Пламя, волк и ласточка

Прошло несколько дней после отбытия нильфгаардцев из Каэр Морхена. Волки расползлись по миру, не желая больше оставаться на трижды оскверненных руинах, дольше всех продержались в родных стенах Геральт, Цири и Лето, но и их звала дорога: девушке не терпелось поквитаться с убийцей Весемира, а ведьмакам хотелось как можно скорее распрощаться с останками школы, поле перед которой теперь вместо сотен тел устилали длинные ровные ряды курганов. Геральт не уставал мысленно благодарить Эмгыра за то, что тот, покидая крепость, оставил отряд своих людей для организации захоронений – своими силами они бы попросту не справились, и тела пришлось бы сжигать, лишая их последнего упокоения. Чем ближе было время покинуть крепость, чем меньше припасов оставалось упаковать в седельные сумки – не стыдясь, ведьмак обчистил кладовые и шкафы в лаборатории для зельеварения – тем сильнее становилось чувство, что пришло время выполнить обещание, данное Эмгыру. Поэтому вечером накануне отъезда Геральт нашёл Цири во дворе крепости, где она без устали прыгала по кособоко, но надежно сколоченным козлам с мечом в руках. Сосредоточенная и серьезная девушка, собрав волосы за спиной, порхала по деревяшкам, перебрасывая меч из левой руки в правую, её движения были резкими и точными, механика тела со стороны смотрелась почти безупречно, но в глазах сквозила грусть – Геральт поймал ее взгляд и поманил воспитанницу рукой. Закончив целую серию сложных выпадов, Цирилла отложила меч и спрыгнула с козлов. Грязь хлюпала под ее сапогами, забрызгав брюки, когда девушка пересекла двор. – Геральт, – спросила она тихо, встав с ведьмаком рядом, – ты хотел поговорить со мной? Геральт, кивнув, сделал шаг навстречу, чтобы прикоснуться к Цири и положить руку ей на плечо. Необходимость откровенности тяготила его, он не знал, как девушка отреагирует на последние слова своего отца, с которым она рассталась на такой дрянной ноте, и боялся худшего. Не хватало только, чтобы в расстроенных чувствах повелительница пространства и времени опять сиганула в какой-нибудь захудалый далекий мирок и сгинула там на пару-тройку лет. – Я хотел передать слова твоего отца, – осторожно казал Геральт, стараясь смягчить голос так, чтобы он звучал успокаивающее, но недостаточно для интонации беседы с умалишенной. – Он просил меня сказать, что отпускает тебя. Цири нахмурилась, ее взгляд стал настороженным, темные брови недоуменно приподнялись: – Отпускает меня? – переспросила она. – Что это значит? – Полагаю, это значит, что он больше не будет пытаться вернуть тебя в Нильфгаард и не станет навязывать тебе свою волю. Он хочет, чтобы ты была свободна и понимает, что удержать тебя силой он не в состоянии, ты уже дважды сбегала от его людей, а купить или уговорить тебя он так и не смог. Цири замолчала на некоторое время, будто пытаясь переварить услышанное, и Геральт видел, как на ее лице последовательно сменяют друг друга как картинки в книге облегчение, удивление и недоверие. Затем девушка медленно спросила: – И это все? Геральт покачал головой: – Нет. Он просил передать, что будет очень скучать по тебе, как скучал всегда, и что врата Нильфгаарда и двери его дворца всегда будут открыты для тебя, если ты пожелаешь прийти. Но отныне он не будет ждать и надеяться, что ты придешь, потому что это решение остается на откуп твоей воле. Цири снова замолчала, рвано, словно норовистая лошадка, дернув головой – белые пряди упали ей на лоб, выбившись из прически, глаза стремительно наполнились слезами. Она отвернулась от Геральта, пытаясь скрыть свои эмоции, но ведьмак видел, как дрожат её плечи и трясутся прижатые к груди кисти рук. – Я… – прошептала Цири дрожащим голосом. – Я не знаю, что сказать. Я так устала за последние дни, сперва Весемир, теперь еще все это. И мне хотелось, честное слово, хотелось с ним поговорить, чтобы он не уехал… – она захлебнулась рыданием, но затем заставила себя выдохнуть и продолжить, – вот так! Мы так ужасно поссорились, я сказала ему такие ужасные вещи. О нем, о маме, о ребенке. Я не знаю, что мне теперь сказать, Геральт! Геральт вернул сброшенную мгновение назад руку на ее плечо и слегка сжал пальцы. – Ты не должна ничего говорить. Просто подумай над его словами. Я уверен, что, – он неловко усмехнулся, – это не худшие обвинения, которые он слышал в своей жизни. Когда ты была в животе Паветты, то вряд ли, конечно, слышала, но я-то помню, какими словами его от помолвки до свадьбы поливала твоя бабушка. Калантэ никогда не занимать было в острословии. Цири взглянула на него исподлобья, грусть на ее лице сменилась надеждой: – Ты думаешь, что он говорил искренне? – спросила она. Геральт пожал плечами: – Не знаю, никогда не знал, что у него в голове, но думаю, уж сражался он храбро, как и обещал – и только ради тебя одной. Уверяю, и на ведьмаков, и на Дикую Охоту ему было бы плевать с высокой колокольни, если бы тебе не грозила опасность. Возможно, он действительно мягчает на старости лет, посмотрим, может, родит себе сына и снова превратится в черствый сухарь с иголками. Цири фыркнула и помотала головой: – Это дочка. Там точно девчонка, я знаю, мне Йеннифер говорила, как это можно определить. В ней совсем не будет никакой склонности к магии, не будет Старшей Крови, как во мне, но зато она родится настоящей аристократкой. – Понадеемся, что