Пламя, волк и ласточка

Спустя несколько часов на лагерь нильфгаардцев опустилась ночь, и дрова в их походных кострах разгорелись на славу, разгоняя тьму и прохладу. Геральт, Ламберт и Эскель тоже расселись вокруг костра во дворе, а Лето, прислонившись к ближайшему дереву, наблюдал за ними. Они только что закончили, поминутно ругаясь насчет рецептуры, варить похлебку, сняли пробу – варево получилось поистине убойное, и усталость от долгого дня начала брать свое. Но напряжение в воздухе не спадало, каждый ощущал витающую вокруг тревогу по-своему: Ламберт ругался чаще, чем обычно, вставляя крепкие словечки в каждую фразу, Эскель, вопреки привычкам, угрюмо молчал, и угрюмо же надирался из фляжки, Лето, словно свернувшаяся в кольцо змея, напоминал всем своим видом сжатую пружину, готовую распрямиться, а Геральт поминутно задирал голову к окну на втором этаже. В комнате Эмгыра было темно, и ведьмак надеялся, что Дани просто улегся спать, чтобы восстановить силы. После затянувшегося молчания Ламберт, которому никогда не хватало терпения, наконец нарушил его первым: – Сидим как на поминках, мать вашу. Может, завтра мы все сдохнем, не хочу проводить последний вечер жизни в тишине. – Может, партейку в гвинт? – Эскель полез за картами. – К лешему гвинт, – Ламберт щедро приложился к своей фляге, от которой разило виноградным самогоном, – эй, Лето. Что там между тобой и Дани? Он сам не свой, кривится всякий раз, как увидит твою рожу. Ты знаешь его дольше нас всех, расскажи, чем провинился. Лето усмехнулся, в его глазах вспыхнул хитрый огонек – или это отразилось пламя костра, Геральт слишком устал, чтобы понять. – Да, я знаю его с тех пор, как ему стукнуло четырнадцать, – здоровяк стряхнул со штанов невидимую пыль и наконец-то уселся рядом с троицей волков, чтобы не маячить истуканом в темноте. – Но, чтобы рассказать, какая вожжа ему под хвост попала, придется начать издалека. Геральт, которого, как всегда, мало интересовали сплетни, поднял на него взгляд. Чутье говорило о том, что история эта наверняка отвратительна, и слушать ее не стоит, но с другой стороны любопытство свербело рассудок маленьким червячком. Уступив пороку, ведьмак молча кивнул, и Лето начал рассказ: – Это было давно. Если сейчас Дани сколько… – Пятьдесят два, – флегматично сообщил Эскель. – Спасибо, я в счете несилен. Так вот, сейчас ему за полтинник, а тогда было едва-едва четырнадцать. Я, как и всегда, бродил по дорогам в поисках заказов, и загнала нелегкая в самый разгар осени к берегам Альбы, туда, где она разливается, а на берегу славный такой лесок, – Лето на мгновение замолчал, уносясь мыслями в прошлое. – Так вот, в том лесочке жила какая-то тварь, мне местные сказали, что она по ночам из ближайшей деревни жратву ворует. И вот какая странная штука, девки, что в лес тайком бегали по ягоды, говорили, что видели там мальчишку. Чернявый, хорошенький, но на зов не подходит и вообще всячески шарахается. Ну, я думаю, оборотень, это ж целых сто крон можно попросить. Ну, масла на меч налил и пошел. Лето снова сделал паузу, отобрал у Эскеля фляжку, сделал жадный глоток, оглядывая ведьмаков, и продолжил: – Но как-то так совпало, что из столицы охотники приехали, и, видать, аккурат за этим оборотнем. С собаками все чин по чину. Обложили лес, костры разложили и принялись выкуривать, я решил поглядеть, всегда весело смотреть, как людишки сами корячатся. До ночи они дымили, а как стемнело, оборотень не выдержал и задал стрекача – и прямо на егерей. А я вижу, что это как раз тот самый мальчишка и есть. Там лес прямиком к реке спускается, так вот он вылетел из чащи, через бурелом, вообще дороги не разбирая, у него уже и рванье его горело, и в воду сиганул. Ну, я думаю, потонет, а он что-то бултыхался, барахтался, и вдруг башка всплыла почти на том берегу, а течение там сильное, пороги, сами ж знаете. Ну, думаю, уйдет. А егеря собак спустили. За рекой поле, так вот он по этому полю несся, только пятки сверкали. Ламберт засмеялся себе под нос, видимо, представив картину, Геральту захотелось как следует врезать товарищу по затылку – ему-то убегающего ребенка было скорее жалко, да и картину он представил себе слишком живо. – Короче, дернуло меня что-то помочь. Разобрался я с собаками, потом и с егерями, не люблю я этих молодчиков, от них больше вреда, чем пользы, перебрался сам через реку. А один пес, у-у-у, зверюга с медведя размером, мальчишку почти догнал и завалил уже. Ну, думаю, пропал мой оборотень, пока подбегу, ему уже лицо обожрут, ан нет. Пацан не промах, ножик из сапога вытащил. Сцепились они с этой псиной не на шутку, но, когда я подошел, собака уже и издохла, он ей глотку всю ножичком своим истыкал. Лежит, мокрый весь трясется, на руках укусы, штаны, почитай, сгорели. Так и познакомились. Геральт, Ламберт и Эскель слушали молча, внимательно глядя на Лето и пытаясь понять, что стоит за этой историей. Лето продолжил, и его голос стал жёстче, словно он говорил о чём-то постыдном: – И