Отродья

      — Я не хочу, чтобы они выросли и стали похожими на тебя!       Сангвинарх и мама часто ссорятся. Они стараются конфликтовать не при детях, но всегда получается так, что они замечают. Лерайе понимает, что ссоры — явление нормальное. Она сама часто ссорится с Дюк’аралимом.       Но почему-то при виде того, как ругаются родители, становится больно. Хочется заплакать и убежать. Или выйти к ним и со слезами на глазах попросить не ругаться, помириться, ведь это слишком страшно.       — А если они будут похожими на тебя, значит, это хорошо? — с холодом спрашивает Сангвинарх, глядя на маму сверху вниз.       — Подслушивать неприлично… — шепчет Лерайе, прячась с Дюк’аралимом за углом.       — Тише.       — Сиире. Глубокая тень сияющего Белорогого Короля. Ты считаешь себя вправе контролировать детей и закладывать в них те моральные установки, которые кажутся тебе правильными.       — Они правильные, — говорит мама, хотя взгляд у неё почему-то меняется, становится стальным и бесчувственным. Лерайе жутко. Разве она умеет быть такой злой? — Они вырастут добрыми, нежными и любящими. Их не испортит жестокость Казделя. Они найдут выход из порочного круга ненависти и станут надеждой на лучшее.       Надежда. Надежда. Неугасаемая надежда.       — А я считаю правильным совсем другое. — От слов Сангвинарха по коже бегут мурашки. Не от того, что он считает что-то правильным — Лерайе ничегошеньки не понимает, — а от того, каким голосом он говорит. — Я бы хотел видеть их более смелыми и жестокими.       — Чтобы они пошли по тому же пути, что и ты?       — Да. Чтобы они могли постоять за себя. Они чистые, незапятнанные, с заложенной в них мощью… Настоящие тиказы.       — Мои дети не вырастут такими.       — Твои дети?.. О нет-нет, Сиире, — Сангвинарх усмехается и медленно качает головой, не соглашаясь с отчаянным высказыванием, и страх ложится на бледное лицо мамы. — Они не твои дети.       — Дети не станут оружием. Не станут ублюдками, прячущимися в телах драгоценных детей, как Белорогий Король. Не станут как ты…       Сангвинарх внезапно хватает маму за шею, и та резко подступает на шаг, чтобы не потерять равновесие. Лерайе вздрагивает, готовая ринуться в комнату, но Дюк’аралим, схвативший её за руку, заставляет остановиться. Если бы не он, она бы выскочила в комнату и начала бы умолять Сангвинарха не мучить маму.       Ладонь у Сангвинарха аккуратная и длинная. Он легко обхватывает тонкое горло и сдавливает, в упор глядя на маму.       — Как я? Что я?       Мама грубо хватается за запястье Сангвинарха, сминая свободный рукав рубашки. Он нависает над ней, гладит по щеке другой рукой, сильнее стискивая шею, и прикрывает глаза. Мама слегка дрожит и смотрит с напряжением, скаля клыки. Дыхание её громкое и сиплое.       — Говори, — мрачно требует Сангвинарх.       — Злой. Жестокий. Такой же, как Белорогий Король, вызывающий лишь презрение и, возможно, сочувствие…       — Ты любила Белорогого Короля как меня. Ты жаждала видеть его королём, — шепчет Сангвинарх, склоняясь ещё ниже. Мама перестаёт дёргаться и замирает, глубоко вдохнув. — На первое время он смотрелся бы с короной достойно. Но лишь на первое время, сарказам давно пора оставить эту старую корону и жить без неё.       — И мне жаль, — перебивает мама, — мне стыдно и бесконечно жаль, что я столько лет потратила на убийства, омывая Каздель кровью. Вы оба мне отвратительны. Я вас ненавижу.       — Ты точно такая же. Ты никогда не убежишь от прошлого и не сможешь отвлечься на детей. Ты навсегда останешься тенью сияющего Белорогого Короля, кровавым жнецом Багрового Двора… мясником, убийцей и живодёркой, — улыбается Сангвинарх и накрывает дрожащие от слёз губы поцелуем.       Лерайе затыкает ладонями рот, подавляя аханье, и резко прячется за угол. Щёки почему-то горят, словно она увидела что-то постыдное. Зато любопытный Дюк’аралим пялится, даже не дёрнувшись. Ни стыда ни совести! Лерайе обиженно наступает каблучком ему на ногу, и он, шикнув от боли, злобно оборачивается.       — Что?!       — Ты дурак? На это нельзя смотреть… — пристыженно шепчет Лерайе и берёт его за ладонь.       — Можно! — заявляет Дюк’аралим, но её ладонь сжимает покрепче. — Я уже взрослый.       — Ты маленький.       — Я сам купаюсь.       — Ты любишь, когда тебе помогает мама.       — Отстань! Они ещё будут разговаривать…       — Не будут. Идём, — настаивает Лерайе. — Это вообще неприлично…       И всё же ей удаётся оттащить Дюк’аралима. Прежде чем уйти, она, приманенная любопытством, невольно смотрит в гостиную.       Сангвинарх крепко обнимает маму и утешающе гладит её, горько плачущую, по спине.       — О чём они говорили? Кто такой Белорогий Король? — задаёт вопросы Дюк’аралим уже в коридоре. — И почему… почему… почему Сангвинарх называл маму живодёркой? Мама ведь любит животных.       — Я не знаю.       Но в одном Лерайе уверена: Сангвинарх на самом деле любит маму. Просто… по-своему.

