Пламя, волк и ласточка

Геральт никогда не бывал в императорском дворце. Что уж греха таить, визит туда был максимально далек от его планов, пока на границе Альбы, где он как раз закончил с досадно убыточным заказом на полуденницу, его не нашли двое рослых молодчиков с золотыми солнечными гербами на щитах. – Геральт из Ривии? – уточнил мрачно тот, что постарше, с густой окладистой бородой, – ведьмак из школы Волка? Геральт молча кивнул и отхлебнул пива из высокого бокала: молодчики со своими угрюмыми рожами застали его в тени раскидистой липы во дворике таверны. – Его императорское величество желает видеть тебя сегодня до захода солнца. Геральт красноречиво покосился на розовеющие облака. Возня с костлявой девицей и танцы вокруг ее смертоносного серпа заняли неприлично много времени, а после на него навалились еще препирательства с деревенским головой, чьи виноградники изводила нечисть, из-за нескольких крон, и вот теперь солдатня планировала лишить его залуженного и долгожданного отдыха в теньке на травке. – У его величества завелся утопец в нужнике? – Остроты ни к чему, ведьмак. С нами свежая лошадь, вставай, время дорого. Пока Геральт, бурча себе под нос, собирал вещи и обвешивал ими нильфгаардского жеребца, стоившего больше, чем его годовой заработок в лучшие дни, облака из розовых сделались оранжево-багровыми, а невыносимая южная жара наконец-то начала спадать. Молодчики не разменивались на неспешную рысь и сразу загнали коней в галоп, и во время тряски в седле у Геральта не было других развлечений, кроме как глазеть на то, как деревенские ухоженные улочки вокруг сменяются бесчисленными прославленными виноградниками, а затем и городскими предместьями, да вспоминать о последней встрече с Эмгыром, которая была, дай боги памяти, побольше десяти лет назад. Тогда и Геральт, и Йеннифер едва унесли ноги из замка на озере. Вздорный нильфгаардец вбил себе в голову, что ведьмака и чародейку следует прикопать на ближайшем погосте, но в последний момент по ему одному ведомым причинам передумал. В ушах Геральта звучали красивые рулады Старшей Речи, на которой Эмгыр прощался с ними и Цири, отпуская их втроем на все четыре стороны – тот день врезался в память почти намертво. С тех пор много воды утекло, и что на сей раз было угодно императору, которого Геральт помнил еще утыканным иголками чудовищем, оставалось только гадать. Минувший год выдался относительно спокойным, и даже его конец не сулил никаких перемен к худшему, Нильфгаард не рвался перейти Яругу и спокойно плескался своими волнами в границах Цинтрийского мира, каждый год в нем поминали две минувшие войны, Цири скакала где-то между мирами, Йеннифер обреталась то тут, то там на Севере – в последний раз Геральт получил от нее письмо с печатью островитян, и царящую безмятежность, казалось, не могло нарушить ничто мирское. Когда утомленные кони зазвенели подковами по брусчатке площади Города Золотых Башен, вокруг уже сгущалась южная бархатная тьма надвигающейся ночи. Молодчики сгрузили Геральта во дворе у коновязи и передали на руки Мерериду, который брезгливо поморщился на аромат лошадиного пота, но ничего не сказал и, что удивительно, даже не заставил ведьмака пройти через ад банных процедур – видимо, императору действительно уперлось видеть Геральта без промедлений. Поэтому по коридорам они с камердинером пронеслись как настоящий вихрь. У дверей тронного зала Мерерид внезапно остановился, как вкопанный и, зажав рот и нос одной рукой, другой махнул, иди, мол, дальше сам. Геральт недоуменно пожал плечами – раньше ни в одном дворце его так не встречали и подобных вольностей не позволяли, а напротив всюду провожали чуть ли не под конвоем, однако в чужой монастырь со своим уставом не лезут, поэтому он толкнул тяжелую створку и проскользнул внутрь. Холод, исходивший от черного мрамора, казалось, пронизал его до самых костей, стоило сделать лишь шаг по мягким темным коврам. Если снаружи разливалась осенняя ночь, а в коридорах было прохладно, но не более того, то в зале на контрасте с покинутым теплом от камней тянуло вековыми льдами. Эмгыр восседал на троне в странной позе, закинув одну ногу на подлокотник, его накидка, которую нильфгаардцы по моде носили поверх камзола, валялась на полу. В руке император сжимал здоровенный кубок, из которого периодически отхлебывал, и Геральт готов был