знаете, чем он отблагодарил меня? – голос Лето стал едким. – Он смотрел на меня, как маленький зверек, потом от соплей вытерся, встал и говорит – ненавижу ведьмаков. Мутанты вы. Так что иди-ка ты, мутант, своей дорогой, и я тоже пойду. Тощий, блохастый, вшивый, больной – щеки красные, лоб горячий, и в тряпках вместо одежды, а туда же – гордец. Теперь уже и Ламберт, и Эскель, и даже Геральт не удержались от взрыва хохота. Уж кого, а ведьмаков его величество жаловал пуще всех прочих, это они все знали не понаслышке. – Ну, слово за слово, я ему в том же тоне ответил – и подружились. Он мне рассказ про себя, про проклятье, про астролога, который ему наплел, как это все безобразие снять. Наврал, конечно, с три короба, что он, мол, сын князька, Дани звать, но я сразу понял, что не того он полета птица. – А как понял? – полюбопытствовал Геральт. Лето принялся загибать пальцы: – Шнобель его видали? Такие ведь не у всех нильфгаардцев, а только у чистокровных, тех, что в долине Альбы родились. Потом, Старшую Речь он знал, и вообще шибко грамотный был: и читать, и писать, и стихи декламировать, и дроби в голове считать, и по картам соображал, и по звездам, значит, учили хорошо. Фехтовал, как заправский имперец, да и вообще, кто бы просто так стал проклятие накладывать на какого-то там мальчишку. Когда ему шестнадцать стукнуло, я его к стенке припер – мы тогда славно напились на празднике урожая в Темерии, вот он и рассказал про узурпатора, и про резню, и про все такое. – Это все, конечно, интересно, но как будто бы не по делу, – проворчал Эскель, – давай ближе к теме. Сорвал цветочек-то ты? – Я, – не стал отпираться Лето, – я думал, он бета. Все-таки для альфы тощеват, кости, как веточки, сколько я его не кормил – все не в коня корм. А он… вон как оказалось… Лето произнес последние слова с некоторым подобием стыда, а его глаза наполнились странной смесью вины и отвращения. Он замолчал, тяжело дыша и глядя на огонь. Ламберт, не особо пораженный услышанным, все равно полувосхищенно присвистнул: – Лето, ты, оказывается, тот ещё сукин сын. Эскель, как всегда, попытался сгладить углы: – Всякое бывает, Лето, ты не виноват. Это в школе Волка учат себя сдерживать, втирают всю эту чушь про инстинкты, а Змеи разве такие? Вопрос остался без ответа. Лето вздохнул, словно стряхивая с себя воспоминания, поворошил длинным прутом дрова в костре. После паузы он продолжил, голос его стал тише, словно ведьмак боялся быть услышанным: – Это случилось через три года после того, как я его спас, – начал он глухим голосом. – Дани тогда исполнилось семнадцать. Он уже вырос, вытянулся, вон, какой здоровенный сейчас, но все еще был хрупким и угловатым, как щенок. Знаете, кутенок такой, лапы длинные, а тело мелкое. И… – Лето запнулся, – и случилось то, чего я боялся, хотя и знал, что это неизбежно. Он взглянул на Геральта, словно ища понимания или, возможно, осуждения, но не нашел ни того, ни другого. Белый Волк просто смотрел на него, не перебивая и терпеливо ожидая продолжения. – Это была суровая зима на севере, где-то на границы Цинтры. Случилась вьюга, мы застряли в какой-то богом забытой хижине в лесу, под снегом. Нас так замело, что мы несколько дней не могли выбраться, я кое-как дров нарубил. Еды с собой тоже какие-то крохи были, если бы Дани не подстрелил оленя – он славно с луком обращался, пришлось бы зубы на полку класть. И в этой хижине, в глуши, у Дани началась течка. Лето на мгновение прикрыл глаза, словно пытаясь избавиться от воспоминаний, а потом продолжил говорить, и его голос стал почти шепотом: – Он метался в лихорадке, орал от боли, сам не понимал, что происходит, ему вряд ли кто-то в семье про омег рассказывал. От него воняло, ну, знаете, ягодами, на всю комнату, феромоны были повсюду. Я сбежал от него на улицу, но на холоде же долго не просидишь, чуть жопу себе не отморозил. Понимал, что это неправильно, что я должен защищать его, а не… – Лето поперхнулся, не в силах произнести это слово, и провел рукой по лицу: – Я слышал, как он плачет, зовет меня, и не устоял. Слабый был, у меня не хватило сил сопротивляться. Я знал, что я поступаю ужасно, что это его доломает. Но в тот момент… я просто не мог себя контролировать. Лето снова замолчал, и на этот раз молчание было таким долгим, что ведьмакам показалось, будто он больше ничего не скажет. Казалось, он застыл во времени, глядя в огонь, словно заново переживая ту ночь в заснеженной хижине. – Не могу назвать то, что началось дальше, любовью, – сказал он наконец, его голос был хриплым от переживаний. – Мы трахались целые сутки, это было что-то другое, что-то дикое, неуправляемое. После этого все изменилось, Дани стал совсем другим, как будто я вырвал последнее, что оставалось хорошего и наполнил тело грязью. Он стал циничным, жестоким, словно хотел наказать и себя, и меня за то, что случилось, из милого, пусть и иногда злючего в общем-то ребенка превратился в маленькую копию себя нынешнего. И отчасти, я думаю, мстил