Потворство Божье

Франция, вопреки ее изначально империалистически ориентированной политике, сама возжелала сделать первый шаг навстречу нерукопожатной в глазах международного сообщества персоне России как отцеубийцы. Француз решился на сие, ибо их с русским истории были весьма схожи. Ведь некогда, ровно так же, Вторая Французская Республика, третий из поколения властителей Франции, гильотировал собственного родителя, пусть и не своей рукой, но стоя подле палача, рукоплеская тому в такт толпе. И пусть свое деяние Франция ни в коем случае не желал приравнивать к действию, свершенному Россией, у него не оставалось выбора, как только предложить тому союз, ибо будучи послом Англии на континенте, противостоять в сухопутных боях даже части германских войск Франция была неспособна в одиночку. Для заключения пакта Россия, с одобрения Верховного командования, отослал дипломата самолетом в силу того, что воздушный путь был наиболее безопасен, ибо практически всю сухопутную западную границу ныне контролировали силы противника. Посланник приличия ради воздержался изначально от исповеди касательно своей фобии воздушных перемещений, потому вынужденно принял судьбу. Забравшись в крылатую махину, наскоро выкрашенную по германскому подобию, мужчина человеческого происхождения, почтенных лет сорока на вид, добившийся ранга чрезвычайного и полномочного посла своими силами и усердным, намеренным продвижением к верхам главенствующей и в принципе единственной в стране партии, старался не глядеть в иллюминаторы самолета, завязав легкую беседу с парой человек, сопровождавших его в качестве конвоя. Не прошло и часа полета, как в от стен фюзеляжа эхом отразился вопрос: — Товарищ Виноградов, вот скажите, верите вы, что немцы примут за своих? Самолет-то совсем иначе выглядит… уж не дураки… — то задумчиво молвил один из конвоиров, казалось, должный, напротив, успокаивать дипломата. — Что несешь ты, Васильев?! — возмутился другой, нахмурив русые брови, сверля взором непозволительно прямолинейного сослуживца. — Дураки они, конечно, и ясно это лишь благодаря тому факту, что смели войну начать! Да еще и так подло! — Зря ты так… Солдаты приказы исполняют… Есть у меня друг, ныне под Смоленском бьется… Так вот писал он мне лишь дважды от начала войны. Сразу распределили нас в разные части… я вот здесь, в тылу остался, а он… Во втором письме писал, что приходится и по некогда своим перебежчикам стрелять. Так ты представь, вдруг брат твой, любимый иль друг — то не важно… чувства и ум солдату не потребны. Он — лишь оружие. Вот и им сказали идти на Москву, так и пошли… потому ты уж дураками их не зови в сердцах, повезет нам, ежели проскочим… — третий говорил размеренно, ничуть не стесняясь присутствия уполномоченного лица. Каждый из присутствующих, окромя самого дипломата, понимал, что в любой момент, при переброске войск, отправить на передовую могут и его, а потому порой дозволял себе опасные вольности. Глядя на своих собеседников взглядом теплым, но проницательным, посол молвил: — Двоих вас бы за такие речи да под трибунал, — в тоне Виноградова не было и капли угрозы, лишь насмешка. Сия беседа пусть и была достойна протоколирования, но ныне чиновнику было не до этого. Сердце его колотилось, ладони взмокли, все, о чем он думал, — перезвон трясущегося металла, поднятого от земли. Диалог с приставленными к нему для его сохранности хотя бы немного заглушал животный страх, позволяя послу сохранить лицо и не поддаться панике. — И все равно, ежели идол у них дурак, то и они не лучше, что его указке следуют, — отмахнулся наиболее идейный молодой солдат, после чего мгновение спустя внезапно корпус цельнометаллической машины содрогнулся. Звон в ушах оглушил экипаж. Самолет устремился вниз, тогда как от его брюха до самого хвоста заструился черный дым. Пламя вспыхнуло столь же внезапно, сколь прежде прозвучал громовой удар. Лишь только пилот, не участвовавший в диалоге, в силу своего положения, сумел вовремя катапультироваться, пусть парашют его запутался в вековых ветвях сосны, заставив спасенного беспомощно повиснуть в десятке метров над землей, а ремни прежде спасительного обмундирования пережали конечности до боли, но старший из экипажа остался жив. Ему не оставалось ничего другого, как только в полусознании наблюдать за пылающими обломками самолета, под коими остались навсегда погребены остатки тел четверых, явно надеявшихся на иной исход полета. Мысли оказавшегося наедине с ужасающим зрелищем путались, пока несчастный и вовсе не потерял способность соображать, погрузившись на неопределенное время в небытие от пережитого шока и боли, проживаемой поныне. На удивление пришел в себя мужчина в расположении русской части, чья противовоздушная артиллерия сработала отрадно, но в неподходящее время. Приказ о пропуске вражеских самолетов над головами в русские части не поступал, потому одна из немногих дивизий, имевших противовоздушную артиллерию, воспользовалась оной, едва представилась возможность. Но ни артиллеристы, ни уж тем более офицеры данного подразделения и помыслить не могли, что главное командование согласует перекраску отечественного самолета, да еще и отправит его до наступления темноты безо всякого предупреждения собственных войск.

