Потворство Божье

1646 год, Германия, месяц до венчания наследника на престол

— И все же, вопреки личным мотивам, Вам, господин, стоит подумать о Германии… В последние дни нынешний претендент на престол германских земель являет себя крайне скверно… — голос герцога звучал уверенно, пусть обладатель его и понимал, что ходил по тонкому льду, переча Империи. Очередное собрание управленческого придворного совета, как всегда, лишь начиналось чинно, пока император не глядел никому из присутствующих в глаза, но стоило ему только начать и оная ассамблея раз за разом оборачивалась вакханалией. — Сущая околесица… Властитель Востока в лице Османской Империи вряд ли одобрит передачу прав на германские земли Речи Посполитой, а за ним недовольство выразит и его народ… вероятно, мало кто хотел бы столкнуться с бунтарским нравом турок, вспомнить только опыт Венгрии, — усмехнулся правитель, обводя присутствующих взором почти белесых, лишь слегка отдающих лазурью глаз, круг внимавших словам Страны был весьма широк, ибо вельможи съехались со всех принадлежных германцам территорий. В замке, в непосредственной близости к Императору мало кто из знатнейших господ желал обитать на постоянной основе, предпочитая выстроить резиденцию неподалеку, что их обязывал делать ранг. Ежели дворяне статусом пониже да простой люд, напротив, падали ниц в восторге к ногам Империи и пребывали в готовности учинить бойню за место подле него, то братья императора, урожденные от людей и имевшие общего прямого предка с сыном Рима, зная истинную натуру божеств, сторонились оных. — Все то время, что я пребываю здесь, а это порядка пары недель, я наблюдаю лишь самодурство Пруссии, — заверил иной вельможа. — При мне только несколько раз он сдирал с неповинных слуг наряды, засим хлеща несчастных ими же до посинения… Император прыснул: его раздражала расточительность сына, но в то же время, поражала его дурость. Рвать ранее принадлежные Вильгельму платья лишь потому, что те были перешиты под других, казалось Империи невероятной степени смешной глупостью. — Верно, порой он экспрессивен, но ежели ты здесь с пару недель, почем тебе знать, что сии слуги безвинны? — молвил властитель, наблюдая, как каждый из присутствующих норовил опустить очи, дабы не встретиться со взором очей правителя. — Как бы то ни было, он почти не говорит, и ежели ранее фонтанировал разного рода идеями, пусть порой и наивными, но стремительными, то ныне смолк и, более того, прячется по углам от собственного же жениха, как же он поведет себя на коронации? Что, ежели убежит прямо с церемониальной залы? Иль отдаст приказ казнить каждого второго из присутствующих? Кому же ведомо, кто покажется ему повинным в чем-либо, — скепсис сквозил в тоне говорящего дворянина, отчего Империя, закатив глаза демонстративно, показал тем самым всецелое недовольство словами мужчины: — Взгляни на меня, — приказал, насмешливо ухмыльнувшись, Империя, прекрасно ведая, что никто из германцев не посмеет ослушаться его указа. Нехотя мужчина поднял светло-карие очи, пересекаясь с пособником истины взором, в то же мгновение заговорив: — Пруссия спятил, он бродит весь дерганный, а народ и без того вовсе не жаждет допускать до престола иную персону, окромя Вас. Как бы ни возражал Османская Империя супротив сына Польши, но его потомок безумен. Остается иль Вам править до тех пор, пока не взрастите иного сына, желательно более уравновешенного, иль передать Речи и германские земли. Зала наполнилась согласным ропотом, тогда как Империя отрицательно мотнул головой. — Решение я принял давно, и обещание, данное сыну, я исполню, иначе быть не может, — заверил он присутствующих. — Вы желаете погубить собственную державу? Слово Вы держать обязаны лишь при Пруссии в добром рассудке, ныне же он не в себе, считайте, иная персона! — вскинул выразительно руки маркиз, сидящий пятым по правую руку от императора. — Ты смеешь судить, в здравом рассудке ли бог? Кто уж тут безумец, — Империя был доволен тем, что ныне достаточно было одному молвить, что таится в мыслях, не по своей воле, как остальные присутствующие уже ничего не таили и не прикрывались формальными терминами. — Извольте, большинство здесь сидящих согласятся со мнением