Потворство Божье

Октябрь 1923 года, Россия

Прибыв в расположение 26-го батальона 4-ой армии, фюрер первым делом отправился в место расквартирования раненых. Рейх был весьма истомлен после долгой дороги, продлившейся порядка недели благодаря вынужденным остановкам при солдатских захоронениях и срочном перераспределении возвращенных к жизни офицеров, чьи тела планомерно оставляли на чужой земле, не отправляя в Германию, дабы дать возможность навеки погруженным в сон таки очнуться от вечной летаргии по приезде фюрера. Но тем не менее, не взирая на свой истощенный, усталый, лишенный жизни вид, властитель Германии не смел явить слабости, дозволив себе лишь недолгую остановку, дабы пред явлением своим выспать хотя бы пару часов, чтобы не быть в глазах рядовых живым воплощением Танатоса¹ на земле, остановившись за километра два от размещения немецких сил армии «Центр». Но лишь чуть больше двух часов спустя Рейх вновь вынужден был распахнуть веки, въезжая в тылы своих военных сил на оккупированной территории.

***

Переступив порог двухэтажного здания, некогда приходившегося домом культуры местным жителям, покинувшим село по ряду причин, Рейх оглядел крепко сложенные бревенчатые стены, вдоль коих почти что впритык друг к другу располагались лежбища для раненных. Сердце германца сжалось при виде того, как теплые лучи солнца ниспадали на светлые шевелюры бравых солдат, обмотанных белыми бинтами, напоминавшими обрезки савана. Койки стояли ровно в два ряда, друг напротив друга. Кровати, некогда приходившиеся ушедшим восвояси селянам спальными местами, теперь были перемещены в большой зал сельского клуба, представлявший из себя просторное помещение с балконами и резными перилами на лестнице, размещенной противоположно входу. Большие окна, украшенные снаружи цветными наличниками и ставнями, вбирали в себя максимум дневного света и зноя летней жары благодаря тому, что располагались сразу с четырех сторон. Явление Страны средь народа вызвало бурную реакцию, и ныне даже наиболее пострадавшие рядовые и унтер-офицеры подняли головы, обратив взор очей на мессию. Рейх же, уловив на себе с сотни взглядов единовременно, мягко улыбнулся и двинулся вперед, дозволив своей свите в лице двух гвардейцев ступить за ним. Едва выйдя на середину, Рейх обвел глазами затаивших дыхание пострадавших и заботившихся об их излечении членов Красного Креста. Пусть сам он выглядел не лучше исхудалого больного, фюрер не смел горбиться и являть истому. Выдержав намеренную паузу пред тем, как молвить что-либо, Рейх наконец изрек: — Я рад приветствовать вас, — учтиво кивнул он, придержав фуражку. — По пути к сим местам размещения резервов я вынужден был едва задержаться, дабы вернуть потерянных в битве офицеров в расположение их частей иль перегруппировать расстановку командных сил в батальонах, ежели того требовала ситуация. Признаться честно, я не ожидал, что на долю офицерства выпадут такие нескромные убытки. Но то не суть… В первую очередь я явился к вам, дабы выразить почтение приносимой вами жертве, так необходимой для спасения Германии и преодоления коммунистической заразы, что распространяется подобно эпидемии на несовершенные, неокрепшие русские умы тех, кто принял погибель Руси, своего истинного императора, как должное. Германское общество, в силу совершенства воли и разума граждан, изначально отторгало идею возобладания равенства над проведением. Русские, в сущности, явили невежество под руководством своего нынешнего лидера, коего я старался уберечь от него самого как мог, но, увы, буйство вложенных в него заговорщиками мыслей свело все мои отчаянные старания в сущее ничто. Я более не позволю германской армии потерять ни одного поистине значимого бойца. Ныне вся немецкая нация скооперировалась и готова сотворить все и даже больше для воплощения нужд фронта. В то же время солдаты могут не беспокоиться о тех, кто верно ждет их в тылу, тоскуя по вступившим в ряды воинов-освободителей. Тыл обеспечен и не ведает нужды. Несчастные