Пламя, волк и ласточка

Насладившись теплом и негой сполна, Геральт понял, что сейчас они оба уснут в воде, и потому, выбравшись первым, бережно подхватил потянувшегося без слов навстречу Эмгыра на руки. Тот вновь доверчиво обнял его за шею, прижавшись щекой к широкому плечу. Переступая, как танцовщица, по скользкому мрамору, Геральт нес омегу в спальню, больше всего на свете боясь оступиться и грохнуться посреди проклятой нильфгаардской роскоши, пробравшейся даже в ванную комнату. В спальне царил полумрак – слабо теплился лишь один ночник справа от огромной кровати, позволяя мягкому лунному свету скользить по простыням и россыпям подушек. Геральт аккуратно опустил Эмгыра на кровать, и омега сразу же раскинул руки и ноги, его темные длинные пряди рассыпались по заботливо сунутой под голову подушке, а бледная кожа при таком раскладе показалась ведьмаку еще более соблазнительной в этом тусклом свете. По традициям южан волос на теле окромя головы у омеги не обреталось нигде, и матово мерцающие изгибы тела Геральту нестерпимо хотелось облизать всюду, куда бы смог дотянуться язык. Не желая особо откладывать благое намерение, ведьмак встал на колени между раздвинутыми бедрами и провел руками по мягкому животу, задержавшись большими пальцами на острых подвздошных косточках. Этот участок омежьего тела был усыпан россыпью родинок, напоминающих карту звездного неба. Геральт прижался губами к полотну, покрывая каждый сантиметр медленными, влажными поцелуями. Он чувствовал, как под его прикосновениями вздрагивает податливое ласковое тело, всей сутью откликаясь на нежные прикосновения. Ведьмак исследовал каждый изгиб, каждую впадинку, губы двигались по чужому животу, словно пытаясь запомнить каждую деталь и складку. Затем его внимание привлекли набухшие и чувствительные соски – он поочередно провел по ним языком, чувствуя, как они тут же напрягаются, и удовлетворенно застонал. Не оказывая себе в удовольствии, Геральт несколько минут губами и краешками зубов истязал их, то облизывая, то слегка прикусывая, наслаждаясь тем, как Эмгыр извивается под ним, не в силах сдержать жалобный скулеж. Он чувствовал, как дыхание омеги становится тяжелым и прерывистым, и его собственное желание вспыхивало с новой силой. Постепенно спускаясь ниже, Геральт как следует расцеловал колени Эмгыра, позволил себе поизмываться, задержавшись губами на внутренней стороне левого бедра, заставляя тело под своими руками трепетать от возбуждения. Он упивался тем, как гладкая белая кожа покрывается мурашками от прикосновений, как омега моментально откликается на его ласку и льнет ближе, умоляя о внимании. И наконец его губы достигли цели. Геральт голодно впился поцелуем аккурат меж широко разведенных ног там, где недоразвитый омежий член переходил в гладкие скользкие складки кожи. Он начал вылизывать набухшие от крови лоскутки, доводя любовника до исступления и вынуждая тяжело и жалобно стонать. Его язык забирался всюду, собирая пахучие солоноватые капли и неся с собой одно только чистое наслаждение, а пальцы скользили по полноватым бедрам, массируя их и словно разминая. Геральт не просто удовлетворял Эмгыра, а вопреки всему, чему учили ведьмаков-альф, поклонялся его телу, признавая его власть над собой. Он хотел подарить ему столько наслаждения, сколько тот был способен принять, и наслаждался каждой секундой этого процесса. Эмгыр стонал, извиваясь на простынях, его руки судорожно сжимали ткань, а голова запрокинулась назад. Он был полностью во власти Геральта, беззащитный, в чем-то даже обманчиво хрупкий и уязвимый, обманчиво, разумеется, в силу момента, но в этом крылась какая-то особая притягательность. – Ты спрашивал, сколько ведьмаков здесь было до тебя, – вдруг после череды особенно громких стонов сказал Эмгыр, настойчиво опуская руку на пепельный затылок и тыкая Геральта, как котенка, в нужное место, – так вот, я посчитал: их было восемь. Три волка, один змей, два кота, два медведя… – язык широко мазнул меж губ, и император сбился, но тут же вернулся к оставленной мысли, – ты девятый ведьмак и четвертый волк! Славное число девятка, у нас его почитают как добрый знак. Недовольный похабной болтовней Геральт удвоил усилия, и уже через