Ich mag dich lieben

Поздней ночью в небольшом здании для приëма новых заключенных в лагерь трое молодых мужчин расселись за столом, посредине которого стояла наполовину пустая бутылка водки. Этого мало, чтобы напиться сполна, но в конце-концов завтра нужно было выходить на работу, а эти ребята уже ни раз охватывали от руководства за пьянки. Их привычная форма СС, кожаные плащи и берцы были небрежно раскиданы по помещению. – К нам молодух, говорят, завезли новых. – Вытирая подбородок упомянул один из парней - Фридрих. – С чего бы это? Секретарши закончились? – Подхватил Бруно, тощий военный, бывший лëтчик, переведëнный в лагерь в роли охранника. – Да нет, Herr Фогт зазвал своих знакомых, сослуживцев к нам. Кого для работы, других на время, неважно вообщем. Там люди-то не низших сортов, одни напыщенные элитники от штурмбаннфюреров до бригадефюреров. Но главное, что каждые третьи там с дочерьми да сëстрами, не все из них ещë женаты. Все трое с ухмылками на лице переглянулись. В концлагерях на самом деле чувствовался некий дефицит женщин. В основном это были секретарши, гувернантки, ну в крайний случай поварихи. – Ага, только вот эти точно неприступные. – Заговорил третий мужчина - Курт Рихтер. – Да брось, тебя это хоть когда-то волновало? И в самом деле. Курт помимо того, что приходил иногда с похмелья на работу, бухал с друзьями в неположенных местах, ещë и прославился тем, что распугивал большинство девушек. Только появлялась на горизонте стеснительная секретарша, которая не способна постоять за себя, так уже через две недели она бежала жаловаться на слишком частые знаки внимания от мужчины. Курт за три года службы поднялся до СС, но дальше Роттенфюрера не продвигался. В лагере он за неплохую плату контролировал багаж приезжих заключённых и заодно устроился наблюдателем нескольких мужских бараков. Не хотелось привлекать слишком много внимания, мужчина относился к войне с подозрением, а засветиться через пару лет на каком-нибудь судебном разбирательстве не хотелось. Да и самого Рихтера не особо волновала карьера военнослужащего. Гораздо легче было завести нужные связи, где будут и деньги, и хорошая репутация. Окно в комнате Дорис выходило прямо на лагерную зону. Еë с отцом и ещë несколькими приглашенными подселили в небольшой коттедж, находящейся недалеко от основной территории Аушвица. Девушка всë время старалась держать улыбку, когда Франц брал еë на светские вечера со своими знакомыми по службе. Прошла уже неделя с момента их приезда, но Дорис не свыклась с новой средой. Всë это время она не покидала здание, которое должно было стать на ближайшее время еë новым домом. Девушка не могла жить рядом с местом, где скорее всего умирали люди, множества людей, которых привозят сюда из заграницы. Всë это напоминало о недавно погибшем брате. Дорис хотела бы, чтобы отец проявил хоть немного сочувствия, скорби, но он казался невозмутимым даже сейчас. Может это потому, что Винсент не его родной сын? Девушка не думала об этом. Она почти всë время убивала в кровати, почти ничего не ела и терпела вечные головные боли из-за недосыпания. Ей постоянно снился брат, он казался ещë совсем мальчишкой, таким юным и неопытным. Разве заслуживал ли он смерти? Конечно нет. Но если на небе всë-таки есть Бог, то почему же он позволяет судьбе забирать жизнь у ни в чëм не провинившегося ребенка? Дорис плакала часами. Плакала и винила себя за всë. За то, что не проводила с Винсентом достаточно времени, оставила его с отцом, практически совсем одного на долгое время и даже не удосужилась приехать, навестить. Она помнила себя шестнадцатилетнюю, когда только оборвала линию жизни нелюбимой матери, сбежала из дома, дабы не чувствовать своей вины за всë случившееся. Девушка боялась, не хотела, чтобы брат видел в ней не сестру, а убийцу