характером она пойдет не в родителей, а то это будет сущий кошмар во плоти. Цири растерла покрасневшие щеки руками, взгляд ее стал теплее, а лицо озарилось какой-то странной внутренней нежностью. – Я думаю, что Эмгыр искупил вину, отдав столько ради победы над Эредином, и заслужил шанс на мое прощение. И, может быть, – девичий голос стал тише, почти превратившись в шепот, – через несколько месяцев я буду готова поехать в Нильфгаард и навестить его. Ну, знаешь, чтобы все-таки наладить отношения. Солнце стояло высоко в небе, когда Геральт, Лето и Цири покинули Каэр Морхен. Их путь лежал на юг, через бескрайние поля и леса, которые оживали после долгой зимы. Воздух постепенно наполнялся запахами, а зелень по пути становилась все ярче и разнообразнее, но на сердце у Геральта было тяжело и тревожно. И даже когда они окончательно расправились с Диким Гоном, прикончив Имлериха, тревога эта не оставила его чувства и рассудок. Очень скоро они распрощались с Лето: тот решил, что не хочет пока покидать север и двигаться ближе Яруге. Цири всегда неслась впереди, выпрямившись в седле или прильнув к лошадиной холке, уверенная в себе и полная присущей юности жаждой приключений. В дороге она обычно молчала, погруженная в свои мысли, и Геральт понимал, что ее все еще гнетут какие-то внутренние противоречия, разрешить которые не помогла даже месть. Сам он ехал следом, глядя то на спину Цириллы, то вдаль, но неизменно его мысли витали далеко от проезжаемых мест. Не покривив душой, ведьмак готов был признаться, что все они крутились вокруг Эмгыра. Геральт вращал и так, и эдак в памяти холодный отстранённый взгляд, слова о долге и войне, сквозящие в них тоску и усталость, и никак не мог понять, почему так сильно зациклился на воспоминаниях о недавнем времени. День за днем он ловил себя на том, что постоянно думает об Эмгыре, будто бы его разум под действием проклятья и стал одержим целым роем образов. Голос, прикосновения, нежность и уязвимость, которые омега тщательно скрывал от посторонних глаз – все это не давало Геральту покоя. Ведьмак пытался, но не мог отрицать, что воспоминания тянут его в какую-то совершенно неправильную сторону с непреодолимой силой – и на этот счет ему легко было провести параллель с тем, как он стоял перед троном Эмгыра в самый первый раз, словно завороженный змеиными глазами, пригвоздившими его к месту. Иногда, когда они проезжали мимо густых лесов с пружинящей от мха и ягодных кустарников землей или полей, усыпанных цветами, коих становилось все больше и больше, Геральт ловил себя на том, что представляет, как загребает Эмгыра в объятья обеими руками, прижимает к себе, вслушиваясь в ворчание, как они лежат вместе на мягкой траве или чистой постели, как он снова чувствует толчки ребёнка в чужом животе, прижав к нему ладони. Разум безжалостно рисовал картины, где он нянчил новорожденного детеныша, укачивал его и укладывал спать, оберегал их с Эмгыром от жесткостей мира. Впервые он осознавал привязанность в полной мере и грезил так сильно, словно его инстинкты взяли над рассудком верх. Он понимал, что его страсти переросли в нечто большее, чем просто похоть, влюбленность или жалость. Это ощущалось как нечто природное, глубокое и инстинктивное, заставляющее его желать близости с омегой, защищать и заботиться о нём. Чувство, которого Геральт никогда раньше не испытывал, одновременно пугало и волновало, не давая покоя в осознании собственной и чужой уязвимости. В такие моменты ведьмак снова осознавал себя зверем, поймавшим и упустившим из когтей добычу, ощущал голод и тоску, которые не мог объяснить и которым, казалось, уже не мог противиться, и понимал, что его жизнь, как бы он этого ни хотел, уже никогда не будет былой. Это можно было сравнить со змеей в лапах коршуна. Хищная птица схватила гладкое чешуйчатое тело, но не смогла удержать. Змей гибко выскользнул и скрылся в высокой траве, попутно отравив коршуна своим ядом. Геральт смотрел на Цири, и сердце раздирали противоречия. Он понимал, что должен сосредоточиться на её защите и обучении, выполнить долг, но мысли постоянно возвращались к Эмгыру, ребёнку и той странной неожиданной связи, которая возникла между ними. Порой ведьмак ловил себя на том, что постоянно вздыхает, взгляд блуждает по окрестностям, а рука инстинктивно сжимается на рукояти меча, словно хочет от чего-то защититься или кого-то прижать к себе. В один из дней, когда вокруг уже во всю красу разливалась весна, Цири наконец-то заметила, что с Геральтом что-то не так. Девушка не единожды видела наставника погружённым в свои мысли, его угрюмость в общем-то никого не удивляла, особенно в свете последних событий, но на этот раз терзания казались заметными. Она, слегка натянув поводья, обернулась к ведьмаку, старательно изобразив взглядом сочувствие и интерес. – Геральт, – сказала она мягким голосом, – что с тобой? Ты какой-то сам не свой. Мужчина вздрогнул, словно его вырвали из глубокого сна, посмотрел на Цири, и на его лице расцвело выражение крайней неловкости. Он не знал, что сказать и как объяснить свои безумные непокорные мысли, поэтому предпочел ограничиться коротким и ни к чему не обязывающим: – Всё в порядке. Просто устал. Цири понимающе усмехнулась, не удержавшись от легкой насмешки: – Устал? – переспросила она. – Ты устал не от меча и не от дороги, я