Сквозь мглу

И свет во тьме светит, и тьма не объяла его

Евангелие от Иоанна 1:5

— Проходите, мистер Ньюман вас уже ждет, — произнес дворецкий и скрючился перед Аменом в полупоклоне. — Благодарю, — бросил агент, отдавая прислуге черное пальто. Амен без спешки прошел вперед, подмечая про себя, что в доме отца Шерил ровным счетом ничего не изменилось. Всë та же холодная английская роскошь. В холле на высоком барельефном потолке сидела огромная старая люстра. Шерил как-то говорила, что в детстве боялась под ней проходить, ведь та так угрожающе покачивалась от гуляющего по поместью сквозняка, что норовила в любой момент свалиться и убить ее. «Как жаль, что она висит на своем месте. Так бы проблем в моей жизни было на пару десятков меньше», — подумал Амен, поглядывая на сверкающего монстра. Широкая лестница из тёмного дерева привела мужчину на второй этаж, с которого первый выглядел, как бальный зал. Помпезная обстановка несколько давила на мужчину, потому как очень ярко характеризовала хозяина. Освальд Ньюман любил красивые вещи. По этой причине он отстроил поместье, больше походившее на музей; на прилежащей территории разместил с десяток статуй, повторяющих античные творения; выбрал в молодости жену, точно знал, что стареть утонченная особа будет, подобно вину — медленно и красиво. Освальд был доволен, что внешность матери передалась дочери, ведь в этом доме должно всё соответствовать его вкусу. Увлечение Шерил пластической хирургией сильно раздосадовало отца и на пару недель отразилось на счете девушки. Однако Освальд понимал, что с женщин взять нечего, не стоит так расстраиваться из-за их когнитивных способностей, проще смириться. Только один раз он не смог сменить гнев на милость — когда узнал, что Шерил ушла от Блэквуда. Отношение к зятю менялось у Освальда медленно, но верно. От презрения к интересу из-за успехов на службе, а потом и к уважению. Он знал, что для дочери можно найти партию и повыгоднее, но с ее отвратным характером это чревато последствиями. А вот Амен был со всех сторон подходящим вариантом: звания он добился высокого, с ним можно было пропустить несколько стаканов крепкого алкоголя и побеседовать, а главное — он бы не доставил проблем в случае расставания. Так думал Освальд вплоть до последних выходных, пока на пороге не появилась полуживая дочь. Отцовское сердце дрогнуло. Какой бы безмозглой и несносной ни была Шерил, поднять на нее руку не смел никто. Амен, без стука входя в темный кабинет, прекрасно понимал, что влип он основательно. Ньюман уже не первый десяток лет занимает пост заместителя директора ФБР. Юридически это вторая по значимости должность в бюро, фактически — первая. В отличие от сменяемых раз в десятилетие и назначаемых сенатом директоров, Ньюман, кажется, собирается сидеть в своем кресле до самой смерти. Именно Освальд координирует все существующие отделы и поддерживает между ними связь. Он, как огромный осьминог, растянул свои щупальца к каждому значимому человеку как в бюро, так и за его пределами. Потому перейти дорогу Ньюману сродни самоубийству. Этот человек парой-тройкой звонков раздавит любого, и неважно, есть на то законные основания или нет. Блэквуд прошел вглубь помещения, жестко ударяя подошвой туфель узорчатый ковер, и остановился, пока из-за массивного стола выползал Освальд. Высокий, местами обрюзгший, пожилой мужчина спокойно подошел к Амену и протянул морщинистую руку. Он не был из тех людей, что изо всех сил молодятся в попытках скрыть возраст. Не изнурял себя тренировками, не бегал по врачам с желанием натянуть обвисшую кожу на лице до ушей, не пытался подстроиться под более молодых собеседников, выясняя, актуален ли еще гольф и езда верхом в его кругах. Он делал то, что доставляло ему удовольствие: добавлял с утра пару капель коньяка в кофе или пару капель кофе в коньяк, подмигивал хорошенькой горничной и ехал из пригорода в Вашингтон, где до вечера покровительствовал тем, кто ему нравился, и зарывал поглубже тех, кто симпатии не вызывал. — Здравствуй, Амен, — с холодным дружелюбием проговорил Освальд, жестом приглашая агента сесть. Амен опустился в кожаное кресло подле письменного стола из красного дерева и окинул взглядом знакомую обстановку. По обеим сторонам тянулись строгие шкафы, книги в которых стояли ровно, корешок к корешку. Даже высота их была выверена, будто по линейке. За рабочим местом находилась бледная узкая картина — «Сатурн, пожирающий своего сына» Рубенса. Амен никогда не был ценителем искусства. И это полотно, которое так любила расхваливать Шерил, восторга в нем не вызывало. «Мы же были в Мадриде, в музее Прадо, где висит подлинник. Неужели не видишь, что я нашла копию, ничем не хуже оригинала? Это такая редкость», — негодовала когда-то бывшая жена. Сейчас Блэквуд снова в изображенном уродстве ничего прекрасного не находил. Немощный дряхлый старик вцепился в ревущего младенца, зубами отрывая от него плоть. Но почему-то Амен продолжал вглядываться в отвратительную картину и даже потянулся к вороту черной рубашки, расстегивая верхнюю пуговицу, будто что-то мешало ему дышать. Бог, съедающий сына, чтобы тот его не предал. Всесильное существо и беспомощное дитя. «А бог-то в итоге просчитался», — мысленно усмехнулся Блэквуд и перевел взгляд на Освальда. Тот расположился в точно таком же кресле напротив, придвигая ближе круглую тумбу на мелких колесиках, где уже стояло два стакана и охлажденная бутылка виски, на стекле которой скапливался конденсат. Одним из внушительных плюсов Ньюмана для Амена являлась его избирательность в алкогольных напитках. Несмотря на то, что Освальд по происхождению был англичанином — а по глубокому убеждению Блэквуда те, кроме эля, ничего оценить не могут — именно он приучил агента к культуре распития спиртных напитков. Моментами Ньюман походил на отца, в глубине души всегда мечтавшего о сыне. Ему нравилось принимать у себя дочь с мужем, чтобы через полчаса после начала ужина сослаться на необходимость обсудить с последним рабочие моменты. На деле звон стаканов в кабинете перебивали размеренные беседы о политике, истории и прочих «неженских» делах. Блэквуда тоже устраивали беседы с местами мудрым и толковым человеком. Нельзя сказать, что Амен как-то тепло относился к отцу своей жены. Просто чуть лучше, чем к большинству из своего окружения. Сейчас Амен был предельно сконцентрирован, обращая внимания на детали. «Сел не за стол, а напротив, но руки держит в замке. Достаточно сильно, кончики пальцев белеют. Хочет показать расположение, но нервничает», — ненароком отметил Блэквуд, делая короткий глоток. — Ну что, сынок, рассказывай, — начал Освальд, почесывая костяшками седую бороду. — Почему ко мне в слезах приходит избитая дочь и твердит твое имя? — Это не ко мне