поклясться, что такое поведение, облик и поза для Эмгыра – это верх странности. Обычно сдержанный со времен отказа от старого имени Дани сейчас выглядел как смесь гедонизма и нетерпения. Кроме него в зале обретался всего один несчастный стражник – совсем юнец с алебардой в руках подпирал стену справа от дверей, лицо его было бледным под стать штукатурке, и одной рукой совершенно не по этикету он, как и Мерерид, зажимал себе нижнюю часть лица. Эмгыр, чье лицо, напротив, горело ярким румянцем, иногда посматривал на стражника и после каждого взгляда фыркал от смеха. – Ваше величество, чего-то хочет от меня? – Геральт недоуменно поежился и отошел подальше от ледяной стены. Зал, освещенный десятками свечей, видимо, из-за толщины камней, из которых были сложены внутренние перекрытия, без протопки – а огромный камин выглядел чистым, будто бы в нем не разжигали пламя несколько дней – моментально выстывал, как ледник в погребе крестьянской избы. Эмгыр снова вперился своими светлыми глазами в лицо стражника и захохотал пуще прежнего. – Гляди, ведьмак! – едва смог выговорить он, взмахивая свободной рукой, – как он меня боится! Геральтприщурился и внимательнее посмотрел на стражника. Что-то странное было во всем этом: и в поведении юнца, и в том, как пьяно и развязно вел себя Эмгыр, и в запахе, витающем вокруг. Геральт как следует принюхался, взывая к своему чутью, и сразу понял, в чем дело. От трона волнами расплывался запах леса: мох, влажная теплая земля, раздавленные ягоды, журчащий сыростью ручеек. В королевских замках обычно витали совсем другие ароматы, будь то многолетняя копоть и книжная пыль, жареная баранина или кислое вино, но сейчас у Геральта возникло стойкое ощущение, будто бы он оказался в лесной чаще. Эмгыр сел как следует, спустив обе ноги на возвышение перед троном, наклонился всем телом вперед и пытливо улыбнулся. Теперь он казался таким же неподвижным и холодным, как и окружающие его камни. Только глаза, ясные и пронзительные, горели той же странной, почти первобытной силой, что и глаза змея на гобелене по правую сторону от трона. Геральт задержал дыхание и отвел от императора взгляд. Вся высота стены, от пола до сводчатого потолка, была прикрыта удивительной работы гобеленом, сотканным, казалось, из нитей лунного света и застывшей крови. Изображенный на нем змей, огромный, чешуйчатый, свернувшийся в тугие кольца, с горящими изумрудными глазами, испепеляющим взглядом смотрел на незваного гостя. Сердце Геральта сжалось от странного предчувствии животной тревоги, которая проникла в него, словно яд из вытканных белоснежным шелком клыков. По бокам от змея, слегка покачиваясь от сквозняка, свисали другие гобелены, и что-то в них показалось ведьмаку странным, будто бы набор изображенных животных был ему знаком, но вдумываться, что означают медведь, волк и кот, было недосуг. – Ты будто бы играешь с собакой. Не страшно тебе? – спросил он, все еще избегая зрительного контакта. – Если мой верный солдат не совладает с собой и бросится на своего императора, я изжарю его живьем на железной решетке, – хмыкнул Эмгыр, – мне нравится наблюдать, как в таких, как ты, ведьмак, сражаются животная натура и человеческое благоразумие. Ощущая, как холодеют спина и загривок, Геральт в одно мгновение осознал, зачем и почему его позвали во дворец. Взгляд Эмгыра сверлил его, как орудие охотника на ведьм незадачливую чародейку, в светлых глазах бурлила животная похоть, и это прикосновение первородной силы, пробивающееся сквозь фарфоровую маску человеческой власти, заставило ведьмака внутренне содрогнуться. Он был призван в ледяной темный зал не для обсуждения королевских дел, не только для разговоров о назревающей третьей войне, и не для выискивания чудовищ в кладовках и подвалах, а для того, чтобы стать источником неясного влечения, которое сквозило в каждом выдохе сидящего на троне человека. Эмгыр, отставив на столик слева от себя кубок, оперся руками на подлокотники, и его тонкие губы изогнулись в подобии улыбки, больше похожей на оскал хищника. Он смотрел на Геральта как на добычу, и в этом взгляде было что-то, что заставляло ведьмака чувствовать себя загнанным зверьем, угодившим в капкан. Комната наполнялась тяжелым, дурманящим ароматом феромонов, и с каждой секундой у Геральта все сильнее кружилась голова. Он чувствовал, как его собственное тело супротив воли