его матери. Сейчас, спустя четыре года, она поняла, что еë же эгоизм привёл Дорис к ещë более ужасным последствиям. Да, Бог есть. И он настроен на то, чтобы она страдала до конца своей жизни. Дорис впервые за долгое время решила показаться днем перед отцом по его просьбе. В тёмно-синем платьице и с новыми украшениями она выглядела не такой уставшей и замученной. – Так, Fräulein Нахтнебель. – Обратился к девушке рабочий немец из Вермахта. – Нашли вам дворничиху на некоторое время. Она нема, больших проблем не должна доставить. Если что - обращайтесь. Мужчина удалился, а позади него появилась девушка лет семнадцати на вид. Русые волосы коротко подстрижены, сама она была до невероятного худая, казалось, что и так небольшого размера форма может спасть в любой момент. – Как общаться с ней, если она немая? – Тихо спросила Дорис, неприятным взглядом окинув горничную. Девушка, услышав вопрос, быстренько достала из кармашка небольшой блокнотик с карандашом. «Дворничиха», как с презрением прозвал еë немец, убиралась в ванной, оттирая грязь на раковине. Дорис стояла в дверном проëме, решив понаблюдать за ней. Это была хорошая возможность узнать хоть что-то об этом месте. Нахтнебель внимательно вслушивалась в разговоры за большим столом, когда военные мужчины за ужином обсуждали некоторые темы, связанные с лагерем. Только вот сама девушка почти ничего не понимала в этом. – Откуда ты? – Спросила Дорис у гувернантки. Та сразу же достала блокнотик, после чего протянула его Нахтнебель. «Меня из лагеря прислали» – было написано кривоватым почерком. – А чего ты выглядишь так? И почему у тебя волосы сбриты? – Дори подошла ближе к новой знакомой, засыпав еë вопросами. – И кто ты по национальности? Как звать-то? «Нас не кормят почти, душ по воскресеньям только, а волосы бреют всем, чтобы не разводить инфекцию вроде. А я из Австрии, но мама была еврейкой. Я Хелен» Трёхлетнее близкое общение с Генрихом давали свои плоды. Вместо того, чтоб испытать отвращение от запуганной, грязной еврейки, Дорис только тяжело вздохнула и удалилась из ванной, перед этим вырвав листок с блокнота, на котором происходила переписка, дабы никто другой не прочитал. Девушка не понимала, что происходило на территории лагеря. Он казался одним большим пятном, которое поглотит тебя, как только ты посмеешь войти в него. Прошло ещë два дня. Дорис не покидала комнату, ничего не ела. Она сидела на полу, облокотившись о стену, не желая находиться рядом с кроватью. Напротив Нахтнебель окно, кто-то с обратной стороны на протяжении всего этого времени держится за него руками. Это детские ладони, покрытые мозолями, но больше ничего не видно, только руки. Девушка не хочет смотреть в ту сторону. Она знает, понимает, что это лишь еë воображение снова рисует странные образы. В этом нет ничего страшного, всë пройдет, обязательно пройдет. Но окно манит, будто бы Дорис не знает, что за ним. Под ночь руки исчезают, оставляя еле видный след на подоконнике. Ей страшно, очень страшно. Но всë закончится, как только она ляжет спать. На улице темно, Нахтнебель выглядывает наружу. Лагерь кажется более спокойным, когда не видно суматохи, а из труб не валит беспрерывно подозрительный черный дым. Слышны стрекотания кузнечиков, теплый ветер развивает запутавшиеся волосы Дори. Всë так сложно и запутанно. Те руки, что были видны, то воображение, что появляется из-за волнения, страха или тревоги, оно хотело, чтобы девушка посмотрела наружу. Или она сама желала этого? Может всë указывает на лагерь? Лагерь...Он похож на единый организм, где всë работает по четким командам и инструкциям. Но стоит ли посещать его? Это может только всë испортить. Нахтнебель знает, чем это закончится. Но сейчас ей хочется перебороть это, не думать о страхах. Camp...