вопрос, Освальд, — откидываясь на жесткую спинку, ответил Амен. — В последний раз, когда ее видел, она кричала, чтобы я расстался со своей женщиной и вернулся к ней. Я достаточно грубо ее выпроводил, но никаких избиений там и близко не было. — Хочешь сказать, моя дочь лжет? — размеренно спросил собеседник, разглядывая янтарные переливы в широком стакане. — Да. Тебя это удивляет? Пауза затянулась. Освальд медленно поднял глаза. От тяжелого, насквозь сканирующего взгляда любому бы стало не по себе, но только не Блэквуду. Он знал, что Освальд, как акула, чующая запах крови за четверть мили. Одна капля, и хищника уже не остановить. Только Ньюман был заточен не на кровь, а на страх. Это липнущее к ладоням чувство он подмечал безошибочно, однако нисколько не удивился, когда встретил в ледяных глазах пустоту. Амен всегда был скуп на эмоции. Освальд знал, что тот их не скрывает. Их просто нет. Ни опасения за свою судьбу, ни переживаний по поводу работы. Совсем ничего. Освальд подтвердил свои догадки одним взглядом, но решил проверить кое-что еще. — Так значит, ты завел новую пассию? — спокойно уточнил Ньюман. На собеседников падал тусклый желтый свет от лампы на столе. Обычно подобного рода освещение придает обстановке уюта. Но только не в кабинете Освальда. Здесь мягкий свет превращался в острый ржавый отблеск, в рефлекс от огня, который подчеркивал малейшее изменение в позе и мимике. Потому Ньюман без труда заметил огрубевшую линию челюсти и давление пальцев на стакан. Казалось, сожми его Амен чуть сильнее, и в его руки вонзятся тупые осколки. Ему не хотелось даже думать про Эвтиду в этом месте. К тому же девушка с утра не отвечала на сообщения. Амен понимал, что разница в часовых поясах дает о себе знать: у него час дня, у нее около десяти. Однако паранойя внутри тихо поскуливала, мешая мыслить трезво. Еще и пренебрежительные словечки старика — «завел», «пассия» — на миг вывели Блэквуда из равновесия. Но только на миг. Амен моргнул и заговорил с присущей ему холодностью: — Да, но к нашему делу это не имеет отношения. — Ты так уверен в этом, сынок? — Освальд оперся щекой на руку, будто смертельно устал от короткого разговора. — Мне необходима каждая деталь, чтобы сформировать объективную картину. Ты считаешь, что моя дочь приревновала тебя к новой избраннице и решила отомстить? — Она не просто приревновала, Освальд. Она впервые в жизни увидела, как выбирают не ее, — не скрывая пренебрежения, произнес Амен. — Полагаю, попросила кого-то из своих многочисленных дружков ее избить, чтобы потом выставить меня виноватым. Или же неумышленно вывела очередного ухажера так, что тот распустил руки. Потом решила свалить это на меня. Шерил мстит, вот и всë. Освальд скрипуче усмехнулся. Амен его задел. Да, дочь никогда не блистала умом, не была примерной или хоть сколько-то достойной его фамилии. Но пасть так низко из-за задетого самолюбия… Она должна была знать себе цену, обязана всегда идти с поднятой головой. А вместо этого пошла на такую дурость? Ньюмана такое положение дел не устраивало. Он не хотел окончательно разочаровываться в своем ребенке, в которого так много вложил. Ведь согласиться с агентом — ровно признать собственную никчемность. — А что насчет причины твоего нахождения в Монтане? — вкрадчиво начал отец Шерил. — Здесь дочь снова лжет? Как ты проводишь свой отпуск, сынок? Амен невольно перевел взгляд на картину. Казалось, Сатурн изменил положение, более рьяно вгрызаясь в тело сына. «Меняет тему. Старик знает, что я прав. Это хорошо. Но признать не может. Это паршиво», — мысленно подводил агент итоги своего визита. Врать по поводу расследования не имело смысла. У Ньюмана было достаточно времени, чтобы все проверить. — В городе, откуда я родом, несколько десятков лет кто-то убивает людей. Почерк идентичен. По меньшей мере четыре распятых трупа — достаточное основание для превышения должностных полномочий? Седая бровь сдвинулась на пару миллиметров вверх, а взгляд Освальда стал еще въедливее. — Я обладаю информацией о двух: девчонке и пастухе. И убиты они с разницей в несколько недель. Да и виновник уже мертв. Хочешь сказать, есть жертвы, о которых не осведомлена полиция? На лице Амена не дрогнула ни одна мышца. Естественно, Ньюману достаточно было позвонить и представиться, чтобы шериф Кëрли выложил все детали расследования. «Шон сдал меня с потрохами. Это неудивительно. Только вот неясно, чем руководствовался. Раболепием перед верхушкой ФБР или иными мотивами», — вскользь взвешивал Блэквуд, в голову которого с недавних пор стали закрадываться подозрения по поводу безобидности шерифа. — Двадцать лет назад убили мужчину и женщину таким же образом и со схожим временным интервалом. То, что местная полиция закрывает на это глаза, не мои проблемы. — Да, сынок, проблемы у тебя иные. Ты ведь догадываешься, что я могу проигнорировать твою самодеятельность, могу поспособствовать тому, чтобы копался в этом деле официально, — Ньюман мотнул головой, будто вспомнив о чем-то важном. — Не могу сносить алкоголь без должного сопровождения. Не достанешь сигары? Они в верхнем ящике стола, если помнишь. «Усыпляет бдительность», — пронеслось в мыслях Амена, когда тот поднялся и спокойно направился к столу. Содержимое ящика, видимо, должно было недвусмысленно сказать о намерениях Ньюмана. Около массивного кожаного портсигара лежал кольт. Амену с трудом удалось сдержать усмешку. Как кинематографично, по-английски. Старый, но до блеска натертый револьвер. Естественно, в сейфе Ньюмана должно лежать оружие посерьезнее. А этот на вид игрушечный пистолет нужен для одного — нагнать страх на единственного зрителя. «Я кино и посерьезней в жизни наблюдал», — с ледяной улыбкой на губах подумал Амен и той же размеренной походкой вернулся к собеседнику. — Ну, озвучивай второй вариант, — удобно устроившись в кресле, сказал Блэквуд. — Угощайся. Никарагуанские. Был там недавно. Жалкое зрелище, сплошная бедность. Но в табаке там толк знают, по мне, так даже больше, чем на Кубе, — игнорируя Амена, Ньюман протянул портсигар. — Бросаю. — Даже так? — неподдельно удивился Освальд. — Похвально. Вежливость Ньюмана осталась без ответа. Амен молча наблюдал за клубами дыма, которые так и хотели растворить лицо старика. Тот отложил сигару и продолжил: — Вернемся к делу. Я могу тебе помочь по старой дружбе. Могу и твои слова о дочери принять на веру, ведь мое доверие ты никогда не предавал. Я множество людей за свою жизнь видел. Знаю, какая редкость в наше время человек, который отвечает за свои поступки. Ты бы ответил, если бы действительно сделал это с моей дочерью… У Амена было ощущение, что он какое-то маленькое немощное создание, которого снисходительно гладит по голове грозный могущественный владыка. Освальд того и