Потворство Божье

Глядя на пребывавшего в состоянии эсхатологического ужаса солдата, Рейх, представлявшийся повинному в непреднамеренном убийстве, вопреки сценарию роли экзекутора, придуманном для него рядовым, без тени озлобления приблизился к упавшему наземь. После, взяв в руки его винтовку, что казалась игрушечной в руках рослого Страны, фюрер молвил: — Поднимайся, — тон властителя германских сердец звучал ровно, без агрессии, но вместе с тем в оном сквозила хладная нота теософического превосходства. Мюллер, оставшись позади, взволнованно завертелся, растерявшись в выборе действий, кои ему должно было предпринять. Бросив взор небесно-голубых очей на спину еле стоящего фюрера, гвардеец тут же вернулся взглядом к телу товарища, что по-прежнему лежало совершенно несуразно. Наконец услышав выстрелы неподалеку, Пауль ринулся к рыжеволосому, с тяжким выдохом, морщась, но таки сумев поднять тело того, затем обращаясь к фюреру, что было подал свободную длань мальчишке, но не успел поставить того на ноги, как туловище невольного убийцы Нойманна сокрыл дым. Пролетевшие пред лицом обломки деревянного дома заставили Рейха изумленно перевести взор на источник разрушения. Страна не сразу понял, что сжимал ныне все, что осталось от человечишки, — кисть с предплечьем. До осознания погибели рядового фюрер понял кое-что более любопытное. В паре метров от него расположилось стальное дуло русского танка. Выпрямив спину, все еще держа многострадальную оторванную конечность сына Германии, наследник кайзера не двинулся с места, наблюдая за тем, как башня гусеничной машины неспешно, поскрипывая шестернями, поворачивалась прямо к нему. Мюллер тут же ринулся прочь с горьким, тяжелым сердцем. Он не желал, чтобы Рейх ощутил боль, но еще меньше тот жаждал, чтобы тратить силы и без того еле стоящему Стране пришлось бы еще и на него окромя Зейна, чье тело пока что удалось сохранить в целостности. Русские, прежде чем начать атаку, расположили части так, чтобы окружить село им удалось бы за десяток-дюжину минут, а то и меньшее количество времени. Задумка сработала и ныне: неготовые дать бой соединения германцев вынуждены были давать отпор со всех направлений. Бросив винтовку прямо под гусеницы прицелившегося орудия, Рейх, все так же держа человеческую руку, наконец-таки заметив погибель обладателя конечности, ухмыльнулся, глядя в небольшой башенный вырез. Внезапно от предплечья убийцы Нойманна появилось плечо, от плеча — грудная клетка, засим шея, голова и нижние конечности. Пред наблюдателями предстал прижизненный обнаженный образ разорванного клочья юноши, коего фюрер словно щит выставил перед собой, прежде чем снаряд, заряженный порохом, взрывным механизмом и кинетической энергией, встретился с плотью Страны. Сам Рейх отшагнул, позволив едва воскрешенному вскоре отправиться к берегам Леты вновь в момент, когда сам он обошел машину, дабы после ринуться прочь из последних сил. Тяжелый танк, в силу толщины своей брони, был не столь маневрен, чтобы поспеть за божеством, коему, впрочем, он все равно не причинил бы вреда, лишь на время лишив сознания, чего в принципе было достаточно, чтобы захватить Рейха в плен. Сей риск и заставил Страну действовать столь хладно, без капли сочувствия к тому, кого прежде желал поддержать. Мюллер же, заметив чрез окно дома, в коем запрятался, мелькнувший силуэт фюрера, тут же выбежал наружу, прекрасно понимая, что оставаться в здании было небезопасно, с учетом того, что постепенно поселение наводнили окромя германских войск русские и отличить своих от чужих наверняка становилось проблематичнее в пылу сражения. Пауль решил, что потребно было увезти истомленного господина как можно дальше от места баталий, вопреки всем его возражениям, ибо оказать посильную поддержку тот в любом случае не смог, как бы того ни желал. Нагнав господина, схватившего ручной гранатомет — новшество германской армии — как первое, что попало под руку, Пауль, вопреки тяжести веса Зейна, по-прежнему висящего безвольно на его плече, потащил