Потворство Божье

Вопреки предупреждениям сына, Пруссия не унимался. Узы России и Рейха, пусть даже ослабшие, претили кайзеру, и оттого он продолжал всячески противодействовать фюреру за его спиной, не умея утаить интриги. Австрия же, пока прусс так яро, пусть и не желая того, привлекал внимание личной гвардии правителя и его самого, весьма успешно продолжал контакт с гражданами, попадавшими под пристальный взор стражей суверенных интересов Германии. Находясь вне поля зрения Рейха, прежде им крайне желанного, первый сын кайзера охотно ворвался в кулуарную жизнь, и, пока Рейх полагал, что играется с пруссом, Австрия отыгрывал сущую апатию, взаправду готовясь стать на место фюрера, затем лишь получив и его, тем самым заимев признание любимого отца во всех возможных планах. Пруссия не мог лишний раз покинуть пределов дворца, будучи признанным прямой угрозой суверенным интересам государства, кайзер мог ехать лишь только напрямик по направлению к родным стенам горной крепости, чего, разумеется, по понятным причинам не желал, пусть его и так крайне трепетно там ждали. В особенности охотно выжидал Империя, словно бы выставив капкан в чаще леса, точно зная, что однажды зверь по оному пробежит, лелея в сердце предвкушение с точным сознанием неизбежности судьбы должного быть некогда пойманным. Австрия же, в отличие от Пруссии, не был суетлив, и потому на подготовку почвы для волнений у него ушли продолжительные в людском понимании четыре года, за кои на его счету не было достаточно серьезных подозрений. Пару раз Рейх даже застал братца за написанием письма к некому дворянину, с коим завел, по его словам, дружбу в Баден-Вюртемберге, но, не заметив в строках ничего умозрительного, фюрер не придал тому значения. Уверенность Рейха в неспособности Австрии к ведению политики сыграла на руку первенцу Пруссии. Ежели прежде переписку он вел с непосредственно оппозиционно-настроенными гражданами Германии, то ближе ко второму десятилетию двадцатого века посредством третьих лиц состоял в сговоре с представителями британских интересов, кои, в свою очередь, доносили информацию Англии, с коим у Пруссии толком не задалось ничего, окромя преисполненной показательного взаимопонимания беседы, за дружеско-принимающим фасадом коей с обеих сторон крылись утаенные личные мотивы. Россия же, в силу отсутствия какого-либо реакционного механизма со стороны властителя Германии на его молчание, показательно принялся подначивать прежде наиболее расположенного союзника, позволяя себе критически высказываться о курсе Рейха, который он лично обозначил как «попытку переделать Германию под себя, а не созидать приемлемый идеал». Разумеется, уже прямые уколы со стороны русского вызвали у фюрера сущее негодование, пусть он и сам в прах истер коммунистические ростки в сознании некоторых индивидов, особо ярых сторонников равенства классов попросту исключив из германского общества в назидание всем, кто осмелится хоть на шаг отступить к гуманистическо-общественным воззрениям. Но ежели свой поступок Рейх для себя оправдывал вынужденной мерой для сохранения умеренно-раболепных настроений в обществе, то действия России на политическом поприще своей державы, коей ни коим образом не угрожала идеология Германии, фюрер объяснить беспристрастным жестом необходимости не мог. Россия вполне скоро добился своего. Лишь спустя пару обнародованных высказываний, уничижающих германский курс, Рейх таки взялся за перо. Но в его строках преобладало скорее недоумение, нежели нега, которой так жаждал главный гуманист среди божеств. И все же сам факт того, что фюреру был важен союз с русской державой, несмотря на практически полярные мировоззрения, грел душу России, с потехой читавшего строки послания, выведенные хрупкой кистью германца. Обращаясь к возлюбленному на «Вы», Рейх в свойственной ему многословной манере расписывал неприемлемость заявлений русского, коя, в свою очередь, была обусловлена лояльным настроениям Стран и граждан оных друг к