Потворство Божье

Июль 1923 года

Первые дни наступления для германской армии были непомерно успешными и весьма скорыми по части продвижения вглубь вражеских территорий. Территории России — прежнего, благодаря многочисленным акциям подрыва доверия народов друг к другу в последние годы, пусть и сомнительного союзника — виделись немцам недружелюбным, холодным краем, чьи ландшафты явно отличались от привычных европейскому оку пейзажей. Монотонно маршируя по степным просторам подобий дорог, утопающих в пыли, вздымавшейся клубами от марша сапог, лошадей и военной техники, неспешно едущей впереди пехоты, недавно экстренно переброшенные на всю линию границы войска фюрера шествовали под аккомпанемент брюзжания моторов. Лишь первые часы наступления были отличны баталиями. Русская сторона, не оповещенная как того требовалось, встречала атакующих на пограничных позициях в недоумении. Огонь, открытый германцами, вызвал больше вопросов, нежели ответной реакции. Мало кто успевал схватиться за оружие, а те же немногочисленные солдаты, что, в силу превалирующего над шоком гражданского долга и верности присяге, пытались оказать огневое или даже рукопашное сопротивление, весьма скоро были ликвидированы организованным обстрелом немецких пехотинцев, чьи батальоны на первое время были организованы большей частью из контролеров, действовавших весьма обширным штатом на польской территории для надзора, должного оберечь рейх от подозрительной деятельности, окромя того, сии военизированные соединения способствовали уничтожению подозрительных ячеек общества, как-либо причастных к сопротивлению новопришедшему на польские земли режиму. Большая часть армии Германии еще формировалась, и ей только предстояло эшелонами проследовать на линию фронта, с каждым днем все дальше уходящую в глубь русских просторов, обитатели коих по большей части не были готовы к оборонительным действиям. Объявление о начале войны и нарушении договоренностей прозвучали из русских рупоров с запозданием, оттого военкоматы советов попросту не успевали оповестить потенциальных призывников, когда в Германии вызванные повестками по большей части уже получили армейскую амуницию в минимальной комплектации: в виде мундира, портупеи, ремня, подсумок, штанов, нижних маек, что надевались под китель, незатейливой винтовки и сапог, чьи подошвы предстояло пехоте истирать в бескрайних степях. Едва умасленных новьем тут же сажали на поезда, десятками тысяч переправляя к приграничной станции. Снабжали бойцов индивидуальным провиантом непосредственно в дороге, на крупных станциях так же прицепляя к составу полные оружия и военной техники вагоны, стремительно мчащиеся к месту нулевого километра экспансивного маршрута. Продвигавшиеся ныне от прежней приграничной линии как начальной точки наступления германские временные войска, мобилизованные из штабных, должны были после прибытия основных сил осесть на уже захваченных территориях из расчета одна дивизия на десять квадратных километров, чего, по мнению генералитета Рейха, было достаточно для осуществления контроля над уже захваченной территорией. По большей части войска России были рассеяны по огромной территории, основные силы находились подле двух столиц или дислоцировались непосредственно в оных. К тому моменту как плохо оборудованные русские соединения прибывали на место, требующее непосредственной защиты, германцы уже оставляли там собственные отряды, без особого труда расправляясь с немногочисленными защитниками подстанций связи иль колхозов. Мирное население, узнавшее лишь намедни из радиоприемников страшную весть, явно было не особо дружелюбно к захватчикам, и оттого порой очаги сопротивления вспыхивали среди лиц в гражданском. Подобное поведение жителей страны-агрессора, как тогда полагало абсолютное большинство немцев, двинувшихся вглубь просторов России, было нестерпимо, и обыденно села крайне скоро лишались особо ярых пособников нетерпимости к названным гостям. Красноармейцы, лишь пару десятилетий назад заимевшие форму, отличную от облачения имперской армии, в основном благодаря смене нашивок, утвержденных Русью, на угодные для России, прибывшие на место дислокации вражеских батальонов, первое время в основном представляли из себя солдат обученных и уже прошедших польскую компанию, но и те, благодаря нехватке толкового вооружения отечественного производства, в основном в бой шли пехотными массами, по большей части вынужденными идти прямо на шквальный огонь германских пулеметчиков. В