он за то, что я с ним сделал. – А потом? – спросил Геральт, не отрывая взгляда от Лето. – Что случилось потом? Лето ответил не сразу. Казалось, он боролся с самим собой, прежде чем заговорить: – А потом, – сказал он, – потом я перестал быть наставником, а он учеником. Я стал его оружием, солдатом, тенью. Мы бродили по дорогам, брались за заказы, он доучивался, а амбиции росли вместе с ним. Мы спали на постоялых дворах, в каких-то занюханных комнатушках, даже в стогах сена, клянусь, до сих помню каждую нашу ночь. Сначала он просто делил со мной постель, а потом принялся требовать, приказывать, вертел мной, как хотел, а стоило возразить – и меня отправляли ночевать под дверью. Я был готов сделать все, что он прикажет, сам не понимаю, как так вышло. И чем дальше мы шли, тем больше я понимал, что мальчик, которого я когда-то спас, стал чудовищем. Я сам его таким сделал. Вряд ли он так планировал с самого начала, но вот ему исполнилось двадцать, потом двадцать пять, он стал одержим местью узурпатору, каждую ночь бормотал какие-то имена, рисовал пальцами схемы на песке. Лето откинулся назад всем телом, размял спину, потом встал, будто бы не зная, куда себя девать, устремил взгляд в темное небо. В костре гудело сырое полено, огонь танцевал, искры взлетали вверх яркими крошечными звездочками. Меж ведьмаками повисла тягостная тишина, но никто не прерывал ее, понимая, что Лето еще не закончил свою историю. Он выдохнул, словно собираясь с силами, и продолжил, его голос стал ровнее и громче, но в нем все еще сквозила непривычная внутренняя боль: – Даже по человеческим меркам прошло много лет, Дани вырос, стал мужчиной. Ему исполнилось двадцать пять, вся его мальчишеская ярость, похоже, превратились в холодный расчет. Он стал неуязвимым: все еще не мог победить меня на мечах, но, когда мы ссорились, а ссорились мы все чаще и чаще, словами он вжимал меня в землю, заставлял почувствовать себя последним ничтожеством. Наши отношения стали чем-то ужасным, какая-то гремучая смесь зависимости, власти, ненависти и… какой-то извращенной привязанности. Дани мстил всему миру за унижения, а я просто попал под раздачу, на мне он потренировался. Лето посмотрел на Геральта, и его глаза на мгновение наполнились грустью: – Я не знаю, как правильно это описать, но, думаю, ты понимаешь меня лучше всех. Как будто мы оба застряли в какой-то паутине, которую сами же и сплели. И чем дальше мы шли, тем сильнее она нас душила. И, как обычно бывает, кто-то должен был ее разорвать. Лето снова отхлебнул из фляжки Эскеля, судя по звукам, ополовинив ее содержимое, но тот и не подумал возмущаться. – Однажды утром он проснулся, причесался, умыл морду и просто сказал мне, что все кончено так, будто говорил о погоде или о планах на день. Посмотрел на меня пустым взглядом, будто я дерево или там, не знаю, камень, и сказал: «Лето, ты мне больше не нужен». – У него глаза обычно светлые и теплые, знаете, как мед из липы или клевера, – вклинился в монолог Ламберт, – но, когда он что-то такое говорит ужасное, они становятся почти черными. Мне всегда так казалось. Лето усмехнулся, словно воскрешая в памяти то мгновение: – Наверное, я должен был этого ожидать, но все равно это ударило меня как обухом по голове. Предсказания, судьба, еще какая-то чушь – это все ему было дороже десяти лет бок о бок. Мы делили хлеб, спали в одной постели, прикрывали друг другу спину, и вот, он просто ушел, даже не обернулся, просто исчез. Сменил имя, стал оруженосцем, потом и рыцарем, не снимающим шлема, а дальше я услышал о представлении в Цинтре. Там уже Геральт расскажет лучше меня. А когда я узнал, что в Нильфгаарде новый император, то явился на его коронацию. Клянусь, это был странный день, я смотрел на красавца в короне, эта золотая цепь на его плечах, черные доспехи солдат, трон, ликующие люди – а видел мальчика с иголками и звериной мордой вместо лица, вспоминал, как он трясся подо мной на лежанке или брал из моих рук пищу, и от диссонанса, простите мой эльфийский, разболелась башка. Костер разгорелся на славу, дрова наконец-то как следует просохли и принялись трещать, огонь вздымался вверх, отбрасывая причудливые тени на лица ведьмаков, и каждый из них был погружен в свои мысли. Геральт молчал, переваривая услышанное, Ламберт и Эскель, казалось, тоже были в некотором роде ошеломлены, но надолго их тактичности не хватило. Ламберт первым нарушил тишину, бросив на приятеля хитрый взгляд: – Ну и что скажешь, а, Эскель? – спросил он, ухмыляясь. – Похоже, у нас с тобой одинаковые вкусы на императоров, а? Повезло, что одного Лето его аппетитам оказалось мало. Эскель вздохнул, словно смирившись с неизбежным, и ответил с напускной небрежностью, почесывая затылок: – Ну, что поделать. У этого парня был определенный шарм, ничего не скажешь. Геральт нахмурился. Он не понимал, к чему клонят его друзья, его раздражение нарастало с каждой секундой. – О чем вы вообще? – спросил он резким голосом. – Вы что, собираетесь