добивался. Он умел своим статусом и возможностями ставить собеседника несоизмеримо ниже, показывать, в чьих руках находится настоящая сила. Однако Блэквуд пресмыкаться не мог даже в такой ситуации. — Переходи уже к «но». Оно же точно есть, Освальд. Ньюман смаковал момент. Тот редкий момент, когда кто-то смел идти ему наперекор. Только дочь была способна перечить Освальду. Но она это делала из-за сущих мелочей, и потому что знала — ей за это ничего не будет. А вот Амен не любезничал по другой причине. Ньюман видел в нем инстинкт вожака, а не пустую самоуверенную спесь, как во многих молодых людях в бюро. Нет, превосходство Амен показывал иначе. Без громких слов и размахиваний руками. Просто знал, что он сильнее и выше. Уверенность без компромиссов, но и без мишуры. Идеальный зять. По прошествии нескольких лет Освальд так и не смирился, что упустил из семьи такой ценный экземпляр. С ним бы Шерил точно не опустилась на то дно, где находится сейчас. Ньюман никогда не вмешивался в их отношения, но после этого нелепого избиения, в которое слабо верил изначально, задумался. Да, пару лет назад он выгнал дочь из дома, потому что она собственноручно разрушила свою жизнь. Но со временем любая обида забывается. Освальд действительно хотел для нее лучшего. И самый беспроигрышный вариант сидел напротив него. Нужно лишь немного подтасовать карты, и Амен сам вернется к Шерил. — Но я способен поступить иначе, по букве закона. Мало того, что ты абсолютно точно лишишься должности из-за несогласованного расследования, так и вынужден будешь разбираться с более серьезным обвинением. С нанесением тяжких телесных повреждений. Так что ты выберешь? Спокойно жить благодаря моей протекции или отказаться от нее и познать на собственной шкуре все прелести уголовного процесса? — Ты не озвучил условие, — напряженно ответил агент. — Ведь просто так ты меня от лишних проблем избавлять не станешь. — Не будь так резок, сынок, — Освальд слегка встряхнул седыми волосами, и те острыми волнами обрамили лицо. — Не условие. Услуга. Маленькая услуга, которую ты выполнишь без труда. Я ведь знаю, насколько ты хорош в своем деле. Так покажи это еще раз. Найди мне ту мразь, которая изувечила мою дочь. Выясни причины. Докажи, что это сделал не ты. Мне так будет спокойнее, а за свой покой я готов отплатить щедро. — Ты же прекрасно понимаешь, что правды можно добиться только от Шерил, а мне она ничего не расскажет, — нервно бросил Амен, выпрямляя спину. Блэквуд знал, что выхода у него нет. Придется остаться в Вашингтоне, лицезреть спектакли жены и опрашивать ее бесчисленных знакомых. «А с Эвой что? Как мне ее безопасно сюда перевезти?», — именно эти вопросы вызывали в агенте самое сильное волнение. Мужчина уже представлял, как поиски затягиваются сначала на дни, а потом и на недели, пока Эва сидит в Кемфилде одна. Хотя нет, не одна. В опасной близости к Бладли и Доусону. «Черт бы с расследованием убийств, главное, увезти оттуда Эвтиду», — проворачивал в голове Блэквуд. — В отличие от меня ты всегда умел найти к ней подход, — Освальд медленно перекатил бледные глаза в сторону, в дальний темный угол, будто пребывая в глубокой задумчивости. — Возвращайся вечером, Шерил пока в салоне, что-то вытворяет с волосами. Амен раздраженно встал и направился к выходу, прикладывая неимоверные усилия, чтобы не взять одну из витиеватых статуэток в коридоре и не разнести ей обитель Освальда. На очередной звонок Эвтида не ответила.

***

Кемфилд. Десятью часами ранее

Перед глазами я видела блестящие точки, падающие на грязную листву. Голова кружилась, ныла и клонилась вниз. На лбу щипала глубокая ссадина. От нее по лицу расходилась дрожащая пульсация. Я старалась заглушить нарастающую панику мыслями о том, что у меня еще есть шанс. Нападавший тяжело дышал и продолжал давить на спину своим весом. Он не двигался, будто и сам не знал, что делать дальше. Мне показалось это поводом, чтобы не сдаваться. Однажды меня уже поймали. Однажды я не смогла убежать от кошмара. Не защитила себя. Но теперь я буду сопротивляться до последнего. Я со всей силы мотнула головой вверх, ударяя незнакомца затылком. От удара в глазах поплыло. Услышала тихое шипение. Мы повалились на бок. Он пытался схватить меня за руки, но я пихалась локтями, попадая по твердому телу. Ногами била по коленям, не знаю, выходило или нет. Этого было недостаточно, у нападавшего все еще оставалось слишком большое физическое преимущество. Я закричала так громко, что на пару секунд заложило уши. Не надеялась, что мои вопли услышит хоть один нормальный человек, ведь вокруг были только они. Это было что-то вроде отвлекающего маневра, и он действительно сработал. Мужчина замер, давая мне возможность податься вперед. Однако уже через пару секунд чужая рука прижалась ко рту. Крик душила потная и грязная ладонь. Она затыкала и нос, заставляя паниковать еще больше. Сзади стали доноситься шаги. Много шагов. Глухой быстрый топот смешивался с острыми голосами. Я не узнавала их, не понимала ни слова, потому что пульс бил по черепной коробке в разы громче. Темнота перед глазами становилась зыбкой. Вторая рука нападавшего держала мои запястья. Попытки вырвать их были такими жалкими, что по лицу кривыми полосами потекли слезы. У меня даже мычать не выходило — настолько плотно эта противная лапа затыкала рот. Вскоре я смогла разобрать несколько фраз, эхом расходившихся позади: — Держи крепче. Беннет скоро подоспеет, и она уснет, как миленькая. Смех, похожий на скрип ржавых качелей. Тяжелые шаги. Времени думать, каким способом они хотят меня усыпить, не было. У меня вообще ничего не было: физической силы, ловкости, умения мыслить в критической ситуации. Только страх за собственную жизнь, пробивающий холодом и ноющий глубоко под ребрами. Рука нападавшего соскользнула вниз. Укус. Такой резкий и остервенелый, что мне показалось, зубы дойдут до самой кости. Мужской вопль, в котором было что-то отдаленно знакомое. Слюни смешивались с металлическим вкусом крови. Я пихнула спиной нападавшего и быстро, как только могла, вскарабкалась на ноги. Побежала. Какофония голосов позади. Скользкая земля. Несколько ярких точек впереди. Это фонари на придорожной обочине. Дальше дома. Немного осталось. Легкие сушило от холодного воздуха, а непослушные ноги продолжали бежать. Я почти это сделала. Почти спаслась. Оставалось обогнуть с десяток деревьев и все. Я провела гребаных сектантов! Наверное, если бы не сходила с ума от смеси адреналина и эйфории, то услышала бы человека сзади раньше. Но о преследователе я узнала только тогда, когда он схватил меня за плечи. На одном из них я почувствовала укол. Капли дождя или снега падали на мое лицо так же, как и тело падало назад. Фонари вдали меркли.

***

Вашингтон. 5.30 p.m.