чем же русские вряд ли могли уступить, так это в способностях одиночных стрелков, извечно, с самых первых дней затаивавшихся в самых неожиданных и непригодных для размещения человека местах, по мнению германцев. В основном, от пули снайперов, по глупости иль самонадеянности своей погибали драгоценные офицеры, на обучение которых Германия тратила ощутимые суммы и временные ресурсы. Гибель или тяжелое ранение каждого такого кадра в среднем по меньшей мере было равно ущербу в один миллион марок. Адъютанты и рядовые солдаты германской армии всячески были озабочены тем, чтобы лишний раз командование не показывалось без надобности, так удобно обнажая затылок, лоб иль грудь, но горделивые руководители, напротив, вопреки прошениям, взывавшим к их разуму, всякий раз старались щегольнуть в первых рядах иль лично повесить штандарт со свастикой над очередным захваченным объектом, ежели тот был достаточно значим. Таким образом, командование, в большинстве своем приободренное успешным наступлением и сознанием условной неуязвимости своей армии, благодаря излишне идеалистическим настроениям, постепенно редело. Пусть тактика, стратегия сражений и родословная были преимуществом офицеров германской армии, их самонадеянность являлась существенным недостатком. Окромя того, неприятным открытием для немцев было всякое отсутствие хотя бы подобия дорог. За пределами городов вдоль бескрайних степей вторжецев ждали лишь только бесконечные колеи от телег и автомобилей. Машины, к слову, проезжали здесь пару раз за четверть года, ибо спросом пользовались лишь в пределах городских улиц и не рассматривались как транспорт дальнего следования. А что касательно основного средства снабжения армии — путей железнодорожного сообщения, — колея русских дорог оказалась шире германской, оттого Германии пришлось выделить большую часть сил железнодорожных войск на работы по переукладке рельс, дабы гарантировать армии бесперебойное обеспечение вещами повседневного спроса, начиная от провизии, заканчивая медикаментами и воском для сапог. Снаряженная в первые дни пехота, состоящая в основном из членов полиции контроля экспансированных территорий, вскоре передала эстафету прибывшим на место пехотинцам, по большей части прежде не имевшим опыта в настоящих боях. Разумеется, в качестве исключения в рядах новобранцев числились опытные рядовые, участники французской кампании, но в основном те ветераны были частью руководящего состава, ибо среди людей долгожителей не имелось, а средь способных прожить столетия дворян желающих остаться в качестве расходного материала людских ресурсов по своей воле не значилось. Преисполненные воодушевления германцы, наконец, получившие возможность отомстить за все прегрешения русской нации пред народом германским, в природе коих немцы не сомневались в свете последних событий, бодро маршировали, даже не изобилуя силой и выносливостью офицеров, априори их превосходящих по физическим параметрам. Вес простейшего обмундирования простого пехотинца приравнивался к трем десяткам килограмм, и то без учета дополнительных грузов в виде ящиков с патронами, ручными гранатами иль снарядами артиллеристов, с весом коих сами бойцы артиллерийского расчета не управлялись и потому разделяли нелегкую ношу с пехотой, торжественно следовавший сквозь пыль дороги, что, оседая на одежде и головах, окрашивала солдат в светло-серые цвета, уподобляя тех живым статуям. Поначалу настроенные весьма бойко патриоты Германии, распевавшие военные марши дружным хором, вскоре шествовали в молчании, ибо пыль, поднимавшаяся от почвы, пропитанной зноем солнца, забивалась даже в глаза. Рта было не раскрыть, с каждым новым шагом клуб смеси мелкой крошки песка, щебня и земли поднимался все выше. Наступавших окутал туман, с которым бороться можно было лишь одним способом: остановкой. Привалы для немецких солдат были сродни празднику, но случались те не так часто, лишь раз за день остановка на ночлег. Первые километры были важны. Изучив географические материалы, доступные для германского пользования, немцы спешили занять выгодные рубежи и продвинуться как можно дальше вглубь неприветливых далей. Ежедневно пехота проходила минимально порядка сорока километров, и уставшие солдаты сразу после расквартирования падали без сил где приходилось. Периодические стычки с русскими в основном были уделом кавалеристов. Пока что ударные силы армии Советов лишь только спешно мобилизовали. Снабжение оружием так же было огромной проблемой средь несчастных