бриты, что словно надоедливые мухи жужжат над домами, не могут точно попасть ни в одну цель, — каждое слово фюрера все присутствующие принимали с великим энтузиазмом, включая медицинских служащих, показавшихся из помещений, оборудованных под нужды госпиталя. Многим не верилось, что ныне они находились в одном помещении с властителем их родины, в котором они души не чаяли. Это осознание лишало их речи и перехватывало дыхание. Пусть солдаты ведали, что в их расположение прибудет Страна, едва только сам Рейх ступил на борт самолета, но тем не менее мало кто веровал взаправду в то, что лидер удостоит их вниманием. — Насколько мне ведомо, в поставках порой бывают перебои, с этим Германия борется как может. Порой лучшие разведки мира также дают осечки и, увы, наши посыльные умудрились упустить из виду ширину железнодорожной магистрали, протянувшуюся на тысячи километров, — в помещении послышались тихие пересмешки, Рейх довольно хмыкнул, зная, когда именно требовалась самоирония и в каком объеме столо подавать людям, даже пережившим часть ужасов войны на личном опыте, оппозиционную сатиру, коя давала ощущение безопасности и утоляла голод людей до протеста, снимая градус напряжения. Беккер едва нахмурился, глядя на Рейха со скепсисом, не скрывая своего несогласия с господином, отчего Страна, обернувшись, осмотрел гвардейца. Было сложно не заметить, как человек с дюжину разом глянули на наглеца, стоящего за спиной Страны, в неком недоумении. — Тебе есть что сказать, Пауль Беккер? — тон брюнета был насмешлив, равно как и всегда, будто бы ныне властитель Германии не видел всей публики, лежащей на койках и стоящей у оных же. — Я не желаю унизить Вашего авторитета, мой фюрер, но дозвольте напомнить: никто не ожидал войны, русские вероломно напали на юнцов, едва вышедших на полевые учения, безжалостно стреляя куда попало, изрешетя тела несчастных, дабы затем отказаться от всякой возможности переговоров. Никто не проводил достаточно тщательных разведывательных работ, все, что мы знаем о России, известно нам лишь по временам дружбы с оной, — сделав шаг вперед, Пауль явно желал защитить честь внутренних сил родины, на что Рейх с явной иронией приподнял вверх правую бровь, взял гвардейца за плечо, отталкивая обратно, едва тот закончил фразу. — Да, да, Беккер, мы тебя услышали, конечно, молодец, — скривился Страна в лице, словно бы услышал наиболее занудное из всех возможных заявлений, отчего солдаты вновь тихо загоготали, переглядываясь друг меж другом. Один только факт того, что Пауль посмел произнести хоть что-то без обращения непосредственно к фюреру, был им омерзителен и единогласно признан невежеством. Рейх же, желая было свести тему, внезапно вновь ушло улыбнулся. — Беккер, все же ты им не нравишься, — мотнул он головой. — Пожалуйста, будь осторожен, ведь как только бойцы оправятся, тебе несдобровать, — Рейху не потребно было даже обернуться, чтобы увидеть преисполненный недоумения и некой печали взор растерянного Пауля, что явно не желал публичного своего унижения, к тому же пред рядовыми и младшим командованием, пусть сам и не имел предельно высокого звания, но полагал, что его честь была задета, к тому же наиболее близким его сердцу существом. И тем не менее фюрер проигнорировал Пауля в его молчаливой просьбе поддержки, продолжив: — Так вот… все необходимое вот-вот начнет прибывать бесперебойно, это я могу гарантировать, так как железнодорожные пути налажены, поезда же идут бронированные, дабы даже снаряды не воспрепятствовали поставкам… разумеется, железнодорожное полотно можно изуродовать минами и подрывами, но на сей случай имеется авиация, системы противовоздушной защиты у русских совсем не развиты, равно как и воздушный транспорт. Мало кто из относительно развитых держав делает ставку на авиацию. Британию брать как пример не стоит, у Англии нет иного выбора, как только развивать авиацию и флот, в силу ее островного расположения… к слову, едва покончим с Россией, вероятно, стоит