начинает откликаться на зов. – Ведьмак, — голос Эмгыра был низким и хриплым, словно он говорил, едва сдерживая себя, — я вижу в тебе нечто большее, чем просто охотника на нечисть. Все вы всегда сложнее, чем кажетесь на первый взгляд. Я чую силу, дикую и необузданную, как и моя собственная. Пусть это чутье нельзя назвать ведьмачьим, однако оно меня не обманывает. Выговорив все это, он откинулся на спинку трона и тяжело втянул воздух горбатым носом. Тело его будто бы свело судорогой, бедра сжались, аристократично тонкие пальцы стиснули красивую резьбу подлокотников. Геральт смотрел, как самого властного и страшного человека на Континенте корчит от течки, и постыдно сглатывал выделяющуюся слюну. Сама мысль о том, что Дани может быть омегой, никогда не приходила ему в голову, он не улавливал этого в телесном запахе, не видел в особенностях фигуры, да и немудрено – вспыльчивый проклятый мальчишка, выросший в жадного до чужих земель мужчину, ни единой деталью внешности, ни единой мелочью из числа тех, что аристократы именуют «манерами», не напоминал женственных пугливых созданий, которых в Нильфгаарде по вековым традициям до сих пор почитали чем-то находящимся на одной ступени со зверьем. Рослый, с широкими плечами, большими ладонями и резкими чертами лица Эмгыр всегда наводил своим именем и обликом ужас на врагов и друзей, его звали Белым Пламенем, пляшущим на курганах врагов, и факт того, что он долгие годы тщательно скрывал то, что могло бы загубить его репутацию одним днем, вызывал у Геральта восхищение. Теперь ведьмак смотрел на императора другими глазами, пелена незнания пала, и наметанный взгляд то и дело цеплялся за слишком широкие для альфы бедра, странно тонкую в воротнике камзола шею и искаженное выражение пылающего лица. В этом странном непрошенном признании был намек, будто бы невысказанное предложение, от которого у Геральта перехватило дыхание. Он вдруг остро ощутил, что все его доводы некогда трезвого рассудка, вся его холодная логика, всё его ведьмовское воспитание, направленное в том числе и на выкорчевывание животных привычек и повадок, присущих племени альф, сейчас ничего не значат. В ледяном зале – понятно стало, почему камин не топили, ведь страдающие от жара омеги не терпели рядом с собой тепла и даже порой срывали одежду или в одних рубашках ныряли в снег и ледяную воду, чтобы умерить снедающее тело изнутри пламя – властвовала древняя сила, пробуждающая инстинкты, которые Геральт пытался подавить всю свою жизнь. В детстве ему, как и всем, наверняка рассказывали, что некогда в стародавние времена боги разгневались на род людской и отняли у него женщин, с которыми дурно обращались мужья, и тогда человечество, оказавшись на грани вымирания, взмолилось о пощаде, и некоторым мужчинам была дарована способность рожать детей. На Севере у этой сказки была милосердная окраска, бои сжалились над самыми праведными и прекрасными, одарив их чудом, на Юге же этот дар по описанию больше напоминал проклятие, которым наделили самых грешных и уродливых людей. Эмгыр явно больше походил на предания собственного народа, нежели на истории о величавых и почитаемых омегах Редании. Возможно, именно поэтому, взойдя на трон, в первый же год правления он переписал все законы, касающегося своего племени, уравняв омег в правах с альфами, что вызвало бурные, но краткие народные возмущения, против которых у императора всегда было надежное красноречивое средство – виселицы и плахи на городской площади. Внезапно что-то изменилось. Помутневшие глаза Эмгыра вспыхнули, словно внутри него разгорелась невидимая битва. Его лицо исказилось пуще прежнего, и голос, когда он заговорил снова, звучал уже по-другому – хрипло и голодно: – Я уже не в том возрасте, – император выпрямился и перевел дух – судороги временно оставили его, – чтобы жар приходил ко мне часто, но четыре раза в году меня посещают любовники, помогающие избегать тяжелых последствий. В этот раз ты оказался ближе всех. С тобой мне еще не приходилось делить ложе, однако я доверяю тебе, и…. Геральт еще не успел толком осознать случившееся, как тишину тронного зала разорвал звук открывающей двери и торопливых шагов. На пороге, словно выброшенный волной, появился запыхавшийся молодой человек. Геральт, не без труда покопавшись в памяти, вспомнил, что это дальний родственник Эмгыра, то ли кузен, то ли