Потворство Божье

1905 год, Германия, Магдебург

Каждые полгода с момента основания офицерского училища Рейх являлся в сии стены, пропитанные сцементированопатриотическими настроениями, лично, без всякого предупреждения, желая тем самым лично поддерживать несомую им доктрину и, окромя того, средь множества полукровок выискивая тех немногих, кто богам подобен был не только лишь ростом и родством, но и силой. Некоторых полубогов, подобно Даниэлю и Зейну, судьба милостиво выделила средь иных благодатным даром. Именно подобных, притом наиполезнейших в бою, искал для свиты своей фюрер. Ежели Нойманн, способный лишь менять человеческий облик на кошачий, не обладал особыми боевыми навыками, а лишь умел блеснуть в разведке, что едва ли дотягивало до требований Рейха, мог похвастаться везением, оказавшись подле Страны прежде иных аристократов и став тому дорогим товарищем, то иным юношам попросту обращаться в безобидное на вид животное было мало, чтобы попасть в ряды избранных членов гвардии властителя Германии. Благодать, в силу ее древней естественной природы, не была подвластна постижению. Источниками силы являлись сами божества, как облаченная в плоть энергия проведения, составлявшая собой все сущее в той или иной степени. Толика их могущества, благодаря кровному родству богов с аристократами, редко, но все же порой передавалась полукровкам раз в два-три поколения, находя порой совершенно незаметное воплощение, а иной раз напротив, ярко освещая удачливость генетической последовательности обладателя. Едва только обретя подле себя Даниэля, обладателя крайне могущественной силы, чей потенциал был огромен, кто стал, окромя того, вторым по счету его приближенным, отличным от остальных своим совершенством благодатной ауры, Рейх решил для себя, что личную свиту он отберет из тех, кого, вопреки незвучной фамилии и безучастности родóв кандидатов прежде в светских кругах, возведет едва ли не в ранг богов, тем самым даровав как полукровкам, так и людям веру в то, что прежде жившие веками в тени своего прошлого, тянущегося со времен возрождения Империей Германии как державы, смогут начать жизнь заново с началом новой эпохи под предводительством фюрера. На руку Рейху играло также и то, что способности дворян, так как происходили они из божественного начала, возможно было совершенствовать по тому же известному принципу передачи благодати — посредством принятия любого из плотских начал Страны: крови, семени иль даже волос и органов. Благодаря хрупкости тела Рейх предпочитал не растрачивать кровь, и оттого, в силу факта, что он и сам нуждался в регулярной близости, вступление в ряды личной свиты властителя Германии гарантировало для офицера акт сладострастия со своим кумиром, о чем, впрочем, знали лишь только уже вступившие в ряды. Иные же, охочие до места подле фюрера, могли о подобном лишь мечтать. Никому извне принцип отбора в свиту Страны известен не был, и потому, количество учащихся второго потока в Магдебургской академии умножилось едва ли не вдвое, ибо любой из поступивших так или иначе надеялся снискать внимание и милость Страны, в глубине души мечтая, что именно он сможет возлечь с фюрером, пусть и не имея прямых доказательств того, что Рейх удостаивает кого-либо своей плотью. Протокол приема курсантов гласил, что любой из военных, как-либо причастных к внутренним элитным войскам, мог явиться на экзамен по отбору. Сами же войска суверенного надсмотра были сформированы для сдерживания бунтов прежде всего на территориях, кои Рейх еще только планировал, согласно его соображениям, лишь вернуть в лоно Германского ведомства, но так же использовались и при иных манифестациях, приобретавших стихийный характер. Прием на отбор являл собою лишь одно из множества испытаний, до того момента как будущий курсант пересечет заветные ворота академии, коя являлась своеобразным социальным лифтом. Многие выпускники оного заведения нашли свое место на руководящих постах, в том числе некоторые из окончивших трехлетнюю подготовку остались служить во благо академии, давшей возможность низшим дворянам вновь взойти на пьедестал, с коего они иль их предки начинали свое низвержение. Лишь только двое из числа первого выпуска училища были удостоены стать подле Рейха, впрочем, и до конца сорок второго месяца обучения из ста претендентов осталось лишь тридцать пять. Одним из них был Нойманн, который в любом случае числился бы при дворе, но вопрос, в каком чине, являлся открытым, ежели бы Зейн не справился. Иным избранным, совершенно не знакомым прежде с фюрером лично, являлся выдающийся среди товарищей офицер Вольф Дильс, прежде числившийся оберфенрихом, а ныне назначенный унтерштурмфюрером в силу специфики службы при дворе в качестве адъютанта властителя страны. Пусть Дильс и имел весьма неплохие результаты, но в тройке лучших по итогам не числился, что именно заставило Рейха избрать конкретно его, окромя очевидного лидера в лице Зейна, оставалось для многих загадкой, в особенности для тех, кто стоял вторым и третьим номером после Нойманна. Рейху же было достаточно того, что Дильс закончил училище и обладал маломальским даром, ибо иные юноши, несмотря на всю их внешнюю мощь, не были способны править благодатью. Ныне на людях все трое адъютантов, старшим по чину из коих являлся Зейн, извечно сопровождали Рейха. Его визит в Магденбургское офицерское училище не стал исключением. Фюрера извечно принимали крайне охотно, а вступившие в ряды юнкеров с трепетом в душе то и дело пытались сыскать повод взглянуть на стройный, от рождения весьма хилый стан, который, вопреки его угловатости, германцы находили самым вожделенным. И ежели прежде никто из охочих до простого взаимного взора не смел приблизиться к фюреру, то после встречи с одним крайне особенным, но столь же своенравным юношей все перевернулось лично для Страны, уверенного в незыблемости личных границ.