пару минут Эмгыр, задыхаясь, кончил, скрестив ноги на чужом загривке, словно цепляясь за него последним усилием. Жаркая волна оргазма прокатилась по его телу, оставляя после себя сладко вспыхивающую слабость. С тихим прерывистым стоном он привалился к ведьмаку, его тело обмякло, но бедра продолжали сжиматься теперь уже на плечах Геральта. Геральт, сглатывая смазку, обильно стекавшую по подбородку и шее, ощущал пульсирующую вибрацию от омежьих конвульсий. Не торопясь, он собрал остатки жидкости со своего подбородка и щек, аккуратно вытерев их тыльной стороной ладони. Затем, не отрывая взгляда от наконец-то раскрасневшегося лица, улегся на кровать рядом с Эмгыром и собственнически положил руку ему на бедро, чтобы уже через мгновение ладонь скользнула меж ног, а пальцы оказались во влажной глубине. Омега выгнулся, и из его груди вырвался едва заметный вздох. Геральт продолжал свои движения, подготавливая его разморенное тело к следующему этапу, мягко, но настойчиво. Глаза Эмгыра прикрылись, ресницы затрепетали, пульс участился, а в воздухе повисла предвкушающая тишина, предвещающая новую вспышку страсти. Когда ведьмак забрался на омегу и замер над ним, упираясь ладонями в кровать по обеим сторонам от его лица, Эмгыр высоко поднял бедра, выгибаясь в пояснице, и растянул губы в улыбке: – Я питаю симпатии к ведьмакам лишь по той причине, что вы никогда не заставите меня понести ребенка, чего мне ужасно не хочется, – выдохнул он, чувствуя, как Геральт медленно вталкивается внутрь, – ваше бесплодие поистине благословение для таких, как я. Геральт не без иронии хмыкнул, приподняв бровь, но не стал отвечать на колкость. Его член уже полностью находился в глубине омежьего тела, их бедра соприкасались, и он чувствовал, как Эмгыр от каждого движения замирает, словно натянутая струна. Он начал двигаться, плавно, но с силой, позволяя их телам привыкнуть к близости в новой позе, а затем постепенно наращивая темп. Его ладони скользили по гладким бедрам, направляя и поддерживая движения. Эмгыр стонал, до крови царапая короткими ногтями его спину, его голова запрокинулась, волосы разметались, и Геральт ловил губами его вздохи. В этот краткий миг ведьмак был полон власти над ним и наслаждался каждой секундой этого безумного слияния. Он двигался все быстрее и сильнее, доводя их обоих до предела. Тело Эмгыра содрогалось под ним, стоны переходили в крики, а движения бедер становились все более неистовыми. Геральт чувствовал, как приближается момент разрядки, поэтому переместил одну руку вверх, чтобы дотронуться до лица Эмгыра и накрыть ладонью его щеку, а другую осторожно протолкнул меж их телами, положив кончики пальцев на чувствительный омежий член, практически ложась на любовника и давя на него своей тяжестью. Сцепившись в одно целое, они двигались вместе друг другу навстречу, и золотистые глаза Эмгыра в темноте мягко мерцали, император не отводил взгляда от лица Геральта, и от этой связи, пульсирующей в светлом омуте, ведьмаку хотелось расплакаться. Чувства полыхали вокруг него языками пламени, его тело напряглось, член сладко заныл, изливаясь внутри, крик смешался с облегченным стоном Эмгыра, вцепившегося пальцами в его плечи. – Великолепно… – щедро поделился своей оценкой омега, раздвигая ноги еще шире, когда Геральт покинул его тело и свалился на постель рядом, пристраивая голову на плоской груди, – ты молодец, ведьмак, заставить меня кричать не так-то просто. Геральт пробурчал что-то невразумительное, наслаждаясь приятным гулом в голове и легкой дрожью, поселившейся, кажется, в его шкуре на веки вечные. После этого обмена любезностями они долго лежали, переплетясь конечностями, их дыхание постепенно выравнивалось в унисон, а тела наполнялись сонной истомой. Спустя какое-то время Эмгыр, лениво потянувшись, встал с кровати. Его тело переливалось в лунном свете, словно статуэтка из белого оникса. Он подошел к столу, на котором стоял кувшин с вином, и налил себе полный кубок, послышались жадные торопливые глотки. Геральт наблюдал за ним, любуясь тем, как сияют падающие на плечи раскудрявившиеся волосы – чернота воронова крыла и щедрая седина на висках. Взгляд скользил по плавным изгибам его обнаженного тела. Лунный