Пламя, волк и ласточка

Как известно, ничто не вечно, особенно когда речь идет о жизни ведьмака и уж тем более ни о каком покое нельзя и грезить, если имеешь дело с императором. Пусть мирные недели, проведенные вместе с Эмгыром, казались сном, прекрасным и быстротечным, чутье говорило Геральту, что это всего лишь затишье перед неминуемой бурей, но даже он не мог предвидеть, насколько быстро и яростно разразится шторм. И вот однажды ближе к концу декабря, Геральт со скуки, которая напала на него прямо с утра, потому что к Эмгыру в спальню влетел со срочным донесением адъютант, точил мечи во внутреннем дворе, к нему тоже добрался гонец с весточкой от Йеннифер, которую не так давно император услал по каким-то своим нуждам на острова. Запечатанное сургучом с эмблемой ложи чародеек, оно словно несло в себе тревогу и предчувствие скорой беды. Сорвав печать, Геральт быстро пробежал глазами по неровным строчкам, и его сердце ухнуло куда-то в сапоги. Йеннифер писала, что Цири была замечена где-то на побережье и что за ней по пятам следует Дикая Охота. Она предупреждала, что время не терпит и нужно действовать немедленно. Геральт потратил первую половину дня на то, чтобы как следует перебрать валяющийся без дела арсенал и подготовить к долгому переходу лошадь, а вторую на то, чтобы от души пошататься по коридорам, репетируя речь для Эмгыра. Не зная, как сообщить императору о том, что его дочь объявилась, терзаясь сомнениями из-за того, что сам по себе разговор обещает быть тяжелым, Геральт иногда забредал в спальню, чтобы поваляться на кровати и посидеть за чужим рабочим столом, где Эмгыр коротал каждую ночь, засиживаясь за документами и донесениями до тех пор, пока альфа не закидывал его себе на плечо и не тащил в постель с раздраженным ворчанием. Но судьба, как всегда, сыграла с ним злую шутку. Эмгыр вернулся раньше обычного, уставший и измученный после совещания с несколькими офицерами, прибывшими прямиком из завязшей на позициях армии, и, усевшись в любимое кресло, он, разумеется, случайно заметил письмо, которое Геральт сдуру оставил на столе. Сам ведьмак в это время безмятежно дрых на их кровати, подложив голову под руку – сердечные терзания измотали его окончательно. Сначала Эмгыр просто посмотрел на странный клочок пергамента, но потом его внимание привлекла печать с розой, моральные сомнения были бесстрашно отброшены, и его величество не раздумывая полез в чужую корреспонденцию, справедливо по своей логике рассудив, что все лежащее на его столе автоматически принадлежит монаршей воле. Чем больше он читал, тем сильнее сжимались его пальцы на пергаменте, а глаза наполнялись яростью. Добравшись до конца, Эмгыр сжал письмо в руке так сильно, что пергамент смялся и надорвался по краям. Геральт проснулся от того, что над его головой грохнула разбитая об стену чашка и за шиворот посыпались осколки. От летящей следом книги ведьмак успел заслониться подушкой, попутно думая о том, что Эмгыру вообще-то повезло, что дрема не была глубокой и спросонья рука сама не потянулась за мечом. – В чем дело, Дани? – рявкнул Геральт, приглаживая волосы, когда бомбардировка вещами временно закончилась – все предметы, не обладающие хоть какой-то ценностью, Эмгыр успел швырнуть и теперь яростно шарил по ящикам стола в поисках хоть чего-то тяжелого. – И долго ты собирался скрывать от меня, что Цирилла объявилась? – звенящим голосом осведомился его величество, сжимая в руке пресс-папье, – ты получил письмо от Йеннифер! Как давно, Геральт? Почему ты не показал его мне?! Геральт тяжело вздохнул, опуская подушку на пол. Он знал, что этот момент настанет, но надеялся, что гнева удастся избежать. Вечно торчать в Вызиме, изредка ловя крохи императорского внимания, в его планы точно не входило, а весточка о Цири стала удобным поводом отправиться в путь, однако добром это сделать теперь точно бы не получилось. – Я получил его сегодня утром, – спокойно ответил ведьмак, стараясь не подливать масла в огонь, – собирался сказать перед сном. – А утром я проснулся бы в пустой постели? – холодно осведомился Эмгыр, откладывая то, чем он собирался запустить в Геральта, и очевидно беря себя в руки, – так ты собирался сказать? Или намеревался улизнуть, как вор? Ты клялся мне, Геральт, ты клялся, что будешь рядом со мной! Несмотря на в общем-то спокойный тон, почерневшие глаза его полыхали настоящей звериной дикостью. Геральт осторожно, стараясь не дергаться, встал с постели, его мышцы напряглись, готовые в любой момент отразить удар. Он не мог поверить, что безумный человек, которого он так любил, был готов буквально наброситься на него. – Дани, успокойся, – попытался вразумить его ведьмак, – я не собирался тебя бросать, я просто поехал бы искать твою дочь. – Ты лжешь! – крикнул Эмгыр, сжимая кулаки так сильно, что побелели пальцы, – просто решил, что я ничтожество, не заслуживающее твоего доверия? Ты почему-то решил, что раз Цирилла – ребенок Предназначения, то можно не ставить меня в известность о ее появлении? Ты уже отнял ее у меня однажды и теперь хочешь сделать это еще раз! – Это не так, – Геральт сделал шаг вперед, – я просто не хотел втягивать тебя в это. Я хотел защитить тебя. – Как ты можешь!? – задохнулся от возмущения император, его голос сорвался почти на фальцет, – как ты можешь так говорить после всего, что было? Я думал, мы можем быть честны друг с другом, а ты скрыл от меня то, что гораздо важнее войны, да и вообще всего, что происходит со мной! С этими словами Эмгыр, не выдержав, все же швырнул злополучное пресс-папье – правда, к счастью, не в Геральта, и оно с глухим стуком ударилось о стену, оставив вмятину на покрашенной стене, после чего на лице омеги появилась почти детская растерянная беспомощность. – Геральт, – произнес он хрипло и надломлено, – я приказываю тебе найти Цири. Она должна быть жива, и она должна стать моей наследницей, хочет она этого или нет. Найди ее и привези ко мне. Геральт молчал, глядя на него и борясь с нахлынувшим незнамо откуда сочувствием. – Я… – Эмгыр запнулся, словно не решаясь произнести следующие слова, – …я великий император Нильфгаарда, я сражаюсь с северным королями уже в третий раз, эта война будет моей последней войной, именно по ней меня и запомнят. Без наследника все это бессмысленно. В его голосе плескалось столько горя и безысходности, что Геральту захотелось полезть с непрошенными объятиями. Он бы так и сделал, если бы не опасался получить пинок по ребрам. – Я знаю, что ты презираешь меня, – продолжил Эмгыр, – знаю, что я для тебя всего лишь… – Я не презираю тебя, – перебил его Геральт, внутренне закатывая глаза от такой глупости, – просто не понимаю, почему ты так разнервничался. Я найду Цири, обещаю. Не знаю, сколько времени займут поиски, но я ее найду. – Я и сам не понимаю, – Эмгыр с силой оттолкнулся от столешницы, встал, подошел к ведьмаку и коснулся его лица. – Прости, я