о недееспособности Пруссии… хотя бы временной. Вам стоит отложить церемонию, дабы лицезреть, взаправду ли Ваш выбор не обернется катастрофой для целой нации,— тон высокого юноши, явно выделявшегося среди остальных военного толка мундиром и предельно жилистым станом, был беспристрастен, аристократ совершенно спокойно глядел прямо в очи императора, ловя его прямой взор без зазрения, — а Ваш крой платья излишне вульгарен, вероятно, Вы вновь желаете насолить своему супругу очередной интрижкой с незнакомым ему дворянином, — взор немца пал на глубокое декольте Императора, кое, впрочем, компенсировало массивное рубиновое ожерелье. Привыкнув к бестактности в силу своей особенности, Империя лишь усмехнулся: — Я посвящаю его в имена тех, с кем сплю, не обязательно заранее, разногласия я предпочитаю решать иначе, нежели совершенно незначительными связями. Прошу, сосредоточьтесь на вопросах коронации, а не на мне, как это бывает обычно, — снисходительно подлетевшие к самому лбу брови мужчины явно давали понять, что его мало тревожат подобного рода колкости, идущие из самой души смотрящих. — Вы желаете услышать неодобрение церемонии от каждого из присутствующих? — заговорил сидевший подле самого императора Гинденбург-старший, обводя взором иных персон, окромя правителя, кивая им, дабы те повторили одобрительный жест. — Никто из совета, окромя Вас, его главы, не считает целесообразным становление Вашего младшего сына, может, некто и лишь временно, но лично я выступаю против его персоны как таковой, — заверил властитель сразу двух административных земель, чье влияние в Германии было весьма велико. — Видимо, я останусь самодуром, — азарт и вызов сквозили в очах сына Рима, — ибо решения своего не сменю. Наследнику я передам свою корону, он не возжелал беседовать с ювелиром… странное дело, — подначивал он присутствующих, пусть и зная истинную причину, заключавшуюся в близости мастера с Адамом — тем, кого ныне Пруссия презирал не меньше будущего супруга, Речи Посполитой. — Ваше Величество, нам совершенно неясны Ваши мотивы, — управитель Берлина явно был настроен несколько иначе, нежели остальные. Бургомистр желал узнать конкретные причины поведения Пруссии, прежде являвшего себя иначе, и, окромя того, понять, почему Империя, так трепетно относившийся к своей стране прежде, желал так просто отдать оную в руки внезапно будто сошедшего с ума наследника. — Обещание, — отмахнулся император, лишь отчасти говоря столь чтимую им правду. — Я у власти неприлично долгий срок, устал от ваших лиц, господа, — издевка была произнесена будничным тоном, словно Империя и не вкладывал ничего особенного в сию фразу. — Боле того… представьте, ежели этому безумцу передать Османский престол… он утопит мир в крови… с Германией все иначе, немцы умеют думать, прежде чем махать саблей за идею, — на ходу выдумал он довод, с которым, впрочем, было трудно не согласиться. Османская Империя вряд ли оставил бы коронацию Речи Посполитой на два престола единовременно, потому, вероятнее всего, их с супругом разногласие вполне могло перерасти в войну. Боле того, подобные случаи уже были известны в прошлом. — В таком случае Вы в состоянии отсрочить венчание на трон, опять же, попросту даруйте супругу еще одного ребенка и избавите нас от ненужных распрей, — выдал военачальник, прежде акцентировавший внимание на наряде императора. — Иль назначьте регентом свою персону, даровав Пруссии корону, — скривился он чуть. — Пущай формально Ваш с сыном уговор будет соблюден. — Ты, верно, не смыслишь? — тон Императора, прежде полный азартного упоения, едва сменился. Склонив голову вбок, Страна будто бы глядел прямо в душу наглеца. — Я обещал не столь сыну, сколь свету, супругу, народу и себе. Я не могу забрать слово, боле того… регентом? Каков смысл менять уклад власти и кто ты таков, чтобы предлагать мне подобную околесицу? Прежний строй зиждется общепризнанно всегда лишь на единовластии и абсолютизме. Вы признаете монархию избранного мною наследника. У вас попросту нет выбора. Сюда я явился, лишь чтобы отдать дань официозу, но вы, признаться, томите меня своими заурядными мыслями. Империя отличался весьма задористым нравом, но с ним смеяться мог лишь равный