Это слово такое тёплое, родное. Сразу вспоминаются детские лагеря с оздоровительными программами, где все находят новых друзей на время, пока родители отдыхают где-то у себя дома. Но здесь всë было иначе. Лагерь - это не веселье, это смерть. Правда ли труд приводит к освобождению? Разве выпустят ли хоть кого-нибудь отсюда? Или это значит, что кто-то другой освободит законченных? На следующее утро Дорис встала как можно раньше, вышла на завтрак, а после впервые за всë время покинула свой новый дом, направившись прямиком в сторону ворот концлагеря. С собой у девушки имелся пропуск, специальное письменное соглашение, дабы еë могли пропустить на территорию лагеря. – С какой целью, Fräulein? – Был задан вопрос одним из немецких охранников, который внимательно изучал документ, что принесла ему Нахтнебель. – Отец советовал осмотреться. Могу ли я попросить отвлечь кого-нибудь, дабы сопроводить меня? – Eine Minute... – Мужчина на ненадолго вышел за ворота, свистнув в сторону молодого немца, подзывая его к себе. – Сейчас подойдёт один, долго с ним не задерживайтесь. Через минуту Дорис уже находилась на территории лагеря, рядом парень лет двадцати пяти, русый, голубоглазый, худого телосложения, с тонким подбородком. – Курт Рихтер, Fräulein... – Он ненадолго задумался, вспоминая фамилию девушки. – Нахтнебель, верно? – Да, точно. Вы можете объяснить, что это за место? Все говорят обо всём только в общих чертах, это совершенно сбивает с толку. – Извольте поинтересоваться, зачем молодой девушке лезть в это черное дело? Поверьте, тут лучше не знать подробностей. – Но мне нужно! Скажите например, здесь много представителей СС или Вермахта. Для чего так много людей? Какую работу выполняете например вы? Курт улыбнулся, наблюдая за наивной Дорис. Он сам встречал некоторое количество женщин, которые даже в фантазиях своих не могли представить, какие ужасы творятся в лагере. Многие падали в обморок, только услышав о газовых камерах, другие держались стойко, пока речь не заходила об экспериментах на детях. Ну, девушки есть девушки, чересчур нервные и чувствительные. – Наши люди здесь нужны для дисциплины. Я работаю проверяющим багажа приезжих. Всë то, что имеет хоть какую-то ценность, должно быть изъято и передано выше стоящим лицам. – Как вообще в лагерь попадают люди? – Увозят насильно по разным причинам. – А для чего волосы сбривают? – А Вам откуда знать об этом? Дорис ненадолго замялась. Не хотелось упоминать о тайной переписке с Хелен. – Увидела, что все побриты. – Ну, как только заключенные попадают сюда, их имущество изымают, волосы стригут, дабы они не стали переносчиками заразы всякой. Затем раздают форму, определяют по баракам. Всë довольно просто устроено: они работают на благо германской экономики, тем самым отсрачивая свою кончину. – И что? Здесь с заключёнными можно обращаться, кск угодно? – Ну разумеется. Они - всего лишь скот, стадо, которое не заслуживает считаться обществом людей. – И можно даже убить без приказа кого угодно? – Вполне. Дорис ненадолго задумалась. В голове что-то неожиданно вспыхнуло. Мысль, желание, поток. – Вы можете отвести меня к месту Вашей работы, Курт? – Как пожелаете, Fräulein Нахтнебель. Через десять минут девушка уже находилась в небольшом здании. Внутри несколько женщин в лагерной форме, каждая за своим рабочим местом, они перебирают сумки, машинально проверяя их, откладывая нужные вещи, а после записывая что-то в блокнотах. Курт отошёл ненадолго покурить, оставив на полке пачку спичек и головной убор. Неужели правда? На самом деле можно делать с этими людьми всë, что захочется? Дорис хватает пачку спичек, пряча их к себе в карман. Она проходит вглубь помещения. Внезапно взгляд девушки задерживается на молоденькой заключенной, ещë совсем девчонке. Та осматривала чемодан, вытаскивая из него оставшиеся вещи. Но Нахтнебель