не хотел тебе навредить своим бешенством. Ты нужен мне. Но и Цирилла тоже нужна, Геральт, я знаю, что ты считаешь ее своей дочерью, хотя это и не так. Привези ее ко мне! В голосе Эмгыра звучала тихая мольба, и Геральту стало стыдно за свою поспешность и решение уйти, не сказав ни слова. Он притянул Эмгыра к себе, осторожно, стараясь не напугать, и обнял, чувствуя, как его тело мелко колотит противная истерическая дрожь. – Я привезу ее, – прошептал Геральт, прикасаясь губами к седому виску, – обещаю. Я знаю, как она тебе нужна. Но вот какое дело – не уверен, что она этого захочет. Когда мы виделись последний раз, Цири горела желанием стать ведьмачкой, а упрямства в ней даже побольше, чем в тебе. Я вряд ли найду ее раньше весны, а тогда разгорится с новой силой война. Ты уверен, что хочешь, чтобы она была здесь? Эмгыр отстранился и посмотрел на Геральта с мрачной решимостью. – Цирилла – мой ребенок, и я сам решу, что с ней делать. Слова его хоть и звучали жестоко, но в них не было былой ярости, и Геральт, почувствовав это, снова притянул омегу к себе. Они целовались долго и осторожно, словно не веря в то, что миновала буря, а потом руки Геральта скользнули под императорскую тунику. – На кровать? – уточнил на всякий случай ведьмак, касаясь голой кожи и путаясь в застежках. – Меня ноги не держат, – смущенно признался Эмгыр и первым опустился на колени, чтобы улечься на ковер, – давай уж как-нибудь на полу, надеюсь, мои старые кости это выдержат. Геральт навис над ним, поймал одобрительный взгляд и жадно впился в мягкие губы. Поцелуй вышел долгим и глубоким, но как будто уж очень тоскливым, словно целовались любовник в последний раз. Руки Геральта скользили по телу Эмгыра, а тот отвечал на ласки с такой же жадностью, его руки блуждали по мускулистой спине ведьмака, цепляясь за его плечи, словно пытаясь удержать его рядом. Наконец, когда в паху уже заныло до боли от желания, Геральт, отстранившись, аккуратно перевернул Эмгыра на бок, улегся сзади, прижавшись к его спине всем телом, и осторожно толкнулся внутрь, чувствуя, как тело омеги под ним привычно замирает от удовольствия и напряжения. Он устроился поудобнее, положив голову Эмгыра на сгиб своего локтя, и крепко обнял его, прижимая к себе, словно боялся отпустить. – Подожди немного, дай привыкнуть, сейчас все-таки не течка, – попросил омега, потираясь щекой о придерживающую его руку, – минуту, пожалуйста. Их тела слились в единое целое, и некоторое время в тишине комнаты слышалось только тихое неспешное дыхание. Геральт продолжал ласкать Эмгыра, его руки скользили по бедрам, спине и шее, пытаясь помочь любовнику привыкнуть к необычной позе. Он чувствовал, как тело омеги расслабляется под его прикосновениями, как напряжение постепенно покидает его, а на смену приходит блаженство. Они долго лежали так, наслаждаясь близостью и теплом друг друга, не имея возможности насытиться недвижным соприкосновением тел, не могли разомкнуть объятия, словно боялись, что этот момент закончится и каждый окажется порознь в своем привычном одиночестве. Но затем омега сам первым двинулся ближе к Геральту, насаживаясь на его член, и тем самым подталкивая ведьмака к действиям. Геральт намек уловил и без подсказок, и потому принялся, храня былую осторожность, вталкиваться внутрь прильнувшего к нему тела, обвивая его свободной рукой. Эмгыр застонал, его тело задрожало в ответ на первое же движение, пальцы впились в ворс ковра, оставляя на нем проплешины. Губы ведьмака жадно блуждали по щекам омеги, спускаясь к шее, а затем останавливаясь на чувствительной коже в местечке за ухом. Движения становились все более уверенными и ритмичными, каждый толчок отдавался в теле Эмгыра приятной истомой, его стоны звучали все громче и отчаяннее. Запах ягод, которым пахла кожа омеги, смешивался с терпким горьким запахом альфы, создавая пьянящую смесь, которая кружила обоим головы. Они занимались любовью, неистово и нежно одновременно, словно пытались вложить в каждый поцелуй и каждое прикосновение всю свою тоску и любовь, всю боль расставания и надежду на скорую встречу. Геральт ускорил темп, не в силах больше сдерживаться. Он чувствовал, как тело Эмгыра напрягается, а затем и содрогается от оргазма. Его собственные чувства были на пределе, и он, издав сдавленный вскрик, излился внутрь, чувствуя, как сперма наполняет лоно омеги и вытекает наружу. На мгновение в голове мелькнула странная мысль о том, что не будь Геральт ведьмаком, сейчас они наверняка зачали бы ребенка, и, мелькнув, исчезла без следа. Любовники лежали, тяжело дыша, их тела были покрыты испариной, и они вновь крепко прижимались друг к другу. Геральт нежно поцеловал Эмгыра в макушку, скорее чувствуя, нежели слыша, как омега тихонько урчит под его приятной тяжестью. Когда истома прошла, и, расцепив руки, чтобы передохнуть от жара, бездумно уставившись в потолок, Эмгыр впервые поделился с Геральтом, что он опасается государственного переворота. – Да, положение и правда шаткое. Ты мог бы держать кого-нибудь из своих любовников-ведьмаков рядом, когда я уеду, – рассеянно сказал Геральт, разглядывая веснушки на округлом плече. – Тот же Лето из ведьмака давно переквалифицировался в наемника, а ему за охрану даже платить не придется. Эмгыр на это лишь горько усмехнулся. – Они мне наскучили, – сказал он, поднимая над собой руку и перебирая в воздухе пальцами, – все ведьмаки одинаковые. Я больше никого не хочу видеть, кроме тебя. К тому же, я обещал, что никаких больше любовников, кроме тебя, помнишь? Геральт благодарно куснул его за основание шеи, где, как он знал, у омег всегда скрывались пахучие железы. Эмгыр ойкнул, но протестовать не стал. Утром, когда солнце едва коснулось покатых крыш, Геральт был готов к отъезду. Эмгыр, одетый в простую черную форму наподобие той, что носили под доспехами члены «Альбы» и «Имперы», взглядом, полным тревоги, провожал его в пустом внутреннем дворе. Он был далек от вчерашней истерики, и это лишь в очередной раз подчеркивало, насколько император умеет на людях держать себя в руках. – Я даю тебе это, – сказал омега, протягивая Геральту тяжелый мешочек с золотом, – на расходы и на всякий случай, и не спорь. И еще, – он запнулся, его глаза на мгновение зажмурились, – ставлю срок до начала марта. Если ты не вернешься с Цири или не объявишься один до этого времени, буду считать, что поручение не выполнено, и начну действовать сам исходя из этой информации. Геральт кивнул, понимая, что спорить бесполезно. Он притянул Эмгыра к себе для последнего поцелуя, такого же страстного, как минувшая ночь, и, оседлав Плотву, покинул Вызиму, не в первый и не в последний раз оставив любимого человека позади. Дорога, петляющая среди лесов и полей, словно вторя смятению в его душе, казалась бесконечной. Геральт, уехавший от Эмгыра с тяжелым сердцем и мутным сознанием, чувствовал, как внутри него по десятому