обсуждать, кого он больше любил? Ламберт нервно рассмеялся: – Да ладно тебе, Геральт, не будь таким занудой. Мы просто пытаемся развеяться, а то от рассказов Лето такая тоска. Эскель кивнул и добавил с ехидной улыбкой: – Ну что, Ламберт? Расскажешь, как Дани оказывал тебе свои «императорские почести»? Ведьмак пожал плечами с напускным равнодушием и начал обсасывать подробности: – Ну, как вам сказать, – протянул он с притворной интонацией бывалого ловеласа. – У этого парня был талант ко всяким… затейливым выдумкам. Он со мной как будто старался перепробовать все, что только возможно: веревки, воск, лезвия, кляпы. Дани мог быть ласковым, мог быть жестоким, и всегда, всегда был ужасно требовательным, чуть что не по его воле – и я вылетал из спальни, как пробка из бутылки, а потом приползал на коленях выпрашивать прощение. Геральт отвернулся, не желая слушать дальше, но что-то внутри заставило его остаться вместо того, чтобы вскочить и унестись подальше от кулуарных бесед. В груди будто бы закипала какая-то масляная дрянь, она лениво плескалась, обволакивая чувства и вынуждая щеки пылать. Эскель с усмешкой подхватил: – А мне он больше нравился, когда изображал покорного ласкового щенка, – сказал он с хитрой улыбкой. – Его унижения заводили, надо сказать, по-настоящему, такое не в каждом борделе-то найдешь. Хотя иногда это начинало вызывать жалость. Ламберт засмеялся и от души хлопнул Эскеля по спине, тот от неожиданности чуть было не отправил злополучную флягу в костер: – А как он стонал, когда его ласкали, – произнес он, прищурившись и глядя на огонь. – Господи, эти сраные стражники за дверью все слышали, а потом боялись даже взглянуть на него, пялились строго вперед, как болванчики. Дани мог встать с кровати, и по ногам аж текло, позвать камердинера или секретаря, начать что-то там диктовать, пока я валялся под одеялом, и никакого смущения. Эскель кивнул и мечтательно посмотрел куда-то перед собой: – Да уж, он умел превращать утехи в настоящее представление, – сказал он, и в его голосе прозвучала извращенная ностальгия. – Хотя, признаюсь, мне это даже нравилось. Геральт, слушая пошлые откровения, чувствовал, как не просто краснеет, а багровеет до самых волос. Он пытался заставить себя заткнуть уши, чтобы не вникать в грязные подробности, но не мог, словно его заворожили. Но какой-то момент, он все же не выдержал и прорычал: – Хватит. Вы что, с ума сошли? Зачем вы мне все это рассказываете? Это же то же самое, что смаковать блядство бордельной девки! Ламберт и Эскель переглянулись, и в их глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление: – Ну, извини, Геральт, – сказал Ламберт, – просто пытаемся развеяться. Не обращай внимания. Просто не для всех это было так важно, как для тебя. Не будь ты ведьмаком, я подумал бы, что у вас связь. Ну, знаешь, как у альфы и омеги. Предназначение и все такое. Но я думал, что это касается только его дочурки. Эскель кивнул: – Да, это просто наши старые больные шутки. Мы не хотели тебя обидеть. Геральт отмахнулся, но, несмотря на отвращение, не мог отрицать, что откровения его друзей только подлили масла в огонь его собственных противоречивых чувств. Называть все это «любовью» ему не хотелось, слишком уж грязная выходила любовь, но что-то близкое все равно трепетало где-то на дне, почесывая душу коготками. Внезапно неловкую тишину нарушил звук тяжелых приближающихся шагов, и вместе с этим в нос всем четверым волной ударил нежный, но запах молока, странно контрастирующий с вонью дыма и пота, окружавшим ведьмаков. Все четверо разом узнали этот запах. По лестнице спускался Эмгыр – все еще в простой одежде, с темными кругами под глазами, утомленный и определенно не спавший. Он подошел к костру, не глядя на ведьмаков, и сел на одну из скамеек, которые Ламберт вытащил еще утром, словно был не императором, а обычным путником, заглянувшим на огонек. Какое-то время он молчал, пристально глядя на костер, а затем с подчеркнутой вежливостью сообщил, все еще ни на кого не глядя: – Я слышал часть вашего разговора. Большую его часть, если точнее, но это неважно. Завтра мы все можем погибнуть, так что обсуждайте, что хотите. Его слова прозвучали как признание собственной уязвимости, смирение с заочным унижением, и Геральт почувствовал странный укол жалости. Эмгыр протянул одну руку к пламени, другой поглаживая живот. – У меня бессонница, – пожаловался он. – Ребёнок не дает мне спать, пинается, уже все потроха болят. А еще вы прямо под окном решили устроить вечер откровений. Омега сидел, ссутулившись и согнув колени, как будто ему было холодно, и Геральт, не дожидаясь просьбы, потянулся за плащом. Эмгыр благодарно улыбнулся и закутался в плотную ткань, придерживая ее края у горла. – Наверное, тяжело? – спросил Эскель с подобием сочувствия. Эмгыр вздохнул: – Как будто внутри меня сидит маленький дракон. Все время толкается. Иногда мне кажется, что он хочет вырваться наружу уже сейчас, не дожидаясь срока. Ламберт