вижу, и не пытайся меня обмануть. Тебя что-то гложет, и, если ты немедленно не поделишься этим со мной, я полезу в драку, так и знай. Геральт опустил взгляд, понимая, что Цири со своей проклятой женской проницательностью, как всегда, права. Он не мог обмануть ее, слишком хорошо его успели узнать за минувшие годы, поэтому пришлось вздохнуть и выложить честно: – Я не могу перестать думать о твоем отце. Пытаюсь – и никак не могу взять в толк, почему меня так к нему тянет. Сильнее, чем к Йеннифер! Особенно, после того, как джин снял с нас заклятие последнего желания. Цири улыбнулась, ее глаза заискрились озорством: – А-а-а, – протянула она с умным видом. – Вам, ведьмакам, в детстве ничего не рассказывают про партнерскую связь альф и омег? Ну, знаешь, там пестики, тычинки, течки, феромоны, детишки, гнезда, метки, железы… Геральт от одних только слов покраснел, как мальчишка, застуканный за рукоблудием. – Цири… – начал он, но девушка бесцеремонно перебила его: – Хочешь, чтобы он тебя обнимал? – спросила она, и голос ее был полон веселья. – Забраться в гнездышко и прижаться покрепче? Кусать за загривок, чувствовать, как бьется его сердце, и смотреть, как растет его ребенок? Геральт замер, не в силах поверить, что Цири с одной стороны так легко прочитала его чувства, а с другой так легко и насмешливо говорила обо всем этом. – Ты… – пробормотал он, его щёки горели, – это не так… Цири звонко расхохоталась, а потом покачала головой: – Ну-ну, Геральт, не надо так смущаться. Ты, наверное, просто хочешь завести себе любимчика-омегу, это же нормальное человеческое желание, жаль только, что не для ведьмака. Геральт еще сильнее потупился, понимая, что в словах Цири есть изрядная доля правды. Он действительно хотел быть рядом с Эмгыром, защищать его и заботиться о нём, и чувства эти были настолько сильны, что он не мог это отрицать, но их природа из ведьмаков вытравливалась зельями, травами, магией и каленым железом, так что понять, откуда вдруг в груди взялся целый вихрь из эмоций и желаний, не представлялось возможным. – Может быть, – сказал он негромко, – может быть, ты права. Цири улыбнулась и протянула руку, чтобы прикоснуться к руке Геральта: – Ничего страшного, – сказала она легко. – Просто будь с ним осторожнее. Он может разбить тебе сердце, если уже не разбил. Я особо не в курсе подробностей, но подозреваю, что император Эмгыр такой себе супруг. Даже если он и подпустит тебя к себе, то только на своих условиях и под угрозой зажаривания на вертеле, если что-то пойдет не так, как он хочет. Геральт посмотрел на Цири – от отчаяния ему хотелось завыть, но он титаническим усилием воли заставил себя сказать всего лишь: – Я знаю. Поверь, я знаю об этом лучше всех. Они продолжили путь, и Геральт, несмотря на поддразнивания Цири, чувствовал себя намного легче. Понимание того, что он не одинок в своих терзаниях и что даже Цири, которая обычно не стремилась вникать в перипетии человеческих эмоций, поддерживает его, определенно сделало ситуацию лучше, наполнив ее скромной пугливой надеждой. Несколько долгих недель, наполненных странствиями, пролетели, словно туманное видение, лихорадочный сон в полуденную жару. Геральт и Цири, словно две птицы, летящие навстречу судьбе, пересекали земли знакомые и незнакомые, оставляя за собой след из пыли и усталости. Они были словно отблески двух миров, связанных невидимыми нитями, и чем ближе они подходили к Нильфгаарду, тем сильнее у обоих становилось ощущение, что их ждет нечто важное и неизбежное. Будто бы все дороги вели на юг, сливаясь в столице, как артерии тянутся к сердцу, и куда бы ни шел одинокий путник, он все равно явится туда, где его ждут. День неизменно пролетал за днем, неделя за неделей, работа, заказы, долгие дороги, одинаковые деревушки, таверны и постоялые дворы. Цири захотела посетить остатки былого величия Цинтры, над которым развевалось знамя с бело-золотым Солнцем, и Геральт не смог ей отказать. Они пересекли мост через Яругу на закате и завалились с кувшином доброго альбанского вина на отдых в очередную захваченную клопами и тараканами ночлежку в городских предместьях. Чудовищ в округе не предвиделось, заказов тоже, поэтому ведьмаку и его белобрысому подмастерью никто не мешал. Сон в тесной комнатушке настиг Геральта внезапно, как ледяная волна, накрывающая рослое тело с головой: вот он сидел с кружкой на краю кровати, обещая обыграть Цири в гвинт, а вот щека уже коснулась застиранной наволочки. Он не помнил, как уснул, но внезапно осознал, что оказался в безвоздушной мокрой духоте, словно его затянуло в трясину. Геральт понял, что находится в императорской спальне, но это оказалось вовсе не то место, которое помнилось из былых времен, уютное, несмотря на свою излишнюю роскошность. Теперь же комната была погружена в полумрак, лишь слабый луч света, пробивавшийся сквозь плотно задернутые шторы, едва-едва освещал задымленное благовониями пространство, но не приносил ни тепла, ни надежды. В воздухе витал густой тошнотворный запах гнили и разложения, словно в комнате уже кто-то издох и теперь смердел миазмами. Геральт чувствовал, как его желудок бунтует от наполняющей рот и ноздри дряни, но не мог отвести взгляд от центра спальни. Там, на огромной кровати, теряясь среди белых и серых тряпок, лежал Эмгыр: без меры бледный, уродливо похудевший и беспомощный. Некогда