кругу разгорается то ли ярость, то ли отчаяние. Он ехал, стараясь не думать, но мысли, словно назойливые мухи вокруг падали, кружили над его головой, не давая покоя. Миновал январь, липкой грязью растекся февраль, Геральт исколесил побережье, оттуда направился в Велен, и там его застал расцветающий зеленью март. Срок, обозначенный Эмгыром, истекал, время лилось сквозь пальцы, следы Цири возникали то тут, то там, но добраться до девушки ведьмак не мог, словно сама судьба постоянно вставала у него на пути призрачной преградой. Апрель Геральт встретил на болотах, а к маю оказался в Новиграде, на пятки наступало лето, принося с собой жару и нетерпеливо пылающее солнце. Стыд и вина гнали ведьмака вперед, он гнал прочь саму мысль о том, чтобы теперь, спустя столько месяцев явиться к Эмгыру ни с чем. Дорога привела Геральта к Йеннифер, и они продолжили поиски вместе, однако к началу осени так и не сдвинулись с места. И когда догорал красный сентябрь, а война, полыхавшая летом, временно замедлилась из-за того, что ни на юге, ни на севере не горели желанием бросать войска в мясорубку прямого столкновения и повторять второй Содден, чародейка убедила Геральта все же наведаться в Вызиму, чтобы повидаться с Эмгыром и отчитаться о неудаче. Девушка была довольно убедительна, к тому же, и сам ведьмак успел изрядно соскучиться, поэтому в начале октября они расстались – Йеннифер отправилась на Скеллиге, где, кажется, вновь всплыл слух об израненной Ласточке, а Геральт с тяжелым сердцем двинулся обратно в Темерию. Он понимал, что затянувшееся поручение наверняка выводит императора из себя, и чувство собственной беспомощности, нависшее над ним, напоминало темную тучу. Когда он знакомыми коридорами вошел в тронный зал, Эмгыр восседал за столом перед целой кипой исписанного пергамента. Геральт надеялся было на теплый прием, все же встреча казалась ему долгожданной, но взгляд императора был еще более ледяным и отстраненным, чем обычно. Он посмотрел на Геральта не как на возлюбленного после долгой разлуки, а как на провинившегося слугу, и в его голосе не было и намека на сочувствие, на которое ведьмаку хотелось бы рассчитывать. – Я ждал тебя, – произнес Эмгыр отрывисто, не поднимая головы от бумаг. – И должен сказать, что разочарован твоими успехами. Или, скорее, полным их отсутствием. – Я делаю все, что в моих силах, – ответил Геральт, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри у него все кипело от обиды. – Но, видимо, этого недостаточно, – перебил его Эмгыр. – Я не могу ждать вечно. Если ты не поторопишься, найдутся другие охотники, которые будут рады выполнить мой приказ. Геральт сжал кулаки, стараясь не поддаваться эмоциям. Он прошел через столько трудностей, проехал тысячи лиг, искал Цири, рискуя жизнью, определенно не ради того, чтобы услышать упреки и угрозы. – Другие охотники? Ты хочешь сказать, что есть кто-то, кто сможет искать Цири лучше меня, того, кто провел рядом с ней больше времени, чем кто-либо? Ты правда в это веришь? – Я верю в результаты, Геральт, – ответил Эмгыр, наконец оторвав взгляд от донесения и без всякой жалости посмотрев прямо на ведьмака. – Но пока я их что-то не наблюдаю. Я дал тебе срок до начала марта, а сейчас октябрь. Ты даже письма не удосужился прислать, хорош исполнитель нашелся. Слышал ли хоть что-нибудь про дисциплину? Будь ты моим офицером, болтался бы уже на ближайшем столбе. – Я ищу ее не по расписанию, – огрызнулся Геральт, – она постоянно перемещается, прячется от Дикой Охоты, как тебе известно, у нее есть свои причины скрываться. Я иду по следу и найду ее, но мне нужно время. – У тебя больше нет времени, Геральт, – отрезал Эмгыр. – Не хочу слышать твои оправдания. Я хочу видеть Цириллу в своем дворце. Если ты не можешь этого обеспечить, я найду того, кто сможет. И не думай, что я буду церемониться с тобой лишь потому, что спал с тобой больше, чем с прочими. Эмгыр снова опустил взгляд на бумаги, давая Геральту понять, что разговор окончен. Ведьмак стоял, сжав кулаки, и чувствовал, как чувства разрывают его изнутри. Он был готов на все, чтобы найти Цири, но не был готов терпеть такое обращение, особенно от того, кого любил. – Ты… – произнёс он, и его голос задрожал от плохо скрываемой ярости, – ты, ничтожный лицемер! Ты думаешь, что можешь помыкать всеми, что все тебе должны? Ты заставляешь меня искать свою дочь, а сам тратишь время на бесконечную войну, которая иссушает земли! Всю весну и лето я мотался по деревням, а там, знаешь ли, по всем окрестностям чудища плодятся от твоих ебучих маневров, после которых по лесам и болотам одни только трупешники и никакого выхлопа. Взгляд его скользнул от напряженной фигуры за столом к дальней стене, где как нельзя кстати так и болтались злополучные гобелены. – Ты же обещал их сжечь! Ты что, таскаешь их с собой из замка в замок? Так и где же все твои ручные ведьмаки, которых ты коллекционировал, как эти гобелены? Ты так гордишься тем, какие мы все послушные, – Геральт словно обезумел и плевался обвинениями, как грифон ядом, – но как за дочкой твоей гоняться через все королевства, так все шишки мне! Эмгыр, слушавший его, нахмурился и, уродливо бледнея и краснея пятнами по всему лицу, встал с кресла. Он впился в Геральта горящими глазами, прямо-таки кричащими о том, что внутри императора бушует настоящий ураган. Ведьмаку показалось, что в него сейчас опять чем-нибудь швырнут, но омега схватил за обшитый бахромой край ближайший гобелен с изображением змея, и, в одно мгновение сорвав его со стены, бросил в пылающий очаг. Огонь тут же охватил ткань, и она вспыхнула. – Доволен? – со злым торжеством осведомился Эмгыр, – что ты молчишь, Геральт? Ты этого хотел? Геральт замер, наблюдая за происходящим. Он видел, как пламя жадно пожирает змеиные кольца, как яркие краски тускнеют и превращаются в пепел. На звание оценщика редкостей ведьмак не претендовал, но почему-то догадывался, что каждый гобелен был, во-первых, неповторимым, а во-вторых, очень и очень дорогим, и уж точно неспроста омега возил их с собой. Эмгыр не останавливался, он срывал со стен один гобелен за другим и бросал их в огонь, не обращая внимания на то, как пламя лижет его руки и опаляет рукава камзола,дым заволакивает комнату, а ведьмак все еще стоит перед ним, потрясенный происходящим. Он безжалостно уничтожал гобелены, словно пытаясь сжечь вместе с ними память, которая мгновение назад переплеталась на ткани нитяными узорам, но сейчас превращалась в пепел и золу. Геральт не мог отвести глаз от этого зрелища. Он видел, как глаза Эмгыра наполняются слезами,губы дрожат и кривятся, а тело содрогается от внутреннего напряжения, задним умом понимал, что за этим актом вандализма скрываются глубокая боль и отчаяние, хотел подойти к омеге, остановить его, обнять, успокоить, но ситуация сама за себя говорила, что сейчас лучше держаться на расстоянии. Он не мог отнять