замечает, как тоненькие пальчики ловко проталкивают что-то вглубь рукава. – А ну стой. – Дорис подошла к заключенной, схватив еë за запястье. Но тут же опешила. Она совсем не понимала, что творит. Резкие, импульсивные, необдуманные действия, желание выпустить на кого-то все накопленные эмоции. До этого девушка редко когда испытывала подобное. Будто бы сейчас не она, а кто-то другой контролировал еë. Девочка замялась, нервно поправив форму. Дорис молча встряхнула еë рукава. Тут же с громким звоном на пол упала золотая цепочка, обшитая жемчугом. Нахтнебель подняла украшение, спрятав себе в карман. – Ты... – Девушка сильнее сжала запястье заключенной. – Грязная еврейка, воровка! Ты знаешь, что тебе светит за эту выходку? Девочка молча опустила голову вниз. Она уже привыкла к тому, что здешние люди не принимают извинений, не смягчают наказания. Дорис наоборот же только больше злило молчание заключенной. Она резким движением спустила рукав лагерной формы до локтя. – Этой рукой ты решилась на кражу. – Девушка достала пачку спичек, вынув только одну. – Ты ведь понимаешь, что тебе повезло? Мне не стоит говорить, что бы сделали военные, если б это заметили они. Никто не считает их людьми. С ними делают всë, что хотят. Внутри Дорис что-то яростно сопротивлялось. С одной стороны, она сама не желала никому смерти, не верила так сильно в эффективность расовой теории, как раньше. Но она не могла так просто взять и отделиться от общества, от отца. Это невозможно, нельзя противиться, когда вокруг определенные люди. Перед Нахтнебель стоит ребёнок, сверкая зелёными глазами, такими же, какие были у Винсента. Девушка зажигает спичку, всматриваясь в пылающий огонек. Не мешкая больше, Дорис преподносит спичку к запястью девочки, прислоняя еë к бледной, нежной, молоденькой коже. Тут же заключенная начинает кричать от резкой боли. Она вырывает руку и пятится назад, облокотившись о стену. Тихо плача, девочка со страхом в глазах смотрит на Нахтнебель. На запястье появляется темно-красный ожог. Дорис вдруг снова будто бы приходит в себя. Девушка видит озлобленный, но в то же время и жертвенный взгляд заключенной на себе. Она смотрела на нее, как на животное, хищника, прижимая к груди раненую руку. Нахтнебель тушит спичку, роняя еë на пол. Все они люди, такие же люди. Последующие полчаса Дорис продолжала осмотр места с Куртом, периодически подавая руку ССовцам, которых было предостаточно в административном пункте. Она улыбалась, старалась держать лицо, как еë учили, но все мысли были о воровке. К трём часам дня девушка с Рихтером обошли некоторую часть лагеря. Парень старался максимально обходить более опасные для психики Нахтнебель места по типу стен для расстрела, казни заключенных, карцер. – А на заводах тоже евреи работают? – Улыбнувшись, спросила Дорис. Сейчас она не была похожа на себя обычную, более меланхоличную и тревожную. – Откуда Вы знаете о заводах? – Ну как же, дым из тех труб. – Девушка указала рукой на трубы. Из них всë так же валил черный дым. Курт остановился, взглянув на Дорис, пытаясь понять, говорит ли она серьезно или же просто шутит. – Вы на самом деле не знаете? – Не знаю чего? – Отец не говорил Вам? Девушка осторожно мотает головой в знак отрицания. Курт прикусывает губу, выбирая, с какой стороны рассказать о том, что Нахтнебель не ожидает услышать. – Этот дым не от завода. Не успевает Дорис ответить, как парень аккуратно развернул еë в другую сторону и ускорил шаг, придерживая Нахтнебель за плечи. Рихтер увидел недалеко проезжающий грузовик с трупами, поэтому и постарался как можно скорее увести девушку отсюда, которая только краем глаза смогла увидеть это. Весь оставшийся до ворот путь Дорис молчала, опустив глаза вниз. Она в момент растеряла свой недавно построенный образ беззаботной девушки. Курт привык