Потворство Божье

17 ноября 1923 года, Россия, порядка ста километров от Москвы

Глядя на супротив сидящего без прежней теплоты, Рейх молча наблюдал за каждым движением России, не менее напряженного в свете последних событий. Пусть, временно бои были приостановлены на всех участках фронта, однако ни с той ни с другой стороны, солдаты со своих позиций не отступали и уж тем более помыслить не могли о постепенной демобилизации, лишь напряженно выжидая приказа продолжить сражение за каждый лишний метр. Ситуация все еще была нестабильна, а положение пацифистских намерений двух любовников друг к другу оставалось шатким. – Так значит, с Малороссией у тебя не было любовных связей? – письма с докладом, преисполненные страстным подтекстом и надежд на скорую встречу оставили на душе России след, тяжким грузом взваленный на и без того лишенный опоры разум. Рейх не сдержал ироничного смешка, вскинув брови недоуменно, – Россия, тебя взаправду волнует это? И только? Таким образом, ныне, сидя супротив своего военного оппонента, война с коим и вовсе оказалась никому из противников, участвовавших в ней первоначально непотребной, ты мыслишь лишь в подобном ключе? – фюрер заставил Россию одним лишь своим взором исказиться в лице, не говоря уже о последующей реплике, коя и вовсе отозвалась протестом в сердце правителя русских земель. – И что же? Что, если так, Рейх? Ранее ты находил такого рода направленность мысли очаровательной. Что же изменилось теперь? Есть некто милее меня? – резкий стук отразился от стен импровизированной переговорной, Рейх плотно сжал руку России, лежащую на столешнице, не позволяя тому встать. – Прошу, Россия, избавь меня от подобного рода разговоров. Я утомлен происходящим абсурдом и попросту более не нахожу времени на твои игры. Мы можем поговорить о дальнейшей судьбе наших с тобой отношений позже, ныне же, нам необходимо абстрагироваться от всяких, даже самых привлекательных в своей дурости домыслов и обратиться к политическим решениям, не завязанным на любовных связях кого-либо из нас, – вопреки собственным речам, сын кайзера поднял длань России, накрыв ту второй рукой, однако при том, оставшись сидеть все так же напротив. – Для меня нет ничего важнее вопросов, которые задаю я, я не могу думать ни о чем другом. Каждый день в Командной ставке я думал далеко не о ходе контрнаступления, все мои мысли занимал ты. Мне дурно от одного лишь понимания, что для тебя это было не так. А уж возможная твоя интрижка с этим перебежчиком и вовсе… – уста России дрогнули. Голос его опустился, Страна перешёл на полушепот. Очевидно, отсутствие всякой близости, что само по себе было губительно для божеств, сказывалось на общем состоянии русского не особо лестно. Ревность, обида и склонность к горестной риторике обострились, ныне являя себя открыто в виде совсем уж детоподобного поведения России. – Россия, как бы то ни было, нам придется обсудить темы куда более широкие, прежде чем я смогу тебя утешить. Ныне итогов этого разговора ожидает весь мир. Для наших держав это поворотный момент, прошу, переступи свои тревоги ради хотябы своих же идей. Что насчет тех людей, что ныне сидят в ожидании приказа отдать свою жизнь? Они больше не ценны для тебя? – с каждым словом, Рейх все сильнее сжимал ладонь России, он и сам поддался слабости. Ему хотелось более всего разрешить политический вопрос, потому, фюрер, обыденно крайне осторожный в словах, ныне попросту перевел разговор на иное поприще, лейтмотив оставив прежним. Однако осознал германец сие лишь после того как уже сказал то, чего не стоило. – Ах взаправду… мои люди… сколько же их полегло, не то что твоих офицеров. У меня имеется идея, как решить эту несправедливость, – прищурив веки, Россия внезапно заговорил в ехидном тоне, вызывая