***

Гибель одного из высокопоставленных дипломатов, отправленных для заключения соглашения о взаимопомощи между Францией и Россией, пришлась по иронии судьбы на день, когда Османская Империя объявил войну Франции, ожидавшему в напряжении визита русского посольства. Оба этих события складывались в сумме как в пренеприятнейший исход для инициативы французского двора, так и в принципе, не в пользу противников Германии. Посол не прибыл в назначенный час. Русские же верха не ведали о происшедшем еще порядка двух часов после трагедии — все то время, пока чудом спасшийся пилот приходил в себя. Известие поступило с задержкой и вызвало волнение в ставке главного командования. Россия питал противоречивые чувства к сложившимся не в его пользу обстоятельствам. С одной стороны, он лишился возможной поддержки Запада, но с другой, не усугубил пуще отношения с Рейхом, и более того, не был вынужден растрачивать ресурсы на помощь явно не способной держаться долго Франции, однако, разумеется, первый факт особенно грел его душу. Русскому правителю было ведомо, что фюрер не питает восторгов касательно республиканца всея Европы. И все же оптимистичные помыслы, утаенные глубоко в душе, были омрачены поступившим от фельдмаршала заявлением о возможном последующем союзе Франции, Британии и Америки. Сей блок уже составлял прямую угрозу суверенности самого едва народившегося Советского государства. К тому же вступление Османской Империи в войну на стороне Германии так же играло не в пользу России. Несмотря на прямое родство с выступившим на поле боя с гордо поднятой головой, властитель русской державы прекрасно ведал, что Осман не пощадит ни брата, ни его Империю, построенную на костях Руси, коего Османская Империя пусть и не жаловал, но помыслить о его убийстве даже всуе не смел. России, по его разумению, во избежание прямой конфронтации с империалистами было потребно как можно скорее заканчивать войну с Рейхом. Из его уст, подобно ругательству, как на духу внезапно вырвалось: — Необходимо подготовить проект умиротворения. Ежели понадобится, я лично разыщу Рейха, лишь бы наконец… — шокировавший генералитет своим заявлением запнулся. Россия поджал губы: переступить через обиду и гордость было для него сродни личному подвигу, в процессе коего он, казалось, раскалывал собственную душу, дробя сердце. — Лишь бы не дать повод капиталистическим недомеркам посягнуть на суверенность страны, впервые в истории воплощающей по сей день идеал равенства людей, более не зависящих от происхождения и своих предков, — в последнем лукавство услышал бы даже глухой. Переглянувшись несколько растерянно меж собой, присутствовавшие молча слушали предводителя нации, так проникновенно отзывавшегося о собственной державе как о прибежище порядка и милосердия, в то самое время как русские граждане с немецкими корнями сотнями, а то и тысячами отправлялись прямиком в объятия Аида. — Вынужден огорчить Вас, Россия, — заговорил фельдмаршал. — Закончить войну так просто не удастся… пока, как минимум, не будет доказано влияние иных держав на начало прямой конфронтации… У всех нас имеются подобные подозрения, но вряд ли с ними согласятся люди, лишившиеся крова, части семьи или любимого человека. Политика войны на уничтожение Германии не оставляет нам выбора, это уже переросло в идеологическое противостояние. — И тем не менее все идет к конфронтации с моими более давними идеологическими оппонентами, не так ли? У меня нет причин давать им повод сплотиться… ежели прежде каждая из стран действовала пусть и схожим образом с иными моим оппонентами, но все же сугубо в своих интересах, то ныне, если Америка вступит в войну, перестав придерживаться изоляционного курса, что скорее всего случится, потому как этот паршивец своей выгоды не упустит, тот блок подлежит уничтожению незамедлительно… в процессе войны с Германией это возможным мне не представляется, — Россия старался как мог не морщить лицо, разрываемый сомнением и обидой, внезапно напомнившей о себе, словно хронический спазм, потревоженный сменой времени года. Ощутимая физически боль в сердце отзывалась горечью в горле, и тем не менее Россия как мог пытался совладать с оной. Некто из допущенных до ставки командования, чуть сощурившись, кто-то, вытянув шею, а некоторые, едва