у него момент самоистязания, боялся нарушить эту варварскую и в то же время странно прекрасную картину, и потому просто стоял и смотрел, как огонь пожирает прошлое, а вместе с ним, возможно, рушащееся на глазах будущее. Эмгыр продолжал яростную вакханалию, пламя, разросшееся от такого обилия горючего материала, уже лизало каминную кладку, жадно подбираясь к поленнице, словно желая поглотить все вокруг. Наконец, выдохнувшись и освободив полностью стену за столом, император замер: его грудь тяжело вздымалась, а лицо было искажено. Он посмотрел на Геральта, и в его глазах было столько отчаяния, что у ведьмака сжалось сердце. – Ты… ты думаешь, я ничего не чувствую? – сдавленно прохрипел Эмгыр. – Думаешь, я каждый день зимы, весны, лета и осени не ждал от тебя хотя бы крошечной весточки? Ты об этом подумал, Геральт? Ведьмак чувствовал себя виноватым, жалким и беспомощным одновременно, и от эдакого букета чувств мечтал провалиться куда-нибудь поглубже во дворцовый погреб. – Я отдал тебе всего себя, Геральт, – продолжал Эмгыр, его голос срывался, почти переходя в сухие рыдания без слез, – я поверил тебе, а ты… ты просто предал меня, как и все остальные! Ты пообещал привезти Цириллу и не сдержал своего слова. И даже не удосужился черкнуть мне пару строк, чтобы я хотя бы знал, что ты жив! Ты пообещал быть со мной, а теперь являешься спустя полгода, чтобы что? Чего ты от меня теперь ждешь? – Я не хотел бросать тебя, Дани, – наконец произнес Геральт, отчаянно и лихорадочно перебирая в голове слова в поисках правильных. – Мне просто было стыдно, что я тебя подвел, и я оттягивал встречу как мог. Я хочу защитить тебя, а не втягивать в эту свистопляску с Дикой Охотой, пока ты ведешь войну. – Защитить? – Эмгыр задохнулся от возмущения. – Защитить от чего? От самого себя? От чувств? О, да, давай мы повторим разговор, который состоялся почти год назад, ведь аргументы с того времени так разительно изменились! Думаешь, я настолько слаб, что не могу справиться с правдой? Скажи мне, Геральт, но только скажи честно, я почувствую вранье – если бы за эти месяцы ты нашел Цириллу, ты действительно отвез бы ее ко мне? – Нет, Дани, я… – Геральт. – омега выставил перед собой руку и потребовал, – правду. – Я действительно так и не смог найти ее, – Геральт прикусил губу и выпалил единым духом, – но если бы я ее нашел, то спросил бы у нее самой, хочет ли она вернуться к тебе. И если бы она сказала нет… – Ты не понимаешь, Геральт! – перебил его Эмгыр, его голос превратился в вопль. – Ты никогда не понимал! Ты отнял у меня ребенка, и теперь… теперь… Омега рухнул на колени, его тело сотряслось от едва сдерживаемых рыданий. Геральт смотрел на него, понимая, что натворил, и чувствуя, как сердце разрывается. Он хотел подойти к Дани, попросить прощения и пообещать, что все исправит, но знал, что его слова ничего не изменят, а все извинения будут звучать жалко и неубедительно. Эмгыр поднял голову, его рот превратился в узкую, искаженную жестокой ухмылкой щель: – Если ты посмеешь прийти сюда еще раз без Цириллы, – прошипел он, – то точно лишишься головы. Убирайся! Пошел вон с глаз моих! Геральт не стал дожидаться повторного приглашения, развернулся и, не сказав ни слова, покинул тронный зал. Он чувствовал себя так, словно ему вырвали душу и растоптали ее грязными сапогами, зная, что заслужил это. Правда, осознание собственной вины во всем, что произошло, не делало боль менее острой. Он вышел из дворца, оседлал Плотву и отправился прочь из Вызимы, не оглядываясь. Путь до Скеллиге обещал быть неблизким, и, чтобы не терять времени, Геральт ехал днем и ночью, останавливаясь лишь на короткие передышки. К вечеру третьего дня он оказался в топких лесистых болотах Велена. Выбора не было, и Геральт решил переночевать прямо в чащобе, устроившись на сухой кочке под огромным раскидистым деревом. Он развел небольшой костер, чтобы согреться, и достал из седельной сумки краюху хлеба и кусок вяленого мяса, ел молча, глядя на языки пламени, ощущая себя опустошенным от усталости. Сон подкрался к нему мягко и ласково, похожий на долгожданного гостя, несущего с собой утешение. Геральт погрузился в него, словно в теплую ванну, и тревога оставила его наедине с блаженной тишиной. Объятия дремы подарили ведьмаку видение того, как он оказался в маленьком деревенском домишке, стены которого были выкрашены в белый цвет, а сквозь большие окна лился золотистый свет ласкового южного солнца. Вокруг дома простирался зеленый сад, полный буйно разрастающихся цветов, воздух в нем наполнялся ароматами фруктов и свежескошенной травы. Геральт чувствовал, как его сердце, обычно такое настороженное и болезненно ноющее, наполняется теплом, и стальные обручи, стискивавшие его много дней, разжимаются один за другим. В большой мягкой постели под его боком нежился сонный Эмгыр, и облик его был совсем не таким, как во время последней встречи. Его лицо выглядело спокойным, глаза светились любовью, которая, казалось, предназначалась только Геральту. Они были рядом, и все их ссоры, обиды и взаимная ярость словно растворились в мире, полном света. Они нежно касались друг друга–и прикосновения были полны давно забытой телами ласки – занимались любовью. Это напоминало не акт грубой похоти, а танец душ, словно они были предназначены друг для друга самой вечностью. И после, когда они вдоволь подремали в объятиях друг друга в тишине, наполненной лишь шелестом листвы и пением птиц за окном, Эмгыр встал и тихо вышел из комнаты. Геральт, погруженный в блаженное состояние неги, не тревожился, он терпеливо ждал, и в его сердце трепетало умиротворение. И вот, спустя несколько мгновений, Эмгыр вернулся, держа на руках ребенка. Он подошел к Геральту и бережно положил младенца ему на грудь. Ребенок, крошечный и беззащитный, сладко сопел во сне, положив в рот пальчик, и, глядя на него, Геральт почувствовал, как его оттаявшее сердце наполняется нежностью. Он осторожно прижал ребенка к себе ладонью, и ощущение счастья стало полным и безграничным. В этом сне он был дома. Но сон, как это всегда бывает, оказался обманчивым, и реальность, грубая и жестокая, ворвалась в мир грез. Геральт резко проснулся, и от того теплого, ласкового мира не осталось и следа. Он лежал у костра на самом краю болота, и его тело дрожало от холода, костер, который он развел перед сном, давно погас, вокруг царили лишь тьма да мерзкий запах гнили. Он снова был голоден и измучен бесконечной гонкой по королевствам, вокруг царствовала ледяная осень, и никакого намека на счастье, даже самого призрачного, впереди не маячило. Сон о примирении с Эмгыром теперь казался чем-то далеким и нереальным, словно мираж, возникший на горячих песках Зеррикании. Геральт встал, медленно и неуклюже, чувствуя, как от сырости ломит каждый сустав, и окинул взглядом мрачное и неприветливое место, где ему пришлось проснуться. Ему было чудовищно