Рейха за собой. — Мюллер! У меня имеются счеты с бронированным недоразумением… — возмутился Рейх, не привыкший прятаться во время боя в силу своего бессмертия, кивая головой на девятиметровый танк, что продолжил разрушать все на своем пути, одним выстрелом в щепки разнося дома разной этажности. — Рейх! Я взываю к Вашему разуму! Вы не способны биться, прошу Вас… Нам необходимо ехать… вы можете стрелять, но только по тем, кто преградит нам путь… Вы понимаете лучше меня, что не способны исполнять солдатский долг и ныне обязаны уехать… — выкрикивая фразы одну за другой, Пауль то и дело боязливо оборачивался. Внезапный свист и взрыв после метрах в пяти заставили Мюллера подпрыгнуть на месте, в прыжке обернувшись на объект, избранный властителем Германии как мишень. Им оказалась небольшая группа русских солдат. Более всех не свезло тому, что оказался в эпицентре: ежели от него остались лишь ошметки, то его товарищи лишились конечностей и способности передвигаться самостоятельно. Алые глаза фюрера загорелись вновь, но не успел он потянуться за другим снарядом, как его фуражку со свистом пронзила пуля, заставив головной убор пасть на заснеженную землю, постепенно разогреваемую топотом тысяч сапог и дребезжанием сотен колес. В момент изумления божества, Пауль таки утянул неповиновавшегося, таща его сквозь усилие, стиснув зубы до скрипа, желая как можно скорее удалиться прочь, прежде всего, из вполне обоснованного обстоятельствами страха того, что Рейх окажется во вражеском плену. Наконец, Мюллер усадил господина на кожаное сидение одного из автомобилей, бросив тело Зейна на задний ряд, затем, захлопнув за тем дверь, сам, пригибаясь, вздрагивая от каждого взрыва неподалеку, ринулся к водительскому месту. Запрыгнув в машину, Пауль тут же нажал на педаль газа, лишь в процессе движения закрывая дверь, принявшись петлять между проселочными улочками, техникой, принявшими рукопашный бой германскими солдатами и их противниками. Выехав за пределы населенного пункта, Мюллер тут же свернул на объездной путь, но, взором натолкнувшись на три русских танка, неспешно пробиравшихся к месту битвы в метрах тридцати, вынужден был выкрутить руль, съезжая в кювет. Рейх, беспомощно мотаясь из стороны в сторону благодаря виражам не особо опытного водителя, не сводил осуждающего взора с Пауля. — И куда же? — голос фюрера впервые дрожал, ибо, не будучи пристегнутым, Страна подпрыгивал на каждой кочке. — Расположение шестнадцатой и двадцать первой моторизованных дивизий… — продолжал упрямо вдавливать педаль газа Мюллер, минуя дорожную насыпь, по которой следовали русские расположения. В душе Пауля блеяла надежда после вновь выехать на подобие дороги, кое так кстати подмерзло, что, казалось, упрощало задачу. — В самую гущу… Мюллер, ты, считай, добровольно им сдался, — Рейх, на секунду зажмурившись, попытался тем самым вернуть себе здравое ощущение реальности, затем обернулся на задний ряд, который занимало всецело тело Зейна, ныне уже только наполовину лежащее поверх сидений. Взор алых очей отчаянно искал хотя бы что-то похожее на оружие, но не найдя ничего подходящего, Рейх разочарованно цыкнул, после, хватаясь за кобуру на своем поясе, доставая весьма неэффективный супротив целой вражеской части револьвер. Глядя через водительское окно, Страна готовился стрелять в ответ. В том, что по машине откроют огонь, фюрер ни секунды не сомневался и был прав. Совсем скоро, заметив автомобиль, украшенный знаменами солнцеворота, следующий подле дороги, русские принялись его обстреливать. Некоторые из бойцов не стеснялись прыгать вниз с обочины. Последователям антитеософической доктрины не стоило большого труда повредить шины. Едва детище германского автомобилестроения остановилось, Рейх, не сделав и единого выстрела, таки опустил пистолет, когда русские солдаты окружили вражеское средство передвижения, нацелившись штыками прямо на окна оного. — Мюллер, потребно было брать танк, ежели ты уж решил бежать… — буркнул тихо Страна, глянув на Пауля, что