к подобной реакции. Он видел еë множество раз и знал, что нужно говорить: – Не беспокойтесь, Fräulein, такое случается, такое бывает. Вы же знаете, это мера, необходимость. Вас ведь наверняка учили, это не люди, это скот, не стоит переживать и жалеть каждое животное. Поверьте, это пока самый гуманный способ избавления от них. Думайте лучше о будущем, о счастливом будущем. Парень знал, что нес заученный бред. Он сам не то чтобы сильно проникался расовой теорией, не до конца верил в то самое будущее на захваченных территориях Востока. Но Рихтер не один такой, здесь все немного, но притворяются. По-другому нельзя. Дорис лежала на кровати в своей комнате, всматриваясь в белый потолок. Это всë было ужасно, невероятно страшно. Густой, черный дым из труб, пропитанный множеством смертей. Разве так должно быть? Как вообще это можно назвать хоть чуточку гуманным? Девушка моргает, но видит перед собой тот самый грузовик с трупами. По телу пробегает дрожь, подступает тошнота. Даже со скотом обращаются лучше. Дорис поднимается с постели. Сейчас шесть часов, скоро у заключенных отбой. Через пятнадцать минут Нахтнебель уже стоит перед дверью в небольшом здании для проверки багажа. Девушка тяжело вздыхает, после чего заходит в помещение. Длинный серый плащ развивается на легком ветерке, что дует из приоткрытого окна. Дорис находит взглядом ту самую девочку. Ничего не объясняя, девушка хватает еë за руку и уводит. Заключенная по началу пытается вырваться, Нахтнебель надавливала прямо на недавно оставленный ожог. Но вскоре, ни к чему не приводящие попытки прекращаются. Еë вели к воротам. Дорис наплела что-то охранникам про ошибку в бюрократии, из-за которой отец попросил провести одну из заключенных для подтверждения номера. Девушку пропустили вместе с заключенной, Нахтнебель повела еë к коттеджу. Дома никого на пути в комнату Дори не было, она спокойна завела девочку к себе, заперев дверь на замок. Из комода девушка достала небольшую аптечку. Усадив заключенную на стул, Нахтнебель присела на корточки перед ней. – Ты говоришь по-немецки? – Да, я почти всю жизнь жила в Германии... – Девочка всë ещë недоумевала. Она не могла просто принят тот факт, что немка, которая несколько часов назад обожгла еë руку, сейчас покрыла ожог мазью и заматывала запястье бинтом. – Что бы тебе сделали за это? – За кражу убили бы наверное. Спасибо Вам, меня бы отправили в баню за ожог. – В баню? – Ну...Это туда. – Девочка указала пальцем на окно Дорис, из которого был виден черный дым. – Сначала в камеру, потом в печь. – За ожог? Да быть не может! Разве возможно за такую мелочь? – Им не нужны работники с дефектом. А я тем более ещë не взрослая, тринадцать в ноябре будет. Меня бы убили точно. Тринадцать... Дорис смотрела в глаза маленькому ребёнку, которому причинила боль. Она могла убить еë, а всë из-за чего? Порыва? Чувства собственного превосходства? Или это было что-то другое? Что-то грязное внутри девушки? – А для чего ты воровала? – Мне показали другие девушки из лагеря. Риск, что поймают большой, но при должной удаче можно обменивать полякам драгоценности на еду и лекарства. А я привыкла воровать. – Что тебе нужно, mein armes Mädchen? – Еда нужна. Дорис отошла из комнаты, а через несколько минут принесла буханку хлеба и две банки консервов. – Сможешь спрятать? У девочки округлились глаза от изумления. Она привыкла думать, что все здешние немцы ужасны и жестоки. Нахтнебель изначально показалась ей такой же. Но было в ней что-то странное. Заключеннной от чего-то казалось, что она уже видела где-то Дорис. – Спасибо Вам, я всë спрячу, спасибо. – Девочка не переставала благодарить девушку. – Возьми бинтов ещë. Вдруг тебе или кому-то другому понадобятся. Я пропущу тебя, ты снова вернёшься в лагерь. Как зовут тебя, милая? – Ланда Рульганд.