Потворство Божье

1826 год, Германия, Фрайбург

— Итоги противостояния, избранного еще моим отцом прежде как наилучшее из решений в политике касательно Германии, складываются в очередной раз в крайне несуразную картину для обеих сторон, — обладатель каштановых кудрей, от напряжения постукивая пальцами по столу, с честью нареченного переговорным внимательно взирал лиловыми очами на оппонента в лице Пруссии, который лишь согласно кивнул. Пусть антифранцузская кампания была самой успешной его военной выходкой, оная была инициирована самими французами, ныне разгромно проигравшими очередной бой. — Все же я готов предложить Вам мир… — дополнил продолжатель французской традиции. — Разумеется, я не сторонник кровопролития, — заверил прусс. — Но Вам не кажется, что Вы запамятовали воззвать к еще одному активному участнику военных действий? — Пруссия, не стройте из себя наивность во плоти, — чуть елозя на стуле, свел темные брови Франция, когда тень, упавшая на его лик, подобно кресту перечеркнула миловидные черты, исказив те недоумением. — Я желаю говорить прежде всего об интересах каждой державы в отдельности… Русь якшается с бриттами и будет держаться за них до последнего, Вы же, сколь мне известно, достаточно мудры, чтобы пересилить личные симпатии, не будучи обременеными обязательствами торговых союзов и вероятных последствий их прекращения, что отличает Вас от русского правителя и, более того, делает возможной перспективу достучаться до него чрез содружество с тем, к кому он питает безграничное доверие… — Желаете посредством моей поддержки заставить Русь стать на Вашу сторону супротив Англии? — вопрос, ответ на который представлялся очевидным, прозвучал слегка надменно из уст Страны, явно не особо впечатленного речами юного француза. — С чего бы мне должно предавать интересы моего союзника? Полагаете, так просто сумеете выйти из того, во что лично ввязались? — Пруссия, вопреки прежним своим пацифистским взглядам, вовсе не желал выглядеть заговорщицки в глазах возлюбленного, потому относился со скепсисом к предложению отчаявшегося революционера, экономика коего терпела весьма явный крах благодаря неудачно избранному курсу. — Непосредственно с Вами конфликт начался еще задолго до моего рождения. Я вынужден был следовать сему в силу обстоятельств. Приходясь заложником оставленных моим отцом воззрений, Вы можете сколь угодно рассуждать о том, что я его сверг и должен был отринуть постулаты того, кого самолично стер с лица земли… — намеренно присек он ожидаемый аргумент на корню. — Но все же учтите и то, что я рос под его влиянием, равно как и Вы воспитывались под властью презренного Вам ныне отца, и, не взирая на всю неприязнь, Вы продолжаете, вопреки голосу времени, носить сии купола на бедрах, — кивнул Франция на пышные юбки кайзера, кои, пока тот сидел, захватили собой значительную часть пространства пола, устланного натертым до блеска паркетом. Германия едва исказился в лице, оправив парчу, кою венчал темный бархатный узор. — Полагаете, что навязать вкусы — ровно то же самое, что и войну? — брови прусса взмыли вверх, когда камергер кайзера, что стоял подле недоуменно, с явным осуждением оглядел оппонента господина. Француз поджал уста, изобразив ими сплошную тонкую линию, выдавая свое недовольство. — Я к тому, — молвил он спустя небольшую паузу, пытаясь держать ровный тон без толики раздражения, кое кипело в его душе подобно бурлящему маслу в котле, которое прежде так рьяно лили европейские управители на головы врагов, — что от отцов