свет подчеркивал каждую линию, каждую впадинку, каждую выпуклость, делая силуэт Эмгыра похожим на произведение искусства. Плечи, широкая грудная клетка, талия, бедра — все это завораживало и притягивало взор. Геральт видел тонкую линию шрама, тянувшуюся от ключицы до середины груди, а еще один, едва заметный, на левом боку — след более давней битвы, давно забытой. Геральт пересчитывал их, словно рассматривал карту минувших войн, отголоски которых до сих пор резонировали в его собственном теле. Он помнил, как его пальцы, загрубевшие от стали и колдовства, касались их в минуты страсти, и как кожа омеги отвечала ему дрожью. Но теперь, когда Эмгыр двигался так грациозно, с такой непринуждённой уверенностью, в которой не было ни капли жеманства, Геральту вдруг показалось, что эти шрамы — не только память о его прошлом, но и доказательство того, что к этому телу прикасались и другие. Другие руки гладили эту кожу, другие губы целовали ее, другие тела обнимали ее в ночи. Мысль об этом пробудила в груди ведьмака странную смесь ревности и собственничества. Внизу живота медленно разгоралось пламя желания, и оно ничем не уступало ярости, которую он испытывал совсем недавно. Он хотел снова коснуться этого тела, почувствовать его под своими руками, снова оставить на нем свои следы. Но теперь это желание было не только страстным, оно роднилось со стремлением пометить его, сделать своим, пусть даже на короткое время. Когда омега опустошил кубок и поставил его обратно на поднос, Геральт стремительно поднялся с постели и вдруг неожиданно для самого себя перехватил широкие запястья, прижав трепыхнувшееся тело к себе. Эмгыр охнул от неожиданности, когда Геральт, сжав его бедра, перегнул его через край стола. Без предупреждения, грубо ворвавшись в податливое тело, ведьмак начал яростно двигаться, стиснув зубы и сжав губы в тонкую линию. Резкие толчки заставили Эмгыра запрокинуть голову. Геральт вцепился зубами в его загривок, царапая кожу и кусая, как разъяренный зверь дерет добычу. Он не собирался быть нежным, ему хотелось оставить на нем свои метки, доказать, что это тело принадлежит ему, хотя бы на это мгновение. Он двигался все глубже и сильнее, а Эмгыр стонал, вцепившись пальцами в край стола. – Ge’el caerme! – зарычал Геральт, голосом, полным злобы и похоти одновременно, – ты как кошка в течке! Кто еще прикасался к тебе, кроме меня? Назови их имена! – Ты с ума сошел, ведьмак! – выдавил Эмгыр сквозь стон, но Геральт не обратил внимания на его слова. – Скажи! – прохрипел он, не переставая двигаться, – назови их, я хочу знать, кого еще ты пускал в свою постель! – Да пошел ты! – вскрикнул омега. Геральт не отступил. Он продолжал двигаться, его толчки становились все более резкими и сильными, Эмгыр дрожал всем телом, не пытаясь, однако, вырваться. – Я же слышал, как ты хвастался, что терпение не твой конек, – задыхаясь, заговорил Геральт, впиваясь зубами в гладкое плечо прямо поверх белого рубца, спускающегося к лопатке. – Перечисляй, тварь, рассказывай мне, как ты развлекался с другими! – Перестань! – попросил Эмгыр, его голос дрожал, переполненный злостью и диким, почти болезненным удовольствием, – перестань, я умоляю тебя! Геральт не щадил себя. Его движения были такими сильными, что на бедрах Эмгыра, нежная кожа которого и без того была похожа на холст, начали появляться синяки, следы силы, ярости и желания. Но и глядя на расцветающие кровоподтеки, Геральт не останавливался. Он хотел выжать из него все до капли, наполнить его своим ядом, оставить на белой коже свое клеймо. Он кусал, царапал и двигался до тех пор, пока Эмгыр не застонал так отчаянно, что Геральт почувствовал, как собственное тело подталкивает его к оргазму в очередной раз за ночь. Губы коснулись уха омеги, и он тихо, удивляясь собственной дерзости, прошептал: «Теперь ты только мой, аep caerme». – Лето, – Эмгыр уронил голову на скрещенные руки, – Вильгефорц, – каждое имя Геральт вознаграждал особенно сильным толчком, а на чародея и вовсе взбеленился так, что один край стола врезался омеге в живот, а другой ударился в стену, – Эске-ель… Айден! Боги, Геральт, я не помню, мне пятьдесят лет, их уже было больше, чем много! Он стонал, его пальцы