заняться этим недоразумением… после разгрома Англии обязательно сделаем мост иль насыпь, ежели та не помешает естественному порядку вещей в морях, — пока фюрер неспешно следовал вдоль двух рядов коек, а двое приближенных семенили за ним, бойцы завороженно глядели на хрупкую фигуру алоглазого идола, ощущая, как их сердца переполнял восторг. Разумеется, фюрер прибыл в первую очередь в госпиталь, ибо ведал, что с момента начала кампании боевой дух солдат вермахта едва упал в силу бесконечных дорог, гибели товарищей, ожесточенного сопротивления русских, перебоев с поставками на столь дальние расстояния неприветливых краев и по большей части неприятия мирным населением завоевателей как героев-освободителей. Именно потому Рейх жаждал наведаться первоочередно к тем, кто лично на себе ощутил боль военного времени в физическом плане, но еще был способен встать в строй. Тяжело раненных обыденно отправляли обратно на родину, в немецкие госпиталя. Ныне же пред фюрером лежали лишь едва травмированные бойцы, чье полное восстановление могло уложиться максимум разве что в месячный срок. К моменту, когда Рейх покинул помещение полевого больничного пункта, у здания уже собралось столпотворение, кое, несмотря на все попытки командования, разогнать надолго было невозможно. Скопище людей и дворян в форме фюрер заблаговременно заметил еще из окон, потому примерно представлял, что ждало его снаружи. Вперед и позади себя Страна предусмотрительно вывел двух гвардейцев, чьи силы на удивление в пределах госпиталя не пригодились. Толпа, несмотря на преисполненные благоговения перешептывания и взоры, полные услады, не смела ринуться на лидера в порыве ликования. Собравшиеся лишь изумленно глазели на то, как худощавая фигура проплывала мимо, дабы в один момент остановиться прямо посреди разошедшегося на ряды скопища. — Мое сердце ликует не менее вашего, господа. Тот факт, что моими руками к жизни было возвращено порядка тысячи офицеров, заставляет меня уверовать в скорую победу. Жаль, что я не мог изначально двигаться в рядах своих войск, ибо это предотвратило бы куда больше трагедий, но тем не менее мне необходимо было время заняться общенациональными делами, дабы после приступить к беде локальной. И все же буду признателен, господа, видеть каждого из вас живым без моей помощи, я, со своей стороны, делаю все возможное, чтобы вы не погибали зазря, так постарайтесь же изничтожить в первую очередь волю противника к битве, а уж затем его самого. Русских великое множество, большинство из них, увы, не подлежат исправлению, ибо были заражены поразительно устойчивой к здравому смыслу идеей. Рецидив способен наступить в любой момент, и потому, дабы не дать накатить новой волне коммунистической угрозы, извратившей понятие социализма, избавьтесь от как можно большего числа ярых последователей. Но как же отличить вменяемого русского от окончательно лишенного навыка критического восприятия фанатика? — задал вопрос Рейх, глядя на толпу, что явно не сознавала уместности демагогии. — Прошу, прочитайте об этом в газетах иль внемлите речам из рупоров, вероятно, вы уже не раз слышали от меня нечто подобное,— фюрер вновь усмехнулся, глядя за тем, как лица рядовых и офицеров преображались от восторга. — Я полагал, что мне стоит начать с этого беседу, ведь вам, должно быть, так привычнее, но я взаправду здесь не за тем, вы и без того знаете, что боретесь на праведной стороне, я к тому, что вы глядели на меня так, будто сами ждали подобных речей, но я здесь чтобы принести пользу и вне пропагандистской риторики, ровно как и вы, — кивнув лейтенанту, что стоял среди толпы, фюрер дозволил тому говорить, благодаря чему, опомнившись, тот отдал первое указание. Засим, словно из рога изобилия, зазвучали строгие голоса командиров. Вскоре от прежнего скопища, грозившего обернуться давкой, не осталось и единой персоны, лишь только пара ротных головных по-прежнему остались на местах и, закончив с приказаниями, глядели на Рейха с прежним энтузиазмом.