Вечером Амен сидел за длинным столом, укрытым до сияния белоснежной скатертью, и с трудом сдерживался, чтобы истерически не засмеяться. Пресловутый five-o’clock в доме Ньюманов никогда не пропускали. «Только королевы Виктории не хватает», — с отвращением думал Амен, оглядывая ненавистное семейство, которое то и дело хватало чайник с острым клювом, подливая в изысканные кружки новые порции чая. Острый приглушенный свет, бесконечная столовая и три человека, которых Блэквуд желал не видеть до конца жизни, а потом еще лет десять. Шерил явилась на чаепитие в платке, который сняла под строгим взглядом отца. Теперь она рыжая. Ржавые жженые пряди, падающие на спину, явно не входили в планы девушки, но в салоне что-то пошло не так. «Подходит для такой потасканной шлюхи», — тщетно пытался отвлечься Амен. У мужчины создавалось впечатление, что он смотрит на крайне бездарный спектакль, актеры которого пытаются разыграть счастливую семью. Только вот единственный зритель в гробу видал постановку. Вся эта безупречно начищенная посуда; закуски, соленые, сладкие и костью встающие в горле; пальцы, прижатые к ушкам чашек, ведь оттопыренные мизинцы — ни что иное, как дурной тон... Каждая деталь, каждый жест и каждая бессмысленная реплика жены, дочери или главы семейства вызывали в Блэквуде плохо контролируемый гнев. Было очевидно, что избиение Шерил здесь никого не волнует. Та для приличия напугалась и завизжала, увидев за столом Амена, но очень скоро переключилась на свой фирменный милый тон. — Вы издеваетесь надо мной? — не выдержал Амен, громко поставив чашку на блюдце, которое жалобно заскрипело. — В чем дело, сынок? — поинтересовался сидящий напротив Освальд. — В том, что я дочь твою допрашивать приехал, а не чаи распивать, — процедил агент. — Ч-что? Д-допрашивать? П-папа! — изображая волнение, Шерил жалобно посмотрела на отца. — Амен, дорогой, не нужно так нервничать, — начала мать Шерил не менее наигранно, чем ее дочь. — Я не буду нервничать, если ваша дочь перестанет притворяться и поведает нам всем, кто и почему ее разукрасил, — Амен остановился, без малейшей жалости оглядывая заплывшее лицо Шерил, покрытое бесчисленными слоями косметики, натянуто улыбнулся и продолжил. — А потом любезничайте между собой, сколько хотите. — Да как ты смеешь?! — зашипела Шерил. — Мне смотреть на тебя больно после всего, что ты со мной сделал! Что я рассказать должна? Как ты за волосы меня таскал? Или как в лицо плевал, когда я еле дышала? По лицу девушки катилась вымученная слеза, громкий голос резал уши. В нем чувствовалась неприкрытая фальшь, очевидная для всех присутствующих. Освальд устало прикрыл лицо рукой, а его жена стыдливо отвернулась. — Прекрати врать, — жестко прикрикнул Амен, вмиг создавая тишину. — Шерил, побудь ты взрослым человеком хоть немного. Признайся, что разыграла спектакль, хотела еще больше моей крови попить. Тебе всë равно никто не верит. Проясни ситуацию и живи себе спокойно. Искры гнева сыпались из карих глаз. Девушка стукнула руками по столу и выбежала из комнаты. Мать сразу же засеменила вслед за дочерью, оставив в столовой двух до предела раздраженных мужчин. — Поразительные у тебя методы, Блэквуд, — ядовито бросил Освальд, направляясь к высокому серванту, полки которого были плотно заставлены алкоголем. — А не надо было это представление устраивать, — холодно бросил Амен. — Я приеду завтра утром. — Я так понимаю, за сегодня ты ничего стоящего не выяснил? — Правильно понимаешь, — подтвердил Амен, вспоминая, что распечатки телефонных звонков, визиты к старым подругам и ухажерам девушки не принесли никаких результатов. Блэквуд действительно пытался докопаться до правды, но делал это в такой страшной спешке, что голова кругом шла. Он не мог сосредоточиться на плане действий, перепрыгивал с одного на другое, психовал и постоянно отвлекался на телефон. В нем и была основная причина несобранности Амена, ведь Эвтида по-прежнему на связь не выходила. И не только она. Дия, Ливий, Тизиан, шериф — все они были или недоступны, или вместо ответа удостаивали Блэквуда длинными гудками. «Что в этом сраном Кемфилде со сраной связью?!» — всякий раз возмущался Амен. Освальд, разбавив чай более крепким напитком, принялся рассуждать о своей дочери, о ее супружеской жизни вместе с Аменом. Агент не слушал, он вновь и вновь представлял свою Эву то в новом припадке, то с лезвием в руках, то рядом с одним из Бладли. Грызущие мысли рассеялись, как только в кармане коротко завибрировал смартфон. Амен замер и быстро потянулся за ним. Пропущенный вызов от Дии. — Минуту, — сказал Амен, стремительно направляясь к выходу. В коридоре он подрагивающими от напряжения пальцами набрал Кëрли, которая сразу же ответила, затараторив в трубку: — Ливий, это кошмар какой-то! Что нам делать?! — Что с Эвой? — нетерпеливо перебил агент. — Амен… Прости, я думала это… — Что. С. Эвой. — отчеканил мужчина, до побеления костяшек сжимающий телефон. — Она… Она спит еще. Эва устала вчера, она отсыпается. — У вас час дня. Раз спит, то разбуди ее и дай трубку. Молчание больно било по вискам. Блэквуд сдерживался, чтобы не покрыть девушку трёхэтажным матом, ведь врала она просто отвратительно. Голос дрожал, а в интонации сквозила натянутая беззаботность, за которой явно скрывалось что-то страшное. — Ее нет нигде, Амен. Ни в больнице, ни дома. Мы ищем Эву с самого утра. Я не знаю, что с ней. — Почему вы, блять, сразу мне не позвонили? — мужской крик заглушил удар по стене. — Куда она могла пропасть из гребаной больницы? Ты говорила шерифу? Пусть ищут ее всем своим полудохлым участком. — Да-да, они этим и занимаются, — через слезы давила девушка. — Амен, прости, мы не хотели тебя отвлекать. Я уверена, с Эвой всё хорошо. Не волнуйся. Мужчина сбросил звонок. Ему стало тяжело дышать. «Я здесь чай попиваю, пока с ней черт пойми что происходит. Нельзя было ее оставлять одну. Нельзя. Я же знал!», — ругался на себя Блэквуд, пока заходил на сайт авиакомпании. Больше его не волновало происходящее в Вашингтоне, как и последствия его отъезда. — Что-то не так? — Освальд незаметно выплыл навстречу. — Я улетаю. Это срочно. — Настолько, что ты готов пренебречь нашей договоренностью? — удивленно спросил Ньюман, вставая напротив. — Да, Освальд. Разбирайся сам со своей дочерью. — Ну так уважь меня и поведай причину, по которой ты прямо сейчас рушишь всю свою жизнь, — тихо проговорил Освальд, скрепляя пальцы в замок. Ореол его величия разбивался вдребезги, встречаясь с холодным взглядом, изредка отвлекающимся от экрана. — Представь, что твоей дочери угрожает опасность, — выдохнув, начал Амен. — Реальная опасность, а не ее выдумка. Тебя в этот момент заботила бы работа, свобода и вся прочая херня, которую ты намереваешься у меня отнять? — Насколько знаю, детьми ты еще не обзавелся. — Я обзавелся будущей женой, которая прямо сейчас непонятно где, с кем и в каком состоянии. — Ты с прежней сначала разведись, — несколько растерянно хмыкнул Освальд. — Слишком необдуманный поступок для тебя, Амен. Девушка твоя объявится, а вот ты потеряешь всё. — Если эта цена за то, чтобы убедиться, что она впорядке, я ее заплачу, — уверенно ответил Блэквуд и убрал телефон, забронировав билет на ближайший рейс. — По-настоящему я боюсь потерять только ее. Мне неважно, как много проблем ты доставишь. Порть мне личное дело, увольняй, сажай. Мне насрать, Освальд. Только не забывай, насколько жалок будешь ты в этой ситуации. Ведь прекрасно знаешь, что я ни в чем не виноват. Ты, видимо, смириться не можешь, что воспитал никудышную дочь. Просто помни, что это не моя вина, а твоя. Вы с ней похожи больше, чем ты думаешь. Мстите, гадите, ищите виноватых. Низко это, Освальд, очень низко. Молчание почти осязаемо отбирало у Амена драгоценные минуты. Он пронесся к выходу, едва услышав громкий вопрос: — Зачем ты закапываешься еще глубже? Это дурость, Амен. — Это правда, Ньюман, — не обернувшись, ответил мужчина. — Правда, с которой ты будешь доживать свой век.