племянник, по имени Воорхис. На бледном лице мужчины, как и на лице стражника, читался неприкрытый ужас. – Ваше Величество! – выпалил он, едва переводя дыхание. – Мы нашли его! Он уже едет сюда! Эмгыр, до этого казавшийся ледяной глыбой, внезапно расслабился. По его лицу пробежала тень, больше похожая на облегченную улыбку, чем на гримасу, — словно незримая тяжесть свалилась с его плеч, уступив место надежде и предвкушению. Черты его лица смягчились, и на мгновение проступила усталость, как у человека, долгое время несущего непосильную ношу и вдруг получившего право на залуженную передышку. – Что ж, – произнес он, обращаясь не к Воорхису, а к Геральту, – в таком случае для тебя, ведьмак, еще не пришло время, но мы еще вернемся к этому разговору. Я помню, как хорошо ты обошелся со мной много лет назад, – в его голосе едва уловимо мелькнула благодарность, – и потому я хочу, чтобы между нами установилось то доверие, о котором я только что сказал. Оттолкнувшись от трона, он рывком встал, и запах разлился по комнате густой почти осязаемой волной. Воорхис, стражник и Геральт одновременно застонали, вызвав у Эмгыра очередной смешок. – Но сейчас, увы, время не ждёт. Мерерид возместит тебе вечер простоя, а ты будь готов к тому, что однажды мы еще встретимся. Благодарю, что откликнулся на мой зов! – Попробовал бы он не откликнуться, – проворчал Морвран, но тут же замолк, словно проглотив от стыда за свою колкость язык. – Ты можешь идти, ведьмак, — произнес Эмгыр, внезапно из смешливого и пьяного став холодным и отчужденным, словно освободившись от какого-то колдовства, — я уже сказал все, что хотел. Воорхис проводит тебя до конюшен. Геральт замер, в недоумении уставившись на императора. Он чувствовал, как завеса похоти спадает с его глаз и отступает внезапное наваждение. Минувший миг слабости и вспышка животного вожделения, которую человек смог подчинить своей воле, поразили его. Омега, пусть и временно сдерживающий инстинкты, принимающий решения, выражающийся связно, а не мяуканьем и мольбами, был определенно чем-то новеньким и достойным любопытства. Абсолютно отчаявшись разобраться в том, что чувствует, Геральт с трудом склонил голову, развернулся и покинул тронный зал, оставляя за собой тяжелый запах феромонов. Слова Эмгыра повисли в воздухе, сохранив после себя горьковатый привкус недосказанности, Геральт, сбитый с толку и переполненный противоречивыми мыслями, покинул негостеприимный дворец, чувствуя себя так, словно его выбросили из омута на берег, где он никак не мог отдышаться. Его разум пытался собрать воедино обрывки разговора, но всё ускользало, как в тумане, даря лишь ощущение тревоги и смутной опасности. Он вышел во внутренний двор, где свежий воздух немного развеял окутывавшую замок пелену. Там, у массивных коновязей, тянувшихся вдоль королевских конюшен, стояла группа всадников, проверявших амуницию. Ведьмак мельком увидел знакомую фигуру: высокую, широкоплечую, с бритой головой и пронзительным взглядом злющих умных глаз, совсем не соответствующих типажу мясника из ближайшей лавки. Геральт не мог ошибиться, Лето из Гулеты он узнал бы всегда, слишком запоминающаяся у здоровяка из школы Змеи была внешность. Сердце ведьмака в тысячный, кажется, раз, за этот бесконечно долгий день дрогнуло, но не от страха, а от чего-то похожего на изумление. Что он здесь делает? Зачем он ввязался в дела Эмгыра? Геральт хотел окликнуть знакомого ведьмака, задать терзающие его вопросы, но вместо этого он, как зачарованный, замер, наблюдая. Лето, поглощенный делами, что-то сказал одному из слуг, попутно проверяя крепление седла, а затем бросил взгляд на Геральта. Их глаза на мгновение встретились, и во взгляде было что-то, что можно было бы назвать растерянностью, и в то же время похожее на предостережение. Но уже в следующее мгновение Лето отвернулся, словно боясь себя выдать, и растворился среди толпящихся у коновязи всадников. Странное, неловкое чувство заставило Геральта ежиться, как будто он наткнулся на чужую тайну, которую не должен был видеть, она сама ненароком угодила ему в руки. Лето в замке Эмгыра казался чем-то невероятным, как грифон в лавке редкостей, но он видел это своими глазами. Ведьмак в последний раз окинул взглядом внутренний двор, чувствуя, как тяжелеет на сердце из-за вопросов, загадок и недомолвок. Замок, как и его хозяин, представлялся