Отродья

      Когда мама плачет, сердце Лерайе сжимается в липкий комок и приносит боль. В груди начинает резать, а в мыслях поселяется ужас. Панические мысли подталкивают: помоги маме, сделай что-нибудь, успокой её, как она успокаивала тебя когда-то, помоги ей!       Но Лерайе, как и Дюк’аралим, бесполезна. Что они, дети, могут сделать для леди Багрового Двора?       — Мама… Мама… Мам…       — Мама, пожалуйста…       Могут только стоять рядом с ней, сидящей на краю кровати, и сжимать волнистую кремово-жемчужную юбку. Мама всегда плачет так, что сердце кровью обливается. Её величественная красота уродуется, она закрывает лицо ладонями, прячется в копне серебристых волос и дрожит, всхлипывая каждую секунду. Узкие плечи горбятся, она так уязвимо сжимается, что Лерайе начинает понимать, почему Дюк’аралим мечтает стать огромным и широким сарказом.       Если вырасти большой и широкой, можно уберечь тоненькую красивую маму ото всех бед. Лерайе, будь она огромной, загородила бы её собой и любого обидчика размазала бы по стене. А потом обняла бы маму так крепко, что та бы запищала.       Ах, мама. Если бы можно было тебя уберечь…       — Кто тебя обидел? — зовёт Дюк’аралим, но мама не успокаивается.       — Сангвинарх? — предполагает Лерайе, тревожно сжимая атласную юбку. Мама влажно шмыгает носом и мотает головой.       — Тот рогатый чёрт в чёрном?       Судя по тому, что плач становится громче, Дюк’аралим угадал. Они тревожно переглядываются.       — Хочешь… хочешь мы что-нибудь сделаем? — спрашивает он, кладя ладонь на острую коленку мамы.       — Попросим Конфессариуса, чтобы он тебя больше не обижал… Скажем «пожалуйста».       Лерайе ошибается в словах: мама начинает плакать сильнее. Дюк’аралим смотрит на Лерайе с сочувствием. Нет ни подколок, ни обидных шуток. Они оба напуганы и в панике: мама плачет, а как помочь — непонятно. Всё, что они делают, только сильнее её расстраивает.       — Не надо… не надо, — шепчет мама, убирая ладони. Белое, высеченное из мрамора лицо красное от слёз. Мама тянется к Лерайе, с лёгкостью поднимает её под мышки и усаживает к себе на колени. — Не надо…       Мама, может, и выглядит хрупкой, но сил в ней очень много. Вампиры — поистине сильные существа.       — Я так вас люблю…       Она усаживает на кровать и Дюк’аралима, а затем с нежностью обнимает их. Лерайе, прижимаясь к дрожащей и всхлипывающей маме, чувствует напряжение Дюк’аралима. Мама говорит правду, но ей всё ещё больно.       — Вы у меня единственные… Самые-самые любимые. Мои маленькие летучие мышки, крошечные звёздочки, такие славные, сильные и добрые… Я бы очень хотела, чтобы мы с вами покинули Каздель…       В Казделе страшно. Наверное, будь на то воля мамы, они бы правда уехали отсюда.       — Не позволяйте себе ожесточиться. Не позволяйте ненависти охватить вас… Всегда оставайтесь добрыми и любящими. Даже если будет тяжело… если вам будет больно и грустно, никогда не забывайте о том, что это временно. Важно, чтобы вы всегда оставались чуткими. Будьте той причиной, по которой окружающие начнут верить в прекрасную душу и доброе сердце.       Мама всегда учила их быть добрыми и наставляла, что любовь — главное, что есть вообще в жизни. Но сейчас Лерайе страшно: мама говорит таким надрывным голосом, будто собирается умирать.