впивались в деревянную столешницу, а бедра поднимались навстречу яростным толчкам. И тогда Геральт, прихватив губами омежий загривок, с силой вжался в любовника, выплескивая в него свою ярость и похоть, и не отстранялся, пока их обоих не накрыла волна удовлетворения. Геральт отпустил Эмгыра, убедившись, что омега не рухнет на ватных ногах, дыхание его было тяжелым, а тело все еще горело от только что пережитого припадка ревнивого бешенства. Эмгыр молчал, его грудь тяжело вздымалась, лихорадочный румянец горел на щеках. В воздухе повисло напряжение, смешанное со странной, почти болезненной близостью. Не говоря ни слова, Геральт снова подхватил омегу на руки, Эмгыр без сопротивления слегка прижался к его груди, словно ища защиты в сильных руках. Геральт отнес его к кровати, бережно опустил среди разбросанных подушек, и в этот момент их взгляды встретились. В глазах Эмгыра было нечто, чего ведьмак никогда раньше не видел, — смесь утомления, смирения и даже извращенной благодарности. Геральт лег рядом, не разрывая их объятий. Они лежали, прижавшись друг к другу, их тела снова наполнялись потерянным, казалось, покоем. Геральт чувствовал, как тепло тела Эмгыра окутывает его, а слабое дыхание щекочет шею, и от навалившейся усталости невольно погружался в сон. – Я никому, кроме, разве что, Лето, не позволял спать рядом, – пробормотал сквозь дрему омега, обвивая ведьмака руками и прижимаясь к нему еще теснее. Через минуту в спальне воцарилась тишина. Утром, когда первые лучи солнца робко пробились сквозь щели в ставнях, Геральт проснулся первым. Он посмотрел на спящего под боком Эмгыра и сразу залюбовался его лицом – лишенное привычной надменности, оно казалось спокойным и безмятежным. Внезапно ведьмака охватило странное, незнакомое чувство нежности. Он наклонился и крепко, почти до боли поцеловал омегу, как будто пытаясь оставить на зацелованных губах Эмгыра отпечаток своей сути. Затем, не сказав ни слова, он отпустил его и встал с кровати. Эмгыр улыбнулся, прикоснулся ко рту тыльной стороной ладони, и только затем открыл глаза, но в его взгляде, пока он наблюдал, как Геральт одевается, не было ни упрека, ни обиды. Геральт обернулся, его рука уже лежала на дверной ручке. – Я не возьму от тебя награды, – сказал он хриплым после сна голосом, – но ты меня еще увидишь. С этими словами он покинул императорскую спальню, оставив омегу в одиночестве, с легким привкусом соли на губах и странным ощущением, что что-то в его жизни только что безвозвратно изменилось. Покинув императорский дворец, Геральт погрузился в мрачные раздумья, словно оказавшись в болоте, засасывающем его все глубже и глубже. Он не мог выбросить из головы слова Эмгыра, снисходительную усмешку и дурманящий запах, который, словно липкая паутина, окутывал сознание. Он, ведьмак, привыкший к холодному расчету и безупречной четкости действий, теперь чувствовал себя игрушкой, подвязанной за ниточки чьих-то желаний и пляшущей по приказу ласковых властных рук. Это ощущение нестерпимо злило, и Геральт только на границе с Цинтрой осознал, что сточил себе эмаль на передних зубах и искусал губы до кровавых корочек. Он не мог допустить самой мысли, что его так легко использовали, превратили в очередной трофей, в очередную метку на кровавой дороге. Мотаясь по деревням Ривии, Геральт не стремился уезжать далеко на север. Более того, он на досуге принялся изучать записи о течках омег, пытаясь примерно высчитать, когда в следующий раз в Нильфгаарде возникнет нужда в ведьмаке. Тщательно, словно готовясь к поединку с чудовищем, он решил, что на этот раз будет готов, сам установит правила игры, отринув навязанные сверху, и не позволит превратить себя в очередного побежденного. В странствиях прошла весна, разгорелось лето, нестерпимая жара южных земель вынудила Геральта спрятаться под сенью гостеприимных лесов Ливии, началась осень, промелькнули бесчисленные праздники урожая и последние ярмарки, и лишь тогда ведьмак осознал, что за своими подсчетами, муками ревности и жаркими тревожащими душу снами он проворонил начало куда более интересных событий. Ближе к осенней непогодице и бездорожью, чавкая солдатскими сапогами по жирной грязи, Нильфгаард пересек Яругу в третий