гордое и властное тело теперь выглядело истерзанным болезнью, император едва дышал, костлявая грудная клетка под нательной рубашкой с трудом поднималась и также тяжело опускалась, а на лбу выступили бисеринки пота, и Геральт готов был поклясться, что эти капли, если поднести руку, окажутся ледяными. Светло-карие глаза были мутными и лишились былого блеска, от синюшных губ поднималось смрадное дыхание. Геральт скорее почувствовал, нежели понял, что все это действие какой-то отравы, безжалостно поразившего тело. Яд, подобно болезни, медленно разъедал ткани изнутри, и с каждым мгновением Эмгыр стремительно угасал. Геральт подошел ближе, и, увидев темные липкие пятна на простынях – кровь вперемешку с гноем, сглотнул от того, как к горлу подступает тошнота. Казалось, что отравление не только заживо растворяет тело, но и пожирает душу: Эмгыр жалобно стонал, из его горла вырывались хрипы вперемешку с бульканьем. Он пытался позвать на помощь, но голос был слишком слабым и тихим, чтобы хоть кто-то его услышал. Геральт не видел, но почему-то знал – как знал и о природе яда, что вокруг Эмгыра никого не было уже очень и очень давно. Придворные, обычно такие услужливые и готовые выполнить любой его приказ, теперь отвернулись и стыдливо прикрыли глаза. Они словно боялись заразиться через прикосновение к умирающему телу, и каждый раз, входя в комнату, старались поскорее уйти, оставляя императора наедине с его страданиями. Геральт, пригвожденный к месту у края постели, видел, как Эмгыр в предсмертном бреду медленно и мучительно истлевал: он бился в лихорадке, его тело, напряженное от боли, выламывалось вверх и кидалось вниз, на лице читались только страх и отчаяние. Одинокий в своей спальне, всеми забытый и брошенный, император умирал в духоте и темноте, метался в бреду, выкликал по имени каких-то людей и временами, казалось, осмысленно смотрел в пустоту над собой и там, что-то различив во мраке, узнавал знакомые лица. Ведьмак попытался подойти ближе, чтобы помочь ему, но раз за разом невидимая сила сковывала его, не давая пошевелиться. Он снова чувствовал отчаянное бессилие, потому что видел, как Эмгыр умирает у него на глазах, и ничего не мог с этим поделать. Ему мучительно хотелось обнять истерзанное тело, подобрать и сказать слова утешения, но чья-то злая воля уготовала ему быть всего лишь наблюдателем в осознанном кошмарном сне. – Геральт… – Эмгыр в очередной раз выгнулся на грязных простынях, стискивая ткань слабыми пальцами, – Геральт, помоги мне! Ты же обещал… обещал… так явись и спаси меня! Он метался по кровати, волосы, свалявшиеся в грязный колтун, липли к щекам: – Ты поклялся защитить меня! Так где же ты, Геральт из Ривии? Вот она, твоя клятва, где ты был, Белый Волк? Геральт ощущал, как от криков звенит в ушах, и как сон давит на него своей тяжестью, подобно могильной плите. Он задыхался в темноте и смраде, ему казалось, что он тоже умирает вместе с Эмгыром, испытывая ужасную телесную боль. Эти чувства, как отравленные стрелы, пронзали его грудь, и каждая застревала так глубоко, что их хотелось вырвать вместе с плотью, лишь бы она перестала ныть и пульсировать. И с этим желанием Геральт проснулся весь в холодном поту, тяжело дыша, сердце его колотилось, как у птицы, попавшей в силки. Едва хватая ртом воздух с привкусом многолетней пыли из-под кровати, которую сроду никто никогда не двигал, он долго заставлял себя осознать, что на самом деле никто не умирает сейчас от яда в луже гноя, и что это был просто очередной кошмар – а ведь они не повторялись со времен той ночи перед битвой с Дикой Охотой. У ведьмака даже неплохо получалось убедить себя в этом, пока от стола не заскулила задремавшая сидя Цири. – Я видела сон! – едва разлепив ссохшиеся в духоте губы произнесла Цирилла. Ее голос со сна звучал с жуткой звенящей хрипотцой, – …я видела воронов, они кружили … это было в каком-то замке, у трона, огромный такой зал, весь в мраморе и камне… кажется, так! Точно, там были птицы, будто бы ястреб или коршун, не знаю, птенец под его крылом, и вот над ними кружили вороны. И они пикировали, и падали, и рвали тело ястреба, как падальщики, но он был живой. Он был еще живой! Геральт вздрогнул. За всю свою долгую жизнь он не мог вспомнить ни единого раза, чтобы людям в одной комнате одновременно снились настолько дурные сны, а потому вместо того, чтобы заняться пустыми размышлениями о природе сей странности, он кубарем скатился с кровати и начал молча собираться. – Цинтра подождет? – спросила понимающе Цири, пока ведьмак обувался. – Подождет. Скрипела кожа, щелкали застежки, звякал металл. Геральт изо всех сил пытался не суетиться и не проваливаться в лихорадочную спешку, но получалось паршиво. – До столицы дня три пути, – проговорила Цири, пытаясь проморгаться и прийти в себя, – мы все равно не успеем, если отправимся верхом. Только лошадей загоним зря. Геральт застегнул перевязь с мечом на груди и подошел к девушке. Цири выглядела потерянной и испуганной, ее щеки покраснели, а в уголках глаз скопились слезы. – Перенеси нас туда, – попросил ведьмак, кладя ладони ей на плечи, – ты же можешь. Пожалуйста, Цири! – Я ни разу там не была, – девушка мотнула головой, – я рискую перенести нас в стену или еще чего хуже, портал просто перемелет нас в капусту. В таком состоянии я не могу