\ \ \

      Мысль набрать кровавых роз для мамы — отличная идея. Иногда Дюк’аралим выдаёт интересные мысли, и Лерайе не на шутку гордится им. Он бывает таким умным! Иногда…       Они рвут розы в саду, игнорируя стоящего позади стражника, обвитого мокрым кровавым червём — какой же Сангвинарх страшный, раз делает такое, — и собирают букет. Дюк’аралим выбирает самые большие. Лерайе рвёт осторожно и аккуратно, постоянно царапаясь о шипы. Время от времени она оборачивается, вздрагивает, встречаясь с уродливым из-за червя сарказом, и быстро отворачивается обратно.       — Думаешь, ей понравится? — с сомнением спрашивает Лерайе. Дюк’аралим, забирая у неё несколько роз, кладёт их на скамейку рядом и кивает, чтобы она складывала цветы туда.       — Обязательно. Мама любит розы.       — Ну да… Она даже пахнет розами…       — А ты какие цветы любишь?       Лерайе задумывается. Вспоминает почему-то не сулящую ничего хорошего улыбку Конфессариуса и белоснежный цвет его изящных рогов. Рога у него и правда красивые.       — Белые ирисы. Или подснежники.       — Ужас. Они только в Урсусе растут…       — Но они красивые. А ты любишь цветы?       — Не. Я же мальчишка, — ухмыляется Дюк’аралим, срывая большой бутон. — Не мальчишеское это дело — любить девчачьи цветочки.       — Дурак.       Всегда нужно оставаться доброй.       Лерайе срывает бутон и оборачивается. Стражник подрагивает. Наверное, ему больно, хотя он не плачет и не жалуется. Лерайе никогда не слышала, чтобы такие сарказы под управлением Сангвинарха вообще разговаривали. Она не удивится, если окажется, что тот вырывает им языки или запихивает червей во все щели — в прямом смысле — и подчиняет себе полностью. Лерайе делает к нему шаг, и сарказ опускает спрятанную под бело-серым капюшоном голову. Лерайе протягивает ему розу. Стражник хрипло вздыхает, гладкое тело кровавого червя на его руке начинает двигаться, сжимаясь, и он поднимает ладонь, аккуратно берясь за крепкий шипастый стебель. От него сильно пахнет кровью и жаром.

\ \ \

      — Смотри, какой рогатый и копытный.       — Смешной. Кожа у него такая краснючая…       — Это ты.       Лерайе смеётся и прикрывается книжкой от вспыхнувшего негодованием Дюк’аралима. Сравнение с первобытным тиказом, водящим ритуальный хоровод вокруг костра с другими тварями, задевает его за живое.       — А ты… а ты… — злобно пыхтит он и отбирает у прячущейся Лерайе книжку. Он злобно её раскрывает, листает, открывая изображение тиказского ритуала, и тыкает в рисунок красного червя под землёй с клыкастой пастью и отростками. Лерайе червь не впечатляет, она лишь улыбается. — Это ты! Нет… вот ты!       Теперь Дюк’аралим указывает на костлявое существо, сидящее в углу изображения. Лерайе ахает.       — Такая же плоская, костлявая, груди нет…       — Какая грудь? Ненормальный! Я маленькая! — Лерайе шлёпает по затылку Дюк’аралима, который заливается хохотом и лишь сжимается, уклоняясь от следующего удара. — Идиот! Тебе лишь бы… лишь бы… большие попа-грудь и талия осиная.       — Да, такими должны быть все девушки! — заявляет Дюк’аралим с сияющим взглядом. И где он такого нахватался?       — Я Терезе расскажу, что ты меня обижаешь и какие-то извращения говоришь.       — Ты первая начала. Сравнила меня с каким-то… козлом.       — Это не козёл. Это тиказ. Наши предки были такими!       — Козлами?       — Хватит!       Конфессариуса их перепалки забавляют. Они как щенки, котята или птенцы, не оперившиеся ещё и слабенькие, цепляющиеся друг к другу и подшучивающие. Клюют друг друга и оглушительно чирикают. Лерайе обижается на любую мелочь, а Дюк’аралим наоборот — вместо того чтобы расплакаться, как его слабенькая сестра, вспыхивает не хуже диабло. Интересно. В роду Сангвинарха холериков не было. Дан’шоэль был нежным и ласковым, эталоном нового поколения вампиров, миролюбивых и дипломатичных. Сиире — социопаткой с отсутствующей эмпатией. Дюк’араэль просто Дюк’араэль. В кого же Дюк’аралим такой?       Дети ещё маленькие. Они даже не понимают, что изображение в книге не просто демонический сброд, а предшественники сарказов. Можно увидеть и четырёхлапого джалла с изогнутыми рогами, и костлявого вендиго, и летучую банши, и циклопа, и даже расплывшегося демацти. Это богатая история.       