вновь отшатнулся в мгновение, когда каленое стекло окна переднего пассажирского сидения дало небольшую трещину под напором приклада бойца дворянского происхождения и немереной силы. Отворив дверь, фюрер, заставил того отойти. Выглянув из транспорта, временно непригодного к эксплуатации, германец неудовлетворенно закачал головой, изрекая на чистом русском с присущим ему еле различимым акцентом: — Я попросил бы Вас, молодой человек, умерить свои таланты. Стекло бронированное и, кроме того, стоит оно поболе, нежели твой несчастный автомат пятилетней давности выпуска, — пусть германец был до крайности истощен и находился в далеко не лестном положении, отказать себе в колкости, пускай даже в адрес вооруженного противника, Страна попросту был не способен. Пауль было в ужасе потянул господина обратно, но Рейха уже подхватили с другой стороны. Вскоре фюрер оказался в обществе двух десятков вражеских солдат самых разных возрастов, ростов и родословных. — Какой бардак… Неужто Россия намеренно допускает это?.. — Рейх глянул на дворянина, держащего его за волосы, с неким сочувствием, будто бы одним взглядом указывая на то, что форма рядового была ему не к лицу. Услышав глухие удары рядом, Рейх тут же нахмурился, устремив взор на двух юношей, что ногами срывали миниатюрные вражеские знамена, установленные подле фар. — Какое кощунство! Разве достойное сие поведение для солдата?! — русским понадобилось некоторое время, чтобы осознать, кого именно им удалось захватить. Едва те оное поняли, Рейха тут же потащили в неведомом ему направлении, пока Мюллер вынужден был отбиваться в одиночку от силком тащивших его наружу бойцов. — Тут еще один! — услышал в отдалении фюрер, чья способность ясно соображать уже практически иссякла. — Дохлый похоже… — по неведомым причинам находившийся на грани потери сознания Страна тихо усмехнулся подобному выводу. Ему оставалось лишь надеяться, что над телом его любимца никак не надругаются. Почему-то мысль о том, что к останкам его товарища могут проявить вандальское отношение, отзывалась в едва бьющемся сердце Рейха болью.

***

Фюрер, брошенный в армейскую телегу словно давно испустивший дух мертвый груз, вряд ли мог предугадать, что уже менее получаса спустя будет поставлен на колени пред Россией. Наследник кайзера, успевший задремать в дороге к расположению властителя русских земель, не был особо взволнован своим пленением. Находясь в прострации, он не сразу разгадал знакомый аромат возлюбленного, который ощущал еще в момент, когда Мюллер пытался проехать по бездорожью, минуя атакующую русскую часть. Ныне же властитель Германии не сдержал усмешки. Улыбка у Рейха вырвалась сама собой, стоило лишь ему изречь тихое: — Россия… — Ступайте, — голос сына Руси звучал твердо. — Далее я справлюсь сам. — Россия подступил к измученному, замаранному порохом и пылью возлюбленному. Сопровождавшие германского идола покорно отступили, и Рейх, более ничем не удерживаемый, лишившись опоры, упал плечом на деревянный пол, не сводя взора алых очей со статной фигуры. Приземлившись довольно болезненно, фюрер вновь усмехнулся. — А ты не должен меня таким видеть… Тяжело вздохнув, Россия поджал губы, присаживаясь подле любимого, затем, подняв взор на остановившихся благодаря звуку удара солдат, русский молвил: — Я неясно выразился? — одного этого риторического вопроса было достаточно, чтобы двое тут же скрылись за порогом, когда наследник Руси на удивление нежно поднял любовника, попутно оттряхивая его. Рейх молча наблюдал — присутствие России его едва взбодрило, но фюрер и без того находился на пределе своих возможностей. — Тебя это не утомило? — Россия произнес сие весьма уверенно, пока в разуме окромя ярких фантазий с участием Рейха так же вспыхивали неясные картины, которые никак с происходящим не вязались. Периодически противника теософического учения тревожило неясное чувство, кое межевалось вместе с совершенно непонятными в своем контексте сценами, рисуемыми его разумом. — Что именно? — вопросил фюрер, глядя