раз за последний век. Неугомонный Эмгыр очевидно вознамерился поставить на колени весь обозримый мир, поэтому началась новая война. Понимая, что он рискует опоздать, Геральт ринулся на юг и понял, что безнадежно опоздал – Эмгыра не было в столице, вместе с армией он отправился в обезглавленную Темерию, где организовал временную ставку. К востоку от Махакама, где промаршировали, сминая любое зримое сопротивление, черные воины с солнечными стягами, расплодилась всякая нечисть, как и бывает на залитой кровью земле, и Геральт по пути к Вызиме собирал богатую жатву, проводя ночи у костра, а дни в бесконечной рубке по лесам и долам. И вот в один из таких вечеров, когда солнце уже клонилось к закату и сумерки начали окутывать землю, на дороге показались две знакомые фигуры. Ламберт и Эскель, оба верхом, оба с усталыми лицами, в грязи и крови, безнадежно испоганенные, практически в обносках, но зато звенящие и воняющие золотом. Не видевший друзей добрую пару лет, Геральт остановил коня и полной грудью вдохнул воздух. У него не было никакого желания сейчас разговаривать с другими ведьмаками, но что-то внутри вынудило все же спешиться и приветливо махнуть рукой, чтобы привлечь к себе внимание в сгущающемся полумраке. – Ну и ну, – пробормотал Ламберт, первым подъезжая ближе. – Кого я вижу? Сам ведьмак-отшельник соблаговолил показаться. Не думал, что ты еще жив, Геральт! – А ты, как всегда, груб, – ответил Эскель, подъехав с другой стороны и улыбнувшись. – Что заставило тебя вылезти из своей берлоги, Геральт? Мы думали, ты прочно окопался на юге. – Откуда сведения? – Геральт взял коня под уздцы, – птичка напела или Лютик распиздел? – Да ладно тебе, – пожал плечами Ламберт. – У нас как раз есть выпивка с собой. Есть желание встать лагерем и расхлебать доброе альбанское? Пока Эскель сноровисто ставил навес, Ламберт разводил костер и кидал в походный котелок все, что под руки попадется – и порой о съедобности ингредиента приходилось только мечтать – а Геральт чистил лошадей, они обменялись новостями. Белый Волк узнал, что Йеннифер теперь в ставке Эмгыра и окопалась в Вызиме, Вессемир направился на зимовку в Каэр Морхен, а Трисс, кажется, попала на севере в немилость, и немудрено, ведь там охота на чародеев только начала набирать обороты, и, спасаясь от гнева Радовида, ушла в подполье, а о Цири так никто и не слышал. – Ламберт, ты когда хрючево готовишь, только продукты переводишь, – проворчал Эскель, размешивая похлебку и нюхая сомнительного цвета варево, – и жрать больно, и срать потом тоже. Зачем ты, паскуда такая, перец насыпал? – Не хочешь – не жри, мне больше достанется, – Ламберт счастливо зачавкал содержимым своей миски, – но, признаться, я скучаю по Лютику, вот уж кто и правда в готовке знает толк. После ужина все трое, определенно одурев от усталости, достали фляги с вином и медовухой и принялись дегустировать вязнущую на языке сладость, молча глядя на пламя. И чем больше они пили, тем меньше их печалило происходящее, тем легче шла завязавшаяся болтовня, и в итоге Геральт, несмотря на смущение, все же задал вопрос, который не давал ему покоя: – Скажите мне, – спросил он тихо и хрипло, – сколько раз вы спали с Эмгыром? Он не так давно приглашал меня к себе, и… в процессе сказал, что я четвертый волк. Кроме вас волков осталось не так уж и много, так что я подумал… короче, сколько? Ламберт и Эскель переглянулись, и по их лицам, словно вспышка молнии, пробежала то ли улыбка, то ли гримаса. Затем они хором рассмеялись. – Ха! – выдохнул Ламберт. – И тебя это тоже зацепило? Видимо, аппетит у Дани разыгрался не на шутку, раз он дошел до десерта. – Вы не представляете, как меня это бесит, – буркнул Геральт. – Все эти гобелены, похождения и разговорчики о них. Чувствую себя как наложница в гареме! – Не хочу тебя огорчать, но придется, – успокаивающе потрепал его по плечу Эскель. – Мы все там были, и не по одному разу. Но это дерьмо больше не повторится. – Почему? – спросил Геральт, нахмурившись. – Потому что у этого омеги отвратительный характер, – ответил за приятеля Ламберт, отпив вина – с начала вечера фляга опустела не меньше, чем наполовину. – Мало того, что он постоянно болтает о тебе, сравнивает нас