Потворство Божье

1890 год, Берлин

— Немыслимо, сколь много своеволия в твоих поступках! — сошедшиеся меж собой светлые брови Пруссии наглядно демонстрировали его недовольство оппонентом в лице Рейха, что поднял на отца взор алых очей, преисполненных азарта и вместе с тем хладного безразличия. Было очевидно, что главнейшим поводом спора служил конверт в руке некогда кайзера, который прусс сжимал столь злобно. Печать на нем принадлежала русскому двору и была вскрыта, что, очевидно, говорило о том, что содержимое уже не являлось конфиденциальным. — Как по мне, вольность монарха уже определена его статусом, отец… ежели ты никак не мог усвоить того в свое время, сие не повод мне следовать твоему примеру, состоящему в раболепии пред родителем, — ухмыльнулся он, затем едва сощурившись. — Ты ведь и сам прежде был влюблен в русского, разве не понять тебе моих побуждений?.. — Твой паршивец убил собственного родителя и недостоин зваться Страной, а ты смеешь ему любовные дифирамбы строчить? — близясь к сыну, германец сминал конверт все пуще, хотя прежде желал процитировать отдельные отрывки. — И тем не менее он зовется оным до сих самых пор… — издал очередной вымученный выдох Рейх, с нескрываемой иронией вскинув смольную бровь, глядя на отца, что так отчаянно пытался лишить Россию милости всего мира, уже давно сойдя с престола и потеряв прежнее и без того не особо сильное влияние на массы и соседние государства. — Ты полагаешь, что я должен оставить потенциальные источники ценных руд, топлива и каменьев в угоду твоему трауру, что длится уж почти полвека? Товарно-экономические отношения между странами начинаются именно с личного знакомства их глав, как полагаешь, по какой причине? Одну из основных ролей играет… Не в силах вытерпеть очередной экскурс в политику от собственного воспитанника, Пруссия резко приложил того по щеке доселе сжимаемой в кулаке бумажкой, прежде столь нежно, с трепетом уложенной в конверт русской рукой. Засим, откинув письмо, больше похожее ныне на макулатуру, прусс схватил потомка за подбородок, сжимая выпирающую челюсть, рельеф коей был так ощутим при касании. — Ни один союз не стоит жизни Руси, неужто неведомо тебе…. — скривился он. — Мало того, что извечно милуешься с дворянами, так еще и подстилкой для отцеубийцы стать решил? — Я и не переставал ею быть, ежели тебе угодно характеризовать сим образом наши с Россией отношения, — продолжал насмехаться над отцом Рейх даже после того, как тот, казалось, унизил его в присутствии пары приближенных, упомянутых Пруссией. Офицеры, наблюдавшие сию картину, не смели двинуться, пусть и горели желанием немедля увести Пруссию прочь, не могли свершить сие в силу указания Рейха, гласившего о том, что до первой крови отцу позволено являть свой дурной нрав. Переглядываясь меж собой, обыденно конкурирующие за внимание фюрера аристократы были единодушны в своей жажде поставить родителя правителя Германии на место. — Неужели твой преисполненный нигилизма разум не в состоянии сознать, что, ежели тот, кто воспитал Россию, получил от него пулю в лоб, то ты, подобный своей красотою солнцу на закате дня, — процитировал Пруссия, кривясь, одну из фраз, кою вычитал в лежащем поодаль письме, — и подавно для паршивца не более чем забава, несмотря на все столь громкие речи, — утвердил он, склоняясь над Рейхом, от лица скользнул рукой на шею сына, стиснув оную. — Он сравнил меня с закатом? Не находишь ли ты это весьма лестным, отец? — играючи сел на самый край лежбища Рейх, уложив длани на затылок родителя, заставив того едва неловко ослабить хватку. Сердце Пруссии замерло, едва он вновь заглянул в столь знакомые алые очи. Застыв на мгновение, прусс не заметил, как его рука с шеи потомка скользнула куда-то вниз, оставшись меж спинкой софы и одной из миниатюрных подушек. Купол из юбок чуть опал, ибо ноги Пруссии едва согнулись в коленях. Прежде полные обиды очи с печалью и некой надеждой глядели в ушлые алые глаза, пока наблюдавшие сие дворяне обменивались недоуменными жестами. Один из юношей тихо обошел двоих, застывших в весьма двоякой