\ \ \

      Тереза рассказывает о том, о чём мама даже не упоминала. Лерайе маму не винит. Она прятала их от опасностей внешнего мира, желая защитить, была для них учительницей, самостоятельно определяя, что им стоит знать, а что лучше отложить, и Лерайе без неё теперь очень грустно.       Лерайе скучает по маме, которая постоянно ей снится.       — Каздель всегда терзали гражданские войны и распри. Никто не пытался посмотреть на ситуацию под другим углом и найти выход из сложившейся ситуации без ненависти и постоянных сражений. Никто не желал объединить сарказов.       — Я хочу объединить всех.       Тереза улыбается и касается ладонью макушки Лерайе. Дюк’аралим, сидящий на диване по другую сторону, смотрит почти ревниво и быстро перелистывает страницу тяжёлой книги, надув щёки.       — Это почти невозможно.       Ладони у Терезы прохладные и мягкие. Она осторожно прячет прядь за заострённое ушко, и Лерайе не отводя взгляда моргает.       У мамы руки были теплее и ласковее.       — Нет ничего невозможного. Мне так мама говорила.       — Она права, — соглашается Конфессариус в страшной рогатой маске, стоящий у выхода из укромной комнаты и разговаривающий с Терезисом о чём-то отвлечённом. — Сиире во многом была права. Жаль, что она умерла.       Терезис бросает на него такой взгляд, будто хочет его за что-то убить. Лерайе неуютно.       Зато Дюк’аралим смотрит на Терезиса с восторгом. Перед завтраком он Лерайе все уши прожужжал о том, как сильно хочет быть похожим на него. Дюк’аралиму многого не надо: достаточно увидеть огромного сурового сарказа, обязательно широкого в плечах, как он тут же кричит, что хочет быть таким же.       А Лерайе ни на кого не хочет быть похожей. Она хочет к маме, но мамы больше нет. И поэтому Лерайе не знает, что делать. Она смотрит на картинки в старой книжке с историей, бессмысленно скользит взглядом по строчкам и не понимает ничего.       — Это хорошая идея, но наш народ разобщён. Чтобы объединить всех… нужно объединить сначала Каздель, — мягко и тихо говорит Тереза.       — Я объединила бы и Каздель, и всех сарказов.       — Интересно, как ты справишься с жуткими вендиго, которые нас предали, или с личами, которым на всех плевать, — насмехается Дюк’аралим, и Лерайе обиженно пихает его в бок.       — С вендиго я бы поговорила, как и с личами. Мы все едины, мы все сарказы… и не должны жить порознь. Даже если они меня не будут слушать, я что-нибудь придумаю. Вырасту, стану лучше, умнее и сильнее и смогу их убедить, чтобы мы все жили вместе.       Конфессариус смотрит на Лерайе, а Тереза вздыхает и снова гладит по голове. Лерайе не хочет, чтобы Конфессариус смотрел на неё. Он её со своей маской пугает.       — Да уж, разговорчиками ты всё решишь, — подстрекает Дюк’аралим. Она снова обиженно пихается.       — У тебя есть идеи получше?       — Да. Побить предателей, а личам мозги на место вставить.       — Какой же ты дурак…       — Зато не такой мямля, как ты.       Тереза слабо улыбается, Терезис с Конфессариусом возвращаются к обсуждению. Лерайе не нравится, что Дюк’аралим хочет решать всё силой. Глупый мальчишка.       Если он таким вырастет, у него будут большие проблемы.       Тереза к ним незаслуженно добра. Лерайе чувствует неловкость, когда она просит звать её не по титулу, а «просто Терезой». Ещё больше Лерайе смущается, когда она проводит их на обед и даёт им новую одежду, сшитую своими чуткими ладонями. От мамы Лерайе слышала, что до получения короны Тереза была швеёй при дворе, а Терезис — простым военным. Мама больше рассказывала о доброте Терезы и о том, какие красивые вещи у неё получались.       Лерайе мечтала быть похожей на маму. Тереза её пугала, потому что она Король Сарказов. Важная, обязанная любить сарказов, несущая надежду. Все ей верят и знают, что она их никогда не бросит. У Терезы слишком много обязанностей. Маму Лерайе любила и хотела в далёком будущем — конечно, после исполнения мечты об объединении сарказов и Казделя — родить прелестных близнецов и заботиться о них с такими же нежностью и теплом.       И чтобы они не ссорились каждый день по ерунде, как Дюк’аралим с Лерайе.       Ей больно без мамы. Не к кому прижаться, некого обнять и некому улыбнуться. Лерайе хочет умереть, чтобы оказаться рядом с мамой в молочной мириаде душ.