ему. Все, кто были ниже по рангу, обыденно страдали от подобной склонности монарха к циничному мировосприятию и юмору. Впрочем, отчасти Страны, как истинные божества, лишь только учились отеческим и иным глубоким чувствам. — Мы бессильны супротив Ваших желаний, Император, но пытаемся всячески наставить на верный, по нашим соображениям, путь… — не успел закончить один из вельмож, имени которого Империя, вероятно, даже не вспомнил бы так сразу, как император отмахнулся: — Извольте, в крайнем случае я подвину его с трона, забрав корону себе, — явно истомленный настойчивостью дворян правитель весьма грубо указывал совершенно топорными высказываниями, что гостям пора разъезжаться. — Оставьте судьбу Германии мне, Ваша задача — раболепно со мною соглашаться и спорить, лишь дабы позабавить. Для дебатов у меня есть куда более значимые персоны, кои взаправду имеют какое-либо влияние, а не приходятся мне паствой, — император был доволен тем, что аристократия пребывала в негативном убеждении касательно Пруссии, но все же заносчивость тех, в чьих жила текла людская кровь, явно была ему не по душе. Недовольный ропот пронесся среди присутствующих, но те прекрасно ведали свое положение и, как бы трудно им ни было его признать, все давно прошли через отрицания и громкие споры касательно порой оскорбительных речей в свой адрес из уст старшего сына Рима.

***

— Ваше Высочество, Вас желает посетить господин Форкенбек, времени у него не так много, потому он просил извинить за срочность и беспардонность, — заглянув в почивальню Пруссии, Август не смел переступить порог, чтобы лишний раз не провоцировать ныне занятого пером наследника. — Дозволите ли Вы ему войти? — вопросил он, не увидев и малейшей реакции со стороны юноши, что лишь продолжил царапать бумагу пером. На повторное прошение будущий кайзер таки отозвался, пусть и неохотно. — Пущай дожидается в гостевой моих палат. — Всенепременно, — кивнул прежде приходившийся Стране наставником, закрыв двери. Август временно взял на себя роль камергера прусса, невзирая на то, что статус его был порядком выше: оставить воспитанника аристократ считал недозволительным. Едва оставшись один на один с собой, немец выдохнул, отложив перо и закрыв чернильницу, оглядел преисполненные чувством строки в очередной раз и с мягкой улыбкой закрыл кожаный переплет дневника, выдержки из коего планировал однажды-таки отправить Руси. Поднявшись с места, Прусс прошел в сторону окна, кое ныне являлось лишь украшением фасада и не исполняло изначальной функции, затем, присев подле одного из углов, распластав юбки, приподнял тканный вручную ковер, дабы засим нащупать нужный выступ в каменном полу. Мгновение — и за спиной послышался тихий скрип. Оперевшись на тумбу, поднявшись с едва слышным выдохом, Пруссия обернулся к вышедшей из стены резной панельке. Скоро сунув книжонку в зазор, германец, не став вновь усаживаться пред ковром, нажал на механизм носом туфли, затем, опустив угол напольного гобелена, как ни в чем не бывало ступил в сторону гостевой комнаты, общей для двух почивален, одна из коих принадлежала Речи, от коего прусс и запрятал личные записи, ведая, что подобные меры совершенно бесполезны от посягательств Адама иль отца. Переступив порог и лицезрев ранее названного дворянина, терпеливого ждущего явления собеседника, Пруссия изрек: — Доброго дня, Форкенбек. — Рад Вас приветствовать,— поднялся тут же чиновник и, едва прусс приблизился, взял его руку в свою, коснувшись устами длани будущего правителя. — Не буду медлить, прошу простить, — выдвинул он для господина стул и, едва тот сел, занял место напротив. — Настроения народа и Верховного совета явно не в Вашу пользу, Пруссия, — молвил берлинский бургомистр. — Я не заметил за Вами буйств Вам приписываемых. По какой причине Вас пытаются оговорить, я точно не ведаю, но знаю, что Вы ровно на той грани, чтобы вельможи уже начали строить Вам козни в порыве желания возвратить к власти императора… который, видно, только и жаждет, что оправдания Вашего смещения с престола в глазах супруга… — Вы же не ведаете точно, — отдернул аристократа Пруссия, глядя на того пустым взором, не ожидая ничего лестного в свой адрес от дядюшек, кои значились таковыми лишь