у Рейха полный муки вздох. Однако русский не дал разомкнуть тому уст, продолжив, – Ты воскресишь погибших от рук твоей армии, разумеется, наиболее себя проявивших, для тебя же восставали именно самые нужные… Более того, чтобы уж точно было честно, я помогу тебе, я буду восполнять твои силы. Как кстати, что мы влюблены, не так ли, Рейх? – внезапно Россия сам сжал ладони Рейха, вскакивая с места, в мгновение оказавшись пред возлюбленным, затем, склоняясь к сыну кайзера, заглядывая в полные скепсиса алые очи выжидающе, в душе прекрасно ведая, что подобное предложение отчасти унизит германца. – Россия, я прекрасно понимаю, что ты стремишься меня зацепить, однако ты и сам понимаешь, что я никогда не соглашусь на подобное предложение. С каждой минутой мне все труднее подбирать мягкие формулировки, я взываю к твоему разуму. На кону стоит судьба обоих наших держав, я вынужден напоминать это тебе и мне не было бы в тягость повторить тебе и тысячу раз, однако у нас не так много времени. Я привык быть честен с тобой, я не терплю лжи и уверток, потому доносить до тебя правду, изо всех сил держась за твою лояльность мне все тяжелее. Я желаю говорить с тобой на равных и при том, не упуская из виду твоих интересов, концентрируясь на компромиссных решениях, однако ты вынуждаешь меня вступить с тобой в любовно-ревностную полем.. – Рейх смолк, перебитый внезапным резким жестом России. Сын Руси чуть ли не бросил длани фюрера, дабы после с силой сжать его плечи, ощутимо встряхнув оппонента, – В таком случае ответь мне. Ответь! Ты спал с ним?! Зачем ты меня мучаешь?! Ты не перевоспитаешь меня переводя тему и откладывая разговор! Будь добр ответь мне. Не смей открыть рот, если ты хочешь сказать что-то другое прежде чем мне ответишь! – ехидство внезапно сменилось гневом и ныне Россия стискивал хрупкие плечи едва ли удерживаясь от того, чтобы сломать суставы возлюбленного, дум о коем не отпускал ни в одно мгновение разлуки. Глядя в очи, затменные пеленой ревностного озлобления, Рейх еле удержался от очередной усмешки. На сей раз, на ум ему пришли слова Пруссии о том, что русский прежде уже убил того, кого любил, своих амбиций ради. Однако, вопреки желанию, германец не усмехнулся открыто, он совсем ничего не сказал, глядя на Россию с долей разочарования, от чего русский нахмурился, – Рейх… – сын Руси заговорил гораздо тише, – Ты ведь не мог… – Ежели тебе ведом ответ, зачем же терзаешь меня? Ты желаешь получить подтверждение моей любви в паталогической верности и почитании тебя? Не имеет значения, что скажу я. Для тебя ведь легитимно только твое мнение, Россия. Ты давно сделал вывод и лишь желаешь, чтобы я продемонстрировал свою к тебе привязанность, дабы убедить твое глубоко несчастное сердце , страждущее до признания лишний раз в том, что я тебе подконтролен. Тебя пугает, что я способен говорить с тобой иначе, до такой степени, что ты не берешь во внимание факт состоявшейся между нами войны. Ты отчуждаешь себя от своей страны и навязанных тебе убеждений, ибо никогда поистине в них и не веровал. Ты желаешь доказать себе самому, что не зазря убил отца, что поступил правильно, ибо ошибка в данной ситуации не допустима. Тебе не нужна страна, не нужна корона, тебе глубоко плевать на державные интенции. Тебе потребен обожатель, на котором ты сможешь сконцентрироваться всецело, – ощутив, как хватка России ослабла, Рейх сам схватил того за предплечья, заставив вновь склониться над собой. – Нет… – пытался как мог русский сдержать всхлип. Речи Рейх, преисполненные вдумчивого спокойствия ранили более всякой гневной тирады, – Ты должен был сказать не это! – возмутился, словно бы и вовсе не вслушиваясь в монолог оппонента. Стесненные скромной обстановкой деревенской избенки Страны будто бы вовсе