***

Гауптштурмфюрер Ханс Шведлер, состоящий ныне в должности начальника академии, представил Рейху немногочисленные, но подробные досье на некоторых юнкеров, едва Страна успел расположиться в лоне кабинета главы училища. Весьма опытный в своем деле офицер, принадлежный прежде еще кайзеровской армии, был одним из немногих, кто был осведомлен о критериях отбора в приближенные фюрера. Ныне, глядя на господина пристально, мужчина отступил, садясь чуть поодаль, выжидая, пока тот дозволит ему вновь заговорить. Получив же заветный кивок, дворянин молвил: — На сей раз я лицезрею весьма занимательную картину… — наблюдал гауптман внимательно за тем, как тонкие пальцы фюрера неспешно управлялись с веревочной завязкой на папке из твердого белого картона, чуть шершавого на ощупь. — В училище я способен выделить лишь одного юношу, открыто выдающего свой дар и пользующегося им весьма хвастливо. Но окромя него… — вопреки обыденно свойственным ему манерам, Рейх внезапно перебил говорящего: — Психокинез¹… это точная информация? — вопросил властитель Германии, бегло изучая алыми очами печатные строки, вышедшие из-под каретки² пишущей машинки — очередного новшества мысли цивилизации, степенно идущей к благам, автоматизируя всевозможные процессы, кои только возможно механизировать. — О, более чем. Ежели Вы свидитесь с Беккером лично, — кивнул он на обложку папки, где значилась фамилия курсанта,— то у Вас не останется всякого сомнения, разве что Вам уж явно не стоит оставаться с ним наедине, прошу, только не воспримите сие как вызов с моей стороны, — ведал он о склонности фюрера к риску шутки ради, коим Страна промышлял, дабы развенчать те или иные предубеждения. — Прелюбопытно, — принялся Страна заинтересовано вчитываться в строки сухой характеристики, где рядовыми фразами без прикрас описывался весьма склочный, взбалмошный нрав будущего офицера. В том, что субъект текстовой характеристики, кою Рейх держал в руках, окончит курс, сомнений почему-то у фюрера не возникало. Отец Беккера не мог похвастаться особо витиеватой, архаично-помпезной родословной относительно дворовых наместников, но тем не менее человеком был весьма уважаемым и далеко не из обедневшей четы. Прежде всего Страну заинтересовал тот факт, что Беккер обучался и проявлял себя равно своему родному брату вопреки собственной спеси и амбициям, уж тем более давно перевалившим за ограниченный статус штандартенюнкера. Рейха интересовало скорее не то, сколь задевало эго Беккера тщетное в его представлении соревнование, а лишь то, что в том же учебном полку числился некто той же крови. — Что же касается его братца? — лишь после сего вопроса прежде перебитый гауптман смел заговорить. Пусть он и был в разы старше своего фюрера, но, будучи дворянином пред Богом, не имел права на возрастную привилегию: — Пауль Мюллер являет себя дисциплинированным, весьма пригодным к командованию юношей, но выразиться о его особенности я не смею, ибо, несмотря на неплохие физические данные, по-видимому, лишь только его единоутробец одарен проведением… — поджал он и без того весьма узкие уста, что вполне гармонировали с выраженными скулами и линией подбородка, лишь подчеркивая отстраненность Шведлера от дел любовных, его холодность и немногословность. — И все же Вы дали мне и его дело, — убрав груду листов с характеристикой Беккера, Рейх скоро поднял обложку с иным именем, желая предварительно узнать кандидатов на место подле него заочно. — Верно, я вижу Вас не впервые и ведаю, что братцем одаренного Вы бы заинтересовались в любом случае, — обыденно обходящийся парой слов, гауптман был непривычно разговорчив в компании Страны. Его прежние воспитанники в лице Вольфа и Зейна всегда с интересом вслушивались в беседы Шведлера, ежели его ответы не были односложными. В моменты своей многословности Ханс явно говорил о чем-то важном. Даниэль же, незнакомый толком ни с мужчиной, что говорил, лишь когда того допустит Рейх, ни с его нравами, самостоятельно принялся раздумывать над тем, какая именно черта характера могла вызывать во взгляде фюрера такое воодушевление и пылкий азарт. Гинденбург привык полагать, что бунтарский нрав Рейху не по душе, но ныне Страна открывался для него с иной стороны. После яркой личной встречи Рейха с Беккером, Даниэль и вовсе пришел к выводу, что фюрер, вероятно, попросту глумился над всяким, и оттого способен был предстать в амбивалентных ампула, лишь бы только осмеять оппонента.

