если не достанем ничего, то Женя умрёт. Разве этого ты хочешь? – Не хочу, просто говорю так, как есть. Извини, я постараюсь сделать всё, что в моих силах. Русский хотел было уже поблагодарить товарища за старания, но тут за зданием донесся шорох. Кто-то в тяжелой обуви совсем рядом ходил по сухой траве. Недолго думая, Саша схватил Винсента за рукав формы и со всей скоростью рванул в сторону бараков. Ночью вокнные немцы были в несколько раз опаснее, чуть ли не каждого пойманного они вылавливали и расстреливали на месте. Винсент лежал на койке, поджав ноги. Он никак не мог уснуть, даже в ночной тишине до него доходило прерывистое дыхание не далеко находящегося Жени. Мысли были заняты недавним разговором. Судьба оправдывала наихудшие опасения, русские спасли его, но теперь пришла пора отплачивать. Нахтнебель уже представлял, как Саша будет бить ему морду за не выполненную просьбу. Винсент ведь даже не попробует. Это глупо, наедине в кабинете с препаратами его уж точно не оставят, а пытаться украсть лекарства при всех глупо. Женя не был настолько близким человеком, чтобы жертвовать ради него всем, да и шанс, что ему поможет жаропонижающее не велик, пока фактор нечеловеческих условий концлагеря всё ещё присутствовал. Он жалкий трус. Беспомощный ребёнок, неспособный оказать помощь в ответ. Винсент коснулся лбом коленей. Ему стыдно смотреть теперь русским в глаза и слушать сонный бред больного Жени.