Только дети её не видят. Своим простым подходом к жизни они умиляют. Не то что Конфессариус детей не видел, Куи’саршиннаг когда-то была тоже любознательной и поверхностной. Когда-то. Очень-очень давно.       Лерайе и Дюк’аралим о доме не вспоминают. Дюк’аралим чувствует себя более чем замечательно: тренируется, ест за троих, учится держать меч и махать им как настоящий королевский гвардеец. Всё время он проводит с Терезисом, наставляющим его и обучающим основам, а Лерайе…       Либо зачитывается книгами, либо гуляет, либо общается с Терезой. Ведёт себя более мирно, чем Дюк’аралим, стремящийся как можно скорее вырасти и стать сильным, как «огромный генерал Терезис». Лерайе слабая, плаксивая и напуганная. Дюк’аралим тоже напуганный, но ужас он умело переплавляет в злобу и уверенность, перекрывая ими и слабость, и прочие недостатки.       Тереза мешает. Нежность, которую она даёт, участие и забота вымещают то, что Конфессариус пытается заложить в Лерайе, чтобы сделать из неё нечто лучше Куи’саршиннаг. С той он совершил ряд ошибок, этот холст уже подпорчен, в будущем могут начаться проблемы. Но Конфессариус не расстраивается. Если он заложит в Лерайе правильные ценности и выстроит нужную удобную линию поведения, привяжет к себе и заставит верить только ему и больше никому, всё будет идеально.       А для этого Лерайе нужно как можно меньше водить к Терезе. И к Лакерамелин…       — Мне снилось, что кастер вырвалась. И зарезала нас, выпустив мне кишки. Я смотрела на эту светло-розовую ленту в какой-то странной желтоватой не то слизи, не то плёнке и не понимала, как она, такая длинная, вообще вместилась в меня…       Лерайе касается старого ориджиниумового алтаря и гладит ровную чёрную грань. Конфессариус улыбается, видя, как алтарь маняще мерцает кровавым. Ветер гонит по сухой земле пыль. Даже за городскими стенами территория вокруг Казделя мёртвая.       — Ты поэтому так плохо спала? — догадывается Конфессариус, опустив взгляд на белую макушку. Наедине с Лерайе он может позволить себе снять маску.       — Поэтому.       — Это нормально.       На самом деле не нормально. Конфессариус осознанно надламывает её психику, но кому какое дело? В Казделе нет выбора. Если Лерайе хочет отомстить Сангвинарху, нужно работать. Если Сангвинарх хочет, чтобы его тиказы были достойными и сильными, нужно заниматься детьми с раннего детства.       А не бросать их на произвол судьбы и забывать об их существовании. И не поймёшь, тронулся Сангвинарх умом или нет, хотя его высказывания о необходимости спрятать Чёрную Корону Конфессариус помнит до сих пор и относится к ним как к бреду сумасшедшего. Убрать Чёрную Корону, прервать цикл Королей Сарказов… Какой же Сангвинарх…       Если Конфессариус хочет в самом деле заполучить Лерайе, то нужно готовить её лучше, чем Дюк’аралима. Недостаточно быть сильным. Недостаточно вырасти крепким. Недостаточно поверхностно смотреть на детей, как Тереза и Терезис, пытающиеся заменить им потерянную семью, чему Конфессариус искренне удивляется. Неужели он не прав? Что Дюк’аралим, что тем более Лерайе — хорошие материалы, которые необходимо развивать, а не жалеть и успокаивать. Из них может получиться что-то достойное.       Лерайе, кровь и плоть Сиире, может многое дать Конфессариусу. Не так страшно, что она вампир: Белорогий Король помнит древние случаи, когда жизнь его наследникам давали и джаллы, и даже банши. Не имеет значения вампир, джалл или банши. Инцест или неродственное скрещивание. Важны кровь и плоть. Важна связь с королевской родословной, а Дан’шоэль, её родной дядя, сумел получить корону. Белорогий сарказ родится так или иначе. Наследник превзойдёт даже Куи’саршиннаг, контроль над которой с каждым годом становится всё слабее и слабее.       Но до этого надо дожить. А сейчас Конфессариус с ленивой улыбкой смотрит на маленькую Лерайе и опускает ладонь на её макушку: нежно-нежно-пренежно, ласково, потому что метод хлёсткого кнута и сладкого-сладкого-пресладкого пряника всё ещё самый действенный для воспитания. Ориджиниумовый алтарь под прикосновением Лерайе оживает и начинает светиться немного ярче, приманенный кровью тиказа.       