***

Я снова и снова вижу маму. Такая красивая. В моем любимом зеленом платье. Картинки меняются: гостиная, парк, университетский кампус, куда она в первые месяцы учебы приезжала каждые выходные. Улыбается и молчит. Я пытаюсь с ней заговорить, но не выходит. Просто любуюсь. Знаю, что это сон, но в нем она такая живая. Она плавает по меняющейся обстановке своей легкой походкой. Так много хочется ей сказать: как я скучаю, как рано она ушла, как мне тяжело без нее. Вот же она, в нескольких метрах. Будто я протяну руку и почувствую теплую нежную кожу. Мама почти никогда мне не снилась, а если такое и случалось, то выглядела она обезображено, мертво. Сейчас по-другому. Сейчас она такая, какой ее запомнила лучшая часть меня. Та, что запрятана далеко в прошлом. В детстве, в подростковом возрасте. Странное чувство — я плачу во сне. Соленые капли правда движутся по лицу, холодят щеки. Она смотрит на меня, а я вспоминаю то, что произошло в лесу. Где проснусь? Что со мной сделают? Вот бы остаться здесь. С ней. — Даже не думай, звездочка, — строго произнесла мама. — Ко мне тебе еще очень рано. — Я… Я скучаю, — не своим от дрожи голосом проронила я, сделав шаг навстречу, но оставшись на том же месте. — Я тоже, — слабый материнский голос забирался под кожу, куда-то очень глубоко. — Мне жаль, что так рано тебя оставила. Но я воспитала очень сильную девочку, ведь так? Проживи долгую жизнь, за нас двоих проживи, Эва. — Мама! — с нескончаемыми рыданиями я бежала к ней. Она все отдалялась и отдалялась. — Я в Аду, мама! Эти люди… Они же… Они точно меня убьют! Что мне делать? Амен далеко, он не поможет, а сама я… — Сама и справишься, — твердо ответила она и наконец приблизилась. Я увидела родные светло-зеленые глаза, в бликах которых по-прежнему мерцала жизнь. — Ты найдешь выход. Помнишь, как я говорила? Нужно лишь захотеть… — ...И можно на Луну улететь, — с грустью продолжила я. Нежные невесомые объятия обвалакивали тело, дарили такое далекое и нереальное тепло. — Побудь со мной еще немного. — Тебе пора просыпаться и бороться, звёздочка, — ответила мама, и ее силуэт начал таять в моих руках. — Амен, кстати, очаровательный парень. Я очень рада за тебя. Веки разомкнулись так резко, что пару секунд я видела перед глазами только темные плывущие круги. Потом пришла боль. В висках, в руках, в ногах. Я несмело пошевелила пальцами, почувствовала, как они касаются жесткой ткани, похожей на шерсть. Увидела грязно-желтый потолок, где на толстом проводе болталась лампочка. Поморщилась. Я жива и это уже достижение, ужасаться интерьеру излишне. Гундящий шум в ушах постепенно стихал, и других звуков я не слышала. Пожалуй, это хорошо. Медленно повертела головой: посеревшие обои в цветочек, деревянное кресло-качалка, огромный шкаф. Старая, но прибранная комната, для кого-то даже уютная из-за нескольких небольших картин с изображением леса. Обстановка показалась отдаленно знакомой. Я приподнялась на локтях и поняла, что лежу на кровати, укрытой старым клетчатым пледом. Отлично, я не валяюсь где-то в подвале со связанными конечностями. Не знаю, откуда во мне столько оптимизма, видимо, сон дает о себе знать. Мне действительно нужно бороться, и я это сделаю. Только вот тело мое считает иначе. Мышцы ног будто окаменели, пальцы на руках не могут согнуться до конца. Понятия не имею, что эти обмудки мне вкололи, но эта хрень по-прежнему действует. К великому сожалению, на страдания времени у меня нет, поэтому я с трудом, но сажусь. Осознание, где я нахожусь, приходит резко и пугающе, вместе с очередным поворотом головы. Над ободранной деревянной спинкой висело несколько черно-белых фотографий. Благодаря одной из них, той самой, на которой в числе десятка людей стоял мой дед, я поняла, что это комната убитого пастуха. В тот раз на месте, где я сижу, были разлиты литры крови. Сердце беспорядочно дралось с ребрами. Я в гребаной горной деревне, в доме, где пару недель назад расчленили его хозяина. Перспектива виднелась чертовски отвратительной: даже если Дия или Тизиан заметили мою пропажу, им ни за что не придет в голову тащиться в горы. С Аменом меня и вовсе разделяет две тысячи миль. Я не знаю, кто находится за дверью, который сейчас час и сколько времени я была в отключке. Даже определить, ночь сейчас или день, не могу — окон попросту нет. Это плохо. Нет, это полное дерьмо. Так можно было бы попробовать вылезти через него наружу. Но выход у меня один — дряхлая дверь с круглой ручкой. Сколько там человек? Вдруг они вооружены? Джордж Ларсон жил здесь со своей женой, с той странной пожилой женщиной, которую я пыталась расспросить в больнице. Неужели она с ними заодно? Ведь эти чертовы сатанисты точно причастны к убийству ее мужа. Или старушку они тоже прикончили? Почему притащили меня именно сюда? Решили расправиться без лишних свидетелей? Тогда прибили бы меня, пока я была без сознания, зачем усложнять себе жизнь? Вопросов было предостаточно, и на все находился универсальный ответ: надо сваливать отсюда как можно скорее. Пошатываясь, я встала на скрипучий пол. Громко. Стараясь делать короткие бесшумные шаги, я обошла тесную комнату в попытке отыскать что-нибудь, с помощью чего смогу защититься. Естественно, бейсбольной биты под кроватью не нашлось. В шкафу висели с десяток старомодных платьев. Только сейчас я решила оглядеть себя. Пижамы, в которой удрала из больницы, на мне уже не было. Вместо нее на теле болталась какая-то бесформенная тряпка с длинными рукавами и расклешенной юбкой, достающей до щиколоток. Я скривилась, думая о том, кто на меня напялил это древнее убожество. Хорошо бы, если бабулька Ларсон. Выдыхай, Эва, нафталиновый наряд — далеко не самая большая твоя проблема. Я дернулась, услышав шум в соседней комнате. Рядом стоял торшер на тонкой длинной ножке с облезлым сиреневым абажуром. Я схватила его и перевернула так, чтобы круглое металлическое основание было направлено вперед. Самое время смеяться, ведь я только и могу, что повалиться в обнимку с этим светильником, но никак не обороняться с его помощью. Однако выбора нет. Я подкралась к стене и встала за дверью. Она открывалась целую вечность. Петли еле двигались. Из-за двери резко выглянула седая голова старухи. — Детка, ну чего ты? Я тебе обед принесла, — дружелюбно пропела эта поехавшая, показывая поднос с двумя тарелками. — Отойди от меня, или я тебе голову разобью этой штукой, — я крепче сжала ножку торшера, но старуха так и не шевельнулась. Улыбка на морщинистом лице выглядела жутко. Болотные глаза под тяжелыми веками казались сумасшедшими. Она реально будто пришла накормить внучку, а не похищенную девушку. Вопреки собственным словам, я сама отпрыгнула