ему теперь лабиринтом противоречий, и Геральт ощущал потребность выбраться из него как можно скорее, хотя и догадывался, что предназначение, кажется, намерено снова и снова возвращать его в это опасное место. Смятение, вызванное встречей с Эмгыром, долго не покидало Геральта, пока он неспеша вел коня рысью по улицам засыпающей столицы. Горделивый вид омеги на троне то и дело всплывал в его памяти, переплетаясь с воспоминаниями о прошлом. Он ловил себя на том, что думает о Дани, юном оруженосце из Эринвальда, которого когда-то спас от гнева королевы Калантэ, воскрешал перед внутренним взором его неловкую, но искреннюю речь, эту юную трогательную любовь к Паветте и то, каким беззащитным он казался под иглами зверька. Теперь же тот Дани превратился в грозное Белое Пламя, внушающее страх вперемешку с благоговением, но облик его все еще таил в себе что-то до боли знакомое и трогательно человеческое. Геральт вновь и вновь мысленно переживал сватовство Дани к Паветте и то, как его ведьмачье чутье тогда угодливо подсказало ему о чем-то скрыто связывавшем этих двух юных существ. Вместо дороги Геральт видел перед собой сцены из прошлого, когда вопреки всем принципам и приказам он решил помочь проклятому принцу, повинуясь странному порыву, вспоминал щекастую мордашку маленькой Цири и гадал, как сильно она изменилась за время скитаний по мирам, много ли теперь в ней, взрослой, от отца, пытался понять, как мальчик, когда-то скрывавшийся под личиной проклятия, мог превратиться в расчетливого тирана и почему в нем все еще проглядывает тот Дани, которого он когда-то знал. В этих размышлениях прошла ночь, наступил рассвет, пролетел день, за ним другой, Геральт уехал на границу Нильфгаарда, где теплая осень сменилась промозглой и тоскливой сыростью, которая долго, как казалось, не хотела уступать свои права, но в конце концов сдалась под натиском зимы. Поля покрылись белым саваном, а ветер, завывая, понесся петь свою песню над замерзшими лесами, напоминая о вечном движении времени. Дни становились короче, ночи длиннее, но, казалось, само время ускорило свой бег, и вот, спустя несколько долгих месяцев, уже чувствовалось дыхание весны. Первые едва заметные проталины появлялись на земле, а воздух, наполненный запахом тающего снега, принес с собой надежду на обновление. Геральт провел эти месяцы, странствуя по приграничным землям между Цидарисом и Темерией, искал заказы, истребляя чудовищ, которые все чаще выползали из глубин лесов, привлеченные, вероятно, запахом грядущей войны, который снова неуловимо витал в потоках воздуха меж королевствами, убивал виверн, гулей, стригг и прочих тварей, с которыми привык иметь дело – в отличие от всяких там много о себе думающих южан. Но однажды, когда солнце опять клонилось к закату, окрашивая небо в нежно-розовые оттенки морских кораллов, пьеса разыгралась заново, как по нотам, – на пустой дороге, нагнав его, со спины подъехал императорский гонец: верхом на пегом коне, в развевающемся черном плаще, расшитом золотой финифтью, выглядел нильфгаардец точь-в-точь как предвестник неприятностей. – Приглашение во дворец, – сказал он, вручая с подобием поклона пергамент с императорской печатью. – Его величество император Эмгыр вар Эмрейс желает вновь увидеть ведьмака Геральта из Ривии и надеется, что ты не откажешься. Сердце Геральта билось куда ровнее, чем в прошлый раз, когда после трех дней пути он въехал в столицу, и все же ведьмак не мог не признать, что его странно тянет в это место. Что-то манящее и пугающее одновременно было в этом приглашении, и он, словно мотылек, летящий на пламя, не мог ему противиться. Входя во двор дворца, где суетились конюхи, оруженосцы и кипела обычная для таких мест суета, Геральт почувствовал, как это место вновь заключает его в свои цепкие объятия. Величественные стены, высокие шпили башен, холодный блестящий мрамор и мерцающие гранитные плиты — все дышало властью и древностью. Он прошел по знакомым коридорам мимо безмолвных статуй, чувствуя, как с каждой секундой нарастает внутреннее напряжение, добрался до дверей тронного зала. Несколько раз глубоко вздохнув, он распахнул их и вошел. Тронный зал, как и в прошлый раз, встретил его молчанием и холодом, и взгляд тут же устремился к стене с гобеленами – по дороге Геральт догадался, его будто бы ударило молнией, что каждый из них