горе-солдат, коих вскоре бросили напропалую. Среди русских имели место быть споры о недостатке такой элементарной вещи, как индивидуальное огнестрельное оружие. Рядовым приходилось идти в атаку с голыми руками и после забирать ружья у своих умерщвленных товарищей. Ожесточенное и относительно достойное сопротивление германцам смогли оказать лишь в самом начале части, размещенные на территориях, прежде принадлежных Польше. После сдачи оных в силу численного и тактического превосходства противника, экономика страны коего буквально зиждилась на военном поприще, русская армия вызывала скорее сочувствие у германцев, воспринимавших атаки отдельных подразделений как отвлечение от извечно единого степного пейзажа, заволоченного к тому же облаком пыли. Немцы даже жаждали боя. Все лучше, нежели бесконечно шагать по однообразным просторам. То, что раздражало командиров, будоражило рядовых. Засады, устраиваемые русскими в полях пшеницы, с использованием германских подрывных устройств, поставляемых непосредственно Германией в Россию до начала войны, были больной темой для офицеров вермахта, ибо первое время вносили сильную дезорганизацию в людские ряды и повреждали едва выпущенную с завода военную технику в виде тягачей, грузовиков и автомобилей, следовавших неспешно впереди рядов пехотинцев с офицерами под бронированной крышей, ибо те, благодаря своему росту относительно людей, были целью наиболее простой для пули снайпера. Вскоре, к радости немцев, темпы наступления было приказано замедлить, наконец, в небе все чаще стали мелькать новейшего толка исполины, железные птицы, чьи пилоты слыли даже в воинских умах людьми отчаянными, а необходимые рубежи постепенно вычеркивались из списка тех, кои еще предстояло взять. Привалов стало больше, наконец, полевые кухни не пустовали и оказывали позитивнейшее влияние на боевой дух солдат, сбиравшихся в обеденный час пред огромным котлом, куда пред началом следования по заданному отрезку маршрута заливали воду, закидывали овощи и мясо, дабы за время продвижения нехитрое приспособление на лошадиной тяге изготовило к полудню горячее блюдо, способное вызвать в сердцах голодных пехотинцев новый прилив любви к отечеству. Июль в землях «коммунистического рая» на сей раз выдался весьма жарким, и потому пехоту мучала не только усталость, но и духота, стоящая вокруг, усугубляемая дорожной пылью. Земля раскалялась до такой степени, что воздух подле обнаженной сухой почвы едва дрожал. Летние сапоги вынужденных следовать по-прежнему по несколько десятков километров в день уподоблялись кожаной тюрьме для стоп, истираемых в кровь. Пехотинцы извечно нуждались в перевязке оных чистыми бинтами, ибо уже через пару часов маршрута те вновь походили на красные тряпки. И ежели привал был наиболее приятной частью, то трупы павших в бою лошадей оказывались источником отвратительнейшего смрада для дивизий, следовавших по уже взятым на днях боем участкам пути. Многие из солдат, независимо от подразделения, к которому принадлежали, окромя писем домой также записывали ежедневные события военной рутины в небольшие книжонки, кои общепринято назвали дневниками. Бойцы вели их в надежде, что, в случае погибели, хотя бы что-то, окромя трупа и именного жетона, останется после них, вели их в стремлении не остаться простой цифрой в статистике, а сохранить человеческое лицо, подтвердить, что хладный, зачастую изуродованный войной труп некогда обладал сознанием и душой. Окромя того, всякое соединение имело журнал, который испещрял карандашом непосредственно командир каждого из подразделений. Их заполнением занимались ежедневно, прямо на ходу, дабы фиксировать обстановку, о которой после предстояло рапортовать вышестоящим чинам. Ежели первые дни заметки были едва однообразны и скорее описывали маршрут, название сел, в которые немецкая армия вступала, каждый раз подавляя очаги сопротивления, обязательно возникавшие среди местных по каким-то разумениям недовольных пришествием германских солдат, то затем все чаще офицеры выводили отчеты об участившихся атаках. Вскоре расчет в десять квадратных километров, подконтрольных порядку трехсот человек, показал свою неэффективность. На уже пройденных и оставленных основными атакующими силами, способными дать бой, вспыхивали внезапные сражения, кои русские с удовольствием начинали в ночи, едва стоило германцам занять свои уютные перины. Впрочем, эффект внезапности и засады были излюбленным инструментом русского командования. Даже продвигавшуюся