на Россию так, словно бы и воевал то не с ним и некоторое время назад не размозжил по земле нескольких русских бойцов одним только снарядом. — Ты, верно, шутишь, Рейх? — странная смесь удовлетворенности, предвкушения близости и изумления непоследовательности собственной памяти заглушили обиду и гордость, что все же рвались сквозь пелену иных чувств властителя русских земель. — Ты спрашиваешь меня, устал ли я от войны, которую начал ты? Что ж, в таком случае я не могу ответить честно, — пожал плечами Рейх, затем цепляясь за шею России, приближаясь к устами того. — Только не отпускай меня, ведь в таком случае ты разобьешь вместе с моими бедренными костями остатки доверия к тебе… — прошептал фюрер, глядя прямо в лазурные очи, слегка задевая губы вражеского лидера. — Я начал?! — возмутился Россия, отпрянув от желанных прежде губ, когда взгляд его наконец преисполнился подобающего в контексте данной ситуации презрения. — Верно, стоит напомнить тебе, Рейх, что ныне ты не выступаешь пред своим паршивым народом… Не в том ты положении, чтобы… — русский желал было продолжить проникновенную тираду, но внезапно сморщился от пронзительной головной боли в районе лба. Слова, прежде произнесенные так проникновенно, эхом отозвались в разуме. Пару мгновений назад готовившийся швырнуть фюрера об пол теперь лишь крепче прижал его к себе, жмурясь от невыносимого приступа внезапной мигрени. Рейх недоуменно вскинул смольные брови, наблюдая за тем, как лицо России искажалось в самых неприглядных гримасах. — В таком случае я предлагаю выслушать версии друг друга… — нежно взяв одну из светлых прядей оппонента, германец провел по той, будто бы по велению свыше уняв болезненный спазм России. — О чем ты?.. — русский вновь взглянул в очи, полные тепла. В голубых глазах возможно было разглядеть смесь недоверия и растерянности. — Я буду краток, так как дозволять себе демагогию в момент, когда моя паства воюет, я не имею морального права… — Рейх как мог пытался собраться, на сей раз исказившись страдальчески, дабы затем вернуть лицу серьезный вид. — Твои войска напали на моих курсантов, я пытался связаться с тобою по телефонной линии, телеграфу, отправил на разведку небольшую часть, но ей боем пришлось встретить иной русский батальон… После, когда я планировал обратиться к тебе публично в силу того, что твой посол так некстати покинул германскую границу, мой автомобиль подорвали, сколь мне известно, причастные к культу равенства личности… — Да, эту версию я слышал множество раз по немецким волнам, в германских газетах, ты говорил ровно то же самое, слово в слово, только не было фразы об изначальной цели того публичного выступления, но подобное и я выдумать мо… — новый приступ мигрени заставил русского шикнуть, снова зажмурившись, но Россия не сдался. — Могу… Кроме того, ты столько раз оскорбил меня и наш сою… — русский смолк, ощущая, как на глазах выступали слезы. Россия не сознавал, почему подобного рода праведные, как ему казалось, речи доставляли ему столько физических мук. — Россия, что с тобою делается? Выглядишь ты ныне ничуть меня не лучше, — подметил все еще расположенный к сыну Руси Рейх, вновь приблизившись к тому, давая юноше ощутить горячее дыхание на своей коже. Не получив ответа, Рейх продолжил: — Я сознаю, что разговор наш несвоевременен, однако у нас таки есть возможность поговорить лично… разумеется, информационные баталии и идеологическое противостояние способны истереть в прах самое крепкое доверие, но ныне я еле нахожусь в сознании и все равно утверждаю то же, что и прежде, не путаясь в показаниях… Ежели в тебе осталась хоть капля теплых чувств ко мне, хотя бы прислушайся к моим словам… Россия, внимательно всматриваясь в алые глаза оппонента, глядя на его впалое лицо и темные круги вокруг век, искал малейший признак лжи, но все, что он мог сыскать, — лишь осознание собственного сочувствия к Рейху, ощущение постепенного восторжествования теплых чувств и сокрытых желаний над условностями всего нынешнего положения дел.