изображает герб той или иной ведьмачьей школы. Осталось понять, почему император Нильфгаарда решил развесить по стенам именно такие украшения Эмгыр, восседавший на троне, выглядел хуже, чем в прошлый раз, это сразу бросалось в глаза: острое лицо сильнее осунулось, под глазами залегли темные круги, а на висках проступили синие прожилки. Он был бледен, и, хотя поза оставалась царственной, в движениях сквозила какая-то болезненная усталость. Но не это заставило Геральта замереть в дверях – воздух в тронном зале был пропитан густым, дурманящим ароматом давленных забродивших ягод, который, словно волна, накрыл его с головой. Запах феромонов был настолько сильным, что Геральт почувствовал, как у него потемнело даже не в глазах, а сразу в башке, в животе же все моментально поджалось от желания. Омега, возвышавшийся над залом, изнывал от течки уже не первый день, и на сей раз в зале не было и намека на стражу – удержаться при таком раскладе не смог бы даже кастрат. – Какого лешего ты добирался так долго? – злобно спросил Эмгыр, наклоняясь вперед так сильно, что тело его почти сложилось пополам, – твой провожатый был чародеем, вы же могли переместиться через портал! Почему ты заставил меня ждать? – Ненавижу… порталы… – пробормотал Геральт, делая несколько шагов вперед, – я снова оказался ближе всех? Вот ведь совпадение. Сердце его сжалось от внезапного мучительного осознания того, что каждый гобелен символизировал ведьмака, с которым Эмгыр переспал до него. И каждый из них, так или иначе, был частью этой немыслимо развратной игры. Неожиданно для самого себя, Геральт почувствовал прилив ярости, неконтролируемой, животной злобы от того, что стал частью чего-то невыносимого и грязного. Теперь он мнил себя не более чем трофеем, очередным ведьмаком, помеченным, приглашенным для утех. И все его усилия, попытки разобраться в хаосе эмоций, все его мысли и терзания казались фарсом. Он понимал, что его манят, как скотину на бойню, что он уже стал частью этого механизма и даже не заметил, как именно. С его губ сорвалось хриплое и злобное ругательство, вырвавшееся против воли и здравого смысла, оставшегося за порогом: – Блять! С-сука, какая же ты сволочь! Взгляд, полный внезапной ярости и отвращения, устремился на Эмгыра. Геральт захлебывался от переполняющего его гнева, смешанного с разочарованием и горькой обидой. Все его представления о сильном и гордом императоре рассыпались, как карточный домик, и на их месте возник образ похотливого животного, не гнушавшегося ничем ради удовлетворения своей прихоти. – Я не хочу быть частью твоих грязных постельных интриг. Я не хочу быть очередным гобеленом на твоей стене, очередным трофеем в твоей коллекции. Я ведьмак, а не игрушка для развлечений! В ответ на его слова Эмгыр лишь приподнял бровь, и в его глазах мелькнула снисходительная, почти презрительная усмешка. Он смотрел на Геральта сверху вниз, словно на упрямого ребенка, который не понимает всей силы, что корчится перед ним в жарких сладких судорогах. – Неужели ты думаешь, что сможешь устоять, Геральт из Ривии? – проговорил он мягко и вкрадчиво, но в этой мягкости таилась угроза. – Ты смотришь на меня как на животное, видишь лишь грязь и похоть, но отказываешься видеть власть, которую я несу в себе. Ведь я не просто омега, Геральт, — в его словах сквозила неприкрытая гордыня и пугающая уверенность в себе, — я самый великий омега на свете, забравшийся выше всех. И разве ты, кичащийся своей независимостью ведьмак, сможешь устоять перед этим? Разве ты не чувствуешь этот зов, который тянет тебя ко мне против твоей воли? Запах феромонов, исходивший от Эмгыра, усилился, и Геральт почувствовал, как его тело начинает откликаться на этот зов. Под грудью появилось сосущее ощущение, а где-то позади сердца свернулось в комочек болезненное влечение. Он стиснул зубы, пытаясь подавить в себе эти чувства, но с каждой секундой делать это становилось все труднее. Он чувствовал, как его воля, гордость и вбитое в шкуру воспитание рушатся под натиском нечеловеческой силы, которую излучал Эмгыр. Ведьмак взлетел по ступенькам перед троном и, нависая над омегой, вжал руки в его плечи. Эмгыр вскинул голову, рот его приоткрылся, а через мгновение они целовались, проталкивая языки меж губ друг друга. – Не здесь, тут слишком холодно и твердо, – потребовал невнятно Эмгыр, когда, истерзав