гарантировать, что… – Цири, умоляю! – Геральту самому стало противно от такой слабости, но он встряхнул Цири, пытаясь привести ее в чувство, – я тоже видел кошмар одновременно с тобой. Эмгыр сейчас очень нуждается в нашей помощи. Попробуй перенести нас в зал из своего сна, ты же запомнила, какой он? Черный мрамор, колонны, трон на семи ступеньках, знамена на стенах. Видимо, Эмгыр вернулся в столицу, наверное… не понимаю, зачем, он же знал, что там ему грозит опасность! Мы говорили с ним об этом! Цири, пожалуйста, я жить не смогу, если он умрет, а меня не окажется рядом. – Есть у замка какой-нибудь внутренний просторный двор? – спросила Цири, решительно собирая волосы, и, дождавшись утвердительного кивка, встала посреди комнаты, – Попробую забросить нас туда. Но если тебе оторвет ноги, учти, я предупреждала. Мир вокруг закружился в тошнотворной белой воронке, сердце Геральта забилось раза в три чаще положенного, вчерашнее вино полилось, кажется, из ушей, голова взорвалась болью, а через мгновение под ногами предательски быстро возникла каменная брусчатка, и ведьмак с Цири повалились на землю во дворе. Как следует проблевавшись кислятиной, Геральт оперся ладонями о землю, сморгнул муть и сразу принялся озираться. Знакомая коновязь, знамя с солнцем и высящиеся где-то снаружи островерхие башенки ясно дали ему понять, что Цири с задачей справилась более, чем великолепно. – Больше так делать не будем, – простонала девушка, перекатываясь на спину, – черт, я думала, меня наизнанку вывернет. Небо над их головами стремительно розовело, южное солнце собиралось вот-вот взойти на небосклоне и залить дворец сиянием и, не теряя времени, Геральт и Цири ринулись внутрь, едва переведя дух. Геральт, словно вихрь, несся по опустевшим коридорам, торопливо воскрешая в памяти, где и куда он обычно поворачивал в сопровождении Мерерида, ведьмачье чутье оглушительно орало ему, что здесь что-то не так, сердце поджималось от паршивого малодушного страха. Обычно шумные коридоры, полные снующих слуг и стоящей на постах парами стражи, были погружены в зловеще звенящую тишину, нарушаемую лишь стуком их с Цири каблуков, молчание резало слух сильнее любой громкой брани. Геральту не под руку вспомнилось, как лежа на ковре в Вызиме Эмгыр говорил, что перед заговором во дворце всегда затихает гул шагов и шепот слуг, словно все живое замирает в ожидании чего-то ужасного, и что он отчетливо помнит, как это произошло в его детстве. Под утро того рокового дня король Фергус мирно почивал со своей супругой в спальне, куда ворвались заговорщики Узурпатора и куда они втащили за волосы их маленького брыкающегося и рыдающего сына. Цири следовала за Геральтом, как тень, ее глаза были полны решимости, но за ней, ведьмак видел это весьма отчетливо, тоже плескался страх – такой же, как у него самого. Она чувствовала то же, что и он, и общая тревога будто бы связывала их еще крепче. Спустя три двери и невыносимо длинную анфиладу комнат Геральт, ощущая, как ледяной ужас внутри все нарастает, все же узнал нужные двери и, врезавшись в одну из створок плечом, ворвался в тронный зал. Увиденное заставило его сердце пропустить удар. Эмгыр, прижимая одну руку к животу под грудью, пытался отползти по ступенькам возвышения перед троном от нескольких человек перед собой. Ладонь его зажимала узкую рану, из которой, разливаясь под телом багровой лужей, хлестала кровь, лицо исказилось болью. Мужчина, который стоял к императору ближе прочих, вдруг сделал несколько шагов, легко нагоняя прижимающееся к ступенькам тело, наклонился и слепо ударил длинным прямым кинжалом Эмгыра в бедро. Омега не закричал, но дрожащей рукой, которой он цеплялся за край ковра, подтягивая себя вверх, схватился за гарду кинжала, пытаясь отвести ладонь убийцы от себя. Заговорщики, окружившие Эмгыра, который, несмотря на всю свою силу, валяясь на полу, казался совершенно беззащитным, действительно напоминали воронье. Они, словно падальщики, кромсали распростертое по ступенькам тело железом, кровь пропитывала ковер и окрашивала мраморные плиты. Время чудовищно замедлилось, все сомнения, что когда-либо были в душе Геральта отошли на второй план. Ведьмак не мог позволить им убить Эмгыра, и тогда, в полной мере осознав это, как пробудившийся от спячки зверь, он ринулся в бой, кружась и размахивая обоими мечами, как смертоносный ураган. Воронье в человечьем обличье, ошеломленное внезапным появлением Геральта, не успело противопоставить его напору ничего, люди падали один за другим, словно скошенные серпом колосья, в тронном зале одуряюще запахло смертью. Ведьмак крушил тела под треск костей, словно сам был чудовищем, и его движения были полны ярости и отчаяния, плещущими через край. Среди поверженных тел, моря крови и обломков, ближе всех к телу Эмгыра находился Воорхис – именно он ранил омегу в бедро, и Геральт никак не мог дотянуться до ублюдка своими мечами, Цири, которая осталась далеко позади и кружилась с двумя аристократами, уворачиваясь от их жалящих шпаг, помочь ничем не могла. Лицо Морврана, искаженное злобой и торжеством, оказалось в нескольких дюймах от лица императора, лезвие его кинжала, сверкая в тусклом свете рассветных сумерек и догорающих по стенам светильников, медленно опускалось к горлу Эмгыра, готовое оборвать его жизнь. Но омега, несмотря на всю свою слабость и боль, был еще слишком далек