другу. Сын Руси охотно вступил в дебаты, приводя как аргумент выступления самого фюрера супротив человекоориентированной доктрины, в душе ликуя касательно сызнова начатой коммуникации. Заявления России горячо воспринял не только Рейх. Весь мир внимательно наблюдал за коммуникацией двоих, и любое их слово касательно политики друг друга тиражировалось огромным количеством изданий, каждое из которых по своему воспринимало сказанное вне контекста, более того, полагаясь на восприятие друг друга, пропуская полученную информацию через культурный код непосредственно своей нации и идеологию отдельно взятого издательства. Благодаря тому от первоначально несшего узкопропагандисткий характер высказывания каждый из взявших оное как цитату извлекал угодный ему смысл. Так мир, внезапно все больше проникавшийся идеей глобализации, благодаря усовершенствованным способам коммуникации на дальних расстояниях был обречен возыметь куда более хаотичное бытие. Страны, действительно имеющие право голоса средь мирового списка, предпочитали использовать новые возможности и блага инженерии для доказательства своего превосходства над другими идолами и внушения гегемонии другим. Люди, в стремлении отделиться от общей массы, охотно подхватывали однобокие воззрения, желая выделить себя среди множества посредством дискредитации иных индивидов, страт, наций и государств. Ежели ранее в силу неспособности и отсутствия желания большинства покинуть пределы ограниченной территории люди были мало озабочены своим положением, ибо оное доставалось им от рождения, то ныне благодаря феномену аккультуризации, обусловленному миграцией сельского населения в города на заработки, прежде сплоченные общины разделяли разные идеи. Для желавших же рассорить Россию и Рейха их напряженная переписка была поводом к радости и поприщем для надежды на охладевание отношений прежних союзников. Выдержки из личных писем главы государств на сей раз показательно тиражировали в широкой печати, приправляя те личными комментариями. Но ежели Рейх делал сие с долей иронии в сторону жаждущих начала информационной войны между русским и германским мирами, то Россия, начав демонстрировать схожее поведение, отчасти серчал за каждое хладное слово критики в свой адрес со стороны фюрера. Пусть Рейх и объяснялся в приложении к письму, вождь русской нации был весьма склонен к мнительности.

1920 год

Польша, прознав о возобновлении активной коммуникации между фюрером и властителем русских земель, заимел лишний повод неприязни к России, чей отец приходился родителем также и Османской Империи, в силу обстоятельств ставшего ярой помехой польскому роду всецело. Ежели прежде белокрылый не поддерживал антироссийские настроения, царившие в его народе с давних пор и проявлявшие себя в самых разных ипостасях: от устного творчества, оскорбительного для русских по крови граждан до общественной травли людей, имевших русские корни, предпочитая попросту игнорировать как нечто само собой разумеющееся, то ныне младший из рода польских идолов на государственном уровне признавал и даже мотивировал всяческую дискриминацию руссов, кои, на свою беду, пребывали небольшим количеством на территории его державы отчасти и благодаря тому, что границы владений обоих государств менялись с течением времени, а люди, в силу своей классовой принадлежности, подобно земляным наделам переходили из подчинения одного божества к другому. Польша воспретил формальное использование «вражеского» языка, его преподавание в школах, гимназиях, академиях и высших учебных заведениях. Окромя того публично заявив о том, что имеющим «непостижимо варварские гены в своей крови» гражданам Польши будет куда лучше вернуться на родину своих предков, в особенности индивидам дворянского происхождения. Поляк был весьма последователен в своей политике и первым делом занялся этнической чисткой при дворе. Нещадно высылая, а то и публично казня русских людей, отчего Царство Польское, первородный правитель Польши, известный