игнорировали существование внешних свидетелей эмоционального диалога, припавших толпой к стенам, занавешенным окнам и запертым дверям. Никакого порядка в батальоне не осталось, старшины наравне с рядовыми ловили каждый звук, который только доносился из сердца старинной постройки. Однако сие мало волновало увлеченных друг другом божеств. – Малороссия не интересует меня никаким образом, даже как союзник он по большей части полезен лишь своими территориями, но никак не личностными качествами. Он вполне соответствует своему имени. Рост, масштаб личности, разве что разума поболе… – наконец сдался Рейх, заметив на глазах русского слезы. – Мне важно это, я мог бы отпустить тебе любую измену от восторга встречи, но не с ним… только не с ним… – облегченный вздох вырвался из широкой груди сына Руси, – Прости меня, Рейх, я, наверное, выгляжу как живое воплощение дурости, – массивная фигура, по виду внешнему пышевшая силой и маскулизмом опустилась пред фюрером. Присев пред возлюбленным, Россия казалось впервые за целую вечность был столь рассудителен касательно собственных поступков в свидетельстве кого бы то ни было, – Не было ни дня, чтобы я о тебе не думал, – уложив нежно ладонь на впалую бледную щеку германца, сам Россия поджал на мгновение уста, дабы затем продолжить, – Но не с тем, чтобы ты меня почитал. Я понимаю, почему ты сделал такие выводы, но я взаправду искренне тебя люблю и более всего я опасаюсь, что ты заменишь меня, как заменили меня в своих сердцах проживающие на его землях оставив свою родину, дабы помочь врагу. Мы из одной плоти и крови. Твоя мне измена с ним была бы равносильна твоей мне изменой с моим отцом, будь он жив. – Хорошо, – кивнул Рейх, в душе надеясь наконец вскоре приступить к обсуждению сути дальнейшей политики, но не смея сам перевести тему в нужное русло, уже оплошав единожды в подобной же попытке пару мгновений назад. – Я не столь беспомощен в политике, чтобы не понять, что блок Франция–Великобритания–Америка – вероятный в скором времени исход позиционной чехарды. И так же, чтобы не дойти разумом до той мысли, что в силу того, что я к Франции примкнуть не успел, действия объединенных прежде против Германии вскоре могут обратиться и против России. Кроме того, у нас с тобой, Рейх, не столь много претензий друг к другу, нам даже нечего делить, идеологические противостояния – лишь полемика и демагогия, которая не составляет прямой угрозы возможной… – Россия смолк, понимая, что как бы не старался, в контексте прошедших событий его речь звучит не особо логично. – Эскалации, – дополнил Рейх, – я понял тебя, Россия, война между нами – прежде всего не наша воля и я рад, что ты сумел осознать сие, пусть и благодаря возникновению внезапной тревоги касательно возможного объединении твоих истинных противников на почве консенсуса супротив Германии. Разбить наши державы в теории куда проще по одиночке. Ты поступил мудро, обратившись к мирным устремлениям, пересилив свою обиду в широком смысле… пусть судьба моего батальона и показывает наглядно наличие обиды локальной, – пусть Рейх скорее имел в виду непосредственно неспособность Советской державы противостоять в долгосрочной перспективе превосходящему по силе противнику, однако озвучить напрямую очевидную для понимания истину, германец не смел, потому, скрепя сердце, высказал крайне далекую от реального положения вещей вероятность поражения на двоих. – Я не мог отступить в очередной раз просто так сдаться… твои солдаты не хотели сдаваться… – возразил Россия, от чего Рейх молвил не без усмешки: – Конечно, они не ведали о том, что могут добровольно принять участие в фарсе, ради мировой общественности и прочих внешних наблюдателей и приняли погибель, – кивнул, вызывая на лице русского возмущение, кое мгновенно