от того, чтобы сдаться, глаза его горели неистовой отчаянной решимостью. Эмгыр с трудом приподнялся на локтях и, собрав последние силы, с ненавистью прорычал: – Вот уж ты точно сдохнешь вместе со мной! И прежде, чем Морвран успел осознать происходящее, Эмгыр, дернувшись вверх и вбок, схватил его за плечи, окровавленные трясущиеся руки сжали тело Воорхиса с неведомо откуда взявшейся силой. Он обнял предателя, притягивая его к себе, и в этот момент лезвие кинжала, все еще направленное вниз, пронзило их обоих. Кинжал глубоко вонзился в плечо Эмгыра, но одновременно с этим широкий край у основания лезвия прошелся, как славная бритва, по горлу Морврана, вскрыв ему гортань. Аристократ захрипел, его глаза вылезли из орбит, а рука, державшая рукоять, ослабла. Он попытался оттолкнуть от себя Эмгыра, но тот держал мертвой хваткой, прижимая невнятно булькающего кровью предателя к груди, словно желая унести с собой в могилу. Кровь обоих мужчин смешалась, краше прежнего перепачкав все вокруг. Эмгыр, все еще обнимавший мертвое тело, медленно сползал обратно на пол, и его взгляд, устремленный в потолок, был полон дикой, торжествующей ярости. – Берегись! – крикнула откуда-то из-за спины Геральта Цири, расправившаяся со своими противниками. Еще один мужчина поднялся выше к трону, обошел омегу и, встав у его плеч на колени, наклонился к беспомощному телу, попутно оттолкнув издохшего Воорхиса прочь. Жест этот выглядел полным заботы, но Геральт запоздало понял, что гаденыш все лишь половчее примеривается, чтобы вогнать израненному Эмгыру кинжал в сердце. Он рванулся к лестнице, но понял, что не успеет. Отводя краем меча лезвие от своего лица, Геральт закричал что-то совершенно нечленораздельное. Эмгыр подался вверх всем телом, отпустил края раны на животе, которую он зажимал ладонью, и скрестил перед собой руки, защищаясь от неминуемой смерти, стремящейся к его груди. – Геральт! – закричал он, последним усилием отводя от себя кинжал, – Геральт! Ведьмак, не особо надеясь на успех, в последнем отчаянном порыве согнул пальцы, складывая аард, и гаденыша, который жадно тянулся к сердцу Эмгыра, отшвырнуло назад с такой силой, что он врезался башкой в край трона, и послышался сочный хруст сломанной шеи. Потребовалось еще несколько мгновений на то, чтобы разобраться с его оставшимися товарищами. Когда последний заговорщик рухнул на пол, Геральт обернулся к Эмгыру, чье лицо стремительно бледнело, становясь похожим на полотно и делая его похожим на мученика. Омега медленно истекал кровью. – Дани, держись, – прохрипел Геральт, подбегая к нему и опускаясь на колени, чтобы сподручнее было подхватить израненное тело на руки. Эмгыр попытался привычно обвить его шею, но застонал от боли в плече и откинулся назад, прижимая голову к чужому плечу. – Заговор… – начал он, едва шевеля губами. – Они предлагали мне отречься… в пользу Цири... в обмен на мою жизнь. Я разогнал всех ведьмаков… некому защитить… Говорить ему было тяжело, кровь пузырилась на белых губах и стекала струйкой к подбородку. Геральт и Цири переглянулись. – Прости, – прошептала девушка, и каждое слово ее источало вину. – Если бы я знала, что так случится, я поехала бы с тобой и приняла бы корону, но мы поняли все слишком поздно! Эмгыр медленно повернул голову, его взгляд упал на Цириллу, и омега слабо улыбнулся. – Я рад, что ты все же пришла. Геральт, пожалуйста… вынеси меня на солнце, я не хочу умирать здесь. Ведьмак, покрепче перехватив его тело, торопливым шагом пошел к дверям, помедлив мгновение, Цири бросилась следом. В ее глазах стояли слезы, но Геральт готов был поклясться, что самообладание его воспитаннице не изменило. Когда они вышли через череду комнат в коридор, ведьмак не выдержал и все же спросил: – Зачем? Ты знал, что возвращаться опасно, и все же вернулся, почему? – Армия… – Эмгыр прикрыл глаза – выглядело это так, словно ему хочется вздремнуть, и только промокающий от его крови камзол Геральта не давал забыть о том, что дело не в усталости, – нужны новые офицеры, свежие… с-силы из академии. Воорхис убедил меня, – от упоминания имени предателя лицо омеги скривилось, – что опасности нет, и я п-поверил ему. Геральт, мне так холодно, почему я з-замерзаю? Ведьмак прибавил шагу и через минуту вышел во двор, где утреннее солнце, робко пробиваясь сквозь облака, заливало воздух вокруг теплым светом. Геральт осторожно опустил императора на землю, стараясь не причинить ему лишней боли, и Эмгыр, окончательно закрыв глаза, глубоко вдохнул, словно жадно впитывая каждый луч и каждый запах вокруг себя. Цири опустилась на колени рядом, ее руки дрожали, как у припадочной, когда она кончиками пальцев коснулась ледяной ладони. – Здесь… здесь хорошо, – прошептал Эмгыр, его голос стал еще тише, – но мне все равно так х-холодно… – Не говори так, – прервала его Цири, – не сейчас, не здесь, пожалуйста! Эмгыр слабо усмехнулся, его глаза затуманились, и он перевел взгляд на ведьмака. – Геральт, – прошептал он, слабо сжимая руку ведьмака в своей. – Я ч-чувствую… чувствую, как ребенок умирает… – Геральт, – на лице Цири вдруг вспыхнуло странное озарение, – я знаю, что делать. Доверься мне, я знаю, что может помочь! Возьмись за него и за меня покрепче, нас не должно разорвать телепортацией. Геральт, пораженный неожиданным порывом, на мгновение растерялся, но, увидев в ее глазах