по факту родства. — Полагаете, мне не известно, как на меня смотрит окружение отца? — Верно, Вы все же не знаете о том, что сегодня разговоры шли о том, что Ваше Высочество — недостойная трона кандидатура, — настаивал Форкенбек. Глубокие серые очи с редкими карими вкраплениями живо глядели в глаза юного Страны. Бюрократ ясно давал понять, что, в отличие от других, сочувствовал Пруссии, яро выделяя это многозначным взором. — А отец? Верно, не вступился? — сойдясь воедино, светлые брови блеснули золотом в свете свечей, горящих извечно, даже днем, что было сущей необходимостью, дабы не погрузить сокрытое от солнечных лучей нутро замка в кромешную тьму. Подобную той тьме, что, ныне комком застыв на пульсирующем сердце прусса, постепенно разрасталась, паучьими нитями обвивая разум Страны. Будущий кайзер изо всех сил, на кои только был способен, боролся с липкой сетью обиды, горести и разочарования, мечтая о Руси, вспоминая теплый взор его очей, его руки на своих и аромат, прелестный аромат, будоражащий нюх… но, находясь в окружении танцующих на осколках его души, не справлялся. — Вероятно, причина Вашего поведения в последние дни кроется в очередных его проделках… — Форкенбек избегал прямого согласия, решив окромя ответа на вопрос добиться от прусса утоления своего жадного любопытства. — О… — расплылся Пруссия в улыбке. — Скажу так… — уложив руки на стол, он сложил те друг на друга, принявшись проворачивать перстень на указательном пальце вокруг фаланги. — Я не желаю, чтобы мой язык вырвали, а сердце зажарили в духовке, потому не стану отвечать… — Как пожелаете, — кивнул Форкенбек, готовясь было завершить беседу, но, издав протяжный выдох, заговорил вновь, придвинувшись плотнее к столешнице: — Не примите превратно, но Вы должны сделать Берлин столицей. — Что? — усмехнулся прусс, от недоумения замерев на мгновение. — С чего бы мне передавать сей чин некой восточной губернии, лишая оного Мюнхен? Полагаете, неудачная попытка меня умаслить обернется Вам статусом главного города и столичным капиталом? Желаете стать центром золотого потока германских земель? — Я — Ваш единственный союзник, поверьте, все эти столетия у моего города дела и без того шли весьма ладно, дело не в злате, я не жаден до него, мне своего хватает, а большего мне не потребно. Я желаю справедливости и блага Вам, император, — последнее мужчина произнес, едва помедлив, выразительно взирая на сидящего супротив. Брови Пруссии подлетели вверх, веки, приподнятые ненароком следом, обнажили проступающую красную сеть капилляров на прежде до основания белоснежных белках. Нарицательное имя отца никогда прежде не звучало в его адрес, и ныне, молвленное устами вельможи, заставило сердце Страны чуть оттаять.

***

— Каким образом Вы планируете поступить с французской кампанией? Пусть война окончена, но на границе извечно происходят стычки меж французскими и германскими солдатами… — Гинденбург говорил с Пруссией весьма снисходительно, пара солдат, что стояла позади него при параде со штыками наперевес, вопреки всякому протоколу, глядела прямо на Страну, будто бы и сама имела право требовать ответа. — Я не желаю продолжать войну, Франции придется усмирить своих солдат, иначе супротив них внезапно может образоваться коалиция, — заверил германец, в тот момент еще не ведая, сколько пророческими могли быть его слова. — Коалиция? Полагаете, турецкие войска выступят вновь? Иль польские? Наивно извечно надеяться на чью-либо помощь, — неодобрительно мотнул головой военачальник, явно жаждущий иного ответа, когда и напряженные офицеры переглянулись меж собой, осмелившись тем самым выказать неодобрение, чего Страна в свой адрес стерпеть не мог. Пруссия оглядел оппонентов со свойственным ему в последнее время недовольством, ставшим едва ли не единой эмоцией на лике наследника при разговоре с членами совета, дебаты с коими длились вот уже второй день с момента аудиенции при участии действующего императора. — А Вы, вижу, находите удачной стратегией бездействие? — вопросил он, издав нервный смешок, сопровождаемый едва заметным тиком века. — Ежели бы сие было так, не было бы этого разговора… — еле сдерживал себя в словах Гинденбург, обыденно весьма импульсивный в