Однажды Лерайе, как и её отец, будет превращать целые легионы в багровые лужи. Будет опустошать города, впитывая в себя кровь. Будет пичкать своих солдат червями и наблюдать, как они ломают их, обвиваясь подобно кровеносным сосудам. Она станет такой же сильной, как её отец; Конфессариус чувствует позабытый прилив азарта, пробуждающий жестокое желание посмотреть, кто же вырастет сильнее: Дюк’аралим или Лерайе? Это было бы отличное пари.       — Нужно пережить это. В твоей жизни отныне будет много жестокости, и если после каждой ты будешь давать слабину и плакать, мучиться, то от тебя ничего не останется. — Хлёсткий кнут, удар по живому, чтобы Лерайе поняла, что от неё требуется и в каком направлении нужно расти. Какое направление будет правильным.       С точки зрения Конфессариуса, конечно.       И он делает всё верно, потому что Лерайе шмыгает и смаргивает слёзы. Быть может, прошлой ночью он переборщил. Наверное, не стоило кидать её сразу в воду, если она даже не понимает, как вообще дышать и барахтаться.       — Ты сарказ. Насилие и смерть будет окружать тебя всегда. Тебе не повезло родиться такой, и это отныне твой порок.       Порочность и грех, которые Конфессариус бережно выведет.       — И что… что мне тогда делать?       — Привыкать и культивировать, — шепчет Конфессариус, поглаживая Лерайе по голове и пропуская мягкие пряди между пальцев. — Знать, что это едва ли начало, а дальше будет только хуже. Убийство твоей матери, игнорирование Сангвинарха, кастер — это всё сущие мелочи по сравнению с тем, что тебе предстоит выдержать. Ты же не собираешься оставаться слабой? Как же ты тогда отомстишь Сангвинарху? Ты должна быть на голову выше него, а Сангвинарх пережил вещи настолько страшные, что даже я восхищаюсь тем, как он сохранил себя после них.       У Дюк’араэля судьба далеко не завидная. Конфессариусу было бы его жаль, если бы он умел сочувствовать по-настоящему.       — Я не смогу вырасти одна. Мне страшно, — всхлипывает Лерайе. — Я не знаю… у кого просить помощи. Тереза сегодня рассказывала сказку про Белорогого Короля, который совершал подвиги, когда страна пребывала в хаосе. Она рассказывала и про его тень, которая не отходила от него ни на шаг… И про других героев и королей, которые несли надежду испокон веков. Я тоже хочу… быть как они. Как сияющий Белорогий Король. Но у меня не хватит сил.       Белорогий Король. Как же славно, что Лерайе толком не понимает, кто Конфессариус на самом деле. Это можно обратить себе на пользу.       — Ты всегда можешь попросить о помощи, — намекает он.       — У кого? — спрашивает Лерайе, подняв голову. Конфессариус, напоследок проведя пальцами по её волосам, мягким и гладким, опускает ладонь.       — Например, у меня. Нужно просто попросить.       — Вы… вы можете мне помочь?       И сладкий-сладкий-пресладкий пряник, чтобы она перестала плакать и начала верить. Лерайе не нужны добрые сказки Терезы, не нужна опека Лакерамелин и не нужны призрачные попытки Неззсалема уберечь её. Лерайе нужны боль и следующая за ней ласка. Она должна быть сильной.       Доброта, любовь, миролюбие — всё это в нынешних реалиях бесполезно.       — Конечно же. Я буду заботиться о тебе и воспитывать тебя, если ты будешь верить мне.       — Буду.       — Обещаешь?       — Обещаю, — уверенно кивает Лерайе, и сожаление в её взгляде заостряется.       — Тогда вместе со мной ты станешь сильной и обязательно превзойдёшь Сангвинарха.       Вот и всё. В воспитании нет ничего сложного, дети — как только что разогретая глина, которой проще простого придать нужную форму.       Но нужно торопиться, пока эта глина ещё не затвердела.       Лерайе станет идеальной. Она и в самом деле будет на одном уровне с Куи’саршиннаг, а её наследник и вовсе превзойдёт любого в родословной Белорогого Короля. Придётся подкорректировать планы, начать следить за взрослением Лерайе, потому что ждать ещё дольше уже неприлично… Идеал недостижим. Но, возможно, Конфессариус подберётся к нему ещё ближе?