позе, поднимая конверт, о коем Пруссия, сраженный очарованием алых очей, верно, позабыл. Скорбь Пруссии была столь велика, что с момента погибели Руси не было и дня, чтобы прусс не думал о возлюбленном, потому, едва Рейх обрел юношеские черты и явил свету свою схожесть с почившим императором земель русских, прусс возжелал вновь ощутить тепло тела Страны, а не дворянина, что, как ни старался, не мог угодить кайзеру. Меж отцом и сыном не раз возникала связь, о коей России Рейх сообщать не спешил. — Я не желаю, чтобы ты осквернял память собственного же отца, даруя любовь тому, кто ее не заслуживает… — убрав длань из-под подушки, Пруссия уложил ту на впалую щеку своего дитя. Вся прежняя спесь ушла с лица германца, на что Рейх, притянув родителя поближе, минуя его уста, кои тот было приоткрыл в предвкушении, приблизился к его уху. — Увы, мое сердце стало принадлежным ему еще задолго до погибели Руси от его руки… — ожигая горячим дыханием кожу кайзера, фюрер провел языком от мочки до ключицы, следуя по изящному изгибу шеи прямо к сапфировому колье, кое некогда было подарено почившим. Оттолкнувшись от Рейха, выбравшись из его объятий, Пруссия тут же утер мокрый след длинным рукавом, скривившись в лице. — Ты безрассуден. Но в таком случае помни, кто заберет твой престол, когда он покусится и на твою жизнь… — бросил он на эмоциях, засим лишь сознав, какую глупость высказал в порыве злобы. Один из наблюдавших за сценой тихо приземлился в кресло, уложив ногу на ногу, едва сощурившись, уже предвкушая насмешливое примечание господина. — А ежели он убьет меня, то с какой целью? Разве не перехватить власть? Иль ты считаешь, что он безумен? Сам же полагал, что он до одури расчетлив… так кто же здесь мною манипулирует? Отец, пав жертвой манипуляций Империи, ты не стал лучше разбираться в оных… муха сети не сплетет, в оную попав единожды… — как и ожидалось, Рейх не удержался от язвительных комментариев. Пруссия, в очередной раз с сердцем преисполненным черноты, скоро ретировался, а едва же заслышав смешки за дверями, лишь только пересек порог, ускорил поступь, в каждый шаг вкладывая все больше злобы, будто бы пытаясь изломать собственные же каблуки. Рейх же, оставшись наедине с подчиненными, едва смешки средь них троих утихли, вытянул руку в сторону одного из присутствующих, будто бы повелевая отдать подобранное, пусть и измятое, но все еще несущее теплое, преисполненное нежности послание. Обладатель копны волос цвета спелой ржи лишь мягко улыбнулся, игриво склоняя голову вбок, поднявшись с места, на коем так удобно расположился, затем проследовав к господину. Взор его был полон обожания, будто бы пред собой он лицезрел воплощение мирового идола, а не юношу, властного лишь в пределах Европы. Разогнув было в локте руку, в коей покоилось уже едва расправленное письмо, ариец резко завел длань за спину, склоняясь к Стране, глядя на него выжидающе. — Гинденбург… — усмехнулся ариец, осматривая того, кто некогда словно фамильная собственность вслед за Зейном был передан Империей под властвование Рейха. Младший сын Адама впал в немилость со стороны как отца, так и Империи уже довольно давно, едва только прародитель богов земных явил немилость свою на дне венчания Пруссии и Речи. Тогда Гинденбург-младший оказался бессилен супротив солнечных лучей, явленных Дафнисом сквозь согнанные силком облака. И едва Рейх вступил в достаточно зрелый возраст, Империя отдал второго сына Адама для коллекции его особенных юношей, жемчужин германской нации. — Да, мой фюрер? — приблизился Даниэль, продолжая все так же сверлить Страну многозначным взглядом рубиновых очей, затем свободной рукой оправляя белоснежные пряди господина, что так резко контрастировали с черными на иной стороне. — Отдай мне письмо, ты ведь знаешь, чего я желаю, Даниэль… — не успел Гинденбург молвить еще хотя бы слово, как уста его злобно сомкнулись, а сам он распрямился, отступив, стоило только рыжевласому товарищу выхватить конверт. Рейх ухмыльнулся, резко схватив за руку Нойманна, утянув того на себя, забрал письмо, засим касаясь пылких уст офицера, притом