друг с другом, так еще и требует чуть ли не поклонения. То нельзя, это нельзя, в последний раз я его хватанул больно резво, так он по рукам меня отхлестал, а это, между прочим, было уж года два тому как. Неженка, одним словом. Геральт вспомнил, как Эмгыр позволял перегибать себя и раскладывать по всем поверхностям, послушно терпел щипки, укусы, только поскуливая на появление очередного синяка, и сделал мысленную заметку. – Да-да, – подтвердил Эскель. – Вечно ноет, какой ты сильный, какой ты гордый, а он бедный и несчастный. Ты ему как кость в горле с тех самых пор, как что-то там… черт, не помню, спас его, что ли? Короче, больше мы к нему в спальню ни ногой. – А гобелены? – спросил Геральт, чувствуя, как в груди снова разгорается ревность, которую он тщетно и старательно пытался подавить. – Да кто их считает, эти гобелены, – отмахнулся Ламберт. – Кажется, он решил ими весь дворец увешать, чтобы в спину не дуло. Ну, ебется он с ведьмаками, у всех свои причуды, ты вон лет десять за одной чародейкой таскался, а Эскель, наоборот, с чародейками принципиально не спит. – Главное, что мы больше туда не вернемся, – подытожил Эскель, и оба ведьмака кивнули в знак согласия, – слыхал поговорку? К южным омегам не подходи спереди, потому как страшные, к северным – сзади, они уж больно норовистые и чуть что по яйцам пинают, а… Ламберт заржал и бесцеремонно перебил товарища: – А к Эмгыру вар Эмрейсу не подходи ни спереди, ни сзади, и вообще обходи его десятой дорогой от греха подальше – целее будешь. – Это кто такую поговорку придумал? – Айден. Помнишь, есть у меня такой друган из школы Кота, – Ламберт отложил флягу и потянулся, – пойду-ка я задам храпака, утром вставать в ебучую рань. Мы с Эскелем решили в Каэдвен податься, айда с нами? – Я еду в Вызиму. – Тогда передай его величеству привет, – Эскель накинул на плечи плащ – ночь обещала быть сырой и холодной, – и желательно не в момент, когда будешь целовать его в задницу, потому что я как-то раз эдаким макаром передал ему привет от Брегена, так мне чуть голову ляжками не свернули, хватка у него, когда он изволит гневаться, прямо скажем не омежья. Ранним утром ведьмаки, попрощавшись, разъехались. В Вызиму попасть было ничуть не проще, чем в императорский дворец без приглашения, однако накануне предполагаемой течки упрямый Геральт все же как штык стоял у ворот бывшего замка Фольтеста и колотил в двери кулаком. Ему казалось, что к новой встрече он полностью готов, но то, что он увидел, добившись все-таки разрешения на аудиенцию, перечеркнуло все его планы. Пройдя по коридорам и войдя в тронный зал, он не узнал знакомое место, в котором уже бывал и не раз еще при покойном красавчике-короле. Зал, словно отголосок его дурных снов, снова был наполнен целым букетом похабных запахов, и на этот раз их источником явно был не только один Эмгыр – в воздухе витал еще и горьковатый аромат ведьмачьих трав. Император в отвратительно красном бархатном халате обретался, хвала богам, не на резном троне, а за столом, придвинутым как можно ближе к камину, перед самой же решеткой на огромной медвежьей шкуре развалился тот, кого Геральту хотелось видеть меньше всех – Лето из Гулеты, полуголый, истомленный и выглядевший явно довольнее, чем обычно. Геральт почувствовал, как его захлестывает волна ревности, жгучей, неконтролируемой, животной, и это было похоже на укус, яд которого разливался по жилам и заставлял кровь кипеть. В этот момент, заметив непрошенного гостя, Эмгыр откинулся на подлокотник мягкого кресла и окинул его ленивым взглядом, полным любопытства и легкого раздражения. За его спиной поверх выбеленных камней обретались знакомые до боли в стертых зубах гобелены. – О-ох, Геральт, – сказал император насмешливо, – ты решил все же со мной сыграть? Думаешь, сможешь меня удивить? – Нет, – процедил ведьмак сквозь зубы, – я просто не хочу быть очередным трофеем в твоей коллекции. Не хочу, чтобы ты зазывал меня к себе по прихоти. Если думаешь делить ложе с ведьмаком, будь любезен считаться… Эмгыр рассмеялся, и этот звук был похож на треск льда, ломающегося под тяжестью каблука. – Послушай, Геральт, – веско сказал он, – твое самомнение тебя погубит. Ты можешь сколько угодно кричать