усмехнулся, но в его смехе не было обычной издевки: – Ну, теперь ты хотя бы знаешь, что значит вынашивать ребенка. Может, теперь перестанешь орать на служанок, которые не приносят вовремя завтрак. Эмгыр вернул усмешку. – Боюсь, это безнадежно, – сказал он. – Натуру ничем не исправишь. Ненавижу медлительных и не терплю опозданий, терпение вообще не мой конек. – Да уж, чего не отнять, – посетовал Ламберт, – твой характер – та еще история. – У меня есть сушеные яблоки, хочешь? – миролюбиво предложил Эскель, – говорят, у беременных вкусы меняются, и хочется всякого необычного. – Это правда, – Эмгыр взял кончиками пальцев протянутый ему темный ломтик и отправил в рот, – ужасно хочу винограда. И от копченой рыбы не отказался, знаешь, такой, от которой потом еще все вокруг воняет, мы с Лето такую ели, когда путешествовали по Темерии. Но яблоки так яблоки. – Дани, – ехидно окликнул его Лето, словно встрепенувшись от упоминания своего имени, – почему бы нам не развлечься? У нас тут есть гвинт. Сыграем? Эмгыр, не колеблясь, кивнул, в его глазах промелькнуло что-то, напоминающее азарт. – Я давненько не играл, но, кажется, правила помню. На что сыграем? На золото не советую, никакого интереса, мои доспехи все равно стоят дороже, чем эта крепость вместе со всеми вами. Или вы намерены отыграть у меня завоеванные земли? Боюсь, потребуется что-то более серьезное, чем партия в картишки краснолюдов. – Говорят, что император Нильфгаарда так богат, что золото даже остается в его ночном горшке, – сострил Эскель, вызвав дружный хохот. – На желание? – блеснул оригинальностью Ламберт, и Эмгыр ко всеобщему удивлению расхохотался почти до слез: – И что же ты заставишь меня делать, если я проиграю? Кукарекать на одной ноге, целоваться с солдатней или отсосать тебе? Так я и без партии могу, ты только предложи, если не струсишь. – Тебе бы не империей управлять, а в борделе работать с такими замашками, – проворчал бесстрашный Лето, – не надо так на меня глазами сверкать, я не впервые так говорю, и от слов своих не отступлюсь. От такой откровенности уши и щеки загорелись уже не только у Геральта, но и у всех присутствующих, разве что Лето сохранил внешнюю невозмутимость, видимо, в силу привычки к выкрутасам Дани. – Тогда давайте рассказывать истории, – прокашлявшись, предложил Геральт, – не желания, а откровенности, мы же хотели поболтать напоследок. Лето раздал карты, и закипела игра. Ходы следовали один за другим, и, ко всеобщему удивлению, Эмгыр, хоть и не был виртуозом, первое время держался уверенно, однако судьба, казалось, была на стороне ведьмаков. Он проиграл. – Я должен рассказать историю или кто-то должен рассказать что-то обо мне? – спросил Эмгыр, бесцеремонно прикарманив остатки яблока, – учтите, никаких политических секретов. – Лето, расскажи нам что-нибудь смешное, – потребовал Эскель. – О, я знаю, что рассказать. Дани, помнишь ту осень в Вингерберге? – заржал здоровяк, на что Эмгыр сразу же закатил глаза, очевидно догадавшись, о чем пойдет речь. – Наш Йож тогда простудился, – словоохотливо начал импровизированный рассказчик, – ходил без шарфа, без плаща, херов модник… – Я купил себе красивый камзол! – обиженно возопил Дани, – на собственные деньги с заказа! Он был с шитьем, закрывать его тряпкой, которую ты смело окрестил плащом, было курам на смех! – Так вот, и сапоги у него были паршивые, и вот упал он в лужу, промок, а к вечеру начал чихать, – Лето выдержал минуту торжественного молчания и спросил, – а вы знаете, что такое чихающий ежик? – От меня во все стороны летели иголки, а сопли висели почти до колен, потому что ежиным носом не получалось как следует высморкаться, – признался Эмгыр, дожевывая последний кусок яблока, – что у вас есть еще съедобного? Будущий император Нильфгаарда хочет есть. – Пока что я вижу, что есть хочет только нынешний, – Ламберт полез в свой вещевой мешок, – есть вяленое мясо, сухари, кусок ветчины и сыр, но он, кажется, пал смертью храбрых. – Давай все. – Тогда я вытаскивал иглы из всевозможных мест до полуночи, а после история перестала быть смешной, потому что у Дани начался жар, и сутки он валялся в горячке, я уж думал, что прям тут и придется хоронить, но ежик оказался живучим, и все обошлось. Ну что, продолжаем? По очереди проиграли и Эскель, и Геральт, оба расплатились историями о позорно проваленных заказах, а потом снова настала очередь Эмгыра. Пока он, задумчиво пережевывая кусок затвердевшей до состояния камня курятины, думал, о чем рассказать, Эскель решил сработать на опережение: – Тебе не страшно сидеть с четырьмя альфами, каждого из которых ты допускал до своей спальни? Вообще, для омеги ты какой-то удивительно смелый, до тебя я таких не встречал. – Позволь, я отвечу занимательной историей, – ласково предложил Эмгыр, – вам, пошлякам, она должна понравиться, а то уж больно вы развеселились. Он невозмутимо дожевал мясо, потом похрустел сухариком и приступил к рассказу: – Это было во время первой северной войны, уже