не сомкнув очей, наблюдая за тем, как лицо Даниэля преображалось изумлением. Ничуть не растерявшись, Зейн ответно стал двигать устами, садясь прямо подле фюрера, засим приподняв его, словно бы тот не весил ровным счетом ничего, усадил на колени лицом к себе, ничуть не смущаясь свидетеля-сослуживца, коему не оставалось ничего, окромя как наблюдать за сим непотребством, кое, впрочем, за отсутствием столь же пылкой инициативы у Рейха, вскоре прекратилось. Фюрер, будто бы и не был причастен к ласкам с мгновение назад, слез с Нойманна. Скоро достав из конверта письмо, принялся вчитываться в строки оного, бегло пробегая те глазами слова за словом, будто бы каждая новая буква была необходима ему подобно кислороду, коим Страна никак не мог надышаться. И пока Россия в своем послании пел оды моногамии и верности, фюрер, едва дочитав пропитанное негой письмо, боле похожее на попытку склонного к употреблению просторечий даже в письменной речи мещанина написать подобие любовной театральной реплики для большой сцены, нежели на высокопарное признание, распаленный жаждой излить душевную теплоту, взыгравшую в его груди, бросился в объятия Гинденбурга — первого, кто стоял ближе, иного офицера изгнав из покоев. Вновь, несмотря на проявленную прежде нежность, оставив Зейна не у дел. И тем не менее после непродолжительного акта близости Страна предпочел избавиться от компании недавнего любовника и остаться наедине с дворянином, что вызывал в его душе своим присутствием определенного толка тепло. Ежели Гинденбург был одной из забав, то Зейн, пусть и зачастую отвергаемый физически, был ближе иных себе подобных Стране морально, обыденно имея честь даже засыпать подле господина, у его ног в обличии, отличном от человеческого и дворянского. Выдающейся особенностью Зейна являлась склонность к мимикрированию под весьма безобидное, но подходящее для отведения глаз животное. Рыжий кот ни у кого не мог вызвать излишних вопросов, его внезапное появление и исчезновение подле Рейха не являлось подозрительным в силу весьма вольного кошачьего нрава, который не был покорен даже богам, во всем их великолепии и величии. Разве что товарищи обладателя подобной привилегии явно оному завидовали и даже не пытались сие сокрыть.

***

Некоторое время погодя, несмотря на все усилия Пруссии, Рейх, даже будучи занятым при государственном правлении, едва ли не ежедневно получал весточки от России и строчил ответные письма, едва ли не одновременно заполняя очередной указ и письмо, поочередно, строчка за строчкой.

***

— Вильгельм, я не готов спускать подобного рода деяния. Россия ужаснул своим поступком всю общественность. Содрогнулся целый мир, а у меня сей мерзавец отнял единственное, от чего сердце мое заливалось теплым трепетом предвкушения… то, ради чего я жил, — так это перспектива брака с Русью, — возмущался Пруссия, в очередной раз держащий в руках конверт, венчаемый двуглавым орлом на вскрытой печати. — Вы не можете, перехватывая письмо за письмом, добиться благоразумия Рейха, ежели стремглав мчаться каждый раз к нему с сей писаниной… — утомленный непрерывным трауром господина, слуга смотрел на того с долей прошения. — Впрочем, здесь без толку любая увертка, кою только способно выдумать… вряд ли что-то было способно воспрепятствовать Вашему душевному порыву устремиться в объятия Руси… Ни одно разумение, сколько благоразумным бы оное ни являлось, не способно возобладать над волей сердечною… — прежде желавший свобод сторонник либеральных воззрений был подавлен столь глобальной революционизацией старых порядков на его родине. Разочаровавшись в прежних идеалах, потерявший прежнее отечество, с коего бежал, как ему казалось, под гнетом этатизма¹, прежде Георгий осознавал собственную ничтожность, коя, впрочем, была очевидна для его господина и без осознания оной самим «ничтожеством» в лице Лжевильгельма. — Верно, но и перлюстрация² — вовсе не то, чем я желаю заниматься… Я жажду верить в то, что мой сын обладает интеллектом достаточным, дабы сознать, на какую глупость идет, вверяясь в руки того, кто смеет десакрализировать