Ich mag dich lieben

Воскресенье. Единственный день, когда половине пленных концлагеря разрешалось не посещать рабочее место. Яркие лучи солнца согревали землю, хорошая погода в лучшем случае должна продержаться до начала осени. Четверо подростков сидели на хрупких досках у склада с материалами где-то в одном из самых непосещаемых местах Аушвица. В руках у каждого небольшой уголёк, из-за чего пальцы невольно окрашивались в чёрный цвет. – Как по-русски моё имя? – Неуверенно спросил Винсент. Он сомневался в своём познании языка, постоянно запинался и неправильно расставлял ударения. – Как пишется, так и произносится. – Непринуждённо ответил Женя. Он, как и все, выводил угольком своё имя на грязной бетонной стенке. – Наоборот, как произносится, так и пишется. – Тихо поправил Андрей, запрокинув голову наверх. – Да какая разница! Александр взял уголёк из руки Винсента и быстрым движением начертал имя мальчика на родном языке рядом с остальными. «Андрей, Евгений, Александр, Винсент»–большими буквами было выведено на серой стене. – Скоро пойдёт новый приток обученных военных, и тогда наши сгонят фашистов, а потом узнают об этом месте и освободят всех. – Женя снова наклонился и продолжил выводить аккуратные штрихи. – Это место станет чем-то вроде достопримечательности, и мы оставим часть себя здесь. – Договорил парень, закончив рисовать изображение серпа и молота. – Мы быстрее посвятим себя этому месту тогда, когда от нас останется один пепел. – Грубо ответил Андрей. – Никто не собирается вытаскивать отсюда пленных, у всех и так проблем по горло, а тут мы. – Но когда-нибудь это ведь должно закончиться, правда? Женя осмотрел всех ребят, надеясь, что хоть кто-то поддержит его мысль. Но лица их излучали лишь разочарование. – Лучше стереть это. – Саша указал на нарисованную символику Родины. – Если увидят, то могут ведь реально заняться этим. – Да ну, будут они по именам что-то определять. На следующие несколько минут в компании повисло молчание. Единственным, кого это нисколько не смущало, оказался Винсент. Он, как и во все другие разы, практически не понимал, о чём разговаривают знакомые, из-за чего приходилось периодически качать головой и корчить задумчивое лицо, делая вид, что тебе всё ясно. Обычно он потом просил Александра перевести на немецкий весь диалог, когда они оставались наедине. Подобная беспомощность дико раздражала мальчика, Нахтнебель часто винил себя за то, что не может осилить язык. «Дорис бы точно справилась намного быстрее» – мысли о сестре до сих пор не покидали голову Винсента. Он продолжал день ото дня всматриваться в фотографию родственницы и представлять её реакцию на то, что ради её блага он был отправлен в это адское место. – Hast du Julia gefunden? – Шопотом спросил мальчик на родном языке, подвинувшись ближе к Александру. – Да, всё в порядке. – Не глядя на Нахтнебеля сказал парень, всматриваясь в нарисованные серп и молот. Через пару секунд донеслись звонкие голоса нескольких поляков. Как по сигналу друзья поднялись с мест и вскоре уже смылись из безлюдной части концлагеря. Образ жизни в женских бараках напоминал систему в колониях для заключения. Здесь были отдельные бригады, в основном основанные на национальном или территориальном признаках. Однако, многие всё же старались помогать друг другу, но только до того момента, пока немцы не начинали переходить к угрозам. Среди мужчин не было ничего противоположного, хотя сильных духом и готовых сопротивляться там было несколько больше. Но всё же женщины имели преимущество на более тонком уровне, они были более сострадающими и эмпатичными. Они умели понимать других женщин. И, наверное, Юлия была самой понимающей из всех. Несмотря на свой возраст, девушка с самого детства принимала взрослые решения. Она была одной из тех, кто с рождения обладал материнским инстинктом. Всех друзей, знакомых, соседок в бараке она считала своими детьми, которые безусловно нуждались в заботе, любви и помощи. Не видя никогда собственную мать, Юля смогла инстинктивно перенять её качества. Не было большего счастья для девушки, чем взять под