своим милосердием, пребывал в неописуемом ужасе, который ему не давали выразить публично ни сын, ни потомок чрез поколение. Речь Посполитая также принял сторону унаследовавшего трон, высказываясь положительно о дискриминации по национальному признаку, что для страны, коя известна была прибежищем для изгнанных по религиозному иль этническому признаку, было не самой лучшей метаморфозой. Обширные гонения вызвали не только противодействие со стороны малых народностей и общин, но и обратили грозный взор России на суверенную политику Польши, коя уже выходила за рамки своего суверенитета. Так как большая часть дворян русской фамилии не желала являться в Россию, ведь тем самым самовольно могла бы лишить себя статуса и обязалась бы невербально принять массовую повинность в смерти Руси, коя была естественно явившимся в сознании масс рычагом давления, многие ехали в Германию, соседствующую с Польшей по другую сторону. Германцы не особо жаловали гостей с польских земель, ибо места в элитарный класс, заново формируемый новым правителем, были до крайней степени желанны самими немцами. Польские элиты были ни к чему не потребны на германской территории, в коей и без того своей эскалации достигал земельный вопрос. Простой же люд, корнями уходящий в Россию, ежели и находил средства на эмиграцию, то предпочитал пересечь русскую границу. Редко кто из простолюдинов искал лучшей жизни в явно военноориентированной державе, имевшей милитаристские ценности и такой же строй, где балом правили офицеры. И все же находились и среди плебейского круга идеалисты, подверженные влиянию германофилии, окутавшей часть населения Европы и поляков в частности. Действия Польши, направленные на открытое проявление неприязни к России, имели куда более длительную цепную реакцию, нежели поляк, руководимый обидой и ревностью, ожидал. Прежде всего одним из самых неожиданных последствий выступила коалиция, организованная западной и восточной державой, что теснили Польшу друг меж другом. Рейх не стал в стороне, напротив, на добровольной основе предлагая русским по крови гражданам Польши, что находились в западной части страны, убежище, приметив волну эмиграции из агрессивно настроенного государства, исключавшего обладателей русских генов из суверенной жизни их родины. Несмотря на недовольство приезжими со стороны германцев, административные структуры облегчали польской интеллигенции обустройство, тем не менее не лишая немцев привилегии гражданства, не ущемляя их прав в угоду оказавшимся не по своей вине вне милости родного государства. Предоставляя убежище, Рейх тем не менее не распорядился о пособии для новоприбывших, большую часть коих составляли дворяне, в том числе и особо знатных родов, получавших прежде прибыль с содержания своих собственных имений, коих оказались лишены. Как альтернативу для заработка канцлер Германии предлагал шляхтичам работу с обеспечением служебного питания. Ни разу не работавшие руками поколениями к ряду высшие слои, затаив недовольство, вынуждены были ехать вглубь Европы, где их также не особо жаловали и в отличие от Германии не предоставляли толкового крова. Те же, у кого не осталось и капли капитала, оседали на территории Рейха подобно среднему классу и черни, избиравшей германские земли как убежище в меньшинстве. Для оставшихся же в Польше было важно либо затереть неугодную родословную, либо смириться с новыми реалиями, кои с каждым днем становились все невыносимее. Вскоре из желанного лидера Польша обратился в деспота, не успев толком и утвердиться на троне. Но благодаря поддержке отца и сдерживанию недовольства со стороны Царства Польского народ и не ведал другой политики внутри страны, поддерживая своего идола иль страшась его, ежели частично попадал в цель к искоренению по курсу новой политики. Налоги для уличенных в русском происхождении внезапно выросли в разы и по статистике были равны всеобщему, принятому практически повсеместно налогу на единоверие. Результатом очередной