нам, так или иначе, в наследие достались не только страны, но и часть убеждений. Разве Вы действуете исходя лишь только из своего политического курса, ничуть не сохраняя прежние устои, не продолжая хотя бы толику прошлой политики? Уж кому говорить о наследовании воззрений… — Франция смолк, понимая, что ныне, следуя душевному порыву, способен лишиться всякой надежды на союзничество. — Попросту выслушайте, — из чувственных пышных уст послышался выдох. — Я желаю закончить тиранию Британии над Европой и иными континентами. — И стать подобным же тираном? — вскинул бровь прусс, глядя на француза так, словно бы беседовал с малым ребенком, что был не в силах обуздать свой пыл. — Объявив войну Германии, как некогда сделал Ваш отец… — кайзер не успел довершить мысль, как его речь стремительно оборвал оппонент: — Война не заканчивалась, разве Вы не поняли? Оная длится с пару сотен лет, два года передышки — ничто в сравнении с общей продолжительностью бойни, — лик Франции исказился возмущением. Юноша был дюже распален. Волнение и стыд за подобные тайные переговоры, кои тот вынужден был проводить за спиной Руси с весьма узколобым, по его мнению, оппонентом, крайне раздражали пылкую душу юного властителя, обладавшего небывало большими амбициями. Пруссия исказился в лице презрением, глядя за тем, как вздымалась в напряжении грудь Страны, едва ли способного держать себя в руках в сложившихся обстоятельствах. — Ваш отец имел крайне личный мотив… был столь же эмоционален… весьма любопытно, что Вы решили с ним расправиться, полагая, что так его жизненные постулаты канут в Лету навек… К тому же, ежели он имел личный мотив, то Вы, выходит, приняли войну как наследство… иль неужто поведение моего родителя столь Вас задело? Нас не связывали те же узы и обстоятельства, кои прежде имели место быть меж нашими предками… — в моменты пауз Пруссия то и дело изображал на лице очередную снисходительную гримасу, должную выразить питаемое им неодобрение касательно поведения оппонента. — Германцы вели себя оскорбительно по отношению к французам, равно как некогда Ваш отец с моим… Это не оставляло мне иного выбора, как продолжить еще не обострившийся конфликт… — Франция II явно не желал напрямую признать то, что был оскорблен историей неудачного романа отца, преданного после своим любовником, и изначально знал, что продолжит войну с немцами. Юноша пытался обставить все так, будто бы провокатором войны выступил самолично Пруссия и его народ. — Вы попросту не ведаете всех обстоятельств… Я не слышал ни об одной германской выходке, коя стоила бы зачина целого побоища. К тому же, к чему мы говорим о сем, ежели так или иначе, будь у нас прежде распри иль нет, я бы выступил на стороне Руси… — заверил Пруссия, заставив француза в то же мгновение подскочить со стула, будто бы его облили ушатом ледяной воды. Камергер, стоящий подле, отшатнулся, едва не запнувшись, но вовремя сумев сохранить равновесие и тактично отступив, когда взбудораженный Страна ухватился за край стола, яростно сжав тот, склоняясь над столешницей. — Неужто Вам хватает наглости не брать во внимание тот факт, что, ежели бы даже Вы попытались остаться в стороне, я бы не дал Вам сие провернуть?! Начав военную кампанию, я обязательно желал заглянуть в Берлин. — Так все же Вы оскорблены тем, как поступил мой предок с Вашим?.. — голос прусса звучал не особо заинтересовано и даже насмешливо. Прямой потомок первородного Страны же опустил глаза, понимая, в сколь невыгодном оказался положении. — Мой отец был столь наивен…