уверенность, решил, что терять все равно нечего. Одной рукой он крепко обхватил тело Эмгыра поперек груди, а другой — запястье Цири, чувствуя, как их жизни переплетаются в один грязный клубок. Вокруг начали сгущаться потоки, похожие на белые нити, пронизавшие пространство сверху донизу и сшившие небеса с землей. Затем все померкло. Мир вокруг опять закружился в адской воронке, и Геральта пронзила тошнотворная боль. Его тело разрывало на части, выворачивало наизнанку, а разум боролся с отвратительным ощущением тошноты уже второй раз за день, только теперь блевать было нечем. Он чувствовал, как магия Цири тянет их, вырывая из одной реальности и швыряя в другую – это было похоже на падение в бездну и полет сквозь бесконечность, где время и пространство теряли всякий смысл. Наконец, с резким рывком, перевернувшим потроха, все закончилось. Геральт, пошатываясь и стараясь не рухнуть на Эмгыра под собой, открыл глаза и понял, что они находятся на берегу моря. Ветер тут же растрепал волосы, соленый воздух приятно обжигал лицо, от кромки воды на мокрый песок с шумом летели брызги и клочки пены. Цири встала с колен и огляделась, будто оценивая обстановку, Геральт потянулся за ней, на всякий случай не выпуская руки притихшего Эмгыра из своей – едва ощутимая ниточка пульса внушала ему призрачную надежду на спасение в последний миг. Вдалеке виднелись скалы, за спиной наползал на песок край прибрежного леса. Геральт понятия не имел, где именно они находятся, но чувствовал, что Цири не просто так перенесла их сюда. Эмгыр глубоко вздохнул, прикрыл глаза, и на его искаженном болью лице появилось выражение блаженного покоя. Казалось, он с наслаждением вдыхал морской воздух, словно находя в каждом вдохе покой. Его тело расслабилось, дыхание стало ровнее, голова склонилась набок, и Геральту стало ясно, что омега медленно проваливается в забытие, теряя остатки крови. – Нет! – вскрикнул ведьмак, снова падая на колени. – Дани, не засыпай! Ты не можешь сейчас заснуть! Он встряхнул Эмгыра за плечи, пытаясь привести его в чувство. – Дани, послушай меня! – взмолился он. – Пожалуйста, останься со мной! Ты должен остаться со мной! Эмгыр с трудом открыл глаза, но взгляд его не прояснился, оставшись мутным и расфокусированным. – Геральт… – прошептал он едва слышно, – так… так хорошо… – Нет, не хорошо! – закричал Геральт, отчаяние заставило его поднять руку, чтобы дать омеге слабую пощечину. – Ты не должен сейчас засыпать! Ты не имеешь права, Дани! Он снова легонько врезал по белой впалой щеке, и голова Эмгыра слабо мотнулась по песку. Тем временем Цири, будто бы и не обращая на спутников внимания, направилась к опушке леса. Геральт, поглощенный горем, даже не заметил, куда она пошла, запоздало увидев лишь, как она скрылась между деревьями, и ее силуэт растворился в зеленой тени, чтобы спустя пару минут, задевая ветки, на песок выплыла небольшая лодка. Она выглядела старой и не внушала никаких иллюзий относительно своей надежности, пока Цири толкала ее к кромке воды с натужным кряхтением. – Помоги, – приказала девушка, когда рассохшееся дерево коснулось первых мелких волночек, – нужно уложить его. Геральт, не особо стремясь задавать вопросы, аккуратно уложил Эмгыра в лодку, от смены положения омега пошевелился и открыл глаза, морщась на твердый край доски вместо мягкого песка под головой. – Есть такое место, я называю его островом Яблонь, – Цири заботливо сложила руки отца на груди, – миг там равен вечности, и потому там нет смерти, а яблоневые деревья всегда цветут белым и розовым. Сейчас я оттолкну лодку от берега и направлю ее на этот остров. Отец наверняка умрет по пути туда, но когда достигнет цели… – она всхлипнула, – будет вечно жить там вместе со своим ребенком, с моей с-сестрой… и… Глаза Эмгыра расширились, будто бы в поисках чего-то, а затем омега осмысленно посмотрел на Геральта, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на мольбу. – Останься со мной, – просил он, протягивая руку и едва касаясь ею руки ведьмака, – не оставляй меня, прошу. Цири, опустив голову, всхлипнула еще раз: – На этом острове нет места живым, – сказала она сдавленно. – Когда я была там, то не встретила никого, кто-то попал бы туда из нашего мира своим путем. Геральт, ты просто не сможешь туда попасть. Геральт, услышав это, посмотрел на Эмгыра, понимая, что отказать мольбе в прозрачных глазах абсолютно не в силах. – Я останусь, – прошептал он, зная, как малодушно дрожит его голос, – я останусь с тобой, Дани. Он перехватил руку Эмгыра, сжимая ее так крепко, как только мог, словно пытаясь вложить в прикосновение всю любовь и сказать без слов о своем желании быть до самого конца в последнем миге тепла и близости. – Нет! – воскликнула Цири, и в ее голосе был ужас. – Геральт, ты не понимаешь! Ты не можешь плыть с ним, ведь ты живой! Ты просто… просто… – Я буду с Дани, – отрезал Геральт, решительно изгоняя прочь дрожь, – это мой выбор, при любом раскладе я предпочту умереть рядом с ним. Он на минуту разорвал прикосновение к руке Эмгыра, чтобы снять перевязь с мечами и пояс с сумками, оставив себе только небольшой широкий кинжал из ножен на бедре. – Ты уже взрослая, – сказал он, кладя оружие к ногам Цири, – и сама можешь позаботиться о себе. Сбереги мой серебряный меч и отдай Йеннифер письмо из кошеля, я давно еще его написал. Она