своё крыло бедного ребёнка или запутавшегося взрослого. Но были и другие. В связи с недавним заражением тифом, нескольких девушек из соседних от пострадавшего барака в первую очередь проверили на наличие болезни, а после распределили по другим каморкам. Одной из таких бедняг оказалась она. Маленькая девочка (на вид не больше пятнадцати лет) с подстриженными русыми волосами. Её яркие зелёные глазки излучали живой интерес, несмотря на то, что к общему вижу заключённой это не подходило. Новенькую представили всем остальным девушкам из барака поздно вечером. Она стояла в закрытой позе, скрестив руки на груди и повернув голову в сторону так, будто бы старалась не выделяться и не давать даже попытки остальным запомнить её. Как только немец ушёл, девочка тут же смешалась с толпой. Бедняга желала не привлекать к себе внимания. Она была из тех редких женщин, которые избегали союзов и любых контактов. Обычно такие подвергались насилию первыми, поэтому новенькая соседка привлекла внимание Юлии. – Здравствуй, милая. – С улыбкой произнесла девушка, со спины подойдя к новой заключённой. В ответ собеседница лишь с недопониманием взглянула на Юлию. Судя по всему, она не знала русского. – I am not one of yours. – Строго ответила на английском пленная, отвернувшись. – I advise you to stay away from me, Soviet girl. I do things my way. Заключённая моментально ретировалась, как только закончила свою речь. Она точно не желала на данный момент иметь дело с кем-либо из этого общества. Юлия лишь по-доброму усмехнулась, девушка уже привыкла к таким, как эта одиночка. – Ты узнала о ней? Винсент стоял у стены, стараясь привлекать к своей персоне меньше внимания. Он снова сбежал с рабочего места, дабы а тайне увидеться с Юлией как в прошлый раз. – Нет. Мне дали новую работу, нужно таскать груз заключенных. – Девушка говорила медленно и как можно разборчивее, дабы немец понял её. – Это за воротами. Пару раз видела ту немую, но ничего странного она не делала, ни с кем близко не разговаривала. Винсент прикусил нижнюю губу. Заключенная, носившая иногда еду мальчику, вызывала подозрения банально из-за того, что не была понятна её мотивация. Пускай она и выглядела беззащитной, но это не отменяло возможного риска. Однако сделать что-то ещё было попросту невозможно, ибо Хелен работала в основном в коттедже ССовцев, а пробраться туда даже пробовать не стоит. Нахтнебель вспоминал последний разговор с Юлией, когда снова находился в небольшой каморке у барака. Эта немая девушка опять пришла с неизвестной запиской, благодаря которой капо пропустил её. Заключённая держала в руках потрёпанную сумку, внутри которой лежала еда. – Спасибо, это снова нам? – Осторожно спросил Винсент. В ответ Хелен кивнула головой и протянула кладь мальчику, где как обычно красовалась бумажка с красиво выведенной надписью «Geschenk». – Извините за грубость, но Вы выглядите ещё хуже, нежели раньше. Может часть еды оставите себе? Немая девушка лишь улыбнулась и небрежно написала текст на листке своей тетради: «Со мной ужасно обойдутся, если узнают, что я забрала часть себе. Спасибо за беспокойство» – Но Вы не забираете насильно. – Винсент достал из сумки буханку мягкого хлеба и протянул его заключённой. – Держите, это плата за Ваш труд и доброту. Хелен с сомнением взяла подарок себе. «Что могу я сделать взамен?» – Новый текст появился на бумаге. – Если не сложно, могу взять у Вас пару листиков и запасной карандаш? Здесь ужасно скучно, мыслей вагон, а изложить их никак не получается. Девушка радостно кивнула головой и быстро выполнила просьбу мальчика. Через минуту зашёл немец и приказал немой покинуть комнату. Поблагодарив Хелен ещё раз, сам Винсент вернулся в основную часть барака, прикрыв сумку под рубахой. Четверо подростков расположились на улице у входа в барак, пользуясь такой возможностью, пока нацисты были заняты обходом территории. Поздним вечером внутри помещений всегда было слишком душно и шумно, многие привыкали к этому, но такие как Винсент до сих пор стрессовали, находясь в подобной обстановке. Трое друзей болтали и пытались осторожно