***

1114 год, Германия, Бавария, где-то подле Мюнхена

— Империя… — молвил Франция, распаленно глядя на сидящего пред ним до сих пор незамужнего, по всей видимости, по совершенно нелепому стечению обстоятельств юношу. — Я готов предложить Вам многое… — склонился он чуть над столешницей, оглядывая полные роскоши интерьеры, уперся в стол локтями, когда его пышные юбки подзадрались, оголив щиколотку. Направив взор к очам союзника, мужчина тем самым обрек себя изрекать то, что не дóлжно. — Например? — вопросил спокойно властитель германских земель, оглядывая распластавшегося пред ним Францию. — Себя… — не смог, да и не собирался он укрывать, глядя в очи германца, что лишь продолжал сверлить его своим взором. — Прямо сейчас желаю нырнуть под Ваши юбки, ублажить Вас так, как никто прежде, а затем прямо на этом столе… — провел он по покрытому лаком черному дереву, — оседлать Вас, подминая Вас под мои бедра, без стеснения выкрикивая Ваше имя, мой дорогой… — нарочито выделял нацеленность перечисляемого гость германских владений, тем самым утверждая намерения. Империя лишь махнул рукой, жестом приказав французу заткнуться, затем одним широким движением откинул с пару десятков килограмм парчи своего платья, позволив бедру выглянуть из-под оного. — Прошу, приступай, ты меня заинтересовал, — усмехнулся германец. Француз с ухмылкой встал с места, опускаясь на колени. — Так… что насчет нашего союза? Вы согласны? — промолвил он, проводя языком по оголенному бедру Империи, глядя невинными глазами прямо в очи его, не стесняясь сказать нечто непотребное. — Я поразмыслю над этим… — вытянул деловито сын Рима, поглаживая Францию по волосам, едва сощурясь, не планируя отдаваться юноше всецело, окинув взором письменный стол, уже давно найдя там взглядом конверт с иностранной печатью куда более угодного для брака Страны. Сидящий пред германцем же ухмыльнулся. — Давайте, Империя, я желаю услышать согласие из ваших уст, — прошептал он, после нырнув под юбки того, юркнув ловко под железный кринолин, представлявший своего рода чудо инженерной мысли, но в то же время до ужаса своеобразный аксессуар на практике. На сие император промолчал, сам не терпя лжи, лишь позволив Франции сделать то, чего он сам жаждал. Закусив губу в ожидании, прикрыл он глаза, чуть слышно постанывая, едва француз принялся расцеловывать его бедра, близясь к паху. Франция продолжал ласки, касаясь бархатной кожи губами, оставляя на ней алеющие следы. И, наконец, давая Империи полностью насладиться процессом, приложив уста к взбудораженной части чувственной плоти, языком скользя вниз, окутывая лаской с каждым мгновением все больше, затем принявшись двигать головой, то набирая, то едва сбавляя темп, прерываясь на нежные поцелуи и вдохи. Некоторое время спустя Империя чуть выгнулся, сведя брови, потянув француза за локоны, вытягивая витиеватые кудри. Германец ухмыльнулся, когда Франция показался из-под своеобразного шатра, который собой образовывала куча юбок. — Вы проглотили порядка тысячи возможных детей, паршивец, я бы не назвал сей союз продуктивным. Француз лишь тихо усмехнулся. — Не тревожьтесь… это ведь только начало нашего с Вами союза, дорогой Империя, — протянул самодовольно носитель французской короны, вновь взглянув в пленившие его очи цвета синего небосвода. — Ежели ему вообще суждено быть… — изрек император, усмехнувшись, проведя по запудренной щеке главного модника Европы. — Ныне ситуация столь спорная… Страны лишь давеча вновь обрели границы после падения Рима… — он завел прядь волос за ухо напористого юноши, совершив сей жест совершенно символично, ибо от того непослушная копна кудрей не стала менее встрепанной. Франция расплылся в ухмылке, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, приближаясь к оппоненту. — И что? Это может разве нам как-то помешать? Разве не достойная плата за Ваше согласие на мои условия?.. — протянул он, усаживаясь на колени Империи, укладывая руки того на свою талию, затянутую до такой степени, что любому иному, решившемуся так затянуться, пришлось бы учиться дышать заново, теряя сознание по пять раз на дню. — Ты полагаешь, что своим телом сумеешь покрыть все издержки? — усмехнулся император, проводя по шнуровке мужчины, затем развязав ту легким движением руки, принявшись оттягивать сомкнутые прежде узлом одежды, и приблизился было к французу, но сей пикантный момент беспардонно оборвал появившийся в проеме камергер Империи, озадаченный подбором материалов