поймет. – Ты бросишь меня? – девушка запрокинула голову, слезы непрерывным потоком текли по ее лицу, – нет, пожалуйста, Геральт, ты же живой, твое время еще не пришлось, ты можешь выбирать. – Я выбрал. Геральт сжал пальцы на рукояти кинжала, повернул его лезвием к себе и, зажмурившись, толкнул его как можно глубже между ребер. Ноги обмякли, боль всколыхнулась горячей волной от сердца, ударила в голову, ведьмак сделал несколько шагов и упал возле края лодки, чтобы, уперевшись руками в борт, перетянуть себя через его край и лечь рядом с Эмгыром. Он бережно положил обескровленную руку омеги себе на грудь, а затем устроился рядом с ним, прижав его тело к своему. – Геральт, – мурлыкнул Эмгыр куда-то ему в шею, – спасибо, Геральт. Я люблю… тебя… Геральт посмотрел Цири в глаза, чувствуя, как угол зрения неумолимо сужается, сгущаясь в пляшущие тени на границе взгляда, и на его лице отразилась такая умоляющая печаль, что девушка не стала спорить. Она отвернулась, яростно растерла слезы по лицу, и ее ладони, наполненные магией, медленно оттолкнули лодку от берега. – Прощайте, – надломлено вскрикнула она, утирая щеки от собственной и морской соли, – я вас никогда не забуду! Лодка, покачиваясь на волнах, медленно отплывала от берега, унося с собой людей, чьи судьбы переплелись слишком тесно. Геральт ласково прижимал к себе Эмгыра, чувствуя, как все слабее и слабее бьется его сердце, отдавая последние удары в такт песни моря. Вдалеке, на удаляющемся пляже, орали чайки, их вопли терялись в нарастающем шепоте ветра. Ведьмак видел, как сужаются теряющие цвет глаза омеги, как меркнут черты красивого лица, и из них утекает жизнь, оставляя после себя пустоту. Эмгыр перестал шевелиться, его дыхание стало едва заметным, Геральт прижал его к себе еще сильнее, словно пытаясь удержать остатки тепла и поймать последний миг жизни любимого. Лодка превратилась в крошечную точку на фоне бескрайнего океана. Геральт закрыл глаза, ощущая слабое биение чужого сердца. Он чувствовал, что мир вокруг него чернеет, что вот-вот потеряется последняя нить, связывающая его с пространством за границей тьмы. Ветер донес до него жуткий девичий вопль с берега. И наступил мрак, но длился он лишь одно жалкое мгновение… …Геральт открыл глаза, и увидел ясную, безоблачную голубизну неба над собой. Он лежал на дне лодки, и тело ощущалось невесомым, как птичье перо. Ведьмак приподнялся на локтях и огляделся. Своя и чужая кровь исчезла без следа, рана на груди и не думала болеть. Лодка, чистая и пустая, тихо покачивалась на волнах у берега, усыпанного изумрудной зеленью и клонящимися к воде головками цветочных бутонов. Вокруг царила блаженная тишина, нарушаемая лишь пением птиц и шелестом листвы. Геральт выбрался из лодки и ступил на мягкий песок. Ноги не подкашивались, он чувствовал странную легкость, шагая по склону вверх. Этот остров не был похож ни на одно из мест, которые он когда-либо видел – даже сны казались только отдаленной копией той красоты, что царила перед его глазами. Вдалеке, среди густой зелени деревьев, он заметил крышу небольшого домика, из трубы которого поднимался тонкий дымок. Любопытство взяло верх, и Геральт, не раздумывая, пошел по тропинке, ведущей к домику. Когда он приблизился к нему, из двери вышел Эмгыр, держащий на руках младенца, спеленатого в белую ткань. Лицо его было спокойным и даже в некоторой степени радостным, но в глазах по-прежнему отражалась печаль, смешанная с едва заметной надеждой. Ведьмак остановился, словно громом пораженный. – Геральт, – позвал его Эмгыр, – я так рад видеть тебя! – Что это за место? – спросил Геральт с недоверием. – Это остров Яблонь, как Цири и сказала, – ответил Эмгыр, прижимая ребенка к груди и целуя его в остренький нос, – место, где время течет иначе. Здесь нет места печалям и тревогам. Здесь ничто не имеет значения. – Но как? – пробормотал Геральт, глядя на него, а затем на смеющегося от поцелуев ребенка. – Здесь все по-другому, – Эмгыр перехватил малыша так, чтобы протянуть его ведьмаку. – И родственные узы тоже не имеют значения. Готов поклясться, что у нашей дочки будут пепельные волосы. Пока тебя не было, я подумал, что можно назвать ее Висенной. Геральт взял девочку на руки и уставился ей в лицо, как зачарованный: – А как звали твою мать? Эмгыр рассеянно поднес руку к виску и печально улыбнулся: – Я не помню. За годы странствий имя стерлось из моей памяти, я помню лишь ее запах и мягкие ладони. Девочка засмеялась и потянулась к лицу Геральта крошечными ручонками. – Здесь нет места мечам, – сказал Эмгыр, подходя ближе и обнимая ведьмака за плечо, – здесь нет места сражениям и войнам. Здесь нет места смерти. Здесь царят только покой и жизнь. Геральт почувствовал, как тепло, исходящее от тела рядом, разливается по его коже – вместо острой боли и гнетущего горя неподдельной нежностью. Омега притянул его ещё ближе, и Геральт, не сопротивляясь, позволил себе раствориться в поцелуе. Спустя мгновение, мазнув губами по щеке ведьмака и взяв Геральта за руку, Эмгыр повел его сквозь густые заросли к белеющему в зелени домику. Где-то далеко на берегу Континента Цири кричала так громко, что рвались связки и лопались в горле сосуды. Она кричала, и сама ткань мироздания покрывалась швами и рубцами, время и пространство втягивалось в огромные белые завихрения исполинской портальной воронки.