холодно, желудок сводило от голода, а в сердце, словно ноющая рана, томилась все та же на время утихшая боль. И вот, в этом мрачном и холодном болоте, Геральт внезапно для себя самого осознал, что хочет найти Цири не только потому, что любит ее как приемную дочь. Он хотел найти ее еще и потому, что она ребенок Эмгыра, его плоть от плоти, и полная невозможность собственного счастья будто бы сильнее подталкивала ведьмака к стремлению сделать хоть немного счастливее другого человека. Это осознание было подобно удару грома. Желание видеть Эмгыра счастливым, желание видеть, как у него появляется ребенок, которого он мог бы любить, и эта любовь хоть на миг могла бы заглушить его горе, казалось таким зыбким, что Геральт потянулся в пустоту, полную мрака, руками, стараясь схватить его и прижать к груди. Он понял, как же сильно хочет, чтобы у Эмгыра был ребенок, увиденный во сне, хочет, чтобы у него появился этот маленький беззащитный комочек счастья, который мог бы хоть немного растопить лед в его душе, хочет, чтобы омега не был одинок и так мучительно несчастен, каким он казался Геральту во время последней встречи. И только когда рассвет начал медленно разгораться, нехотя окрашивая небо своими розовыми красками, Геральт, уставший и измученный, почувствовал, как в нем вновь разгорается искра надежды на то, что он найдёт Цири, сможет хоть немного облегчить страдания Эмгыра и, возможно, наконец-то разобраться в своих чувствах и желаниях. И с этой надеждой он собрался и двинулся дальше навстречу своей судьбе. Решение идти вперед, несмотря на холод, голод и усталость, пришло к Геральту вместе с еще одним неожиданно болезненным осознанием. Пока Плотва медленно брела по лесу в сторону тракта, его мысли, словно воронье, кружили вокруг одного и того же горького открытия. Он понял, что его желание видеть Эмгыра счастливым, его стремление к тому, чтобы у него был ребенок, на самом деле проистекали из глубоко запрятанного, мучительного чувства собственной неполноценности. Второй раз за свою бесконечно долгую жизнь Геральт ощутил жгучую, всепоглощающую ненависть к своей ведьмовской сущности и проклятому бесплодию. Он, охотник на чудовищ, прошедший через множество битв и испытаний, всегда гордился своей силой, выносливостью и независимостью, не жалел ни о чем из того, что ему пришлось пережить, потому что это сделало его тем, кто он есть. Но теперь, когда в его сердце зародилось и расцвело это странное и противоречивое чувство к Эмгыру, он понял, что невозможность иметь детей — это не просто особенность, а настоящее проклятие, которое не дает ему стать цельным. Эта мысль, словно раскаленный нож, пронзила его рассудок. Геральт ощутил острую боль собственной ущербности, и она была настолько сильной, что он почувствовал, как внутри него что-то ломается, словно кость под тяжестью груза. Уже второй раз после неудачи с Йеннифер он настолько люто ненавидел себя — не за свои ошибки и промахи, не за свои сомнительные поступки, а за то, кем он был, за природу, которую он не выбирал. Он ненавидел свою ведьмовскую сущность, которая, казалось, отнимала у него то, чего он, возможно, сам еще не до конца понимал. Он хотел стать отцом, он хотел дать Эмгыру то, чего тот так отчаянно желал, но был неспособен, и это осознание, словно холодная скользкая змея, обвилось вокруг сердца, сковывая его и лишая остатков сил. Солнце взошло над лесом, долгая ночь закончилась. За ней были и другие, но рядом с Йеннифер Геральт не позволял себе отдаться отчаянию, и медленно, шаг за шагом, они приближались к цели своих поисков. Скеллиге, потом Каэр Морхен, Ума, превратившийся в эльфийского чародея, Дикая Охота – все слилось в бесконечный поток событий, и вот долгожданная награда, до которой оставалось пройти ничтожно мало в сравнении с проделанной дорогой. Йеннифер и расколдованный Аваллак'х направились в сторону острова Туманов, где, по словам эльфа, обитала погруженная в сон Цирилла, а Геральта отправили с поручением и письмом для Эмгыра туда, где стоял императорский флот. Правда, сдуру ретивые нильфгаардцы открыли по плывущему от берега ведьмаку пальбу из арбалетов, и, то и дело ныряя в ледяную воду, Геральт добрым словом поминал каждого незадачливого стрелка до тех пор, пока откуда-то с кормы фрегата не донесся короткий приказ. Ведьмаку скинули веревочную лестницу, и отплевываясь от соли на губах, он все-так смог взойти на борт. – Благодарю за теплый прием, ваше величество, – Геральт отряхнулся от воды, как собака, чувствуя, как предательски пропитывается рубашка под броней и камзолом, – я здесь всего лишь по просьбе Йеннифер. – Где моя дочь? – Эмгыр надменно поджал губы, – почему тебе снова хватает наглости являться ко мне без нее? Момент истины, который Геральту хотелось оттянуть как можно сильнее, чтобы не пришлось сходу разрываться между откровенным враньем и неприятной правдой, наступил слишком быстро. Ведьмак раздраженно втянул воздух носом, намереваясь дать себе хотя бы мгновенье на раздумье, но ноздри его затрепетали, уловив нечто странное, и Геральт принюхался как следует. Морская вода, пакля и смола, мокрая пенька и пот от сонно зевающих слуг перекрывали идущий от Эмгыра аромат, но чутье с толку сбить было нельзя. Привычный звериный, лесной запах рослого тела стал мягким: будто бы на прелую землю, поросшую мхом, орешником и кислой черникой кто-то пролил жирное молоко. Геральту всегда нравилась мысль, что запах Эмгыра еще родом из тех времен, когда он под именем Дани скитался по чащобам и ночевал в берлогах. Этот запах не менялся, разве что, когда Дани боялся, становился кислее, ревновал – горче, а растекался по подушкам в чьих-то лапищах – слаще, но теперь он был другим. Нежность, мягкость, беспомощность разливались по палубе, и по прищуренным глазам Геральта Эмгыр понял, что скрываться нет нужды и смысла. – Пошли вон, – он щелкнул пальцами куда-то в сторону нижней палубы, прогоняя слуг, – стража – тоже вон, я хочу поговорить с ведьмаком наедине. Пока топот ног по лестнице не смолк, император стоял прямо, словно кол проглотивши, однако затем устало привалился к натянутым талям. Плечи его опустились, руки безвольно повисли вдоль тела. – Ты в положении? – с опаской уточнил Геральт. Белое Пламя перегнулся через борт своего роскошного фрегата с отвратительным звуком, согнулся в три погибели, и его вырвало. Геральт замер на месте, не зная, что ему делать – рваться ли на помощь держать императору волосы и или убираться подобру-поздорову от греха подальше, но кашляющие утробные звуки, которые издавал Эмгыр, все никак не прекращались. Ведьмаку стало казаться, что вот сейчас его вывернет наизнанку, и нутро в потоках желчи отправится в темную воду вслед за снедью из царственного желудка, но император оказался несколько крепче чужих представлений. Тонкие пальцы снова принялись щелкать с едва скрываемым раздражением, Геральт запоздало понял, что