вглубь степей немецкую пехоту приверженцы идей России предпочитали застать за обедом или привалом, когда истомленные зноем и мучительным голодом солдаты едва успевали выдохнуть и сбросить большую часть тяжелого обмундирования. Вскоре война, казавшаяся прежде легкой прогулкой с редкими боями, больше похожими, по мнению немцев, на «избиение младенца», меняла облик. России понадобилась неделя, чтобы, наконец, германцы ощутили досаду. Русские солдаты не сдавались даже под гнетом окружения, идя в атаку совершенно бездумно, не заботясь о своей жизни. Насаженное извне разумение, что немцы виноваты во всех прежних актах антигуманизма с элементами террора, плотно засело в разуме большинства советских солдат. Ровно того же мнения были о русских германцы, но идея пленения не была для последних столь страшна, по крайней мере первое время. Вскоре, порядка двух месяцев спустя, все же ни одна из сторон не желала бросать оружия до последнего. Ежели русские делали сие благодаря идейности и скорее даже не своей, а командиров, готовых стрелять по своим же в случае их отступления и игнорирования приказов, то германцы попросту познали, чем грозит сдача в русский плен. Ресурсов, чтобы возиться с пленными, за плечами русской армии не имелось, потому в момент сдачи рядовых германцев их изничтожали на месте. С офицерами дело, конечно, обстояло иначе. Их ждал допрос, а лишь затем погибель. По мере прошествия времени война с Россией становилась все более ожесточенной. Все противоречия двух идеологий обнажили себя и ныне стали пропастью раздора меж двумя сторонами, заставлявшими армии обеих стран обесчеловечивать врага. Ежели первое время германская рота пропаганды, вооруженная лишь камерами и пленкой для записи происходящего, чьи верные приверженцы были внедрены почти в каждую дивизию, старательно давила на немецкие сердца, вызывая сочувствие к бросаемым напропалую русским гражданам, несчастным убиенным кровавым режимом России, то после случаев откровенного расстрела и диверсионной деятельности в тылах со стороны русских войск и гражданских формирований, она внезапно сменила вектор вещания, обращая врага в недостойного жизни индивида, глубоко помешавшегося на антиэтатической идее. Пленка записей тщательно отсматривалась членами правящей фамилии, прежде чем транслироваться в совсем недавно явивших себя миру как веха прогресса кинотеатрах. Окромя того, почти каждое фото, должное попасть в газеты, так же отбиралось либо лично фюрером, либо его гвардией. В один момент кадры, подобные тем, где германский солдат сочувствующе укладывал полевые цветы поверх лиц брошенных русскими тел их же товарищей, сменились на извечные пленки со сдачей русских в плен. Интонация диктора, озвучивавшего каждую сцену касательно русских, так же утратила ноты сочувствия, текст преисполнился презрения. Все чаще в залах и газетах можно было натолкнуться на прямые оскорбления русской нации как неполноценной всецело. Характер идеологического противостояния накалялся, и это было усладой для души Британии, Франции и Америки, вместе взятых. Угроза в виде объединения Германии и России сошла на нет, троим исполинам лишь только оставалось выжидать результата бойни, наиболее желанным из вероятных было именно истощение ресурсов обеих стран и взаимное их изничтожение друг друга. Война на истребление — именно то, чего требовали жаждущие гегемонии. И все, что им оставалось, — временно распределить сферы влияния меж собой и постараться ускорить процесс падения двух империй. Австрия, оставшийся временно не удел, явно мог быть сравним в сей ситуации с королем на шахматной доске: был столь же бесполезен и уязвим среди своих, к тому же догадавшись сделать ход в сторону противника, полагая, что в таком случае его ожидало господство над доской всецело. Ежели у войск, наступавших с севера, дела не ладились и местное население городов и сел всячески являло недовольство вторжением, то отправленных южнее ожидал внезапно весьма теплый прием. Малороссия озаботился, чтобы «гости» были встречены тепло, словно освободители. Младший из потомков Руси не одобрял ни методов России, ни погибели отца, ни идей, ни даже власти старшего, оттого охотно абстрагировал граждан своей республики от бремени звания неполноценной русской нации, причислив их к восточным норманнам, должным отдаться в руки нового режима, несомого немецкой армией, благостными посланниками прародителя, ставшими мечом того, должного карой обрушиться на отступника веры и его последователей.