исказившись, пытались выудить из просторечной демагогии русского основные тезисы, дабы на их основе формировать дальнейшее обсуждение. Наконец, одетый в строгий темно-зеленый мундир с золоченными погонами на плечах, искусно вышитыми вручную, начальник штаба после пары мгновений всеобщего молчания молвил: — Вы правы, у нас нет прямого военного интереса касательно Германии, — поднявшись с места, оперевшись о стол двумя ладонями, деловито рястянув длани по краю стола, перенося вес на большой и безымянный пальцы, мужчина склонился над раскрытой картой, вглядываясь в изгибы чертежа и фигуры разных диаметров и цветов, обозначавшие те или иные соединения красной армии и ее противника. — Однако внезапно остановить бой мирным заявлением не выйдет. Необходимо подготовить план контрнаступления, дабы оттеснить немцев и дать Рейху, очевидно вошедшему во вкус, повод задуматься о целесообразности продолжения экспансии русских территорией, коя может затянуться на многие годы, — глубокий вдох и столь же тяжкий выдох вещавшего отразился на лицах присутствующих скептическим интересом. Продохнув, мужчина так же неспешно продолжил, ощущая вес каждого своего слова: — Пока что Германская армия полна оптимистичных надежд, коими их так охотно кормит властитель. Однако стоит мобилизировать наши силы и разгромить противника лишь однажды, дабы дать повод фюреру к сомнениям. И ровно после того можно выдвигать какие-либо мирные условия, чтобы наша инициатива не выглядела как попытка сдаться, как очевидное признание своего бессилия, — закончив, начальник штаба поднял взор на Россию. Внезапно в поддержку предыдущего оратора выступил сам фельдмаршал: — Учитывая недавнее событие с подбитием самолета русской дипломатической миссии нашей же армией, я считаю целесообразным показать, что Советская Россия не является развалинами предыдущей Империи, зазря занимающей столь обширную территорию, которую не способна защитить. Подобная стратегия вполне устроила Россию, он одобрил контрнаступление, разработкой коего занялся его предложивший.

Середина ноября 1923 года, расположение 6-го полка 9-ой дивизии 4-ой армии группы армий «Центр»

Приближение зимы ощущалось уже физически. Солдаты, замотанные зачастую во что придется, проклинали партизан, успешно устраивавших подрывные миссии по пути следования бронепоездов со снабжением. Колея железных дорог постоянно нуждалась в ремонте, потому Рейхом было принято пусть и жестокое, но необходимое решение о создании карательных дивизий как таковых. Ежели прежде зачисткой захваченных территорий занимались в основном элитные подразделения войск, кои после оставались на местах и занимались штабной работой, то ныне возникла необходимость формирования отрядов с отдельным уставом, формой и функционалом. В ряды уже этих войск входили высланные на фронты для помощи Германии отряды, подвластные Малороссии. Самому братцу России поручен был контроль над частью из них и восполнение павших единиц. Кроме того, все чаще с момента усиления прифронтовой линии русских в ряды их расположения отправляли диверсионные группы, переодетые в русскую форму, как бы в отместку за сопротивление лиц в гражданском. Оттого всеобщий хаос военного театра охватил практически всю фронтовую линию. А холода лишь усугляли положение дел, прежде всего, конечно, для германцев, которым зимнего обмундирования с наступлением минусовых температур не досталось. Мало-помалу, по большей части благодаря настоянию Рейха, присутствовавшего на линии огня лично, части получали-таки необходимую амуницию, когда она приходила с самолетами, вынужденными вместо боевых вылетов заниматься подвозом зимнего облачения, собранного у разбитых поездов. Каждый полк жаждал хотя бы однажды удостоиться внимания фюрера, имевшего тайное личное притязание к воздушным войскам, но по долгу службы удосуживавшегося посетить каждый род армейский сил, дабы оказать посильную помощь прежде всего в возвращении офицерских кадров. Ведь именно по приезде фюрера решалось значительное количество проблем с поставками, окромя того, свита фюрера, извечно следовавшая за ним по пятам, оказывалась крайне полезна в бою. Гвардии властителя Германии не стоило буквально ничего вступить в бой, притом оставаясь в расположении задних рядов. Погода для русских, атаковавших