переписи населения стало то, что порядка одной десятой граждан были вынуждены надеть отличительный знак, метку позора в польском обществе, подстрекавшую окружающих к насмешками. Красная звезда, как один из символов царящего ныне в России строя, стала обязательной отметкой, ее не ношение для числившегося русским по происхождению было чревато арестом. Для «меченых» же клеймом «стыда земли польской» общественная жизнь превратилась в тяготу. Зараженные шовинизмом граждане Польши, пусть по крови часть из них к полякам отношение и не имела, всячески издевалась над и без того обездоленными. Проявление же жалости к носителям «коммунистической заразы в крови» считалось не только общественнопорицаемым, но и противозаконным деянием. И пока Польша охотно упивался довольством касательно сотворенного собственными руками, вводя все новые меры, тиражируя прямые оскорбления определенной этнической когорты, явно войдя во вкус касательно ксенофобских настроений, Россия единовременно с Рейхом, объединенные ныне общим делом, позабыв о своей собственной распри, готовили поляку ультиматум. Иные державы, с интересом наблюдая за творящимся в Восточной Европе хаосом, извлекали из этого свою выгоду, характеризуя действия Польши как совокупность радикальных идей фюрера Германии и русского правителя, извращенных польской ушлостью. Никто из сильных мира не возжелал протянуть руку помощи попавшим под горячую руку гражданам, ставшим жертвами шовинизма, основанного на личных мотивах, тем не менее большинство всячески порицало Польшу за его политику. Страны же, бессильные супротив мнения сильной руки, публично выразили согласную позицию, отрекаясь от русских граждан и вместе с тем гнетя властителя польского трона. Тем не менее Россия и Германия решили не вести предупредительную политику и вскоре выдвинули поляку совместный ультиматум, чего тот явно не ожидал, пусть и не был доволен фактом того, что Рейх принимал русских беженцев, являя свое недовольство в личных письмах фюреру, на кои тот не отвечал и единым словом, будто бы игнорируя их существование всецело.

1920 год, Польша, Варшава

— Польша, тебе будет дорогого стоить прекращение сей ксенофобии, начиная от возвращения отобранных земель и средств под эгидой конфискации, заканчивая восстановлением доброго имени собственных граждан пред другими выходцами из твоей паствы, — голос фюрера звучал все так же с некой издевкой, Рейх, не скрывая того, говорил весьма надменно. Пусть Польша и не дозволил организовать переговоры между тремя Странами, исключив из списка Россию, властитель Германии вызвался в одиночестве представить общие интересы союзных держав. — Ты столь уверен, что я, будучи в здравом уме, сделаю шаг назад в своей политике, после того как заклеймил ушлый народец, просочившийся вглубь моей земли подобно заразе, притаившейся, дабы после умертвить носителя в агонии? — алые очи белокрылого сощурились, белые ресницы, подобно ряби, заслонили радужку. Едва сдержав приступ хохота, германец все же прыснул, когда его лицо сама собой озарила ухмылка, преисполненная фальши и недоумения. — Ты даже говоришь как помешавшийся… я полагал, что психоз — людской удел, но сколько могу наблюдать, весьма яркий представитель последствий душевного отпечатка немотивированноксенофобских воззрений ныне является мне в твоем лике, — обойдя кабинет по периметру, скрестив руки на груди между собой, германец было взял паузу, но едва Польша разомкнул уста, Рейх тут же заговорил, его опережая: — Боле того… разве есть у тебя выбор, когда как и русские и германские войска выставлены у твоей границы, а территории твои, кои, к слову, могли быть твоим приданым для брака со мною, уж поделены между мной и Россией… — фраза немца не звучала как вопрос, Страна лишь утверждал, прекрасно ведая о своем превосходстве в силе. Обладая передовыми благами военной инженерии, Рейх при желании мог выжечь польские земли всецело, принудив зараженных ксенофобией граждан тонуть в гудроне расплавленного