назад и отходила от пугающей старухи до тех пор, пока спина не коснулась стены. — Тебе нужно поесть. Глянь, какая худощавая. Я это платье в далекой молодости носила, оно так хорошо подчеркивало фигуру, а на тебе висит совсем. — Ты за дуру меня держишь?! — истерично прошептала я. — Какое, к черту, платье? Кто и зачем меня сюда притащил? — Тебе всё объяснят, детка, но не я и не сейчас. Тебе следует отдыхать и набираться сил, — залепетала бабка, прошла к кровати и поставила поднос на тумбу. Ее не заботит, что я могу выбежать из комнаты или причинить ей вред. Значит, мои догадки верны и в доме находится кто-то еще. — Кто здесь, кроме нас? — У тебя будет возможность познакомиться с ребятами. Не пугайся, мы желаем тебе только добра. — Ты так же говорила своему мужу перед тем, как его убили? — выплюнула я. У меня все вскипало от злости. Этот миленький голосок и абсолютно безобидный вид. Ну просто божий одуванчик! — Он смело принял свой долг, ведь знал, что это еще не конец. — Не конец? Думаешь, шайка оккультистов его воскресит? — Владыка сполна наградит всех своих подданных, — заученно отвечала старуха. — Владыка? — я замолчала, пока в голове всплывали строки, которые эти нелюди кровью выводили на месте убийств. — А! Божок древнеегипетский? Вы все поклоняетесь Сету? — Тише! — брови старухи свелись вместе, создавая на лбу густую паутину морщин. — Дремучая ты, не понимаешь. Нельзя так неуважительно отзываться о Господине. Даже тебе нельзя. — Да шли бы вы вместе со своим Господином. — Глупое, глупое дитя. Уповай на его милость, когда… Мне бы стоило дослушать ее бредни до конца, но каждая секунда в компании умалишенной казалась не выносимой. Я чувствовала, что медлю зря. Продумать хоть немного тактику не могла. В голове звенела одна единственная мысль: нужно бежать. И я сделала это, резво рванув с места. В плохо освещенном коридоре я мельком увидела знакомую гостиную. Пузатый телевизор в ней хрипел какой-то старый сериал, а на диване, спинами ко мне, сидели двое мужчин. Секунда. Я поворачиваюсь и несусь на кухню. Дергаю дверь черного входа, через которую когда-то проникала на место убийства. Не поддается. Слышу глухой голос старухи, потом — и мужчин. Хватаю кастрюлю и бью стекло в двери. Несколько осколков остаются торчать зазубринами. Я вся изрежусь, но какая разница, если так получу хоть малейший шанс на спасение. — Куда собралась? Оборачиваюсь на грубый каркающий голос. Средних лет мужик движется на меня. Он похож на уголовника. На внушительных размеров уголовника, который перешибет меня одной рукой. Серая кожа, бритая голова, кривые скулы, обросшие щетиной. Страх не парализует, он заставляет вцепиться руками в дверь и закинуть ногу в разбитый проем. А потом я лечу назад, прокатываясь спиной по трухлявому полу. Он швырнул меня, как мелкую дворовую шавку, которая даже тявкнуть от боли не смогла. — По-хорошему не хочешь, будет по-плохому. Уголовник переговаривается со старушкой, спрашивает, есть ли у той скотч. И она без доли жалости копошится в ящиках и находит его. Стараюсь не смотреть на них. Даже рукой пошевелить тяжело, не то что продолжать попытки побега. Вижу, как ажурная занавеска светится от солнечных лучей. Они блестят на осколках. Издеваются. Свет так близко, но добраться до него невозможно. Где-то там теплый ноябрьский день, мой дом, Амен. Как же ничтожно мало времени мы провели с ним. Надеюсь, у него и без меня всё будет хорошо. — Чего встал, Скотт? Держи ее, — рявкнул уголовник и ко мне подошел другой человек. Он моложе. Смуглый худощавый парень с темными кудрями. Так и не скажешь, что сраный психопат. Зачем-то я пыталась сопротивляться, но вдвоем они без труда связали мне руки и ноги. — Вы все за это ответите. Меня будут искать, — продолжала огрызаться я, хотя язык еле шевелился во рту. — Так в этом уверена? Дружок-то твой в Вашингтоне. Я дернулась в сторону, как от удара. Уголовник потрепал меня по волосам, которые мне захотелось состричь под корень, и продолжил: — Твоя удача, что ты нужна главным в целости. Пигалица мелкая, а сколько шуму навела. Тебе бы не помешала парочка хороших ударов. Его жирные пальцы схватили меня за подбородок, и я, не сдержав отвращения, плюнула прямо в его сморщенную рожу. Увидела, как он замахивается. Второй парень его остановил: — Полегче, Беннет. Она же девушка. Уголовник смял свои уродливые губы, потянулся к катушке скотча и залепил им мой рот. Отлично, Эва, зарываешь себя всё глубже. Уголовник спросил у бабки, есть ли в доме подвал. Вместо него было только какое-то подобие погреба. Старуха отодвинула ковер и потянула за веревку, которая подняла вверх несколько половиц. Она метнулась в другую комнату и сбросила вниз старый матрас. За ним отправилась и я. Как какой-то мешок с полусгнившими овощами. — Посиди и подумай, как стоит себя вести, — насмешливо сказал уголовник. Все трое отрешенно взглянули на меня, и хлопнули деревянной крышкой. Я осталась одна в окружении отсыревших досок. Будто в гробу. Темно и тесно. Хотя и там места больше. Колени были согнуты, спина сгорблена. Через половицы просачивалась тонкая полоска света и не давала глазам окончательно ослепнуть от темноты. Не знаю, сколько времени я провела в таком положении, но наверху уже стемнело. Плакала, выла, пыталась губами смочить кусок скотча, чтобы освободить рот. Не выходило. Дергала руками и ногами, пока те окончательно не онемели. Запястья и лодыжки постепенно опухали от перекрытого кровотока. Потом просто болтались. Наверху кто-то из моих похитителей изредка шаркал ногами. Думала я в основном об Амене. Это помогало не впасть в безысходность окончательно. Как бы замечательно все сложилось, не потеряй я паспорт. Блэквуд бы наконец разобрался с Шерил. Быть может, у нас осталось немного свободного времени до возвращения в Кемфилд. Амен показал бы мне хотя бы маленькую часть Вашингтона. Капитолий, Белый дом, мемориал Джефферсона. Вообще-то мне бы было достаточно короткой прогулки по любой незнакомой улице. Рядом с Аменом. Чтобы он держал меня за руку и говорил застегнуть куртку, даже если вокруг стояла бы нестерпимая жара. Мне раз пять мерещился его голос. Он звал меня «маленькой», убеждал, что не отпустит. Как он отреагирует, если узнает, что я пропала? Точно будет злиться и проклинать всех вокруг. А если я умру? Что с ним будет? Амен множество раз говорил, как я ему дорога, но смерть… Она не оставит вариантов. Со временем Блэквуд забудет о бедовой девчонке из родного города. Год, два, пять, и он встретит другую. Может, и детей заведет. Любовь — сильное чувство, но жизнь сильнее. Такого, как Амен, она не сломает. Да, он определенно будет винить себя, что не уберег меня. Но это