взвод, где находился фюрер, всегда была до крайности неудачной, а то и вовсе ужасающей. До такой степени, что авиация, призванная прежде оказывать поддержку с воздуха, стремилась прямо на многочисленные ряды пехоты и кавалерии. А ежели русских самолетов в небесах не наблюдалось, то сгущавшиеся тучи извечно ужасали пехоту и танковые соединения, ведь означали зачастую лишь то, что предстоящая гроза ударит небесными копьями не раз прямо по рядам пехотинцев. И пусть Россия, узнав о подобных сценах, отдал приказ о первоочередном захвате гипертрофированно опасных в качестве атакующих полубогов, тот оказался попросту неосуществим, ибо подобраться к крушившим целые ряды армии, словно жнецы на сенокосе, не представлялось возможным. Даниэль гордился собой и с удовольствием восполнял потраченную благодать в уединении с фюрером. Беккер выделялся не меньше. Пусть ему и приходилось подходить поближе, нежели правящему атмосферными явлениями, но того стоила его способность одним взмахом руки смять танк, подобно консервной банке. Среди пятерых приближенных становилось очевидно господство двоих особо одаренных. Но тем не менее вскоре Рейх принял, как окажется позже, не особо удачное решение временно расформировать немногочисленный отряд приближенных, дабы временно разослать троих из пяти по отдельным дивизиям четвертой группы армий, чтобы на подступах к Москве не оставить и малейшего шанса противнику. Некоторое время наделенные проведением дворяне могли обойтись автономно без божества, к коему они льнули для восполнения могущества. Именно этот короткий срок в пару недель непрерывных боев планировалось использовать как фатальный приговор для сопротивления вражеских войск подле столицы России, на подступах к которой фюрер уже стоял лично. Высланными оказались как раз наиболее полезные в бою Даниэль, Беккер и Вольф. Подле Рейха остались лишь Зейн, как его верный спутник, и Мюллер в качестве фаворита в плане любовном. В момент отъезда приближенных — своих верного щита и меча — Рейх не ведал, что где-то в стенах Кремля уже созрел план мало-мальски достойного отражения атаки на московские стены, а сам Россия, подобно фюреру, изъявил желание выступать в рядах фронтовиков. В качестве своего расположения вождь русской нации избрал лоно 136-го кавалерийского батальона, временный штаб коего находился всего лишь в двадцати километрах от предполагаемого места пребывания фюрера согласно данным разведки. Прибытие властителя страны Советов оказало крайне положительное влияние на боевой дух красноармейцев, пребывавших прежде в упаднических настроениях, пусть и тщательно сокрываемых за маской сурового безразличия и всецелого повиновения комиссариату. И пущай за столетия своего существования Россия не открыл в себе и единого способа выплеска благодати во внешнюю среду и не отличился никаким даром, само его присутствие вселяло надежду. Однако чаяния солдат не были основной причиной визита русского. Прежде всего он желал своевременно лично явиться к Рейху с предложением мира, едва захватит власть над положением хотя бы временно. Тихая переброска войск и немногочисленной в своем разнообразии техники происходила в момент, когда германскую армию стали терзать остатки отступавших частей на восточном направлении близь Петербурга, а случаи диверсионных подрывов и засад участились, не давая продыха даже уже организовавшим штабы частям. Необходимо было сместить фокус внимания фюрера и его войск, пусть даже с последующим риском практики выжженной земли. На контрнаступление было поставлено все, в том числе и благополучие гражданского населения, ибо в западной части практически не осталось нейтральных населенных пунктов, не вовлеченных в партизанское сопротивление. Это заставило Рейха пересмотреть систему управления оккупированными территориями, ужесточив ее, большую часть населения приказав либо отправлять на посылки в Германию, что случалось не всегда успешно в силу регулярной подрывной деятельности на железнодорожных полотнах, либо уличенных в диверсии или яро подозреваемых казнить, желательно прилюдно и как можно нагляднее. Примечательными были случаи, когда обстоятельства, не зависящие напрямую от человеческого и божественного волеизволения, мешали подобным мероприятиям, на кои люд сгоняли насильно. Отчеты