парировал, – Однако, это война. Ежели исключить прецедент наших переговоров, то ты взаправду выиграл сей бой. И все же…Ты ведь понимаешь, что с моральной точки зрения твой поступок спорен… – Оспорить вообще можно что угодно, Рейх, мы теперь должны найти путь к согласию…и все же, согласись, ты должен помочь далеко не только своим гвардейцам… – Мюллера я так и не увидел, – кивнул германец, вскинув бровь выжидающе. – Увидишь, увидишь обязательно, как только мы заключим мирный договор. Ты всё же у меня в плену, Рейх, – заверил сына кайзера властитель русского народа, дозволив себе подобного рода шутку без всякой задней мысли, затем, мимолетно коснувшись любимых уст. – У меня закрадываются подозрения касательно его сохранности… – перевел многозначительный взор на окно, залепленное черной маскировочной тканью, точно зная, что ныне подле него скопилось достаточное количество русских солдат. Россия нахмурился, не получив ожидаемой восторженно-взаимной реакции на поцелуй. Резко взяв Рейха за подбородок, русский вновь повернул голову того к себе, устремив преисполненный ожидания и требования взгляд прямо в глаза цвета рубина. Однако фюрер лишь беспристрастно молвил, – У тебя не имеется за душой готового проекта мирного договора? Что же нам подписывать? Наше соглашение будет устным? – Суть одна, ты видишь разницу? – вопросил Россия, – У меня была мысль куда более удачная… мы могли бы принести клятву, дабы никто из нас наверняка не смог нарушить условий и дабы был у нас повод не следовать политическим амбициям, а полагаться лишь друг на друга, не на внешние обстоятельства… – лик сына Руси все еще открыто выражал ожидание взаимности. – Клятву? – изумился германец, – И каков же будет текст ее? Россия… – Рейх на секунду смолк, громко вдохнув, едва сдержал приступ смеха от внезапной мысли о том, что прежде, клятвой на крови скреплял союз Русь, – и все же, сие можно организовать и на бумаге… ты хоть примерно представляешь, чего желаешь от этого соглашения? – Моей главной…– смолк, устремив взор чуть в сторону русский, – как ты это называешь… – задумчиво сощурившись, напряг мышцы лица Россия, выдавая умственное усилие касательно красноречия, – Интенс… Ирден… Инстанц… Интенц…Интенцией! – выпалил с ноткой восторга, – Так вот, моей главной интенцией… откуда ты только слов таких понабрался, – Страна на секунду перешёл на шепот, не воздержавшись от комментария, – Моей главной интенцией является прежде всего нерушимый наш союз, – наконец завершил фразу, пока Рейх лишь снисходительно изрек: – Из книжек… в момент, когда отец стоит с хлыстом над душой и не такое выучишь, – от подобного ответа, улыбка с лица России в мгновение сошла, Рейх же, проигнорировав недобрый невербальный сигнал, продолжил, – В целом, ты желаешь меня уверить, что договор наш будет основываться на принципе «за все хорошее, против всего плохого»? – Нет, Рейх, – тон русского стал куда холоднее, – Наш договор будет основываться на всевозможных путях сохранения нашего брака. – Брака? Я помолвлен с Австрией, – напомнил германец, – К тому же, ты не делал мне предложения. – Ты провоцируешь меня, Рейх, зачем? – вопросил Россия напрямую, вплотную приблизившись к наследнику кайзера, – Брак будет одним из главных условий этого союза. Бюрократия и демократия практически однокоренные слова, тебя это не смущает? Похоже на проделки единоверцев. Не желаешь отнести эту дрянь к их заговору? – чуть ли не дразнился Россия, явно измотанный ожидаем дозволения Рейха. Наконец, вдохнув в очередной раз одуряющий аромат любимого, русский резко свалил фюрера на пол, подмяв под себя. – Россия, не сейчас, мы должны подписать… – разумные доводы правителя Германии Россия мгновенно оборвал, требовательно принявшись терзать желанные уста, скоро управляясь с