после Цинтры, но до Соддена. Войско было на марше, я пил зелья, чтобы не случилось мезальянса, но мой тогдашний чародей был редкостным бездарем, а Фрингилья на мелочи не разменивалась. И вот однажды я впал в жар посреди ночи в походном лагере, полном альф из «Имперы». Я корчился на полу своей палатки, пытался как-то из своих тряпок выстроить что-то вроде гнезда, чтобы забраться в него и сдохнуть. А потом лихорадка погнала меня наружу, я почти полз, стонал, как раненый грифон, почти не помню, куда шел, но в конце концов оказался в офицерском шатре. Сделав перерыв, чтобы дохрустеть сухарями, Эмгыр уточнил: – Что, смеяться расхотелось? Слушайте, что было дальше. Их было четверо, все красивые, куда вам, ведьмакам, до чистокровных южан, каждого я лично отбирал, чтобы они были лучшей частью моей армии, и вот они выстроились у стены, пока я, словно раздавленный червяк, корчился у их ног и умолял меня взять. Тогда младшенький, помню, его звали Ардаль, и у него были славные рыжие кудри, осмелился спросить, точно ли я этого хочу. Я встал перед ним на колени и сказал, что я хочу его больше жизни, и тогда началась настоящая потеха. Четверо, и каждый рвался мне угодить, я в жизни так не развлекался. Мы провалялись в шатре до утра, я весь был в грязи и мечтал о ванне. Меня держали на руках, брали вдвоем, втроем, вылизывали так самозабвенно, что я забыл, как мое имя. Ох, у меня сухарики закончились! Для продолжения истории дайте еще что-нибудь съедобное. Лето, не отрывая от Эмгыра взгляда, полез в карман, пару раз промахнувшись, наконец, попал и извлек помятую и облепленную крошками сахарную куколку. Эмгыр вгрызся крупными белыми зубами в кусок сахара и блаженно просиял. – Так вот, утром они раздобыли мне воды, я ушел из их палатки на негнущихся ногах. Весь день я не мог ехать верхом и сидел на краю телеги, ругаясь на каждой кочке. К вечеру мы вышли в лес у Содденского холма и заняли позиции, с которых утром собирались атаковать, а на утро все четверо явились ко мне, рухнули на колени, просили прощения и умоляли поставить их в первый же отряд, в первую шеренгу. И я поставил. И все четверо погибли, между, прочим, предполагаю, что убила их ваша подруга Йеннифер или, возможно, Трисс, короче говоря, кто-то из чародеек на стороне северян. Так вот, к чему я это? – он рассеянно облизнул липкие от сладости пальцы, – ах да, так вот. Эти мальчишки овладели мной добровольно по моей же собственной просьбе, хотя каждый альфа в «Импере» знает, что, если у императора течка, лучше сразу отрезать себе нос, чем поднять на него руку. А если кто-то из вас попытается причинить омеге в положении вред, то даже не знаю, что произойдет раньше – Геральт снесет смельчаку голову или примчатся мои люди из-за стены, чтобы размазать его останки по ближайшему дереву. – Ты правда отправил на смерть четырех отличных солдат только потому, что они тобой воспользовались? – шокировано перепросил Эскель, – впрочем, чему я удивляюсь. – Ну да, – безмятежно улыбнулся Эмгыр, – все в этом мире имеет цену, но ведьмакам кое-что достается бесплатно за их чудесные качества. Кстати, чародей мой тоже издох в той мясорубке, я нашел нового и приказал ему избавить меня от последствий любовных излияний. Он справился великолепно, жаль, что тоже долго не продержался, не помню, правда, что с ним стало. – Кстати, подтверждаю, Дани готов был прирезать даже за гипотетическое посягательство на свою королевскую честь, – вдруг заговорил Лето, – как-то раз сидели мы с ним в кабаке, и тут двое смелых и, само собой, пьяных идиотов как начали приставать, даже рожа моя не смутила. Один сел справа, другой слева, и ну клинья подбивать. – Один спросил, как меня зовут, я сначала послал, куда подальше, но потом все-таки сказал, что зовут меня «Дани», и второй решил пошутить, взял меня за волосы, пригнул к себе голову и сказал что-то в духе… – После того, как мы с тобой досыта натешимся, я повешу тебя, Дани, чтобы, думая об этом, ты как следует наслаждался последним разом, – дословно процитировал Лето. – Моему спутнику почему-то нравилось наблюдать, не вмешиваясь, – Эмгыр сощурился, – возможно, он и на само действо посмотреть был бы не прочь, но я достал нож и пырнул нахала в живот. Настроение у костра снова сменилось с веселого на настороженное. – Ты рассказал нам историю, от которой мурашки по коже, – Ламберт поджал губы, – я бы ее запил, да нечем. Эмгыр внезапно задрал голову вверх и громко заорал: – Хендрик!!! Эскель икнул и все-таки свалился со скамейки, Геральту показалось, что он оглох на левое ухо, а Лето, как раз вставший, чтобы подкинуть в костер полешко, уронил его себе на ногу. – Да, ваше императорское величество, – из темноты, как игрушка на ярмарочном балаганчике, возник дисциплинированный оруженосец, – чего изволите? – Принеси из запасов Хаварта бурдюк с вином, отлей для меня порцию во флягу и разбавь ее один к одному водой, – приказал Эмгыр, посмеиваясь над реакцией ведьмаков, – и раздобудь провизии, а то