от него ждут каких-то действий и бросился к столику, на котором возвышались графин с водой и стопка полотняных полотенец. Видимо, представление с императором, блюющим за борт, повторялось с завидной регулярностью. Эмгыр прополоскал рот, отплевался, с излишней тщательностью утер губы и подбородок и снова привалился к талям – ноги будто бы отказывались его держать как следует. – Сам видишь, ведьмак, – негромко сказал он, возвращаясь к прерванному разговору, – я не мог больше ждать, пока ты исполнишь мое поручение. – Ты решил найти Цири замену? – Геральт нахмурился – он не понимал, что чувствовать по этому поводу: облегчение ли, тревогу или что-то еще. – Кажется, у Геральта из Ривии есть правило не соваться в высокую политику, – пробормотал Эмгыр, отпивая из зажатого в ладони стакана – стук зубов о стекло дал понять, что руки у императора трясутся нешуточно, – а что ты прикажешь мне еще делать? Трахать жену, ждать исполнения пророчества, пока мой собственный Совет точит против меня кинжалы? – Белое Пламя устало плясать на курганах врагов? – рассеянно переспросил Геральт – разум его блуждал слишком далеко, – ты же можешь всех перевешать. – Перевешать? – Эмгыр оценивающе сощурился, и ведьмаку показалось, что вокруг его собственного горла тоже стягивается петля, – ты безусловно прав, однако я здесь, на войне, двигаюсь вместе со своей армией, а Совет заседает в солнечном Городе Золотых Башен, и ножи по мою душу смазывают ядами тоже явно не здесь. Перевешаю Совет – и тысяча родичей каждого обосравшегося в петле аристократа объявит мне кровную месть, и тогда одной прекрасной ночью дворец на берегу Альбы опустеет, а меня раздергают на клочки мои же собственные слуги. Южане скоры на расправу, не мне об этом рассказывать. Ветер жалобно завыл где-то в спущенных парусах, под бортом мерно плеснула раз, другой и затихла чернота воды. Геральт почувствовал, что мерзнет в мокрой одежде. Больше всего на свете ему хотелось забраться сейчас в мягкую постель возле жарко натопленного камина, предварительно часик повалявшись в горячей бочке с лавандовой солью, и уснуть, уложив голову Эмгыру на грудь. Но в постель его приглашать явно не собирались. – Моя империя устала от войн, но они ненавидят Север и хотят, видимо, чтобы Радовид по волшебству сложил с себя корону и уступил нам свои земли. Все хотят знаменательных побед, и никто не хочет мерзнуть в полях и устилать их своими костями, – Эмгыр поморщился, – мне нужен наследник, ребенок на троне, за спиной которого я смогу стоять и направлять в правильную сторону. – Тебе не ребенок нужен, а марионетка, – Геральт снова принюхался. От омеги пахло усталостью, той, что сродни уже смертельному желанию заснуть на десяток лет, – кукла, которая формально снимет с тебя гнев южной аристократии, а фактически оставит в твоих загребущих лапах всю полноту власти. Сказал – и сам не поверил во всю меру наглости слов, слетевших с языка. И после меньшего Эмгыр сносил людям головы, причем, говорят, и собственноручно не брезговал, но это уже было за гранью. Однако император только тяжело вздохнул, закатил глаза и уселся в кресло, заботливо поставленное поближе к борту. – Пусть так, – он подпер голову рукой, положив локоть на подлокотник, – суди меня, как тебе угодно. Повисло тягостное молчание, лишь тоскливо скрипели тали и завывал ветер. Свинцовые тучи нависали над мачтами так низко, что казалось вот-вот верхушка грота пронзит полную влаги тяжесть, чтобы та пролилась дождем. – Дани, – мягко позвал Геральт, когда тишина стала вовсе нестерпимой, – позволь один вопрос, и я уйду. Даже письмо от Йеннифер отдам кому-нибудь из твоих слуг, чтобы не тревожить тебя. Эмгыр поднял взгляд, и Геральт увидел, как глубоко запали его светлые и обыкновенно ясные глаза. Согласие было получено. – Ты всегда говорил, что предпочитаешь утехи с ведьмаками, потому что они никогда не обременят тебя ребенком, однако теперь… – подбирать слова было дьявольски сложно, – к чему это я… Эмгыр склонил голову к плечу и вопросительно приподнял брови. Нетерпение читалось в каждой черточке его лица. – Кто отец будущего императора? Кому ты позволил сотворить с тобой то, чего так долго избегал? Кулак на резном подлокотнике сжался, костяшки пальцев побелели. – Какое тебе дело, ведьмак? – прошипел Эмгыр сквозь зубы. И действительно: какое дело ведьмаку до вопросов императорской крови. Геральт попятился, собираясь сбежать по лестнице, и, проклиная себя за наглость, спросил еще: – А как же ты собираешься перенести тяжесть всего этого? Война, государственные дела – все это очень дурно сказывается на здоровье. Эмгыр зарычал, поднимаясь с кресла, Геральт, прикидывая, не сигануть ли за борт рыбкой, выдавил: – А как же твой возраст? От летящего графина он успел увернуться только благодаря ведьмачьей реакции, а вот от метко запущенной скамеечки для ног уйти уже не получилось, и ажурный железный край пребольно врезался ему в плечо – метил Эмгыр очевидно в голову, но слегка промахнулся. – Убирайся с глаз моих долой! И не показывайся больше без Цириллы! – рявкнули ему вслед, когда Геральт все-таки перемахнул через борт и отправился в свободный полет к водной глади, – посмей только явиться ко мне без моей дочери – и я повешу тебя на первом же столбе! Мощно разгребая воду руками, Геральт думал, что письмо от Йеннифер он лучше передаст в следующий раз – от греха подальше. Впрочем, следующая встреча оказалась ничуть не лучше: в битве против короля Дикой Охоты те жалкие силы, что мог выдвинуть Каэр Морхен, никуда не годились, и скрепя сердце Геральт поехал в Вызиму к Эмгыру на поклон. Замок Фольтеста встречал его мрачным нагромождением факельных бликов на сырых камнях – погода портилась день ото дня. Правда, спорить с императором было бесполезно. Он уже запамятовал о своем намерении вздернуть Геральта на столбе, но и добрее сердцем точно не стал. Единственное, что волновало его величество – местонахождение Цириллы, и ни о чем ином слушать Эмгыр не желал. – Я нашел ее. Ей угрожает Дикая Охота, и мы собираемся дать бой в подходящих условиях, – настаивал на своем Геральт, глядя, как Эмгыр сутулится, обнимая себя руками у камина. С визита на корабль прошло не меньше восьми недель, а то и все десять – в беготне и приготовлениях ведьмак совершенно потерял счет дням – и ткань камзола на животе императора была натянута чуть сильнее обычного. Легкая складка под поясом, будто бы одежда не сидела по фигуре, постороннему взгляду нечего было заметить, однако Эмгыр всегда одевался с удивительной тщательностью, и ведьмаку, знающему, куда смотреть, эта деталь бросалась в глаза. – Это ради Цири, – надавил Геральт, – здесь мы поставим под удар всю Вызиму, сотни невинных душ, а вокруг Каэр Морхена пустые поля, там твоим войскам будет сподручнее. Эмгыр смотрел на огонь, теплые оранжевые блики плясали по его впалым щекам и горбинке на переносице. Со стороны