Порядка четырех дней с момента уезда Рейха, Германия

Несмотря на предыдущие свои заверения, сознав, что было бы неразумно оставлять столицу без прямого надзора в условиях заговорщицких настроений, Империя, вопреки давней традиции и своей привычке, вскоре после уезда Рейха выехал в Берлин, куда добирался привычным ему способом — на лошадях, что, впрочем, ничуть не умаляло его поступка, ибо те были очень даже в ходу, в особенности как транспорт междугородний. Ныне же, рассевшись в тронной зале, как некогда прежде во времена своего господства, пусть и чуждого ему дворца, Империя, подставив руку под голову, оперевшись локтем на подлокотник, устало глядел на Австрию, что распинался пред ним вот уже третьи сутки в надежде занять место, по разумению самого австрийца ему причитающееся. — Ты хуже любой вши, вгрызшейся бездомной псине под холку и отложившей мерзотное потомство по всему телу несчастной собаки, вынужденной теперь изо дня в день издыхать не только от голода, жажды и пинков прохожих, но и от проклятой чесотки. Признаться честно, первое время меня это забавляло, но ныне в своих стараниях превзойти того, кому ты прежде добровольно отдал свою долю трона, ты зашел излишне далеко. Ты испортил мне все веселье своим радикализмом. Все, что я наблюдаю, так это то, что глупость твоя соразмерна узколобости. Чем больше ты говоришь, тем больше раздражаешь. Тебя слишком много, Австрия, — взор прежде светло-голубых очей ныне преобразился в янтарный, выдавая раздражение Империи. — Ты сказал уже все, что нужно. Пособничество Англии, взаправду?! — воскликнул он, отчего австриец сразу же дрогнул, принявшись озираться. — Да, да, пусть слышат все, мне не постыдно огласить твою измену. Ты мелкий пакостник, паразит, лишний в пищевой цепочке. Из забавного шута ты обратился в болезненную папулу на теле Священной Империи, в моменте заигравшись, — не стеснялся величать германский рейх своим именем император. — Но разве угоден твоей воле брак России с Рейхом, их симпатия друг к другу… Это априори неправильно… к тому же, вероятно, этот конфликт достиг бы эскалации рано или поздно, но был бы в разы болезненнее после того как Рейх разделил бы с русским супружеское ложе. — Я слышать не желаю о браке отцеубийцы с моим потомком, но тем не менее зачинать войну с целью возвысить тебя в мои планы не входило, так по какому же праву ты, болтун, вмешался? Едва мне стоило усесться, все эти три дня ты вбегал в залу, начиная с откровенной лжи, затем меняя вектор в силу возобладания воли проведения над твоей ложью. Я услышал достаточно, дабы говорить самому, и ныне я не дозволял тебе слово вставить. Твое счастье, что нет свидетелей нашим беседам… пока что нет, а может, и есть… кто знает, что таят сии стены… учитывая то, что я познал касательно блага техники, я бы разместил диктаторы где только смог бы… — желал было продолжить, но был оборван Австрией. — Диктофоны… их здесь нет, на мое счастье…. — Не смей меня исправлять, я буду называть произведенное руками немцев так, как вздумаю, это мой народ, мой прогресс, мое право, мой язык, — нахмурился властитель, явно не готовый к такому обилию новшеств. Еще по дороге до Берлина, изумленный масштабами индустриализации, Император, знавший только поверхностно о вехе прогресса, лишь только осваивался, но ныне спорил скорее из жажды поставить австрийца, что смел исправить его посреди предложения, на место. — Император, Рейх не имел права наследования, я — старший сын… почему же изначально его поставили во главе? Это, видимо, была и твоя воля, ежели ты не воспрепятствовал и Пруссия осуществил задумку, основанную на сущем фаворитизме и предвзятости… — вновь принялся к прежним речам Австрия, не желая спорить с верховным на века для Германии Богом из-за сущих мелочей. Утомленно выдохнув, германец свел брови, глядя на потомка с нескрываемым презрением. — Ты вновь переходишь к тому, с чего мы начали нашу беседу, прошу, ступай прочь с глаз моих, лицезреть тебя для меня является сущей пыткой, а уж слушать твое монотонное жалостливое брюзжание — подавно. Я разберусь с тем, что ты натворил, но поверь, выгораживать тебя не стану, — молвил Империя, осматривая австрийца так, словно бы тот являлся сущим врагом народа, хотя, впрочем, для режима Австрия являл собой ощутимую угрозу.