/ / /

      Лерайе безмерно любит тётушку Рамаль. Рамаль, близкая подруга мамы, всегда, когда приходила в гости, уделяла много внимания детям. Она общалась с ними, пела, находила чем их занять, пока мама с улыбкой ласковой кошки наблюдала за ними. Потом, конечно, мама с Рамаль куда-то надолго уходили, но Лерайе и Дюк’аралим были так заняты, что даже этим не интересовались. Взрослые обсуждают взрослые важные дела. Когда-нибудь Лерайе тоже будет уходить и обсуждать серьёзные дела…       А ещё Рамаль всегда приносила им что-то съедобное, и это радовало Лерайе с Дюк’аралимом больше всего. У всех банши, по словам Рамаль, всегда очень хорошо получалась выпечка. И духи. От Рамаль всегда вкусно пахло.       — Я тоже хочу, чтобы от меня так пахло… — признаётся Лерайе, сидя на коленях у Рамаль. Грудь у неё мягкая и тёплая, как большая подушка. Дюк’аралим сидит на диване рядом и болтает ногами, улыбаясь как дурак.       — Однажды я создам для тебя духи, — обещает Рамаль, поглаживая Лерайе по спине.       — Хочу ваши.       — Духи должны быть индивидуальными. Ты когда-нибудь сравнивала, как пахнем её величество и я?       Лерайе задумчиво прикрывает глаза и облизывается. Конечно… Тереза пахнет легко и нежно. От её рук тянет чем-то тонким и совсем немного ванильным. Рамаль же прохладная и сладкая, окутывает лаской как плотной шалью и прячет, прижимая к мягкой груди. Лерайе купается в этой нежности и забывает о пугающих словах Конфессариуса у ориджиниумового алтаря.       — По-разному.       — Потому что от её величества не может пахнуть как от меня. И наоборот. Каждому подходит свой запах.       От Дюк’аралима воняет песком, пылью и потом. Дюк’аралим — грязный вонючка.       От мамы — сладкими-сладкими розами, как от Рамаль, но запах немного теплее.       А от Конфессариуса сильно тянет чем-то почти священным, даже сакральным. Пахнет растаявшими свечами, ладаном и каким-то маслом. Пахнет надеждой, страхом и верой. Спектр запахов тёплый, уютный, но в то же время отталкивающий. Приманивающий смерть.       Лерайе не нравится. Так пахнет у сарказских алтарей — не те, что работают на крови и воскрешают, а другие, связывающие с якобы мириадой душ и куда ходят сарказы в надежде, что их услышат предки.       — Кто тебе нравится больше? — вдруг спрашивает Тереза. Дюк’аралим протягивает к ладонь, и Лерайе ласково сжимает её.       Сложный вопрос. Она серьёзно задумывается.       — Я не могу выбрать…       — Не мучай ребёнка такими сложными вопросами, Тереза, — с улыбкой в нежном голосе просит Рамаль. Вуаль прячет её лицо. — Особенно после разговора с Конфессариусом.       — Тебе тяжело с ним?       Дюк’аралим и Лерайе без улыбок переглядываются. Тереза, перестав перекладывать книги, останавливается и внимательно смотрит на Лерайе.       Тяжело. Страшно. Жутко. Он пугает своими речами, которые в корне отличаются от того, чему учила мама. Лерайе смотреть на него лишний раз не хочет, потому что лицо у него улыбчивое, но улыбка ни на грамм не искренняя. Лерайе не может сказать, что с ним не так, но он её пугает до дрожи. Словно… словно…       Он не тот, за кого себя выдаёт.       Конфессариус почему-то прячется, скрывает истинные намерения, имеет на неё страшные планы, а она послушная кукла, которую то красят как удобно, то одевают во что надо, то дёргают за ниточки в нужном направлении. Лерайе не нравится. Почему Конфессариус не может быть честным? Боится, что спугнёт её? После того как Сангвинарх заставил выпить кровь мамы, Лерайе уже ничего не боится.       — Нет. Всё хорошо, — тихо говорит она. Но Рамаль и Тереза ловят её на горячем: Рамаль тяжело вздыхает, а Тереза поджимает губы. Даже Дюк’аралим напрягается и с подозрением смотрит на неё.       — Конфессариус… необычный, — аккуратно подбирает подходящее слово Тереза. Ладонь Рамаль на спине Лерайе останавливается, ногти задевают рубашку. Она напрягается, почувствовав её неодобрение. — Но необходимый.       — Он жестокий.       — К сожалению, я не смогу и себя назвать не жестокой.       — По сравнению с Конфессариусом можешь.       — Я рада, что ты такого мнения обо мне, — мягко говорит Тереза, подходя к дивану. Шаги у неё плавные и осторожные. Лерайе смотрит, как покачивается край белоснежного платья, из-под которого выглядывают аккуратные чёрные сапоги на каблуках. — Но боюсь тебя разочаровать…       — Нужно поговорить с Конфессариусом, — заявляет Рамаль и уже обнимает Лерайе, чтобы подняться, но она ахает и в ответ обнимает Рамаль за шею, останавливая её.       — Не надо! Не надо с ним разговаривать… Всё хорошо, правда. Просто…       Надо искать отговорку. Конфессариус поможет Лерайе, сделает её сильной и могущественной, она станет лучше Сангвинарха и отомстит за смерть мамы. А чтобы это свершилось, ей необходимы хорошие отношения с Конфессариусом. Он должен быть её другом. Никто не должен его в чём-либо обвинять. Да и зачем, если ничего страшного не случилось?       — Я ещё не привыкла к тому, что мама мертва.       Тереза, сев рядом, печально улыбается. Лерайе не видит выражение лица Рамаль, но явственно ощущает её беспокойство. И всё же она уверена. Возможно, только это и остановило Рамаль. Она тяжело выдыхает, приобнимает Лерайе и откидывается на спинку дивана.       — Если вдруг он когда-нибудь тебя обидит… если кто-нибудь вас обоих обидит, сразу скажите мне, — вкрадчиво просит Рамаль. Дюк’аралим, всё это время смотрящий на Лерайе с настороженностью, медленно кивает.       — Конфессариус хочет отвести меня к… личам. В Лейтанию.       — Я уже слышала.       — Это плохо?       — Фримонт не тот сарказ, с которым стоит сейчас знакомиться. Он сложный. Сложнее Конфессариуса.       — Тем не менее, он очень умён, — добавляет Тереза. — Я бы отдала многое, чтобы он уделил мне хотя бы пару минут. Его знания не сравнятся ни с чем. Не могу вспомнить, навещал ли он меня хоть раз после войны…       — Он может быть невыносимым, — качает головой Рамаль.       — Горе от ума, — улыбается Дюк’аралим. Тереза и Рамаль оборачиваются к нему, удивлённые такой резкой оценкой. Дюк’аралим улыбается шире. Недавно у него выпал верхний клык, и Лерайе гложет лёгкая зависть. Он взрослеет, у него уже выпадают молочные клыки, а у неё ещё ни одного… — Генерал сказал, что у этого гордого лича — горе от ума.       — Ты не отправишься к нему с Лерайе? — спрашивает Тереза с лёгкой улыбкой под тихий смешок Рамаль. Дюк’аралим мотает головой.       — Не хочу. Хочу тренироваться с генералом, много есть и спать.       Как давно Лерайе не впадала в спячку. Короткий сон восстанавливает силы, но с долгим вампирским отдыхом он не сравнится. В последний раз мама уложила её с Дюк’аралимом так хорошо спать, что они вдвоём проспали в обнимку несколько лет, как в стазисе, не испытывая никаких потребностей.       Лерайе после этого проснулась невероятно бодрой и энергичной.       — Очень зря. Рамаль?       Рамаль аккуратно качает головой.       — Конфессариус сказал, что поговорит с Фримонтом и попросит его посетить Каздель хотя бы на несколько дней, — возвращается к теме Тереза, складывая ладони на коленях.       — Мне ничего от Конфессариуса не нужно, — гордо отрезает Рамаль.       — Но он сможет пригласить Фримонта.       Может показаться, будто для Рамаль это очень-очень важно. Она вздыхает — вуаль едва-едва поднимается, — опускает голову, и Лерайе зачем-то трогает её за ладонь и осторожно гладит, словно поддерживая. Лерайе мало что знает о Фримонте. Мама обходила стороной почти весь королевский совет.       Но если о Терезисе, Конфессариусе, Демацти и Неззсалеме она почти ничего не говорила, то о Фримонте что-то да рассказывала. С уважением относилась к тому, что он очень умный, но называла это недостатком. Добавляла, что Фримонт не стесняется в выражениях и считает, что все ему что-то должны, а он лучший во всём.       И правда… Горе от ума.       — Я слишком хорошо знаю Фримонта. Запомните, если однажды судьба сведёт вас, во время разговора с ним нужно просто терпеть всё, что он говорит. Никогда не спорьте с ним. Фримонт — отличный способ натренировать терпение и пофилософствовать, спрашивая себя, почему умные люди всегда такие злые.       — Он плохой?..       — Нет, он хороший, любит Каздель, лоялен к банши и в особенности к Рамаль, но…       — Вредный?       — Да, Дюк’аралим, точно. Вредный вредина. Он знает всё на свете, и это его и губит.       Наверное, если он хороший друг Рамаль, то понятно, почему ей так тяжело. Если бы у Лерайе был вредный друг, она бы тоже грустила.       — Лерайе, а ты сможешь передать Фримонту письмо от меня? — спрашивает Рамаль, оживившись, и Тереза улыбается теплее. Лерайе ловит её улыбку и согласно кивает. Дюк’аралим, любопытный, осторожно подсаживается ближе; в ладони Рамаль из ниоткуда формируется бархатный тёмно-синий конверт с чёрным сургучом и лентой.       Лерайе с интересом оглядывает его со всех сторон. Бумага мягкая, на сургуче — герб банши. Дюк’аралим забирает у неё письмо и тоже разглядывает его.       — Только не открывай, — просит Рамаль.       — Я… я и не думала, — смущённо отвечает Лерайе. Как она могла подумать о ней такие низкие вещи? Никогда в жизни Лерайе не полезет в чужую тайну.       — А лич Лерайе не ниточки не разберёт? — спрашивает с опаской Дюк’аралим, возвращая письмо.       — Если Лерайе будет хорошо себя вести. Фримонт ценит уважение и послушание.       — Он не так плох, на самом деле… — аккуратно добавляет Рамаль.       — Рамаль…       — Проблемы есть, но он хороший. Правда хороший, — продолжает настаивать Рамаль с мягкой уверенностью. С каждым её словом взгляд Терезы становится теплее и теплее. — Просто несчастный.       — Если Фримонт «просто несчастный», то Конфессариус — страдалец.       — Иногда я думаю, что Конфессариус тоже несчастный. Никто никогда не бывает злым просто так. Злые оттого и злые, что несчастны.       Рамаль говорит дельную мысль, и Лерайе, уцепившись за неё, запоминает, высекая ей место глубоко-глубоко в памяти. Она бережно прижимает письмо к груди и жмурится, когда Рамаль ласково целует её в макушку.       Мама говорила, что поцелуй банши может убить. Лерайе на мгновение ощущает, как сердце падает в желудок, а потом возвращается на место в тугую клетку рёбер и начинает тихонько стучать, разгоняя тепло.       — Ты не ненавидишь Конфессариуса, а всего лишь считаешь его несчастным.       — Нет, Тереза, я его ненавижу. Как ненавидела его Сиире, так ненавижу и я. То, что он несчастен, нисколечко не искупляет того, что он сделал.       Конфессариус, наверное, несчастный. Может, его никто никогда не любил и поэтому рядом с ним неуютно.       Значит, Лерайе будет первой, кто его полюбит.

/ / /

      — Миролюбивые планы Терезы могут подвести нас, как когда-то подвели Дан’шоэля и других Королей Сарказов. Ни у кого никогда не получалось ни объединить сарказов, ни начать вести дипломатичную политику. У нас всегда было только две грани: либо слепое следование дипломатии и попытки установить мир, либо разрушительная война.       Терезис хмурится и склоняет голову, прикрыв глаза. Обсуждение Терезы и её политики никогда ему не нравилось. Но Конфессариус уже видел попытки сделать из Казделя мирное государство. Помнит застой Илиша, помнит оптимистичность Дан’шоэля. Помнит Куи’лона, справедливого деспота, и других Королей Сарказов. Помнит, с каким аппетитом Сиире разорвала Дан’шоэля и как смеялась, вымазавшись в его крови. Даже Сангвинарх, приложивший руку к его убийству, смотрел на неё с отвращением. Сарказов всегда окружают смерть и насилие. В Казделе не существует нежности, доброты и любви.       И Терезис должен понимать это лучше кого-либо, потому что Конфессариус за будущее действительно волнуется — в конце концов, чем ему править, если ничего не останется? Он всё ещё недоволен, что корона по-прежнему игнорирует его существование.       Ничего страшного, Конфессариус потерпит. Столько тысяч лет терпел, потерпит ещё. Кроме того, Терезис — неплохая кандидатура на случай, если Тереза умрёт. А она обязательно умрёт за свои мирные идеи.       