об уязвленной гордости, но, если я захочу, твоя независимая персона примется подобно верной собачонке сидеть на цепи у моего трона, твоя болтливая пасть окажется в наморднике, а ты будешь смотреть, как я развлекаюсь. Положение омег даже моих землях все еще чудовищно, все считают нас слабыми, и ты, как я погляжу, не исключение, но я – совсем другое дело. Я могу позволить себе все, что угодно. И не советую об этом забывать. Лето со своего места задумчиво хмыкнул и решил внезапно пооткровенничать, будто бы отвечая на незаданный вопрос: – Еще в далекой юности наш Дани пораскинул мозгами и прикинул, что для достижения короны со скипетром статус лучше скрыть, и пил травяные отвары. Но затем, как настоящий гедонист, понял, что лучше не мучиться, а просто спать с тем, с кем захочется, и выбор пал на нас, ведьмаков. – Риск появления бастарда сведен к нулю. Первым моим ведьмаком стал Лето, чем он, конечно, тоже неимоверно горд, но, — Эмгыр обернулся и обвел взглядом все гобелены, — с возрастом я понял, что хочу разнообразия. Блюд на столе сколько угодно, а я не любитель соблюдать пост. – Ты… – ярость Геральта вырвалась наружу, и он сжал кулаки, – ты чудовище! Как можно так говорить о тех, кто греет тебе постель? – А ты, – Эмгыр вскинул голову, и его глаза тоже сверкнули от гнева, – всего лишь трофей, как и все они. Убирайся, ведьмак, и помни, что, если я тебя позову, ты придешь, как бы ни сопротивлялся. Убирайся, или я велю тебе остаться, и вот тогда ты пожалеешь! Геральт ни разу не видел, чтобы омега настолько открыто проявлял свои чувства. Перепалка обещала стать интересной, поэтому, отринув любые мысли о самосохранении, он сделал шаг по направлению к столу и зарычал: – Попробуй! Попробуй меня удержать, попробуй прогнать, нильфгаардская принцесса. Ты возомнил себя богом, но ты всего лишь капризный омега, которому надоело одиночество. Жаждешь власти и внимания и готов ради этого унижать других, используя их как марионеток. Ты мне отвратителен! Ты отвратителен себе самому! – Заткнись! – закричал Эмгыр, чье лицо побагровело от ярости. – Ты не смеешь так со мной разговаривать! Ты всего лишь грязный ведьмак, наемный убийца, существо без роду и племени! Тебя купили, как вещь, пока ты убивал чудищ в сточных канавах, и я имею полное право распоряжаться тобой, как захочу! – Император, который не может вынести даже малейшего противоречия! – огрызнулся Геральт, его глаза метали молнии. – Ты трус, Дани, трус, который прячется за своей короной и страхом, который ты внушаешь другим! – Да как ты смеешь?! – Эмгыр сжал кулаки и, не сдержавшись, оттолкнул кресло от стола, вскочил и бросился на Геральта, как разъяренный зверь. Геральт не шелохнулся, спокойно перехватив атакующее тело за руки, сдавил широкие запястья с такой силой, что омега поморщился, и резко отшвырнул его от себя. Эмгыр пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Он задыхался от ярости, его грудь тяжело вздымалась, а глаза почернели, став похожими на куски агата. – Я уничтожу тебя, – зашипел он, подобно гадюке, – сделаю так, что ты будешь молить меня о пощаде! – Только попробуй, – унизительно засмеялся Геральт в ответ, – только попробуй! В это время Лето, наблюдая за ними с легкой иронией на лице, неторопливо встал, прошагал к криво вставшему столу и налил себе полный кубок вина из графина. Он откинулся на спинку стула, будто зритель на представлении, и спокойно, даже с некоторым показным наслаждением, сделал глоток. Пока Эмгыр корчился от ярости, а Геральт смеялся, здоровяк лишь качал головой, глядя на перепалку, пылкая страсть между участниками которой переходила в столь же яростную ненависть, и бормотал себе под нос: «Ох уж эти омеги, вечно находят способ превратить все в драму», потягивая вино и, по всей видимости, привычно ожидая, чем закончится этот балаган. Злоба Эмгыра достигла апогея. Он замахнулся, и его увесистая ладонь со звонким хлопком врезала Геральту по щеке. Пальцы, унизанные золотыми перстнями, попали на краешек губы, от боли у ведьмака зазвенело в голове: он не пошатнулся, но в глазах вспыхнула досада, подобная той, что предшествует буре. – Блядь! – процедил он, сплевывая кровь, коснулся ладонью ушибленного места, а затем