Поздняя осень 1923 года, Россия

Ближе к концу октября постепенно температура в русских краях стала стремиться к нулю, а то и ниже. В ночи термометры показывали минусовые значения и обыденные летние мундиры и три слоя одежды под оными более не спасали германских солдат. Очевидным становилось то, что зимовка в России обойдется германцам крайне дорого. Теплые шинели, рукавицы, шапки и эрзац-валенки, окромя того, что стоили денег для бюджета и без того обремененного повышенным производством в силу военного положения, так еще и требовали доставки в десятки батальонов и тысячи рот. Кампанию необходимо было завершить как можно скорее, потому Рейх мобилизовывал максимальное количество ресурсов как людских, так и технических для ускорения процесса продвижения и устранения очагов сопротивления противника. Отчасти весомую поддержку в реализации ударных темпов едва замедлившегося наступления оказал Малороссия, что уже не особо скрывал своей симпатии к Рейху ровно с того момента, как его территория перешла под контроль фюрера. Уже совсем скоро, еще в двадцатых числах октября месяца, младший брат идейного России, вовсе не вдохновленный идеалом построения рабочего рая, явился лично в расположение фюрера, дабы высказать свои симпатии и ручиться оказывать поддержку во внутреннем контроле за тем, чтобы Рейх таки смог перенести тыловые силы, оставленные для охранения захваченных территорий от гражданских протестов, во фронты. Предательство Малороссии больно ударило по и без того изодранному в клочья сердцу России, очевидно, не готового к поражению и рушению идеалов, ради коих некогда убил собственного родителя. Окромя того, воспользовавшись ситуацией, прежние сподвижники России охотно демонизировали образ Рейха, утверждая, что тот изначально жаждал захватить русские земли и лишь использовал доверчивость некогда цесаревича. Становилось очевидно, что западная часть территории советов окончательно отошла германцам и никакого сопротивления оказывать не была намерена. Более того, все русские флаги были спущены добровольно. Венчали улицы штандарты со свастикой, добровольно развешанные самими жителями Малороссии, кои в большинстве своем оказались сторонниками теософической доктрины. Ежели Россия встретил сию весть с отчаянием и горестью, то Рейх, напротив, был доволен, а затем и польщен личным приездом обладателя лазурных крыльев. Малороссию приняли в штабе 4-ой армии Германии весьма тепло. Встретил приезжего сам фюрер, который после непродолжительной беседы уже вел низкорослого Страну под руку, неспешно следуя вдоль покинутых жителями домов, обустроенных для быта германских солдат на скорую руку. Разговор двоих затянулся с полудня до самого заката, наступавшего в сих широтах в данное время года уже около шести часов вечера. Итогом дружеских переговоров, преисполненных томных взоров со стороны Малороссии, неровно дышащего к германскому естеству еще с самой первой встречи с Пруссией, стало подписание соглашения о взаимопомощи и официальное одобрение создания отрядов, заведовавших осуществлением контроля над западной частью России, прежде всего настроениями жителей в одной области и карательными операциями.