открыть консервы ножом Андрея, пряча еду от Хелен под рубашку каждый раз, когда слышны были издали голоса немцев. В это время Нахтнебель что-то упорно строчил на недавно приобретённых листках бумаги. – Что пишешь, Винс? – С искренним интересом спросил Женя, подаинувшись ближе к немцу. Ненадолго замявшись, Винсент затараторил на немецком, обращаясь к Саше. Сам он не знал той лексики, которая подошла бы под описание его идей, так что легче было заставить русского перевести сказанное. – Говорит, что-то цикличности расизма, если я правильно понимаю это. Господи, какой бред. – А нафиг тебе это? – Продолжил Женя, рассматривая корявые записи Нахтнебеля. – Чтобы мысли приняли материальный образ. – На корявом русском ответил мальчик. – А в лагере какой от этого толк? – Чтобы не забыть ничего важного. А когда мы выберемся, я напишу статьи об этом. Людям будет интересно читать об опыте, который пережили не все. – По-моему глупость это всё. – Резко вмешался Александр. – Кому интересно читать о расизме? – Да потому что расизм - это идеология нашего мира. – Ответил Винсент на родном языке, сжав ладони в кулаки. – Даже если Германия проиграет, все просто сделают вид, будто поняли свою ошибку, но это будет ложь. Евреев ненавидели долгие годы, и всем было плевать, негров и цыган всё так же презирают. Никогда граждане стран не примут добродушно к себе мигрантов, они станут бояться или гнобить их. Люди будут строить карьеры на продвижении идей о толерантности, но на самом деле все из них окажутся ещё большими расистами, чем можно было вообразить. И человечество никогда не сойдёт с этого пути, все всегда будут думать о неполноценности других, это природа. Поэтому есть смысл говорить об этом, разве нет? – Это заведомо провальная идея, ваши типографии не будут печатать такое даже после войны. Да и все люди в глубине души разделяют подобные идеи, так что ничего нового они не увидят. У нас много таких, которые не хотят работать и получать деньги и признание за счёт своих однотипных исследований. – И что лучше? Просто идти по протоптанной дорожке? Ничего не пробовать в жизни, а лишь работать там, куда отправят, и бездумно подчиняться властям под страхом смерти, как это устроено на вашей родине? – Да что ты знаешь о моей Родине? – Крикнул Александр, встав на ноги. –Кто бы критиковал нашу систему. Вы начали войну, вы прогнулись под лидера! Может у нас и не всё идеально, мне тоже иногда не нравятся некоторые решения, но зачем портить то, что хорошо работает? Наше государство хотя бы не говорит об уничтожении народов и собственном господстве. – Ты не видишь минусов, потому что живёшь внутри этой системы. – Винсент отсел в сторону, опасаясь, что русский снова может прибегнуть к применению физической силы. – А ты чего о своей стране ничего не говоришь, раз такой умный? Разве ваши люди не отвратительно глупы, раз прогнулись под власть? Винсент готов был ответить, но мысли сбились в кучу. Он проиграл. Он слишком зациклился на своей индивидуальности. Саша был прав, все его идеи - полная чушь, которая никому не интересна из-за банальностии примитивности. Нахтнебель искренне верил в то, что он умнее остальных, оригинальнее. Но все надежы и мечты разбились о глупую причину для сомнений и оправданий. И причиной этому была любовь. Мальчик резким движением руки небрежно схватил записи и забежал в барак, скрывшись в толпе людей. Александр, тихо выругавшись, неспеша пошёл за ним. –Сейчас снова морды друг другу бить будут. – Тихо сказал Евгений. Андрей улыбнулся в ответ. Они оба абсолютно не понимали, о чëм шла речь в переговорах Саши и Винса на немецком, поэтому до этого момента предпочли молчание, дабы не мешать им выяснять отношения. – Если честно, мне уже плевать. – Ответил парень. – Не потому что я сволочь, а просто из-за усталости наверное. – В этом месте происходит столько всего ужасного, что подобное кажется мелочью. – Да, я именно это и хотел сказать. Винсент забежал в уборную, где уже смог нормально отдышаться. Внутри всё кипело от злости на самого себя. Мальчик на эмоциях разорвал свои записи и смочил бумагу