обвел рукой гобелены. – Посмотри на это! Ты цепляешься за каждого альфу, оказавшегося в пределах досягаемости, ты променял меня на десяток похотливых ублюдков, а теперь еще смеешь кричать о трофеях?! – Ах, так! Значит, тебя оскорбляют эти… – Эмгыр задыхался и кипел, как чайник на огне, – эти тряпки? Что ж, тогда им место в огне! Я немедленно прикажу сжечь все до единого! Выбросить из дворца всю эту мерзость, которая так тебе не нравится! Так ведь, господин ведьмак, это тебя и твою гордость устроит? – Жалкий, – Геральт скривил губы в презрительной усмешке, – ты просто жалок и отвратителен мне, как гнойная рана, которую хочется прикрыть. Ты мерзок, Эмгыр. Внезапно, по щелчку пальцев, гнев Эмгыра схлынул, словно омега услышал то, что заставило его внутренне ликовать. Мгновение назад он полыхал, покраше факела, и вот: краска отхлынула от впалых щек, радужка снова посветлела. Император рассеянно запустил руку в растрепанные волнящиеся волосы и издал странный звук, похожий на довольное урчание. Он хитро улыбнулся, глаза засияли дразнящими искорками. Повисла неловкая пауза. Нарушив тишину, Эмгыр сделал шаг вперед, протянул руку и нежно погладил ведьмака по плечу, пальцы с шелестом заскользили по коже брони, вызывая невольные мурашки. Геральт, несмотря на всю свою ярость, не мог не почувствовать, как ноздри улавливают знакомый и ставший родным запах: тяжелый, приторный, несущий в себе отпечаток долгих и сладких утех. – Ох, Геральт, – мягко прошептал Эмгыр, чуть ли не сияя от восторга и предвкушения, – ты всегда так красиво злишься. Глаза горят, щеки красные, пахнет от тебя гневом, и как же мне это нравится. С этими словами он резко опустился на колени перед ведьмаком, и его глаза, полные насмешки и похоти, уставились снизу вверх прямо Геральту в лицо. – Повтори, что я жалок, – попросил Эмгыр, склоняя набок голову, – скажи, что я мерзок. Скажи, что ты не позволишь мне сделать то, то я собираюсь сделать, потому что я тебе отвратителен. Левая его ладонь сжалась на бедре ведьмака, а правая юрко забралась под пояс штанов и потянула их вниз. – Ну же, Гер-ральт, скажи, – просьба превратилась в нечто среднее между приказом и мольбой, – давай, просто повтори свои слова. Геральт застыл, словно оцепенев. Ярость, которая клокотала в нем еще минуту назад, словно отошла на второй план, уступив место внезапному желанию. Он смотрел на Эмгыра, на его глаза, полные вызова и лукавства, на его манящие губы и не мог произнести ни слова. Оскорбления предательски застряли в горле, словно зазубренные крюки, а внизу живота уже начало нарастать томление. Эмгыр, не дожидаясь ответа, придвинулся ближе, попутно стянув с ведьмака штаны до колен, его губы сперва едва дотронулись до плоти Геральта, мазнув теплом и мягкостью прикосновения, а затем жадно сомкнулись вокруг привставшего члена. Омега, помогая себе одной рукой, а другой опираясь о бедро Геральта, то нежно ласкал напряженную плоть, отстранившись почти полностью, чтобы как следует раздразнить, то всасывал хер прямо в глотку сильнее, создавая ощущение, что каждая клеточка тела ведьмака трепещет от удовольствия. Геральт стонал, его руки невольно вцепились в волосы Эмгыра, он не мог противиться ни настойчивости омеги, ни той странной, почти болезненной привязанности, которая обнажилась во время их ссоры еще сильнее. Он чувствовал, как нарастает напряжение, как оргазм подступает, словно огромная волна, готовая обрушиться на него, и понимал, что скорее откусит себе язык, нежели еще раз произнесет сорвавшиеся с него оскорбительные слова. Эмгыр двигался так старательно, напрягая щеки и сыто урча, что шансов продержаться долго у ведьмака не осталось. В тот момент, когда Геральт был на пике наслаждения, когда разум окончательно покинул его, а тело содрогалось в предвкушении, позади раздался легкий шорох. Он не успел ничего понять, как внезапно почувствовал резкую боль в затылке. Тьма обрушилась на него, и мир вокруг перестал существовать. Последнее, что он запомнил, — это приторный запах ягод и едва слышный шепот Эмгыра, который, собирая капли спермы с подбородка кончиками пальцев, шептал что-то вроде «не стоило так откровенно грубить, ведьмак», прежде чем Геральт потерял сознание.