его, Геральт отстранился, чтобы глотнуть воздуха, – пойдем в спальню, там уже все готово. Пойдем, я прошу, я слишком долго тебя ждал. Вместо ответа Геральт подхватил его под бедра и позволил скрестить на своей заднице ноги. Сцепившись, как две каракатицы на дне рыбацкой лодки, они ссыпались по ступенькам, а дальше Эмгыр махнул рукой куда-то в сторону неприметной двери, частично скрытой гобеленом с эмблемой школы Кота. – Сколько здесь было ведьмаков до меня? – спросил Геральт, путаясь в словах, когда они очутились в полутемном коридоре, и он привалился к стене, чтобы получить новую порцию поцелуев, – насколько твоя блядская натура щедра на милости? – Ты хочешь заставить меня считать? – захныкал Эмгыр, пока его шею, нетерпеливо смяв воротник, покрывали засосами, – проще сказать, кого из ваших здесь не было. Кто же виноват, что ты так редко бываешь на юге. Люби ты мои земли чуть больше, и оказался бы здесь годами раньше. Геральт, ощущая, как немеют от тяжести руки, бережно спустил свою ношу на пол, но тут же крепко ухватил ее за бедро и потащил за собой. Несколько поворотов по запутанному лабиринту дворцового коридора, и вот они уже оказались возле резных дверей, по бокам от которых мрачными истуканами выселись двое молодцев в доспехах. — Пошли вон отсюда! — приказал Эмгыр и толкнул дверь свободной ладонью – другой он вцепился в Геральта так отчаянно, будто бы стоило разомкнуть пальцы, и их разлучил бы невидимый вихрь, — вон отсюда! И только посмейте греть уши. Если я пойму, что вы опять за мной подглядывали, отрежу и уши, и носы, и вообще все, что только смогу отрезать. И замуж выдам обеих! Молодцы, оказавшиеся девками, переглянулись, синхронно хихикнули, взяли копья на караул и послушно удалились дальше по коридору. — Боги мои, ты слишком агрессивен! — вздохнул с деланной печалью Геральт, позволяя императору проскользнуть внутрь комнаты первым. — Тебе не кажется, что нужно быть немного более чутким к людям, которые тебя охраняют? — О, поверь, это наша привычная манера общения, но ты слишком много беспокоишься о нильфгаардских солдатах в то время, как должен беспокоиться исключительно обо мне. Геральт почувствовал, как его схватили за грудки, а через мгновение какая-то странная злая сила закрутила его и бросила в сторону кровати. Эмгыр пытался сделать так, чтобы Геральт своей тушей угодил ровно на разбросанные подушки, но, к сожалению, то ли ему не хватило сил, то ли меткости, в любом случае – омега промахнулся, и Геральт с грохотом врезался позвоночником прямо в резной дубовый бортик. Со стоном он сполз на пол, чувствуя, как вслед за ним лавиной катятся подушки и покрывало, а через мгновение та же безудержная сила уселась на него верхом. Пылающие от жара руки сунулись под пояс его штанов, затрещала кожа, заскрипели металлические застёжки. Ещё мгновение, и его член, напряжённый и болящий от прилившейся крови, погрузился во что-то плотное, тугое и мокрое. Эмгыр оседлал его, не удосужившись раздеться – он только сбросил сапоги и избавился от штанов, оставив камзол и даже золотую цепь на шее. С блаженным вздохом император закатил глаза, двинулся для пробы вверх, медленно осел вниз, а дальше началась безумная скачка без подготовки и шанса продышаться. Эмгыр елозил по бедрам Геральта, объезжая нового любовника словно норовистого жеребца, руками шаря по груди ведьмака и бормоча что-то невразумительное на родном языке. Ладони Геральта легли на округлую задницу, поддерживая и одновременно хоть немного стремясь замедлить и умерить чужую ненасытность. – Может, полегче? – почти умоляюще попросил он, когда Эмгыр почти лег на него сверху, позволяя вбиваться в себя глубоко и безжалостно, – ты себя загонишь. – Заткнись и шевелись, – император пребольно ущипнул его за ключицу, пробравшись пальцами под воротник, – потом поговорим, пока слишком много болтовни. Слова, прозвучавшие как приказ, лишь подстегнули и без того бешеный темп. Геральт стиснул зубы, принимая натиск, его пальцы крепче сжали округлые бедра, пытаясь хоть немного контролировать этот ураган страсти. Он чувствовал жар, разливающийся по всему телу, и удовольствие, смешанное с болью, когда Эмгыр скользил на нем, позволяя проникать все глубже и глубже. Черный камзол расстегнулся, открывая полоску бледной кожи на груди, а золотая цепь, которая так часто внушала страх тем, кто склонял голову перед