я, кажется, нечаянно все съел. Прошло какое-то время, пока Хендрик ходил выполнять поручение, и напряжение немного спало. – То есть, все это время у тебя была возможность обтрясти подчиненных, но ты предпочел сожрать запасы нищих ведьмаков? – на всякий случай уточнил Эскель, когда юноша вернулся с целым мешком еды и здоровенным бурдюком. – Люблю, когда обо мне заботятся, – мечтательно пожал плечами Эмгыр и снова полез раздавать карты. За игрой они углубились в болтовню, изредка прерываясь, чтобы пожевать. Геральт почувствовал, что от крепкого сладкого вина потихоньку начинает хмелеть, Эскеля после самогона развезло так, что он проиграл две партии подряд, а вместо историй принялся травить похабные анекдоты про альф, омег, нильфгаардев, новиградцев и прочую чушь, Эмгыр тоже раскраснелся и даже сбросил плащ, но в остальном посиделки продолжали сохранять почти пристойный тон светского раута без перехода в попойку. Геральт окончательно расслабился и не заметил, как из-за жулика-Ламберта позорно продул. – Расскажи про ту историю в Цинтре, – потребовал платы победитель, – я о ней, кажется, знаю меньше всех. Да и о том, что Эмгыр – это Дани, я, помнится, последним узнал. Получается, – он начал загибать пальцы, – Лето знал его раньше всех, ты, Геральт, познакомился с Дани в Цинтре, а потом догадался, что он и Эмгыр – один хер, а Эскель? Дружище, ты когда понял? Эмгыр моментально посерьезнел, поджал губы и попытался было взглядом дать понять, что трепаться на эту тему не стоит, но Геральт, опьяневший сильнее ожидаемого, не заметил красноречивых намеков. – А мне Дани сам спьяну рассказал, – пожал плечами ведьмак со шрамом на лице, – вечер, видать, выдался тяжелый, мы потрахались всего-то минут десять, а потом я до утра монологи о тяжком житии слушал. Геральт усмехнулся: – А что рассказывать? Сватовство к принцессе, полный зал женихов, злющая королева, эль рекой, барды завывают, дело к полуночи, и тут кто-то ногой открывает дверь. Так и надо врываться на знакомство с потенциальными родственниками, – Геральт отхлебнул еще вина, – так вот, заходит эдакий красавец в шлеме и как начинает гладко стелить, мол, Паветта моя, право неожиданности и все такое прочее. Тут стражник от души шарахнул его по затылку, шлем покатился по полу, а львица из Цинтры как заорет мне на ухо – это, видимо, черта всех королевских особ. Убей тварь, Геральт, закричала она, я отказался, и как понеслась заварушка. Славно мы тогда порубились, чуть всех гостей не положили, но в конце концов Паветта нашла способ защитить своего ненаглядного, и прямо на месте Калантэ их и благословила. – Ты, кажется, запамятовал кое-что еще, – вдруг перебил его Эмгыр, – самую интересную и важную часть. – Ты сегодня и так уже всех застращал, – попытался избежать неприятной части Геральт, но ему не дали ни малейшего шанса. – Когда Паветта подарила мне поцелуй, и иголки втянулись в мое лицо в последний раз, Калантэ сказала, что пусть она и чтит Предназначение, все же выдавать принцессу замуж за омегу странно и смешно. И что даже на вольном севере омега должен знать свое место. – А дальше? – Эскель от интереса застыл на месте с куском солонины, свисающем изо рта. – А дальше львица из Цинтры приказала мне встать перед женой на колени в знак моего почтения к ней. И я с удовольствием сделал бы это добровольно, но принуждение мне претило. Конечно, я встал на колени перед залом, полным народа, и повторил то, что она велела сказать, – голос Эмгыра превратился в полное ненависти змеиное шипение, – и все снова принялись веселиться, но я запомнил это. Ближе к утру, когда мы отгуляли помолвку, Калантэ наклонилась к нам с Паветтой и ласково сказала, положив руку мне в волосы, что о троне Цинтры я могу и не мечтать, и что быть мне только принцем-консортом у ног ее дочурки, и скажи спасибо, чудище, что не на цепи сидишь, но ведь ведьмак не всегда будет рядом, не так ли, вот он уйдет – и мы с тобой славно побеседуем. – Наверное, тяжело в голове держать все оскорбления от врагов, – приторно вздохнул Ламберт, – не пробовал завести блокнотик? – Это оскорбление будет идти первым пунктом вместе с твоим именем, – угрожающе пообещал император, – если бы не Вильгефорц, который появился при дворе и славно спелся со мной, быть беде. – А «славно спелся» это то, что я думаю, или не то? – пьяно уточнил Эскель. – То, извращенец, то самое, – ответил вместо Эмгыра Геральт. – А что, спать с чародеями почти так же выгодно, как и с ведьмаками, – хмыкнул Эмгыр, – если они не хотят тобой воспользоваться, конечно. Когда моя армия сравняла городскую стену с землей, подпалила королевский дворец, и я въехал в Цинтру, видя всюду на зданиях сияние гербового солнца, трусливая королева была уже мертва, она предпочла выскочить из окна, лишь бы не встречаться со мной, и это было мудро, потому что я уже готовил для нее особый теплый прием, – улыбка Эмгыра стала похожа на оскал, – однако я приказал положить ее тело в городских воротах, и сапоги моих солдат