казалось, что он ни о чем не думает, а лишь бездумно пялится на пляску языков пламени, но Геральт знал, что размышления в его голове кипят нешуточные. И вот спустя несколько минут молчания, наполненного потрескиванием поленьев, Эмгыр согласился. – Пусть так, я дам тебе хоругвь, – сказал он, отворачиваясь от камина и глядя Геральту в лицо, – но при одном условии – командовать будет полководец Воорхис. Напыщенный остроносый бледный индюк никогда ведьмаку не нравился, и сама мысль о том, чтобы допустить южного аристократишку в святая святых ведьмачьего логова ему претила. – Я не согласен. – А я не отдам войска под командование ведьмаку, – презрительно скривился Эмгыр. Это прозвучало так унизительно, что Геральт моментально вспылил, забыв в одно мгновение, как ему нужна помощь: – Не удивлен, что с таким отношением к нам рядом с тобой не осталось ведьмаков! Не всех можно привязать к себе через постель, да? Кровь отхлынула от щек Эмгыра, он пошатнулся, оперся рукой о каминную полку и исподлобья посмотрел на Геральта взглядом, не сулящим ничего хорошего. – Даже Лето бросил тебя, один я мотаюсь как дурак по горам и долам ради какого-то паршивого золота, и никакой благодарности! Защитить Каэр Морхен нужно не только потому, что это мой дом, но и потому что жизнь твоей дочери зависит от этого. – Почему я должен верить в то, что она жива? – будто пропустив мимо ушей остальные слова веско и негромко спросил Эмгыр, – ты не в первый раз говоришь, что нашел ее, однако почему-то не везешь ее ко мне. Может быть ты, лживое сучье племя, нагло врешь? Не думал, как все твои россказни выглядят в моих глазах? – Ты можешь скрыть за дворцовыми манерами и высокопарным языком то, что половину жизни мотался по грязным дорогам и тавернам, прыгая в постель к каждому встреченному ведьмаку, но я-то знаю правду, – язвительно сплюнул Геральт, – ты сколотил вокруг себя огромную армию, и все равно знаешь, что она будет бесполезна, когда тебе в спину твои же соратники всадят арбалетный болт! Эмгыр смотрел непроницаемо, запавшие жуткие глаза будто бы подернулись болотной тиной, а поджатые губы превратились в трещину на мраморе лица. – И вот я пришел к тебе за помощью, хоть где-то твоя бесполезная прожорливая солдатня может пригодиться, а ты… ты жалок, Дани, так и знай, как знаю это я и все те, кого ты загонял к себе в постель! Геральт осознал, что говорит слишком громко, почти срываясь на крик, когда дверь распахнулась и через всю комнату к Эмгыру метнулся Морвран, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. – Ваше величество, я услышал… с вами все в порядке? Этот ведьмак вам досаждает? – спросил он, невольно протягивая к императору руки. Тот отстранился, уходя от прикосновения, но даже одного импульса, одного движения Геральту было достаточно. Он пристально вгляделся в лицо Морврана, вдохнул его запах, оценивающе хмыкнул. – Нас ожидает еще один чистокровный горбоносый зазнавшийся король. Эмгыр смотрел равнодушно, отсутствие привычного гнева делало этот взгляд жутким и мертвым. – Ты прав, Геральт из Ривии, я действительно лишился всех своих любовников, вы правда оставили меня, а уж виноват ли в этом мой характер или мои намерения – судить не мне. Лето сослужил из всех вас мне самую добрую службу, однако же и он не задержался надолго. Император все же позволил положить руки к себе на плечи. Запах Морврана смешался с молоком и лесными ягодами – от бледнокожего альфы пахло едкостью ржавого железа и немного какими-то хвойными маслами, этот запах так резал обоняние, что Геральт поморщился. – И если я все же погибну – на войне или в собственной спальне, рядом не окажется никого из вашего рода, кто мог бы меня защитить, – Эмгыр выпрямился, идеально ровная осанка стала его щитом, намертво сковывающим все чувства внутри, – подумай об этом, ведьмак, когда я отправлю тебе помощь, которой ты не достоин, но о которой пришел просить. Поддерживаемый под руку Воорхисом, он добрался до стола и тяжело опустился в кресло. – Я действительно слишком дорожу жизнью своего лучшего военачальника, чтобы отправить его с тем, кто не ценит его талант, – Эмгыр взялся на перо и размашисто поставил свою подпись на пустом листе пергамента, – даже если ты нашел Цириллу, то все равно не намерен отдавать ее мне, о чем я сожалею, однако если есть хотя бы малейший шанс на то, что моя дочь жива, я не могу не откликнуться на просьбу о помощи. Это мой долг как правителя и как отца. В неловкой тишине скрипело перо, потрескивало пламя свечи, над которой разогревался и плавился сургуч. Воорхис стоял за креслом своего императора молчаливым укором, верной и покорной тенью. Геральт попытался вообразить их вместе в одной постели: непривычно, странно. Но наверняка этот аристократишка был заботлив и осторожен. Его белые кисти в пене кружевных манжет выглядели словно большие пауки, и представлять их на груди, шее и плечах Дани было неприятно. – И все же… – Эмгыр отложил перо и поднял глаза, взгляд его из безвольного в мановение ока превратился в острый и холодный. – Я не могу, ведьмак, отсиживаться в безопасности, пока моя дочь будет бороться за свою жизнь. Как и не могу доверить тебе даже часть своей армии, особенно после того, что ты только сказал. Я отправлюсь с вами. Геральт удивленно вскинул брови и не сразу нашелся, что ответить. Его взгляд на мгновение метнулся к Воорхису: на бледном лице застыло выражение безнадежного отчаяния. Император, собирающийся лично отправиться на бой с Дикой Охотой, казался, видимо, нильфгаардскому индюку чем-то немыслимым: обычно правители южных земель, за редким исключением, предпочитали руководить издалека, оставляя сражения военачальникам и армиям. – Ваше величество… – Геральт начал осторожно, стараясь скрыть свое изумление за красивым обращением. – Это… весьма неожиданно. Ты ведь не воин, Дани. Если мы проиграем битву за Каэр Морхен, твое место здесь, замок Фольтеста достаточно укреплен, или даже в Нильфгаарде, где ты… – слова не шли в голову и вязли на кончике языка, – твоя жизнь ценна для многих, неужели из упрямства ты хочешь обезглавить империю? Эмгыр усмехнулся без намека на веселье. – Моя жизнь? Чего она стоит, если я не могу защитить собственную дочь от Дикой Охоты или самого себя от собственных же советников? – его голос звучал жестоко. – Нильфгаард переживёт и без меня и моих наследников, империя на то и империя, чтобы быть великой вне зависимости от задницы на троне, ведьмак, но я не переживу, если не сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Цириллу. И если для этого придется сразиться с призраками, то так тому и быть. И не тебе говорить о том, что я не воин. Я много лет провел в седле с оружием в руках, расспроси не к ночи упомянутого Лето. Воорхис тактично кашлянул, словно пытаясь привлечь внимание императора. Но Эмгыр лишь отмахнулся от него, как от назойливой мухи, а затем, не оборачиваясь, сунул