***

Тем же временем окромя мобилизации сил Россия озаботился также отправкой этнических немцев в глубокий тыл на разработку холодных краев, до сих пор толком не освоенных. Говорящих на русском языке вот уже более трех поколений людей, лишь благодаря их национальной принадлежности, эшелонами отсылали подалее, дабы те никак не могли пособничать своим братьям по крови. Условия перемещения несчастных нельзя было назвать хотя бы человеческими. Но не столь благодаря изволению России — тому благоволили обстоятельства. Попросту относительно оборудованные вагоны выделялись для перемещения войск, потребности коих лишь росли в геометрической прогрессии. В товарных вагонах не было элементарных удобств. Посаженные на поезда дальнего следования изредка сходили на перрон, и то лишь для того чтобы ненадолго задержаться на разгрузку тех же товарников, но забитых уже благами природы и товарами, для которых железные коробки на стальных колесах и предназначались изначально. Ни о каком регулярном пайке не шло и речи, впрочем, с учетом отсутствия нужников это было даже плюсом. Этот факт также не остался без внимания германской прессы. Слухи о насильной переправке несчастных в холодные дали дошел до Рейха на третий месяц войны, и на следующий же день о сем уже во всю возмущенно трубили германские газеты и радиостанции, яро осуждая действия России, притом показательно тыкая правительство Советов в факт того, что получившие гражданство русские по происхождению люди и дворяне чувствовали себя весьма фривольно и ничуть не скрывали своей родословной. Более того, выступали супротив подобного возмутительнейшего произвола, творящегося на родине их предков. Разумеется, Рейх не упоминал, что все этнические русские в мгновение были сняты с руководящих должностей и оказались под особым контролем со стороны гестапо, так заботливо приставившего к каждой русской семье по контролеру, проверявшему ту минимум раз в неделю, хотя в целом количество проверок зависело от репутации той или иной фамилии. Но ежели германцы замалчивали сей аспект, то Британцы не стали, охотно отпуская колкости по поводу лицемерности фюрера или его слепоты. Читателям и слушателям предлагалось выбрать самим, какой из двух возможных факторов способствовал противоречию. В английской и американской прессе появлялись одна за другой карикатуры на злободневную тему, высмеивавшие как Рейха, так и Россию с подписями по типу: «Слепой винит глухого, что же скажет немой?» Подобные выходки, чтимые не более как шалости, Россия предпочитал игнорировать, в отличие от Рейха, понимавшего глубину влияния сего рода юмора на массы. Вскоре в Германии стала работать пара станций, ведших вещание преимущественно на английском. Оные мимикрировали под британские волны, притом незаметно для слушателя продвигая идеи, угодные фюреру. Но даже сие ухищрение не стало долгоиграющей мерой, так как вскоре Британия поступила схожим образом, а сам Англия прислал Рейху письмо, полное признательности, маскировавшей остроты в адрес юнца. Вождь германской нации был взаправду крайне юн в сравнении с бритом, но тем не менее в войне за умы отступать не планировал. Вскоре окромя писем и обращений, преисполненных иронии, пространство Германии стали один за другим пересекать дирижабли и даже самолеты. Впечатленные германским опытом ведения воздушной войны, бриты всячески пытались подпортить жизнь немцам, жаждая атаковать промышленные объекты, но извечно, в силу различных факторов, начиная от неопытности пилотов, заканчивая повышенной облачностью, попадая по жилым кварталам. Вскоре тревожные вести стали поступать не только с германских фронтов. Внезапно уже отосланные на передовую ощутили волнение за оставшихся в тылу родных. Тревоги чуть отлегли от сердец фронтовиков, едва почта, благодаря своей загруженности, стала функционировать чуть медленнее. Вéсти стали доходить с опозданием, окромя того, письма подвергались более строгому контролю после оказания некоторыми из них упаднических настроений. Разумеется, никто не имел права не доставить отправленное, но с отправителем, в случае сообщения излишне трагичных вестей, способных ввести солдата в депрессивное состояние после доставки корреспонденции, проводилась доходчивая беседа на предмет того, что не стоит писать защитнику немецких идеалов, далекому от проблем тыла, даже в случае, ежели несчастный тыловой лишился крова, а то и части семьи.