***

Едва подписи были поставлены, Малороссия тут же восторженно объял фюрера, не стесняясь свидетелей в лице с десятка офицеров как своих собственных, так и немецких. Крылья юноши в мгновение сложились за спиной Рейха, отчего тот, в легком недоумении вскинув бровь, поднял младшего братца возлюбленного на руки, принявшись несколько натужно посмеиваться. — Надеюсь, Вы, Малороссия, не намерены бросаться в объятья каждого, кто готов на мир с вами, — молвил Рейх в стремлении разрядить едва неловкую, по его разумению, ситуацию. Таковым образом Рейх охарактеризовал ее благодаря тому, что возраст набросившегося с жаркими объятиями превышал количество прожитых лет Империи, родоначальника германской династии, как минимум на столетие. — О, может, мой немецкий не так совершенен, чтобы понять вас правильно, но то, что я слышу, звучит для меня по меньшей мере оскорбительно, — свел брови цвета спелой ржи Малороссия, едва касаясь устами уха германца. Сие был способен ощутить лишь непосредственно он, так как от взора иных оппонентов крылатого укрывало его оперение. — Малороссия, будьте так добры, не оказывайте мне двусмысленных знаков внимания, я, все-таки, помолвлен, — неспешно, с великовозрастным «мальчонкой» на руках Рейх проследовал в сторону иной комнаты, сим жестом показав, что персонам, не причастным к диалогу, стоило покинуть импровизированную переговорную. Молчаливого приказа не смел ослушаться никто, окромя пятерых дворян из гвардии Рейха, наблюдавших за стоящей спиной к ним в центре кухонного помещения тощей фигурой, чьи контрастные пряди волос, разделенные четко по рядам, по-разному играли в свете пары электрических ламп, освещавших домишко. — Помниться мне, с братцем моим Вы укрепили союзные узы, я не буду говорить двусмысленных вещей и выскажусь прямо, — заверил крылатый, по-прежнему шепча тихо, не ведая, что Нойманн и Дильс способны были услышать, как ветер клонил желтевшую траву к земле снаружи, не говоря уже о перешептываниях. — Малороссия, должен напомнить Вам сказанное с пару мгновений назад: я помолвлен, причем дважды, — усмехнулся фюрер, надеясь отчасти вразумить младшего русского, на что тот мотнул головой, едва скуксившись обиженно, и изрек: — Так что же мешает быть помолвленным трижды? Да и что же это за помолвки, ежели по сути своей не исполняют главного обязательства — принадлежности одного другому? Вероятно, их стоит расторгнуть, —поудобнее устроился на руках мужчины Малороссия, вещая с видом деловитым. — Ваш юмор, признаться, начинает переходить границы дозволенного, — внезапно выступил Беккер вновь, с раздражением сверля взором лазурные перья. — Твой тон переходит границы дозволенного, а я вполне себе отдаю отчет. Боле того, дозволено ли было подслушать тебе? — огрызнулся тот, выглянув из-за затылка фюрера, натужно улыбнувшегося. — Извольте удалиться, господа, мы с моим союзником сами решим, что уместно в нашей беседе, — наконец молвил Рейх, обернувшись на пятерых, глядя на тех с некой укоризной. Оттого перья Малороссии чуть вздыбились в предвкушении. Едва Страны остались наедине, фюрер снял юношу со своих рук, усаживая того на диван, накрытый стеганным, сшитым из цветных лоскутов одеялом, кое, пусть и не было верхом изящества, но, набитое овечьим пухом, грело даже в самые лютые морозы. Взглянув в небесного оттенка очи, так напоминавшие ему глаза возлюбленного России, Рейх вздохнул. — Малороссия, Вы, верно, питаете симпатию, не примите как излишне очевидное примечание, суть которого лежит на поверхности… — не дал Рейх молвить оппоненту слова, видя, как тот жаждал усмехнуться над его замечанием. — Попросту, я ли Вам симпатичен? Спросите себя, кто мил Вам взаправду? — Рейх, о, что же это, неужто Вы желаете заглянуть ко мне в душу и делаете вид, что являетесь тонким знатоком помыслов моих? — сощурился, скрестив ручонки на груди, выряженный в подобие германской формы обладатель лазурного оперения. — Вовсе нет, попросту, сколько мне ведомо, первым из фамилии германской был встречен Вами Пруссия, не переносите ль Вы, достопочтенный, его образ на меня, как прямого потомка, окромя того являющего собой смесь крови отца Вашего и того, кто некогда был вам по нраву?— присев рядом, немец взглянул в ушлое личико миловидного потомка прародителя. Рейх подбирал весьма устаревшие конструкции речи, дабы лишний раз подчеркнуть, к кому взаправду он относил чувства Малороссии. — Вы словно пересмешник, Рейх, ведаете, что меня будоражит, и продолжаете на сие же давить, но вот только лишь едва Вы не точны — я не влюблен в Вашего отца, хотя и не прочь коснуться его чресел, но, признаться, мне милее Вы, — продолжил обожатель властителя Германии говорить так, как обыденно привык из насмешки над косноязычным Россией, ибо прежде в основном общался лишь с братцем.