офицеров карательных частей так и пестрели подробностями с глубоким моральным сожалением касательно неудач. С ними в основном ознакамливался Малороссия для разрешения подобных курьезов в дальнейшем: «Надели петли на двоих, поддерживавших прежде практику ведения антигражданской, бесправной войны. Механизм, должный позволить веревке плотно засесть на глотках приговоренных, был прикреплен к автомобилю, водителю дан был сигнал, мотор тот завел, однако одно из колес плотно увязло в луже, коя прежде препятствием не казалась. Вопреки всем усилиям шофера, машина с места не двинулась, лейтенант Шпеер, персона эмоциональная, вспылил, поначалу пнул кузов, выругавшись, но, поскольку пинка для преодоления бездорожья оказалось недостаточно, висельников пришлось стрелять и лишь затем, затянув веревки потуже, оставить как наглядное пособие судьбы партизана в назидание наблюдавшим за сим безобразием односельчан. Прошу передать руководству письменное распоряжение о запрете использования офицерских автомобилей для казни, ибо подобные казусы не вяжутся с самоцелью публичных казней». Сего рода сообщения Малороссия охотно передавал к сведению Рейха, вопреки своему назначению согласуя с тем каждый свой шаг, лишь бы угодить наследнику кайзера. Рейх практически не спал, вынужденный работать с непрерывными жалобами со всех сторон, попутно возвращая к жизни офицеров, зачастую в момент пребывания фюрера в штабе умиравших по сущей глупости по типу свободных прогулок на прифронтовой линии или езде на автомобилях с открытым верхом. Возможность поесть выдавалась у и без того изможденного Страны не всегда в силу извечной занятости, коя, как Рейх ни старался распределить обязанности и организовать командование, обязывая то к самостоятельным действиям, никак не уменьшалась, прежде всего, благодаря постоянным уточнениям Малороссии и согласованиям тех или иных действий со стороны армейского руководства на местах. Бремя главнокомандующего ложилось на плечи прежде уверенного в своих силах, но ныне совершенно истощенного непомерной ношей фюрера, вес коей, несчастный, казалось уже еле выдерживал. Наконец, Рейх скрепя сердце после очередного письма от правителя западной части европейской территории назначил Нойманна отвечать на его депеши, утомленный извечным обязательством распоряжения отрядами, над коими во главе намеренно поставил иное лицо, явно некомпетентное в вопросах усмирения своей жажды внимания от объекта обожания, временно сумевшего абстрагироваться от обожателя, оправдавшись обстоятельствами. Зейн, явно не привыкший писать от лица Рейха, старался как мог копировать манеру его поведения, но поймал себя на мысли о том, что Беккер справился бы с сим куда лучше. Сия дума в свою очередь породила не совсем лестную цепочку вероятного развития событий, ежели сила Пауля не будет иметь пределов в прогрессе. Нойманн отдернул себя от излишних тревог касательно собственных товарищей, попытавшись сосредоточиться на тексте письма, пестрящего, окромя цитирования рапортов, неприкрытым флиртом между строк, повествовавших об изничтожении диверсантов наиболее изощренными методами. Подобная фривольность в послании к главнокомандующему армии вызывала отвращение у Зейна. К юноше приходило осознание, почему Рейх выглядел столь измученно. Сам фюрер вышел из своего импровизированного временного обиталища, лишь накинув шерстяную шинель, не удосужившись даже прежде сменить фуражку на более подходящий при минусовой температуре снаружи головной убор, захватив с собой, окромя зимнего мундира, также уставной алюминиевый котелок, который сменил уже не раз в силу того, что то и дело офицеры, наряду с рядовыми, норовили умыкнуть именно его, как посуду, из коей трапезничало благодатное создание. Едва ступив подошвой черных кожаных сапог на заснеженную, промерзшую за ночь землю, властитель Германии прежде всего устремился в сторону полевой кухни, ныне пышавшей жаром свежесваренной похлебки. Несмотря на свою усталость, в каждый шаг фюрер вкладывал максимальное количество уверенности, ступая по снежному покрывалу невесомым маршем, на устах храня легкую улыбку, пока взволнованный его состоянием Мюллер шел подле куда менее уверенно, то и дело осматривая господина взволнованно, будто бы опасаясь, что тот вот-вот рухнет оземь.