троном, теперь нелепо раскачивалась. Эмгыр, словно одержимый, впивался в Геральта, его губы отыскали шею ведьмака, зубы врезались в кожу, оставляя влажные укусы, а пальцы то царапали спину, то пробирались под одежду, срывая остатки самообладания. Он был ненасытен в своем желании, дыхание сбивалось, перемежаясь громкими стонами и неразборчивыми словами на нильфгаардском, которые, как ведьмаку казалось, несли в себе и мольбу, и отчаянную жажду. Геральт, забыв о своем предложении быть полегче, позволял Эмгыру вести, подчиняясь его напору. Его собственное тело откликалось на каждый толчок, на каждое содрогание, разжигаясь все сильнее и сильнее. Он чувствовал, как волна за волной накатывает жар, как дыхание становится тяжелым и прерывистым. Его ладони больше не пытались удержать Эмгыра, наоборот, притягивали его ближе, желая еще более глубокого и полного единения. Он отвечал на поцелуи и укусы, а в те мгновения, когда омега отстранялся, чтобы перехватить глоток-другой воздуха, губы ведьмака обжигали его тонкую шею. Ритм становился все более яростным и неистовым, пока, наконец, не достиг своего апогея. Эмгыр, выгнувшись дугой, издал протяжный крик, его тело содрогнулось, а голова упала на плечо Геральта. Омега почти растворился в нем, чувствуя, как удовольствие пронзает его от кончиков пальцев до корней волос. Следом за ним Геральт ощутил, как волна наслаждения захлестнула его, лишая последних остатков самоконтроля. Его мышцы напряглись, дыхание замерло, и он с хриплым стоном обнял Эмгыра так крепко, как только мог, позволяя себе раствориться в этом безумном моменте. Он чувствовал, как горячая волна наполняет его, и тело находит долгожданное освобождение, а по бедрам растеклась прозрачная природная смазка вперемешку со спермой. Их тела, мокрые от пота, дрожали в унисон. Эмгыр, обессилев, лежал на Геральте, прижимаясь к нему всем телом, его дыхание выравнивалось, сердцебиение замедлялось. Геральт, обнимая его, чувствовал, как собственная волна удовольствия постепенно отступает, оставляя после себя мягкое тепло и умиротворение. Они молчали, наслаждаясь тишиной, нарушаемой лишь их сбившимся дыханием. Напряжение, царившее между ними, медленно спадало, уступая место усталости и странному, новому чувству близости. – Может, тебе это… цветов подарить? – нелепо поинтересовался Геральт, поглаживая растрепавшиеся черные волосы, веером прикрывшие его плечо, – ну или че там омегам дарят? – Главное, что ты не подаришь мне ребенка, – Эмгыр блаженно потянулся всем телом, – сейчас у тебя спадет узел, благо, у вас это быстро происходит, и ты отнесешь меня в ванную. Нам обоим нужно помыться, от тебя так воняет, что я еле сдерживаюсь. Душой он, несомненно, покривил. Геральт был уверен, что, если бы он сейчас предложил омеге встать на колени и открыть рот, тот не смог бы отказать, но от горячей ванны предпочел не увиливать. Он почувствовал, как налившийся кровью член начал постепенно приходить в норму. Узел, тугой и болезненный, медленно спадал, принося облегчение и приятную пульсацию нежной плоти вокруг него. Геральт, аккуратно высвободившись из объятий Эмгыра, подхватил его на руки, чтобы тот, ничуть не смущаясь своей наготы, уютно устроился в крепких ладонях, обвив шею ведьмака. Он был легким и податливым, как изнеженная ласковая кошка. Геральт осторожно отнес свою драгоценную ношу в сторону ванной комнаты, где действительно исходила ароматным паром вода. Он поставил Эмгыра на ноги, и омега, не теряя времени, стянул с себя камзол, чтобы нетерпеливо отбросить его в сторону. Геральт последовал его примеру, снимая свой кафтан, нательную рубашку и штаны. Вдвоем они опустились в теплую воду, наполненную пеной с ароматом лаванды и сандала. Эмгыр с блаженным стоном погрузился с головой, словно в объятия старого друга. Геральт нырнул за ним, расслабляясь всем телом. После нескольких таких погружений он взял мягкую мочалку и начал аккуратно омывать тело Эмгыра, смывая с него пот и следы страсти. Его прикосновения были нежными, почти ласковыми, он старался не пропустить ни одного участка зацелованной распаренной кожи, уделяя внимание каждому изгибу, веснушке и морщинке, пока омега, закрыв глаза, тихо мурлыкал, наслаждаясь прикосновениями. После этого ведьмак придвинулся к Эмгыру, и они лежали в горячей воде, обнявшись, их тела соприкасались, даря друг другу тепло и покой.