превратили львицу в раздавленную гниющую кошку. И, надеюсь, Радовиду хватит ума и мужества покончить с собой, иначе так легко он не отделается, когда я смету его замок с лица земли. – Я слышал, Радовид пустил сплетню на Севере, – Лето сложил на коленях руки и уставился в землю, – что если сучий южанин все же посмеет вступить с ним в открытый бой, то непременно проиграет, и тогда можно будет отдать его на потеху солдатам. О том, что сучий южанин омега речи не шло, но, кажется, какие-то подозрения на эту тему у него имеются. Так что будь осторожен, Дани, не у тебя одного есть огромная служба разведки и шпионская сеть. Эмгыр ощутимо скрипнул зубами, но промолчал. Воспользовавшись этим, Ламберт снова раздал карты. На сей раз удача была с его колодой, и он раздел соперников под орех. Эмгыр первым с досадой швырнул карты и сообщил: – Сдаюсь! Ламберт, как всегда, не мог долго сохранять серьезность и потому с игривой ухмылкой озвучил ему плату за проигрыш: – Не нужно больше твоих ужасных историй, просто ответь на вопрос: кого же из нас ты любишь, если можно так выразиться, больше всего, Дани? – спросил он. – Кто ублажал тебя лучше всех? Он явно попытался разрядить обстановку, но вместо этого словах прозвучала какая-то злая насмешка. Все замерли, ожидая реакции. Эмгыр сначала тяжело посмотрел на Ламберта, словно выражая свое отношение к вопросам подобного рода, а затем его взгляд скользнул в сторону Геральта. Он смотрел прямо на ведьмака, и во взгляде его не было ни похоти, ни любви, ни ненависти. В глубине светлых глаз обитало нечто иное, что Геральт никак не мог расшифровать, но оно пробиралось прямиком в душу и грело ее, как колдовской огонек в замерзших ладонях. Этот взгляд словно говорил, что между ними есть что-то, чего нет ни с кем другим, и от него по спине Геральта побежали мурашки. Эмгыр хмыкнул и предложил: – У меня встречный вопрос: давай я прямо сейчас попробую отыграться у тебя один на один, и тогда отвечу, но добавлю кое-что про каждого из вас. – А давай, – азартно крякнул Ламберт. Лето, Эскель и Геральт, не сговариваясь, подались вперед, чтобы понаблюдать за партией, но долго глядеть не пришлось – Эмгыр, словно вытаскивая лучшие карты из рукава, разыграл такую комбинацию с колодой нильфгаардцев, что у Ламберта не осталось ни единого шанса. Он достойно сопротивлялся, и в конце концов, пыхтя, признал ничью. – Боюсь, нет, – Эмгыр положил свои карты, – полный набор карт Нильфгаарда безоговорочно передает победу тому, кто ей играет, в случае равного счета, надеюсь, ты это помнишь. Он бросил перед Ламбертом карты с собственным лицом. – Ты проиграл. А теперь, – голос его звучал спокойно, но злой триумф полыхал в каждом слове, – заткнитесь и не принимайте близко к сердцу все, что я скажу. Четыре головы синхронно склонились, выражая согласие. – Лето, – начал он, – я помню каждую нашу ссору и каждое обидное слово, которое ты мне говорил в гневе, я помню, как ты воспользовался мной, и как потом пытался сломить и привязать к себе, чтобы я отказался от мести. Ты умен, но глупо идти против Предназначения. Особенно чужого. Лето побледнел, его челюсть сжалась, но он ничего не ответил, лишь отвел взгляд, пытаясь скрыть эмоции. – Эскель, – продолжил Эмгыр, переводя взгляд на ведьмака с изуродованным лицом. – А ты? Ты прячешься за маской шута и балагура, но твое лицо кричит о боли. Скажи, ты действительно так силен и благороден, каким хочешь, или ты просто жалкий урод, который не может в зеркало смотреть без содрогания? Кажется, когда-то ты говорил мне, что не братаешься с королями и не спишь с чародейками, но делаешь наоборот, и верно, король от тоски и скуки может и взглянет на тебя разок-другой, но какая чародейка захочет видеть над собой спальне эдакое чудище? Эскель стиснул зубы, его пальцы впились в деревянный край скамейки. Со стороны выглядело так, будто бы в его рану кто-то всадил иголку и от души ею там повозился. – Ламберт, – произнес Эмгыр, и в его голосе зазвучало что-то похожее на отвращение, – а ты? Ты всегда такой шумный и наглый, кричишь громче всех, потому что ничего иного не можешь. Ты думаешь, что твоя отвага что-то значит, когда речь идет о делах сердечных? Она не стоит и ломаного гроша, а что касается прочих достоинств, то они такие же крошечные, как твой член. В жизни не встречал таких скупо одаренных ведьмаков. Ламберт вскочил на ноги, выдыхая ноздрями облачка пара в холодный воздух, словно разъяренный бык. Казалось, он был готов наброситься на Эмгыра с кулаками, но в последний момент окаменел и замер, понимая всю бессмысленность своей авантюры. Закончив унижать ведьмаков, Эмгыр обвел их взглядом, и на его лице отразилась скука. Он тоже встал, не сказав больше ни слова, и, развернувшись, зашагал прочь от костра. – Геральт! – бросил он через плечо, отойдя в темноту, и в его голосе прозвучало что-то похожее на приказ. И Геральт понял, что совершенно не в силах сопротивляться. Он пойдет, побежит и даже поползет, если потребуется.