водой, дабы текста точно не было заметно. Это больно, это обидно. Нахтнебель надеялся, что смог понять нечто особенное, что если он расскажет кому-то об этом, то получит одобрение и похвалу со стороны общества, но на деле единственное, чего он добился - это унижения. Винсент плакал, сидя на холодном полу. Он знал, почему не смог сказать ничего плохого о своём народе, не сумел ответить Саше. Дорис. Только сейчас мальчик осознал то, что никогда больше не увидит её, не обнимет, не скажет ей ничего. Совсем ничего. Воспоминания о сестре были единственной вещью, оставшейся о ней. И он никогда не спорил с ней, даже а тех случаях, когда девушка восхваляла нацистскую систему, в то время как Винсент стоял с опущенной головой и впитывал отвратительные ему слова и выражения. У себя в голове Нахтнебель мог думать о чём угодно, но сказать что-то, что не одобрила бы Дорис вслух, значило проявление неуважения к ней, к тем воспоминаниям. Признать при ком-то тот факт, что большая часть немцев на самом деле глупы и примитивны, означало спроецировать это мнение и на сестру. Даже после предательства Дорис мальчик не мог поступить также в ответ ради какого-то спора с Сашей. Через пару минут парень зашел в уборную, обнаружив там Винсента. Лицо его покраснело от недавней истерики. – Слушай, забьём можно на это всё? Сейчас вообще нет настроения продолжать спорить. – Выдохнув, сказал Александр. Он на самом деле слишком уставал в последнее время, так что сил на конфликт с Нахтнебелем попросту не оставалось. – Да, извини. – Коротко ответил мальчик и подошёл ближе к приятелю. – У меня не было до этого знакомых, с которыми приходилось находиться в такой тесно связи и ужасных условиях. Я могу ошибаться, как и все. – Хорошо. Но не надо воспринимать это слишком серьёзно. Я забуду обо всём уже завтра. Просто перестань вести себя слишком громко. Они пожали друг другу руки и вернулись обратно в основное здание барака. Винсент ещё долго думал обо всей ситуации, но в конце концов он ведь на самом деле имел право на подобные мелкие недочёты в своём поведении и собственных мыслях. Несмотря на ситуацию, Нахтнебель был всё ещё ребёнком, которому, свойственно ошибаться и учиться на полученном опыте. Ланда с самого утра находилась в небольшом помещении, ппредназначенном для бюрократии и регистрации. Работа конечно была намного легче, нежели на заводе или стройке, но всё равно проблемы присутствовали, ибо немцы очень трепетно относились к каждой бумажке, так что любая ошибка могла стоить ей жизни. За счёт возраста к девочке относились с большим пренебрежением, нагружали дополнительной работой, сокращали сроки, из-за чего заключённая не спала ночами, а продолжала заниматься делом, заполняя бланки в тетрадях. Но были и плюсы в виде улучшенного питания и снисходительного отношения со стороны военных, которые не могли просто от скуки застрелить или избить её. Даже когда в помещение кто-то зашёл, Ланда не обратила на это внимание, будучи полностью погруженной в работу. Только после того, как неизвестный чуть ли не вплотную приблизился к ней, заключённая оторвала голову от записей. Рядом стояла та самая девушка, которая совсем недавно лезла к ней в бараке. – Good morning, dear. – Певчим голосом произнесла Юлия оперевшись руками на стол. Ланда нахмурилась, отодвинувшись в сторону. Всё это выглядело весьма странно. – Не делай такое лицо, уважаемая. Ты недавно отвергла меня, но это неважно. Я думаю, что мы могли бы общаться на английском. Хоть я и из Союза, но обучалась в гимназии с уклоном на тот язык, который ты, судя по всему, знаешь вполне неплохо. Тебе ведь тяжело здесь? Я думаю, что могла бы помочь. Ланда тяжело вздохнула. Она не желала иметь что-то общее с какой-то русской настырной девкой, поэтому перед тем, как вернуться к работе, она отчеканила на английском: – Уйди от меня. – Нет, вообще я по делу. Меня попросили взять тебя, чтобы внести правки в количестве прибывшего позавчера багажа. Нас уже ждут у ворот двое фрицев. Заключённая сжала ручку от злости. Конечно, кого же ещё могли выслать для этого? У девочки и так было куча