божественную гегемонию… — вновь едва примяв конверт в ладони, германец исказился в лице, ныне его скривила гримаса боли с оттенком недоумения. — Некогда Вам хватило ум… — сознав, что последнее слово могло прозвучать несколько грубо в адрес господина, пусть и порядком утомившего его до крайности бесперспективным поведением, Вильгельм исправил оное: — решимости, для того чтобы убеждать Рейха касательного того, что он способен разубедить Россию в его губительных антитеософических воззрениях, так что же ныне? Полагаете, что то было ошибочно? Вероятно, мягко, но Рейх прилагает усилия к тому, чтобы взгляды Вашего нынешнего оппонента приобрели хотя бы черты некого дуализма… — Столь мой сын был полезен и старателен, что супруг мой ныне пребывает в царстве Аидовом, — шикнул Пруссия, затем, расправив конверт, извлек письмо, скоро разворачивая бумагу, едва не изрывая ту в порыве внезапно накрывшего волной осознания потребности в конкретной аргументации своей позиции путем высмеивания русского и его нежных порывов, на кои сердце отцеубийцы, по мнению Пруссии, способно не было. С первых строк ледяные очи наполнились презрением, а губы Пруссии растянулись в подобие тонкой красной линии, отделяющей нижнюю треть лица от остальной его части. Закатив глаза, кайзер фыркнул подобно лошади, истомленной часами взаперти в стойле. — Вероятно, написано весьма нежно, — подметил Вильгельм, но, словив на себе преисполненный упрека и молчаливого осуждения взор, тут же смолк. Взгляд прусса вновь скользнул плавно на послание, выведенное не особо выдающимся почерком — обладатель оного всячески пытался приукрасить его завитками, кои выглядели весьма посредственно и нелепо, — но, едва Пруссия дошел до строчки, посвященной конкретно ему, возмущение вновь перекосило лик кайзера. — Каков нахал… «Вероятно, лестно Вам, Пруссия, читать это. Так Вы ощущаете себя важным посредником? Или чувствуете контроль над более неподвластным Вам сыном? Можете ответить на данный вопрос Рейху, он, очевидно, мне передаст»… — грудь заточенного в корсет, вопреки плотной шнуровке, сильно и часто вздымалась. Недоумение переполняло душу германца и ныне норовило вырваться наружу очевидной демонстрацией. Вильгельм, поджав губы, закачал головой неодобрительно, сам сдерживая приступ вырывавшегося хохота. Пусть политику России он одобрить не мог за превалирование в ней абсурдно-левых идей, но его нрав прежде Георгий находил презабавным. Пруссия же, подумав с минуту, отложил письмо, молча поднявшись с места и тихо шурша юбками, пройдя к своему письменному столу, сам взялся за перо. Но адресатом его был отнюдь не обитатель русского двора, горной крепости иль Польши. Германец весьма уверенно выводил послание для лидера подпольной германофильской шовинистической партии, коя выступала против союза с прокоммунистической Россией, агитируя сограждан на манифестации против сего союза. Ныне численность приверженцев оной была невысока в силу того, что распространение она получила в юго-западной части германской империи, где обитали в основном закостенелые идолопоклонники сакральной божественной монархии, бывшие выходцами из низших сословий дворянства, подчиненными абсолютной гегемонии знати. Коварная задумка зрела в голове Пруссии достаточно длительное время: с момента, как только тот узнал о подобной ячейке политического хранилища Германии, и наконец могла снискать практическое воплощение время спустя, ежели бы письмо дошло бы по адресу, чем прусс планировал озаботиться лично. Завидев внезапную перемену обиженно-оскорбленного выражения лица Страны на рассудительно-сосредоточенное, Вильгельм ступил было к господину, но был оттолкнут пронизывающе хладным взглядом прусса, ступившего на путь кулуарной политики. — Мне принести Вам чая? — заботливо уточнил камергер, сводя брови чуть взволнованно. — Полагаю, лучше вина, — кивнул Страна, продолжив выводить уважительно-воодушевляющие строки, коим планировал придать окрас эсхатологического³ помешательства, дабы расположить склонных к крайностям, граничащим с политическо-правым психозом, граждан Германии.