замаранной в пыли дороги формой краткое мгновение назад вражеской армии, желая прежде всего освободить нижнюю часть тела противившегося. Пытаясь всячески привести Россию в чувство первые пару мгновений, противостоя почти героически необузданной страсти, Рейх не мог никак в достаточной мере противопоставить свои усилия силам русского. И потому, едва только Россия перевернул его на живот, уложив руки правителя Германии за спиной, фюрер перестал пытаться сделать что-либо, смиряясь с удобной во всех планах мыслью о том, что куда проще было бы дозволить России выразить свою страсть, дабы после поговорить с ним, когда рассудок того не будет замутнен плотской слабостью. Прикрыв глаза, немец тихо простонал едва ли не касаясь запыленных половиц губами, стоило только России решительно двинуть бедрами. Фуражка фюрера, так прежде им оберегаемая – оказалась в стороне, укатившись под стол прежде любимая вещица ныне не удостоилась и единого взора алых очей обладателя, в последующий час крайне увлеченного тихим выстаныванием имени утоляющего безмерно продолжительное время терзавшую русского плотскую жажду. Иные элементы формы двоих, окромя портупеи Рейха с подсумками для пистолета, кинжала и прочих мелочей, снятой еще до его явления пред очами России, остались на телах любовников, обнаженных лишь до самой необходимой для страстного акта степени. Внешним наблюдателям, кои были тайными лишь совершенно условно, суть происходящего стала ясна лишь некоторое время спустя. Когда посредством непродолжительного спора, любопытные юноши, способные ориентироваться в сути происходящего за стенами только на исходящие из помещения звуки, пришли к единому выводу, результатом которого стала куда пущая заинтересованность. Некто из особо отчаянных посмел предложить взяться за камеру, дабы сыскать щель и запечатлеть столь значимое историческое событие, какой бы итог оное не несло. Однако, инициатива не получила воплощения. Увы, далеко не в силу порядочности солдат. Попросту полутора суток оказалось достаточно, дабы оповещенные взятым в окружение батальоном гвардейцы фюрера, таки добрались до расположения русских, изничтоживших значительную по численности боевую единицу германской армии. О своем появлении защитники фюрера, взбешенные засвидетельствованным зрелищем множества тел товарищей, коим не повезло нести службу в умерщвленной дивизии, заявили уже на подходе к расположению русских: Внезапно, над головами обступивших дом, в коем своеобразным образом творилась история, солнце зашло. В недоумении от резкого угасания блеющего рассвета, бойцы один за другим поднимали головы к небу, заволоченному тяжелыми, свинцовыми тучами, выглядевшими до эсхатологической степени зловеще. Средь облаков, засверкавших вспышками раздался слышимый рокот. Солдаты, изумленные подобным зрелищем, не типичным для конца ноября, принялись переглядываться. – Зимняя гроза… – наконец молвил один из стоящих поодаль от окна, прежде яро припадавший ухом меж бревен, – Редко, но случается... – Тише ты… – шикнул другой, расщедрившись на подзатыльник для товарища, – Не на прогулке уж… – многозначительно кивнул на стену, на кою опирался свободной рукой. Солдат нахмурился, обиженно оглянув опасавшегося юношу и ухватившись за шею, вопреки наставлению продолжил, – Грома не должно быть слышно так… – однако, пусть и говорил юноша, но делал это чуть тише. – А то что же? – обратился взором к сведущему старшина, так же вопросив в пол голоса, не заметив, как кудри его едва приподнялись. Шевелюра лейтенанта выглядела весьма потешно, благодаря неестественной распушонности. – Значит… – солдат смолк, изумленно вытаращив глаза, в мгновение отпрыгнув, после того как лейтенант внезапно вспыхнул заревом, что тянулось к нему с самых облаков. Стоящий близь