***

Стоя на крыльце, потягивая туго свернутую фабричную сигару, что была подобна в солдатских рядах собственной валюте, Дильс в очередной раз выдохнул клуб дыма, который вместе с теплым паром создал белое облако подле лица гвардейца, глядящего уныло вдаль взором серых, словно каменная кладка на площади одного из провинциальных городков Германии, очей. Сумерки уже опустились на землю, и вдали, где-то на линии схождения земли и небес, Вольф способен был углядеть незаметный глазу людскому отблеск огней наблюдательного немецкого пункта, на коем, как чувствовало сердце офицера, вскоре должно было стать неспокойно. — Пока он там милуется с этим русским выродком, уж поспел бы до Москвы добраться, да по лицу отхлестать гада этого, смеющего порочить звание Страны как таковое, — от мрачных мыслей Дильса отвлек привычно раздраженный голос Беккера, извечно чем-то недовольного в отсутствие Рейха. — Беккер, этот гаденыш, как ты выразился, способен сослужить нам добрую службу. Хочешь ты того иль нет, Малороссия полезен для Германии, и не воспользоваться сердечными стенаниями этого несчастного фюрер попросту не может, отвергать его сейчас напрямую было бы как минимум не предусмотрительно. — Но он не может ему отдаться… в любом варианте это непозволительно и… — Пауль не успел закончить, как был в очередной раз перебит Даниэлем, стоявшим чуть поодаль, опершись на одну из колонн деревянного крыльца: — Уж кто бы говорил о нравственных ценностях, Беккер, это даже потешно, ведь, глядя на тебя, совершенно точно можно судить, что Рейх явно не стремится к высокопарному партнерству, — Гинденбург окинул Пауля взором, преисполненным насмешки с примесью презрения.

***

Привычные беззаботные товарищескоколкие разговоры, коими офицеры коротали дни, вскоре смолкли, едва ночь вступила в свои полные права. Предчувствие не обмануло Дильса, и едва ночь сокрыла небосвод темным покрывалом, со стороны горизонта, куда прежде, с пару часов назад, Вольф опечаленно глядел, словно оставленный хозяином пес, обреченный на голодную смерть, показались грозные силуэты русских кавалеристов, собранных из окрестных деревенских комиссариатом Верховного Совета России, члены коего по приказу за личной подписью фюрера должны были быть расстреляны на месте при обнаружении. Атака была, на первый взгляд, мало спланированной самоубийственной попыткой напороться на пулю. Но вскоре, едва раздался первый взрыв где-то в районе тыла, меж сельских построек, стало ясно, что скачущие на лошадях прямо на пули артиллерийского расчета, что был выставлен на окраине деревни в качестве перестраховки и в потребное мгновение применен, являлись не более чем отвлекающим маневром. Земля содрогнулась, откуда-то послышался еще один взрыв. Черное облако, выделявшееся на фоне вспыхнувшего кострища, выдало подорванный объект. Им оказался госпиталь, который ныне пылал, словно факел.