для наряда к предстоящему торжеству, на коем дóлжно было присутствовать его господину. — Так все же парча иль бархат? — вопросил он, проходя вглубь покоев Страны. — Вышивка на груди будет смотреть крылом в правую иль левую сторону, и… пуговицы из жемчуга или все же янтаря? — осмотрев двоих, слуга вскинул брови, разведя руками. — Ну что же это… И на пару мгновений оставить нельзя… Думать не об этом потребно, — дворянин не чурался отчитывать правителя. Франция злостно нахмурился, оглядывая слугу сверху вниз взглядом, преисполненным остервеневшего презрения. Переведя же взор на Империю, француз тут же жалостливо молвил: — Желаю остаться с вами наедине и отдаться сполна… без лишних слуг. — Слуг? О, Вы, видно, Франция, не в курсе порядков чужих домов, сколь бы не пытались показаться сведущим. Преодолев расстояние их отделявшее, дворянин резко схватил приезжего за плечо, на что Империя отрицательно мотнул головой. — Фридрих. Парча, крылом вправо, пуговицы из янтаря. Я ответил на все твои вопросы? — оглядел он юношу, на что тот закачал головой: — Тот, что потемнее или?.. — Да, ткань должна быть потемнее, дабы выделять белизну моей кожи, передай портному, что я недоволен его многословностью… — в голосе Страны белыми нитями сквозило раздражение. — У него на днях почил сын, — по-прежнему держа руку на плече Страны, изрек Фридрих, на что наследник Рима отозвался: — И ты считаешь это стоящей причиной донимать меня? — Донимать? Бросьте, было бы от чего печалиться… — не успел закончить незваный, как Империя продолжил тираду: — То, что он ублажил тебя пару раз, не означает, что и я прощу ему занудство, — взгляд Империи, который ныне так стремился поймать сидящий поверх пышной конструкции Франция, был направлен на слугу и оттого преобразился янтарным цветом. Франция вздохнул, молча ожидая, когда Империя, наконец, тоже обратит на него внимание, но, не протерпев и пары мгновений, изрек: — Я жду Ваших ласк, Империя. Хоть Ваш властный тембр голоса меня очень соблазняет, но… я сгораю от жажды иного, — вытянул он руки, обвивая ими шею Страны, бедрами пытаясь управиться с монструозной конструкцией платья, желая придвинуться еще ближе. — Ступай же, Фридрих, на сей раз ты не присоединишься, — приказал император, на что юноша, скривившись, все же отступил. — Вы еще пожалеете о своем решении, Империя, — слуга явно говорил не о запрете императора вторгнуться в ласки меж двумя. Империя же, не вслушавшись даже в слова, брошенные на прощание, прильнул к шее француза. Пусть наследник Рима и был весьма юн по всем, в том числе и человеческим меркам, невинным его назвать было невозможно благодаря склонности его же отца к любвеобильности и разнузданности, ведь тот не чурался вовлекать и собственного ребенка в оргии, им устраиваемые. Франция ухмыльнулся, задрав голову, давая Империи больше места для ласки, с довольством прикрыв веки, блаженно выдыхая. Тем временем Фридрих вышел и недовольно передразнил Империю, скорчив гримасу словно обиженное дитя, направился в сторону мастерской портного, дабы поведать ему о пожеланиях Страны, так возмутившего приближенного дворянина своим пренебрежением. Двое господ же, едва прервавший их удалился, уже учиняли беспорядок по всей комнате, разбрасываясь одеждами друг друга. Зачастую дипломатические переговоры того времени заканчивались именно так — в горизонтальном положении. Страны, выросшие в атмосфере сумбура и разврата, не знали иной морали и способа выразить признательность. Это Империя и желал изменить. Но не сейчас: ныне он сам услаждался царящими порядками. Беспрестанно устраивая Францию в каких угодно ему позах, император понятия не имел о том, какие метаморфозы после претерпят их отношения. Когда же все закончилось, француз, тяжело дыша, лежа в объятиях Империи, вновь расплылся в ухмылке. — Вы подумали? — протянул он самодовольно, будучи уверенным в удовлетворительном ответе, и, словно еще не насладившись Страной в достаточной мере, принялся вновь над ним нависать, поднявшись на локти, забираясь поверх. — Еще недостаточно, — ответно уложил руки Империя на изящной талии, привыкшей к перетянутым до состояния полуудушья корсетам, затем проводя по ребрам к груди юноши. — Мне нужно чуть больше времени: брак — это навеки, — усмехнулся он, затем едва приподнялся, закусив губу любовника, чуть оттянув ту. Франция ухмыльнулся, прильнув к его устам, а после сползая к шее партнера, принявшись ее расцеловывать. — Извольте в таком случае продолжить…