речах, когда дело касалось того, что могло его задеть. — Я жажду услышать Ваш военный гений, но ныне наблюдаю только гражданское разочарование… — маршал переменил положение, усевшись в более фривольную позу, расставив ноги по краям сидушки, поравняв те с резными ножками стула, локти уложив на стол, демонстрируя подобным положением свою доминантность в беседе. — Вы забываетесь… стычки с французами, чья страна стоит согнувшись на коленях, еле дыша, поддерживая тающие угольки на кострище собственной экономики, огонь коей погас под напором истощающей войны, итог коей был очевиден, вряд ли являют собой столь серьезную проблему, чтобы над ней вообще стоило думать. Достаточно одного лишь разговора с Францией иль масштабного отлова посягающих на границы недавно присоединенных территорий. Каких слов вы от меня ждете? Желаете дать негативную оценку каждому моему предложению? В таком случае вы не столь же импульсивны как я, вы попросту невменяем, — засим прусс поднялся, ступая прочь из переговорной под недоуменные взоры старших офицеров и их командира. Подобная резкость в словах будущего кайзера вовсе не играла ему на руку, напротив, убеждая и без того не внимавших его авторитету в праведности их мнения. Покинув пределы небольшой комнаты, ограничивавшей своими стенами территорию, уместную для дебатов между Страной и маршалом, Пруссия скоро направился к своим палатам, опустив голову вниз, делая вид, будто бы заинтересован вышивкой на туфлях, кои, пусть и приходились императорскому гардеробу одной из множества жемчужин, но не были интересны пруссу обликом. Наследник престола попросту не желал вновь найти взглядом кого-либо из слуг, будучи одетым в обновку с чудовищной предысторией. О былой принадлежности новой вещи императорскому приближенному, Вильгельму, знали даже не все из слуг, принявших щедрый дар как должное. Нырнув в омут собственных тревог и воспоминаний о судьбе несчастных, кои попались под его горячую руку, Пруссия не сразу заметил, как ступил в тень, которой, как таковой, внутри замковой крепости не должно было существовать. Порой слуги, невзирая на все свои старания, поспевали вовремя заменить свечи, ибо супротив сотен тысяч огарков даже дюжина десятков консьержей¹ не могла управиться, и порой, так или иначе, случались заминки. Оные обыденно карались, и теперь Прусс, поднявший взор от непривычной перемены, глядя на зияющий во тьме оплавленный белоснежный воск, лишь тихо усмехнулся. Он ведал, чем грозит сия оплошность как минимум пятерым из слуг, ранее уже замеченным в некой проделке и оттого возившимся со светом. Отчего-то возникший за одной из колонн мрак, не примечательный для остальных, показался юному Стране притягательным, потому, едва помедлив, германец завернул в темный закуток. Взор янтарного цвета очей, внезапно мелькнувших в самой глубине закоулка, заставил Пруссию дрогнуть. Будущий правитель желал отступить, но внезапно был утянут и прижат спиной к шероховатой каменной стене, коя выступала частью очередной масштабной композиции — одной из многих, что красили «сокровищницу» германской нации, сие имя стало очередным нарицательным для дворца императора. — Отец? Не я ответ держу за свечи… — изрек растерянно прусс, приняв взор подобных солнцу глаз за тяжелый взор Империи, на сей раз самолично выжидавшего жертву. — Не до твоих мне глупостей. Будь добр, исполни мою волю и воздай братцу по заслугам. Не должен мирно он существовать. То гневает меня. Явись хотя бы ты достойным зваться моим потомком, — шорох за спиной того, чей голос отзывался в душе, словно бы та приходилась ему арфой, заставил Пруссию невольно метнуть взор от очей, по-прежнему пылавших подобно пламени затухших ныне в сем углу свечей. Приметив было неясные очертания позади нависшего над ним, прусс нахмурился, но сколь скоро образ появился, столь скоро и исчез, оставив за собой лишь златое перо, подле коего Пруссия упал на колени, даже не подняв глаз на поставившего взамен огарка целую свечу Адама. Тот же, напротив, с вниманием взирал на Страну. Губы фаворита Империи замерли в усмешке, но та тут же сошла с уст, едва взор слуги коснулся золотистого пера, кое уже начало тлеть прямо в ладонях сына императора, с изумлением сие наблюдавшего.