***

Пауль Беккер, в отличие от любого иного приближенного нынешнего управителя, едва только встретил фюрера лично, оказался безоружен супротив собственного безрассудства и, вместо того чтобы пожать протянутую руку господина, попросту утянул его в свои жаркие объятия, более того, смев молвить тихим, почти неразборчивым шепотом нечто, от чего смольные брови Страны, чей стан уперся в корпус младого юнкера, подлетели вверх, выразительно вопрошая в пустоту о степени наглости, на кою был способен его нынешний оппонент. Горячее дыхание курсанта подле затылка сковывало зоб фюрера, сбивая его привычный ритм дыхания. Сердце Германии забилось пуще, быстрее и чувственнее, никто не смел обойтись так с ним прежде, окромя России. Ставшие свидетелями тому адъютанты Страны вскоре оттащили наглеца, что лишь самодовольно скалился, глядя на оставшегося в недоумении от собственной бури чувств Рейха, застывшего на пару мгновений. Вопреки испытанному восторгу от учиненного Беккером перфоманса, фюрер не мог спустить сего эксцесса. Вскоре Беккер уже сидел во тьме погреба сторожевой каморки, стоявшей на отшибе, приходившейся ему карцером. Вопреки наличию психокинеза, Пауль был не способен выбраться, не заработав себе иного наказания посерьезнее, тем более что оные силы требовали достаточного количества энергии, и после пользования оных вступать в драку со сторожем было не лучшей идеей из тех, коими юноша мог блеснуть.