Всё хорошее в Казделе неизбежно обречено на гибель. Когда корона снова перепадёт Белорогому Королю, он позаботится о том, чтобы сарказы восхваляли его, поклонялись, как бессмертному богу, и поведёт Каздель в лучшее будущее.       — Мне не нравится присутствие Кальцит рядом с ней, несмотря на то что та для нас сделала. Я вижу, что Тереза старается встречаться с ней за пределами Казделя или когда никто не видит, но каждый раз, стоит мне понять, с кем она виделась, меня охватывает раздражение.       — Её можно устранить, — предлагает Конфессариус. Терезис, обратив взгляд на гудящую Печь Душ, смотрит исподлобья. Он одновременно и раздражён, и устал. Лучше бы Лакерамелин предлагала чай и отдых не Терезе, а Терезису. Королева даже близко не выглядит утомлённой и нуждающейся в поддержке.       — Как ты это сделаешь?       — Пока не знаю, мне придётся изучить, что Кальцит вообще такое и как её можно раз и навсегда устранить. На это потребуется время.       Терезис будто бы согласен. Конфессариус не знает, что делать.       С одной стороны, и правда стоит подумать о Кальцит. Чтобы Каздель дожил до момента, когда Белорогий Король получит заветную власть, нужно расчистить страну от предателей и сомнительных личностей. С другой, у него и без перерождающейся из раза в раз кошки дел по горло. Даже как-то неловко, что он подтолкнул Терезиса к этой идее, не зная, как её осуществить.       — Возможно, — предполагает Конфессариус, обратив взгляд на монструозную Печь, — её можно было бы… скинуть в неё.       Терезис оборачивается. Он всё ещё хмурится. Конфессариус с улыбкой приподнимает ладони, спеша оправдаться:       — Чтобы она зажарилась. Сомневаюсь, что в таком случае от неё что-то и останется, а если и останется, она никогда из Печи не выберется и будет вечность в ней гореть: кожа будет чернеть и сползать, мясо высыхать, глаза вытекать… Тереза больше никогда не обратится к Кальцит и со временем перестанет даже ходить к Печи Душ.       — У тебя зверские фантазии, — в словах Терезиса слышится презрение. Конфессариус чувствует: Терезис сегодня слишком раздражён, а он сам стоит на уже трескающейся кромке тонкого льда. Терезис непредсказуемый. Конфессариус вздыхает. Напряжение повсюду.       — Мой генерал, прошу вас, не гневайтесь. Вы должны знать, что такое Каздель. Не сомневайтесь в моей преданности, я всегда буду рядом и послужу вам верной поддержкой, — заверяет Конфессариус, почтительно прижав ладонь к груди, и голос чуть ли не тает в холодной нежности. С Терезисом, этой бомбой замедленного действия, нужно быть осторожнее, одно неверное слово — и он отвернётся от Конфессариуса. Не смертельно, конечно, Конфессариус и без его поддержки рано или поздно доберётся до короны, но приятного мало. — Вы выбрали меня своей правой рукой, потому что признаёте, что я знаю Каздель лучше вас. Можете не следовать моим предупреждениям, но прислушивайтесь к ним, потому что я повидал многих Королей Сарказов и никто из них не заканчивал счастливо. Я всего лишь беспокоюсь о судьбе страны, а это затрагивает и Терезу.       — Это не твоя забота.       Пренебрежение Терезиса объяснимо. Он бережёт Терезу и любит её. Для него в аспекте взаимоотношений нет никого важнее Терезы и, возможно, кое-кто появится только в будущем, если Дюк’аралим покажет успехи и сможет выесть под себя тёплое местечко в генеральском сердце.       Конфессариус сказал бы прямо, что Терезу неизбежно ждёт плохой трагичный конец, но в таком случае в Печь Душ отправится не Кальцит, а он сам.       — Мне нужен король личей. Договорись с Храмом Знаний, чтобы Фримонт явился в Каздель как можно скорее.       — Да, мой генерал, — тихо повторяет Конфессариус, стараясь покорностью смягчить раздражение. Как и Тереза, Терезис тоже желает увидеть Фримонта. Он нарасхват.       Приказы Терезиса Конфессариус всегда выполняет безотлагательно.       А если что-то пойдёт не так, у него и на этот счёт есть планы.