других, старшина любезно передал импульс тысячи вольт подчиненным, допущенным до окна с ним наравне. Коль скоро вспыхнула живая мишень копья Зевса, столь стремительно и погасла. В один момент четверо тел пали на оземь, было очевидно, что находившийся в эпицентре физического воплощения бифуркации небес не выжил. Одетый прежде по погоде лежал совершенно нагой, сожженный заживо в краткую секунду. Те же трое, кому повезло больше , обнажены были лишь частично и прибывали без сознания. Вопреки мысленным мольбам свидетелей сего до крайности неожиданного события, небеса вновь разразились, с неба одна за другой, градом посыпались вспышки, беспорядочно бьющие во все подряд, включая деревянные дома, кои могли бы послужить укрытием для разбегавшихся в панике русских солдат. Некоторые из них пытались достучаться до уединившихся Стран которых явно не особо затронули крики снаружи, однако, самых настойчивых вскоре настигал хлыст небесный, спущенный с облаков явно не волею природы. Ни Гинденбург, ни уж тем более Беккер явно не были настроены на мирное взаимодействие с противником. Виденного в полностью уничтоженной части германского расположения хватило без того преисполненным патриотизма и жажды боя, основанной на опасениях о судьбе фюрера, дабы отмести всякие пацифистские соображения. Вопреки приказанию свыше, объединенные страстным переживанием за господина, дворяне, пусть и явно истощившие свои силы в боях, решили постараться над уменьшением численности русской армии не меньше. Даниэль, остановившись у крайнего дома, молча наблюдал за тем, как несчастные, по сути, совершенно безоружные пред ним люди разбегаются кто куда, изо всех сил цепляясь за надежду пережить шторм. Вскоре, несчастная деревня, подавляющее число построек коей были возделаны из дерева, пылала заревом. Снег, припорошивший землю к тому моменту обратился в слякоть, смешанную с раскаленной землей. Беккер, тем временем, вынужденный стоять подле, дабы не попасть под удар, то и дело закатывал глаза, прицыкивая, пока наконец, Гинденбург не одарил его взором. – Даниэль. В одном из этих домов Рейх. Будь деликатнее, – явно передразнивал товарища в поучающей манере жаждущий до встречи с фюрером до той степени, что выстоять на месте, под пульсирующее в висках осознание того, что господин находится в паре десятком метров было для него непомерно тяжело, едва ли не физически больно. – Рейх властен над смертью. Тогда как остальные ей подчинены, – отозвался хладно зачинщик хаоса, обыденно куда более рассудительный. – Все же есть в тебе что-то от отца… – скривился Беккер от одного упоминания Адама, пусть и сам его вспомнил, – Однако… заканчивай свето-представление. Я шага ступить не могу… да и такими темпами меня заденешь, почва способна передавать импульс, хватит… – намеренно подпрыгнул Пауль, не способный ныне даже поднять себя над землей, в силу того, что истратил практически всю благодать ему дарованную. – Нечего было танками бросаться…как дитя малое, более того…одной проблемой меньше, – окинул взором Пауля, ставшего куда менее острым на язык пропорционально уменьшению своей мощи. Привыкший не знать нужды в любви фюрера весьма расточительно относился к собственным силам, будто бы и забыв, что от рождения имеет лишь потенциал к психокинезу в той степени могущества, кою ему подарил Рейх. В тот же момент, фюрер наконец озабоченный происходящим за пределами вспыхнувшего дома, снаружи коего слышались человеческие вопли и громовые раскаты, таки отстранился от возлюбленного, в той же мере не желавшего его отпускать до последнего. – Верно за тобой пришли… – выпалил недовольно Россия, затягивая скоро ремень на брюках, в то время, пока Рейх закатив глаза с долей иронии, скоро дополз до фуражки, вновь поднимая ту, прежде чем встать самому.