работы, но это никого не волновало. Ничего не ответив Юле, Ланда лишь взяла свою тетрадь и направилась к выходу. Девушка пошла вслед за ней. Ланда сидела на холодном полу в бараке. На дворе уже был поздний вечер, но девушка всё равно занималась документацией. Всем заключённым было запрещено покидать свои бараки после отбоя, а значит оставаться в оборудованном административном центре не предоставлялось возможности, поэтому приходилось незаметно протаскивать тетради в это место и доделывать план здесь. Ланда практически не спала уже пару дней подряд, от чего выглядела она паршиво, бледная кожа напоминала плоть трупа. – Привет, что пишешь? – Спросила на английском внезапно подошедшая Юлия. – Опять работа? Господи, я видела, как ты сегодня чуть ли не в обморок упала, когда ходила со мной к воротам. – Да, работа. – Сухо ответила девушка, проигнорировав половину из всего, что та сказала. – Может тебе как-то помочь? Я умею красиво писать. – Нет. – Заключённая с недоверием посмотрела на Юлю. – От этого зависит моя жизнь. Я не могу доверить это дело кому попало. А теперь можешь идти, мне уже завтра нужно сдать отчёт об умерших за месяц. – Как же они тебя загоняли...Судя по синякам под твоими глазами, это не первая бессонная ночь. Мне жаль, что приходится так мучаться, но дело твоё. – С искренней лёгкостью в голосе ответила девушка. – Доброй ночи, бедняжка. После этих слов Юля вернулась у своей койке, пока заключённая продолжала тихонько работать. Может она и была груба, но Ланда ещё до прибытия в концлагерь поняла самое главное правило: никому нельзя доверять в той среде, где вам постоянно угрожают. Девушка руководствалась этим и предпочитала простое отторжение от людей в большинстве случаев. Юля проснулась ночью от звука выстрелов на улице. Подобное происходило постоянно, но девушка так и не смогла привыкнуть к тому, что раздражённые немцы в ночную смену готовы были убить кого угодно. Привстав со своей койки, она ради интереса посмотрела в сторону, где пару часов назад занималась Ланда. Она всё ещё была там, только не работала, а спала, оперевшись на мокрую стену. Страно было видеть подобное, ибо у заключённой было своё спальное место. Подойдя ближе, Юлия заметила незакрытую тетрадь и список умерших на другом листе. Быстро сверив записи, стало понятно, что Ланда попросту отключилась во время ночных мучений, так и не доделав отчёт. Вздохнув, девушка осторожно подняла грубиянку на руки и уложила на собственную койку, прислушиваясь к её тихому сопению. Проснулась Ланда от общего шума женщин в бараке. Уже было утро, совсем скоро следовало выходить на первую проверку. Встав на ноги, девочка вдруг негромко охнула и начала резко осматривать всё вокруг. Она уже забыла, как вырубилась поздно ночью и не доделала отчёт. А теперь ещё как на зло нигде не было её записей. – Не это ищешь? – Послышался знакомый голос Юли. Девушка подошла к Ланда, протянув ей терадь, которую заключённая тут же с облегчением выхватила. – Я дописала за тебя всё то, что нужно было. Вроде сама разобралась. Если вдруг что было неправильно, то скажи, что это я виновата и отобрала у тебя отчёт. Ланда тут же открыла нужную страницу и быстро прошлась по списку, на вил всё было выполнено правильно. Тут же она заметила, как Юля зевнула, прикрыв ладонью рот. Эта девушка не спала ради того, чтобы доделать работу за практически незнакомого ей человека, который ещё и нахамил. – Спасибо... – С неловкостью в голосе ответила девочка. – Спасибо, что делаешь это ради меня. Я обязательно отблагодарю тебя чуть позже. – Не нужно, всё хорошо. Я просто хочу помочь тебе и другим женщинам здесь. Мне очень хотелось бы продолжить заниматься с тобой вместе, если ты не против. Юля протянула правую руку Ланде. – Нет, не против. Они обменялись рукопожатием и разошлись. Заключённая пожелала Юле удачи на утренней проверке, от которой она в свою очередь была освобождена, так как занимала более высокую должность. Спрятав тетрадь, девочка побежала в сторону своего рабочего места, дабы ещё раз на всякий случай проверить труд Юли, которой она теперь начинала доверять.