пройдет. Нет! Я не хочу так! Это эгоистично до ужаса, но мне нужно быть для него той самой гребаной единственной. Я выберусь отсюда и буду с Аменом. Человек — существо живучее. В экстремальных ситуациях наш организм делает для выживания невозможное. Мне нужно только вытряхнуть из головы чертово уныние и подумать, что я могу сделать. Наверху трое. Бабулька — непроходимо фанатичная идиотка, которая даже из-за смерти мужа не горюет. С ней диалог вести бесполезно. Уголовник. Его я тоже ничем не разжалоблю. А вот третий. Уголовник назвал его Скоттом. Черт! Фамилия, как у Исмана. Теперь мне кажется, и черты лица у них схожи. Если Исман — его предок, а сам парень из числа сектантов… Боже, эти психи убивают своих же родственников! Неужели все они серьезно верят в какого-то там древнеегипетского Сета и приносят ему в жертву свою же родню? Из этого вышел бы неплохой сюжет для книги. Обязательно подумаю об этом, если когда выберусь. А сейчас нужно думать в сторону Скотта. На фоне других он кажется более адекватным. Возможно, его реально убедить в том, что они творят полнейшую уголовно наказуемую херню. —… только проверю малышку Рассел. Я вздрогнула, услышав уголовника. Мне нужен не он. Закрыла глаза, расслабляя мышцы лица. Почувствовала, как кожу щиплет искусственный свет. Через несколько секунд крышка упала в прежнее положение. Вскоре все трое оказались неподалеку. Видимо, ужинали. Бабка рассказывала про то, как пасет овец, уголовник — про то, что недавно поцапался со стариком Куппером в баре. Серьёзно? У вас под полом лежит связанная девушка, а вы ведете себя так, будто ничего из ряда вон не произошло. Может, для них это обыденность? Интересно, с Агнией было так же? Она говорила, что ее убила женщина. Не эта ли старушка, бряцающая сверху кастрюлями? — Я отъеду к главным на пару часов. Они сказали, это не телефонный разговор. Объяснят, как перевозить ее, — заговорил уголовник. Замерев, я старалась прогнать раздирающий внутренности страх. Речь явно обо мне. Кто такие «главные»? Доусоны? Бладли? Или другие влиятельные городские сумасшедшие? Куда он собрался меня перевозить? К ним? Кажется, сбежать из трухлявого дома проще, чем из особняка того же Бладли. — А мне овец в пору проверять, — добавила старуха. — Тогда Итан за старшего. Не заглядывай к ней, разберись лучше с ключами от своей калымаги. После я слышала звон посуды и шум воды. Один хлопок двери. Через некоторое время второй. После него не было щелчка. Дверь на кухне осталась незапертой. Мне необходимо действовать. Но не вслепую. Нужно думать о каждом своем шаге. Стратег из меня крайне сомнительный, и паника давно проела часть мозга, отвечающую за рациональность. Однако сообразить, что стоит выждать немного времени, у меня получилось. Позже я попыталась постучать. Руки не слушались. Я ударялась о деревяшки костяшками запястий. Результат был никудышный, даже я практически ничего не слышала. Тогда стала стучать ногами, которые нестерпимо ныли всякий раз, когда я их поднимала. Почти задохнувшись от интенсивности усилий, я увидела, как деревянная крышка потянулась вверх. — Что такое? — парень старался говорить грубо, однако мягкий голос ему мешал. Я помотала головой, напоминая, что ответить мне мешает кусок скотча. — Подожди немного, остальные вернутся и развяжут тебя. Итан начал подниматься, а я истерично задвигала конечностями, пробивая парня умоляющим взглядом. Сработало. Напряженно вздохнув, он спрыгнул ко мне. Старался отдирать скотч медленно, но кожу все равно адски щипало. — Спасибо, — кашляя, выдавила я. — Чего ты хотела? Давай быстрее, — парень говорил шепотом, точно боялся, что уголовник вернется и застанет его здесь. — Мне бы… Мне бы в туалет, — изображая смущение, выдала я запланированную фразу. Итан отвел взгляд. Какой нежный. — Ты не можешь потерпеть? — умоляюще переспросил он. — Боюсь, что нет. Парень нехотя сходил за ножом и освободил мне ноги, которые безвольно провалились в матрас. Он вытащил меня наверх и держал за плечи. Мне было противно от чужих касаний, но стоять самостоятельно я не могла. Пару минут разминала колени и щиколотки. На полу лежал нож. Нет, Эва, связанными руками ты его даже схватить не сможешь. Выжидай. — Прошу, освободи мне руки. Так я даже с платьем не справлюсь. Я определенно выбрала нужную тактику. Итану было настолько неловко, что он покраснел. Парень взял нож и аккуратно разрезал скотч на запястьях, а после проводил меня в крохотную ванную. Потоптался на месте, поймал мой удивленный взгляд. — Ты смотреть собираешься? — я спросила с долей насмешки и подняла бровь. Вообще-то мне нихрена не весело было, но таким образом я старалась прощупать почву. И та была очень даже мягкой. Итан потупил взгляд и вышел за дверь. Он поддается, отлично. Я открыла воду, оглядывая помещение. Порылась в шкафчиках. Одно старушечье тряпье. Надеялась найти бритву или хоть что-то острое. Однако кроме зубной щетки и мыла ничего не было. Сомнительное оружие. Под самым потолком находилось узкое окно. Нереалистично. На двери даже щеколды нет. Парень услышит звон разбитого стекла и утащит меня назад. Надо быть хитрее, Эва! Уголовник что-то говорил про ключи от машины. Уехал он явно на другой. Стоит разговорить Итана и умыкнуть эти самые ключи. Отражение в покрытом налетом зеркале выглядело удручающе. Грязные, прилипшие к лицу волосы. Пятно запекшейся крови над бровью. Тусклая бледная кожа. М-да, в таком виде я могу вызвать лишь жалость. Значит, буду этим пользоваться. Когда я вернулась к парню, на его лице читалось облегчение. Он поспешил отвести меня обратно и уже потянулся к катушке скотча. — М-можно поесть немного? — обессиленно спросила я, сминая подол платья. — Тебе же предлагала миссис Ларсон… — Итан определенно нервничал больше меня. — Ладно, время еще есть. Я настороженно опустилась за небольшой квадратный стол, накрытый выцветшей скатертью, и передо мной оказалась глубокая чашка с каким-то мутным супом. Естественно, ничего есть я не собиралась. Кто знает, что бабуля подсыпает в свои кушанья. — Ты живешь не в Кемфилде? Вроде, не особо старше меня, но никогда тебя не встречала, — начала я, периодически поднося ложку ко рту. — Мы учились в одной школе, просто ты не замечала, — Итан отвернулся, чтобы я не увидела легкую улыбку. — Послушай, с тобой должно всё быть нормально, не нужно сопротивляться, ты только хуже сделаешь. — Есть ощущение, что ты сам в это не особо веришь, — напряженно ответила я. — Вы хотите меня убить. Я права? Что в этом нормального? — Тебе объяснят. Это всё временно, по идее, ты останешься жива, — спутанно проговорил парень и принялся разгибать пальцами согнутый ключ. Вот и он. Если Итан вернет его в