*

Не успел Рейх опустить ложку в спасительный суп, коего жаждал вот уже с три дня, как из оповещателей зазвенела тревога, что подобно ножу резала воздух, накаляя атмосферу, вынуждая прежде обрадованных компанией фюрера за обедом солдат побросать ложки. Некто принялся скоро опрокидывать похлебку прямо в себя, невзирая на ее температуру, игнорируя жар в глотке, желая насытиться перед боем. На подступах к расположению 9-го батальона были замечены русские войска с причитавшейся к оным артиллерией. Окромя того, подняты оказались несколько самолетов, что вынудило немцев поступать аналогично. Ныне в распоряжении сей части значилось порядка дюжины воздушных машин, кои до единой взлетели прежде, чем из-за горизонта показалось бесчисленное множество русских солдат. Рев моторов, кричащая отчаянно тревога, кою перекрикивали командиры, подкосили Рейха, сложившись для него в неописуемо болезненный аккорд. Стоя, оперевшись о деревянную стену ветхой сельской постройки, фюрер пытался выловить из всеобщей какофонии, обыденно являвшейся усладой для его ушей, хотя бы что-то ясное, нечто, что возможно было разобрать. Но увы, для Страны все сливалось воедино. Мюллер, взволнованно круживший подле, наконец, подхватил господина, следуя поодаль, схватив скоро посудину с супом. Рейх, поморщившись, не пройдя и двадцати метров, опираясь на Мюллера, резко отстранился, распрямляясь. — Пауль, ты полагаешь, я сбегу? А ты куда собрался со мною? Марш за пулеметный расчет! — Рейх как мог пытался выдавить из себя бодрый голос, преисполненный ядовитого юмора. Глаза Страны горели все тем же запалом, ровно тем же огнем, с которым он выступал в бой лично каждый раз, но сам он шатался на ветру, казалось, отдав последние силы на воскрешение обер-лейтенанта, что ныне уверенно выпаливал приказы, стоя посреди заснеженного сельского пейзажа на перекрестке улиц, неподалеку от властителя Германии. Глянув на уверенно вещающую фигуру, отдергивающую рядовых словно тряпичных кукол, бросая их в угодную сторону, Рейх мягко улыбнулся, наконец, он нашел слуховую точку опоры в неясной, суетливой симфонии нарождавшегося боя. Нойманн тем временем, выскочив за порог дома, где был оставлен, тут же метнулся к Стране, подхватывая того под руку. — Мюллер! Почему ты стоишь?! Немедля укройся! Мало ли проблем без твоей погиб… — юноша не успел договорить, как поддавшись импульсу прилетевшей в спину пули дернулся, сделав пару шагов вперед, затем чуть вправо и назад, вальсируя в шоковом состоянии. Упав на колени, рыжеволосый поднял взор на господина, цепляясь за его штанину, что торчала из-под сапога в районе колена, желал было что-то сказать, но не сумел молвить ничего внятного, лишь глухо прохрипев, а засим, ослабив хватку, пал на белый, свежевыпавший снег, неспешно окрашивая тот алым. Рейх, отвлекшись от властного обер-лейтенанта, чей тон его заворожил, кинул взор на убиенного, затем, обернувшись, фюрер, изумленно лицезрел искаженное ужасом лицо германского рядового, что волей случая, пытаясь удержаться от падения на заледеневшей луже, едва не выронил винтовку, и потому попытался изловить оную. Оружие несчастный поймал, но крайне неудачно для Зейна, на чьем пока что еще теплом лице неспешно таяли снежинки. Горькие слезы отчаяния, страха и трепета брызнули из глаз несчастного человека, словно вода из едва прорубленной скважины, ноги подкосились, и, прежде удержавший равновесие ценой жизни гвардейца, боец в ожидании гнева божества, под тяжестью вины пал на презренный ему лед, отбивая колени, роняя вместе с тем и винтовку.