огнем асфальта их собственных родных улиц, не оставив и камня на камне в течение пары недель. — Ты желаешь войны? — вопросил поляк, вскакивая, когда крылья его взметнулись, задев оперением один из канделябров, который прежде пусть и плотно сидел в стене, ныне пал на пол, словно бы держался ранее на добром слове. Облаченный в военного лада мундир на секунду замер, перестав выстукивать каждый шаг каблуком кирзовых сапог, переводя многозначительный взор на поляка, будто бы вопрошая, достаточно ли его облик гражданский. — Я не то чтобы хочу войны… я живу ее ожиданием, ибо как никто иной желаю сей земле мира, — развел руки в стороны Рейх, сведя брови у средины лба в умилении польской наивности. — Ты полагаешь, что я не отстою свои суверенные интересы? — приблизившись вплотную к оппоненту, Польша схватил фюрера за плечи, до боли стискивая миниатюрное в диаметре туловище Страны, что выглядел непропорционально тощим для своего роста, коим превосходил абсолютное большинство земных богов. — О, ты можешь хоть запытать меня, Польша, — склонившись к лику, обезображенному злобой, германец коснулся подбородка юноши, ухмыльнувшись ликующему содроганию оперения поляка, кое тот не был в состоянии контролировать, какой бы степени обида его не грызла. — Почему ты с ним? — внезапно прежде явная злость сменилась вселенской печалью, алые очи Польши заблестели, а края его уст чуть растянулись. Сердце белокрылого забилось чаще и ощутимее. Рейх, будто бы услышав разницу в ритме кровообращения, нежно взял руку поляка, хватка коей ослабла с мгновение назад, затем приложил к своей груди. Польша мог прочувствовать выпирающую грудную клетку даже сквозь мундир и белоснежную рубашку, надетую под низ оного. Окромя того подушечками пальцев поляк ощутил размеренную пульсацию. Сердце фюрера билось редко, почти неслышно. Едва только белоснежные брови взмыли к верху лба, Рейх сам приложил длань к груди Польши. — Слышишь? Ты слышишь хоть что-нибудь? Твое сердце бьется в ритме серенады в адрес меня, а мое молчит. Но так не всегда, вопреки ожиданиям. Я тоже ощущаю за ребрами этот быстрый, сбивчивый такт, но рядом с ним — с тем, кого ты презираешь. Польша, он сужен мне судьбой, а ты… ты лишь попытка Империи противопоставить что-либо Пруссии в очередной раз, но никак не герой моих грез, — мягкий тон вкупе со снисходительной интонацией заставили Польшу исказиться. Слова Германии ощущались словно соль на рану. Не сии речи желал услышать из уст возлюбленного обладатель благословления Прародителя. — Значит, я уберу его, словно помеху. Османская Империя поможет мне… Империя также встанет на мою сторону, он мой отец… у тебя же будет выбор: либо воевать с семьей, либо изничтожить отцеубийцу и его отрекшийся от богов народец, — отступив от Рейха, Польша, ощутив, как руки его пробирала крупная дрожь, направился к столу, из-за коего прежде поднялся. — Конечно, все ведь только и озабочены тем, как бы твоим капризам потакать… — вздохнув устало, Рейх мотнул головой, ему было очевидно, что никто из названных Польшей не станет оказывать ему поддержки в войне, ибо уже ныне ситуация с гонениями на русский народ обернулась не в его пользу, даже внутри семьи.

***

Переговоры не закончились миром, и ультиматум, предъявленный Польше, оказался для него, как правителя, смертным приговором. Пусть польские войска и оказывали сопротивление, но вступившие с обеих сторон германцы и русские даже без учета техники перевешивали их числом. Ежели считать сопротивление гражданских лиц, то державших в руках оружие поляков все равно было слишком мало, чтобы противопоставить что-либо. Польша была взята без спешки за две недели и разделена поровну между Россией и Рейхом, чей союз от того лишь укрепился. И уже сии события взволновали мировую общественность куда пуще, нежели чем геноцид и высылка причисленных к русским. Власти Великобритании, США и дружественно настроенные к оным принялись вести куда более ожесточенные информационные баталии, нежели прежде.