прежнее состояние, можно угонять машину. — Я правильно понимаю, это что-то вроде ритуальных убийств? — парень быстро закивал. — Ты понимаешь, что они существовали в десятках культур? И ни в одной из них не зафиксировано достоверных случаев воскрешения людей. — Я знаю, что это звучит, как бред, — закончив возиться с ключом зажигания, парень отложил его в сторону. — Нужно время, чтобы понять суть. — Ты бы говорил так же, если бы тебя или твоих близких решили бы принести в жертву? — От нашей семьи уже было подношение. Я скривилась, когда поняла, что «подношением» он называет человека. — Исман? Твой предок? — Да, он был братом моей мамы, я его не застал, но она часто о нем говорила. — Она жалела, ведь так? — Я… Это не наше дело, — парень поджал губы. — У тебя есть братья или сестры? — Есть сестра младшая, — теплее ответил Итан. — Скоро шесть лет будет. — Ты в курсе, что в шестидесятых из-за этой херни убили маленького ребенка? Такого же по возрасту. Его звали Билли. Ты уверен, что твою сестренку не ожидает такая же участь? — Обряд почти завершен. Ее не тронут. — А если планы у ваших главных изменятся? Ты готов им отдать сестру? Будешь тешить себя надеждами, что она чудом воскреснет? Если нет? Как ты жить с этим будешь, Итан? — Хватит, я тут ничего не решаю, — резко ответил парень, перебирая руками волосы. — Меня убьют и по твоей вине, — твердо продолжала я. — Не знаю, причастен ли ты к кончине Агнии или хозяина этого дома, но моя смерть абсолютно точно будет на твоей совести. Потом ты окончательно осознаешь, что никакого Сета не существует. Что ты просто так поспособствовал убийству человека. Действительно сможешь с этим жить? Я же вижу, ты не похож на них. — Перестань! Я отпущу тебя, и всей моей семье конец, понимаешь? А так есть надежда… — Нет! Нет, никакой надежды! — закричала я срывающимся голосом. — Они сумасшедшие! Бладли, Доусон, кто там еще? Они помешаны на каких-то сказках о могуществе и чистоте крови. Это самая настоящая секта, Итан. Секта, которая губит людей! Ты правда готов быть таким же? — Тебе пора лезть обратно. Как только парень поднялся, я схватила нож и ключи, за которыми следила на протяжении всего разговора. — Не делай этого, Эва. Я причиню тебе вред, если ты не опустишь нож прямо сейчас. Итан стоял с развернутыми ко мне ладонями. По смуглой коже стекали капли пота. Я отходила назад, к двери, он медленно следовал за мной. — Я хочу жить. А ты не хочешь быть убийцей. Прошу, стой на месте, — задыхаясь, проговаривала я и тянулась к ручке двери. — Ты скажешь им все, как было. Я умоляла разрешить мне поесть, потом схватила нож и убежала. Ты пытался меня остановить, но не вышло. Останься человеком, Итан. Парень остановился, а я больше не смотрела в его сторону. Бежала по темноте, бешено оглядываясь по сторонам. Обогнула дом, увидела пикап. Я не помню, как залезла в него и завела эту рухлядь, как втопила подальше от этого проклятого дома. В себя пришла уже на выезде из деревни. Тугие педали дрожали под ногами. Я не водила авто уже несколько лет, потому заезд по серпантину походил на попытку суицида. Не смотрела на отметку скорости, только чувствовала, что колымага несется ужасно быстро. Я не боялась улететь с обрыва на крутых поворотах, не вглядывалась в темноту впереди, которую плохо освещали еле работающие фары. Машина прыгала на колдобинах, уводила меня то вправо, то влево. Я сделала это! Я сбежала от сраных сектантов! Это ни с чем не сравнимое чувство. Смеялась до охрипшего голоса, рыдала, била руками по стертому рулю. Как же это было хорошо! — Я просто филигранно всех провела! Я! Я! Кажется, от моих истеричных криков с гор должны были валиться камни. Замолкла я, когда увидела на встречной полосе два ярких огня. Во имя сраного Сета, пусть это будет не уголовник. Внедорожник медленно проехал мимо, и я так и не повернула голову в сторону водителя. До самого Кемфилда поглядывала в зеркало заднего вида. За мной никто не ехал. Уже в городе ко мне вернулась способность думать. Домой возвращаться не вариант, туда непременно наведаются мои новые знакомые. В больницу? В участок? Где гарантии, что туда не заявится Бладли или Доусон? Вряд ли их кто-то остановит. Ладно, слоняться по Кемфилду в ночи вариант еще более паршивый. Я остановилась на больнице. Там Дия, там Ливий. Бросив пикап неподалеку, я направилась в сторону клиники. Пятки что-то кололо. Я посмотрела вниз. На ногах не было обуви. Полностью черные. Надеюсь, это грязь, а не обморожение. Вскоре почувствовала, как захлебываюсь от ледяного ветра, ведь кроме проклятого бабкиного платья на мне не было ничего. В холе больницы меня ослепил синеватый свет. Не с первого раза, но я убедила дежурную медсестру, что мне нужна не первая помощь, а Дия Кëрли. Минут через десять участливая женщина помогла мне добраться до кабинета главврача, где навстречу бросились обеспокоенные Дия и Ливий. А я просто упала на колени, игнорируя все их вопросы и попытки меня поднять. Весь тот ужас, который копился во мне последние сутки, вспыхнул, как сухая трава от спички. Головой понимала, что теперь-то я точно в безопасности, но внутренности так и сжигал неконтролируемый страх. Сначала в лесу мне что-то вкололи, потом держали в деревянной коробке под полом, а после я несколько часов неслась по горной дороге на чужой машине, давно забыв, как водить. Это же кромешный… — Пиздец, — заключила Дия, выслушав мой короткий рассказ. Они с Ливием около получаса отпаивали меня какими-то каплями, но те не сильно помогали. Я сидела на низком диванчике и смотрела в никуда, пока подруга обрабатывала рану на затылке, о которой я до этого не подозревала, и не особо цензурно выражалась. Это она еще мои ноги не видела. Пеллийский сидел на своем столе, запустив руки в волосы и низко склонив голову. Говорил что-то про полицию, что всю эту свору фанатиков необходимо срочно остановить. — А где гарантия, что в участке никто не придерживается этих шизоверований? — отрешенно хмыкнула я. — Может, у нас полгорода поехало. — Предлагаю пока заняться твоим здоровьем, а с остальным пусть Блэквуд разбирается. Он к утру приехать должен, — заключила подруга. — Амен знает? Что ты ему сказала? У него в Вашингтоне важное дело, нужно позвонить ему, — забеспокоилась я. — Эва, скорее всего он сейчас в самолете. Скажешь лично. И что теперь будет? Он вернется из-за меня, так и не разобравшись с Шерил и ее отцом. Амен пробыл там меньше суток, наверняка сделать ничего не успел. Мое волнение быстро переключилось. Дело в том, что Пеллийский включил свет. Ладонь главврача была плотно перебинтована. Мои зубы стукнулись друг о друга. Я ведь прокусила руку человеку, который напал на меня в лесу...