***

На протяжении всего офицерского курса Пауль попадал в изолированное темное пространство, под кое сыскали ранее упомянутый старый непользуемый погреб, притом персонально для Беккера введя сию негативную санкцию и пользуя оную лишь на нем. Ведь обыденно наказание для воспитанников было совершенно иного плана. Но, вопреки гласу здравого смысла и питаемому перед абсолютной темнотой страху, стоило только Рейху пересечь ворота академии, как Пауль, в силу патологической склонности к эгоцентризму, перемежавшегося с бредом величия, не мог удержаться, чтобы вновь как-либо не надругаться над писанными правилами этикета и личным пространством фюрера. С каждым из ниспосланных военным руководством заданий наглый юнкер справлялся на славу. Жаждая похвальбы и очередного лестного взора Рейха на свое имя в первых рядах списка, Беккер порой не спал ночами, дабы только познать искусство стратегии, кое, в силу весьма резкого характера, давалось Паулю труднее, нежели любая другая дисциплина, требовавшая явления физических навыков. Соседствуя с гораздо более неприметным братцем, что приходился ему тезкой, но имел иную фамилию, Беккер не тревожился, что пробудит его в ночи иль вовсе не даст уснуть благодаря горящей сутки напролет лампе накаливания, коя, обрамленная изящным плафоном, висела над головами соседствовавших. Скорее наоборот, лишний повод раздражения для близнеца, превосходящего его умом и чувством такта, был усладой душе Беккера. Пауль, прежде попросту недолюбливавший брата за то, что своим существованием он смел лишить его части отцовского внимания, ныне и вовсе вскипал при малейшем поводе со стороны и без того уступчивого, спокойного от природы юноши, благодаря тому, что с ним Рейх даже вел беседы и не просто обделял вниманием, как того смел ждать Беккер, а, напротив, показывал Мюллеру открытую симпатию. Повод, к слову, вспыльчивый Беккер мог усмотреть даже в тяжком вздохе практически не спящего по милости Беккера же единоутробца. И тем не менее интерес Рейха к Мюллеру имел место быть, хотя тот, со стороны казалось, представлял собой индивида, не наделенного и каплей избытка благодати, который мог бы, при наличии оного у Пауля, найти выход в своеобразной перемене реальности тем или иным способом, будь то контроль гравитации иль подконтрольная смена своего физического обличия. Фюрер усматривал явный подвох в том, что деливший утробу с тем, кто имел крайне перспективную особенность, являлся к нему во снах с частой периодичностью с того самого момента, как только их взгляды впервые пересеклись. Более того, Страна, обыденно имевший контроль над своим сознанием в чертогах разума, постигаемых в ночи, при явлении Мюллера ощущал, что более не был властен над собственным подсознанием. Весьма стеснительный по природе своего нрава юноша за личиной скромника явно таил тайну, по мнению Рейха, вполне выходящую за рамки простого секрета. Мюллер был не из тех, кто много говорил о себе, напротив, привыкнув быть удобным для товарищей, свои интересы всегда держал глубоко внутри. Мало кто из соратников братца Беккера мог помыслить о том, что в одаренности проведением он не уступал извечно бравшему все внимание на себя, до абсурда помешанного на собственной личности Беккеру. Но то ошибочное виденье не касалось ни фюрера, ни инструкторов академии, которые догадывались, но не могли знать наверняка о том, кого именно из весьма обширного потока курсантов, хранящих надежду в своем сердце, изберет в свою свиту Рейх. При дворе на игрища фюрера с офицерством и явный ориентир на военную политику смотрели скептически. Ни Австрия, ни Польша, ни уж тем более Пруссия новый вектор одобрить не могли и не желали. Увы, бороться с народом, находящимся в процессе любования созданием картины предстоящих горизонтов, никто был не в силах. Рейх, едва только вступив на престол, проявил новаторство, пришедшееся по вкусу подавляющему большинству. Германская нация трепетно и охотно принимала новую доктрину, ведь поощряемая дарами инженерного искусства и милосердием своего божества, что так охотно спускалось в народ, она не могла отказаться маршировать к светлому будущему. Расцветом империи грезило абсолютное большинство. После двух веков застоя при пособничестве Пруссии люди жаждали перемен, в особенности знать, привыкшая к свершениям и грандиозно-агрессивной политике Священной Римской Империи и с самого начала в большинстве своем не принявшая Пруссию как достойного наследника германского трона. Упиваясь шовинистическим экстазом, германцы будто бы и не замечали, что прежде звучавшие в хоре согласия с верхами фальшью оппозиционно настроенные смолкли. Регулярно появляясь на публике и пользуясь благом печати и радио, фюрер охотно посвящал себя публике, заявляя уверенно о том, что намерен даровать народу свободу, сделав Германию независимой от любых внешних факторов, включая иные, особо ярко блистающие страны, притом за кулисами верша порядковые структуры, неспешно сплетая сеть контроля за благочестивостью помыслов граждан. Трибунам преподнося внутренние войска в личине бравых контролеров, должных направить шествовавших в неверном направлении в строе шедших к светлому горизонту предстоящего.