придворному в руки пергамент с печатью. – Воорхис позаботится о делах империи в мое отсутствие, соответствующий приказ это подтвердит. – Эмгыр снова перевел свой пронзительный взгляд на Геральта. – Теперь, ведьмак, у нас есть причина действовать вместе. Мне потребуется некоторое время, чтобы отобрать часть войска, но мы присоединимся незамедлительно. Мне нужна карта с местоположением Каэр Морхена. Геральт молчал, обдумывая услышанное. Этот порыв обычно уравновешенного до полной бездушности императора отдавал одновременно безумием и поразительным мужеством. Он совершенно не соответствовал образу хладнокровного прагматичного политика, каким Геральт привык его видеть, однако решимость и готовность пожертвовать даже самим собой ради дочери, которая не желала его знать, вызывали иррациональное уважение. – Как скажешь, – наконец произнес он, склонив голову. – Но, осмелюсь заметить, на поле боя тебе лучше не лезть под меч, а остаться позади, руководя войсками. Эмгыр взмахнул рукой, отметая все возражения. – Защита дочери – это не военная тактика, ведьмак. Это зов сердца. И я намерен ответить на него. Эмгыр поднялся, с трудом опираясь на протянутую Воорхисом руку, и подошел к окну. За толстыми стеклами уже серело небо, предвещая скорый рассвет. – Дай пергамент, нарисую тебе карту, – попросил Геральт, – но не жди теплого приема. Я попробую убедить остальных в необходимости твоего присутствия, но, сам понимаешь, уж Весемир-то точно не обрадуется орде нильфгаардцев в школе ведьмаков. – Верю в твое красноречие, – усмехнулся император, вручая ему пустой лист, – постарайся не только нарисовать дорогу к вашему гнезду, но и зарисовать ворота. – В каком смысле? – Геральт наклонился над столом и взял перо, – перед воротами у нас большое поле, там… – Вот его и изобрази, – Эмгыр устало потер переносицу, – я должен оценить пространство для маневра и прикинуть, сколько брать с собой людей. Отдай карту Воорхису, а я прошу прощения и покидаю тебя, нужно посетить целителя. Не понимаю, от чего меня так тошнит, возможно, во всем виновата ведьмачья вонь, но не хочу перепачкать собственный кабинет. Геральт коротко кивнул, погруженный в переплетение чернильных линий, Эмгыр, проходя мимо, дотронулся до его плеча, и на этом церемонии закончились. Некоторое время перо скрипело в неловкой тишине, потом Морвран, видимо, решив, что на этом его придворный долг окончен, налил себе вина из полупустого кувшина на столе и, усевшись в кресло у камина, принялся его неторопливо прихлебывать. – И как тебе его величество? – ревниво осведомился Геральт, набросав кое-как карту и приступив к рисованию кривых схематичных ворот, – все-таки ты зашел дальше меня. – Не понимаю, о чем ты, ведьмак, – хмыкнул индюк, хотя по глазам видно было, что все он прекрасно понимает, – а если бы и понимал – обсуждать постельные предпочтения императора не в моих правилах. Геральт нахмурился и продолжил чертить, стараясь не думать о том, как Морвран сейчас сидит, потягивает вино и наслаждается своим положением фаворита, а он, Геральт, видимо, и правда всего лишь очередной трофей, который используют и забудут. Он устало провел рукой по лицу, чувствуя легкое раздражение, вызванное бессонной ночью в дороге и тяжелыми мыслями. Взгляд упал на расплывающиеся линии, и ему вдруг стало невыносимо тошно от осознания собственного бессилия. Он ведьмак, мутант, созданный для убийства чудовищ, а не для постельных утех и придворных интриг. Он мог бы убить тысячи чудовищ, но не мог подарить Эмгыру ребенка: эта мысль жгла его изнутри, как раскаленное железо. Омеги, рожденные для того, чтобы производить потомство, заводили себе пары и обустраивали супружеское будущее, а он, Геральт, оказался просто инструментом, годным лишь для того, чтобы удовлетворять чужую похоть. Ревность, с новой силой охватившая его, больно уколола самолюбие. Он даже не знал, к кому испытывает большую неприязнь — к Морврану или к самому Эмгыру. Геральт с силой вдавил перо в пергамент, оставив на нем глубокий след. Усталость смешалась со злостью, и ему вдруг захотелось сломать злополучное перо пополам. Ведьмак отчаянно разозлился на себя за то, что позволил себе увлечься, за то, что дал надежде зародиться в сердце, но, несмотря на весь этот ворох чувств, Геральт все еще понимал, что Эмгыр действительно волен делать все, что взбредет в голову, будучи императором, который умеет пользоваться своей силой, и если он захочет, то будет делить свою постель с кем пожелает и когда пожелает. Понимать-то ведьмак понимал, но не мог принять, и полная бесправность перед собственными эмоциями злила его еще больше. – Ты сейчас взорвешься, – любезно сообщил Воорхис из кресла, – и пар из ушей идет, клянусь, я могу его различить. – Заткнись, – прорычал Геральт, даже не взглянув на него, и продолжил яростно выводить неровные линии на пергаменте, хотя единственным его желанием было отправить паршивую карту в огонь. – Ой, какие мы обидчивые, – Воорхис притворно вздохнул и сделал ещё один глоток вина. – А ты не думал, что его величество может просто… как бы это сказать… развлекаться? Ты ведь тоже не святой, насколько мне известно. Геральт все же поднял глаза и впился взглядом в Морврана, его пальцы, сжатые в кулаки, побелели. – Так ты все же понимаешь, о чем говоришь? – прошипел он, чувствуя, как едва-едва подавленный с грехом пополам гнев снова поднимается в нем черной удушающей бурей. – Или ты думаешь, – Воорхис откинулся на спинку кресла, его глаза лукаво смеялись, – что ты теперь такой особенный, что он смотрит только на тебя? – Я не… – начал было Геральт, но тут же замолчал, понимая, что не стоит ничего объяснять этому самодовольному индюку. – Не оправдывайся, – продолжил Воорхис, – я не слепой и прекрасно вижу, что происходит. И скажу тебе по секрету… не то, чтобы я сильно сожалел об этом – его величество допустил меня в свою постель всего один раз. И то, это было только в государственных интересах. Так что не злись, ведьмак. Не на меня. Геральт замер, его сердце на мгновение остановилось, с кончика пера шмякнулась смачная клякса. Всего один раз? Значит, Эмгыр был не так уж плох, и брошенные во время той ночи слова были уж точно не пустым звуком. Его щеки слегка порозовели от удивления. – Ты… ты врешь, – пробормотал он, не в силах скрыть удивление. – Зачем мне тебе врать? – усмехнулся Воорхис. – Вот зачем мне это? Геральт отвернулся и снова уставился в карту, но теперь его взгляд был совсем другим. Злость схлынула и начала отступать, уступая место какой-то странному, едва уловимому чувству неестественной радости. Он кое-как дорисовал поле, последний раз окинул взглядом пергамент и бросил его на стол. – Пошел ты, – с душой сказал он, вставая со своего места, – сам отнеси это императору, как тебе, верной шавке, и приказали. И, не прощаясь, Геральт вышел из кабинета, оставив Воорхиса в недоумении. Впереди его ждал долгий путь.