***

— И что же, он прямо-таки подхватил Вас? — неустанно расспрашивал Франсуа — юноша, подобранный французом еще в детстве, человеческий детеныш, сирота, лишенный всего и лишь милостью Страны ставший дворянином, легкий на подъем, живой мальчонка, всегда ведущий оживленные светские беседы и способный разговорить даже немого. — Франция, я уверен, он влюблен, — махнул он рукой с улыбкой. — К тому же… — взял он в ладони кисть господина, рассматривая изумрудный браслет. — Такие вещи не дарят абы кому… Франция, не выдержав напора похвальбы, вновь расплылся в ухмылке, глядя на радующегося за него Франсуа. — Я тоже так считаю, милый, — хмыкнул Франция, покачав довольно головой. — Я, полагаю, и сам влюбился, — шкодливо протянул он. — Давно, еще до нашей личной встречи… кажется мне иль нет, но как же я ныне счастлив, — ответно сжал он ладони слуги. — Может, и тебе германца подыскать? — издал он довольный смешок — Что насчет того забавного юноши? Слуги Империи… Он заигрывал со мною в саду… Подталкивал к цветам, аромат их взаправду незабываем, но для меня остался загадкой полный ужаса и сожаления взор помощника садовника, что наблюдал за моими действиями… Да и бутоны: они были столь алыми, я никогда не видел таких прежде, — лепетал с восторгом возвышенный милостью человек, не ведая о том, что вызвавшие в его душе восхищение бутоны совсем недавно разорвали одного из придворных мальчишек на куски. — Сей замок… — обернулся он в очередной раз, припав к окну, не отпуская дланей господина, — так таинственен… и вместе с тем обворожителен, Франция… Мы обязательно должны вернуться сюда… — вновь принял он исходное положение, затем, отпустив кисти Страны, захлопал в ладоши и тут же затараторил снова: — К тому же… — протянул он Стране письмо, — Вас пригласил Британия пойти с ним…. Видимо, и он неровно к Вам дышит… — он чуть склонил голову, сбавив тон, будто бы делясь некой тайной. — Прием у Португалии — так чудно… — вздохнул юноша с предвкушением. Франция вздохнул, осматривая письмо, пыл в его взоре чуть поугас. — Потребно сходить… мало ли, Империя предпочтет мне кого-то другого? — хмыкнул он, неосознанно скривясь, будто бы изрек нечто недопустимое и отчасти абсурдное. — Впрочем… он уже едва ли не подписал мое соглашение, — заверил Страна будто бы сам себя.

***

1826 год, Фрайбург

— Да, верно, то его вина, но никак уж не моя, — руки Пруссии покоились на его коленях, пока пальцы от навязчиво пульсирующего в висках желания Страны ретироваться неспешно перебирали бархатные вставки, еле слышно ими шурша. — Вот потому я не видел мирного решения. Вы лишены сочувствия к Франции и ее бедам. Да впрочем, как и ко всему, что не касается лично Вас, — пылкий юнец не успел закончить, как прусс, едва повысив тон, не переходя тем не менее на порицаемый этикой крик, заговорил сам: — Так к чему весь этот фарс? Желаете союзничать с тем, кто Вам неприятен? Вы сказали достаточно. Ступайте. И я поеду. В стенах родного дворца меня ожидает юный наследник Германии. Француз скривился, кивнув камергеру, до сих пор стоящему поодаль, затем нарочито резко развернулся, заставив полы фрака взмыть, рассекая воздух. — Ежели Вашему сыну вообще останется хоть что-то от потенциально французских земель… — едва ли не выплюнул наследный враг Германии, перед тем как переступить порог.

***

Не прошло и полугода, как Франция II потерпел разгромное поражение. Страна пришла в пущий упадок, а не способный простить Германию правитель пал от руки собственного сына, повторив судьбу своего отца.