/ / /

      Лакерамелин, по скромному мнению Конфессариуса, опаздывает.       Она приходит поздно. Терезис ушёл с летучими мышками во двор, обсудив с ним насущные дела и планы, а Лакерамелин только-только ступила на территорию королевского совета. Конфессариус слышит её и чувствует.       — …пока нам не удалось в точности воссоздать полное генеалогическое древо предшествующих вам Королей Сарказов, но мы продолжаем работу. Все силы Конфессария выделены именно на эту цель, — отчитывается Конфессариус перед Терезой и поднимает взгляд к идущей по бело-серому коридору Лакерамелин. Тусклое дневное солнце, падающее на неё через окна, делает чёрные одежды сияющими. Банши, однако, очень красивые. Красивее вампиров. — Мне бы не помешали дополнительные ресурсы. Конфессарий наметил новые места раскопок лабораторий под Викторией. Вопрос с Научной Академией разрешён.       — Обратись к генералу Терезису. Объедините усилия, он не откажет, а рабочая сила всегда найдётся, — говорит Тереза, и Конфессариус благодарно прижимает ладонь к груди и кивает. С Терезисом он, на самом деле, уже поговорил. Разрешение получено, значит, можно покинуть Каздель официально. — Я слышала, прошлой ночью ты навестил леди Багрового Двора.       — Простился с дорогой подругой, — коротко говорит Конфессариус. Незачем Терезе знать детали, она никогда ими и не интересовалась. — Может, за последний век мы с леди Сиире и выглядели как враги, а любая встреча превращалась в открытый конфликт, но многое пережили вместе.       Тереза нравится Конфессариусу больше Лакерамелин и даже больше Сиире. Тереза чувствует неприязнь к делам Конфессариуса, но не вмешивается. Не высказывает гордое презрение, как Лакерамелин…       И уж тем более не предаёт, как Сиире. Но Конфессариусу не привыкать. Все-все-все близкие всегда его предавали, так было и будет всегда. Никто никогда не изменит этот уродливый цикл.       — Что по поводу убийц?       — Поймали двоих, остальных Конфессарий выслеживает по всему Казделю. Если в течение суток мы не найдём следов оставшейся оппозиции, выйдем за границу. Не волнуйтесь, моя королева, я позабочусь об этом лично: убийцы понесут самое строгое наказание.       А заодно послужат пищей для исследований. Салус давно просила о новых испытуемых.       — Очень хорошо. Это добрые новости. А что насчёт Лерайе? Какие у тебя на неё планы?       — Я хотел провести неделю с личами. Фримонт согласен принять меня. Лерайе научится чему-нибудь новому, ей не помешает, а я решу пару своих задач.       — Может, тебе удастся позвать его хотя бы на несколько дней в Каздель?       — Разумеется, ваше величество. Я знаю, вы бы очень хотели с ним повидаться и потому заранее отправил ему послание, чтобы внезапная просьба не стала для него сюрпризом. Фримонт раним к неожиданностям.       — И в самом деле, он не переносит внезапности… Ты как всегда дальновиден.       Хотя новости добрые, Тереза не улыбается. Она становится совсем другой, нежели в зале с детьми: уже не источающая тепло и ласку, а по-холодному серьёзная и внимательная.       — Ваше величество, — Лакерамелин останавливается рядом, сложив ладони, и почтительно опускает голову. — Конфессариус.       — Здравствуй, Рамаль, — Тереза улыбается, но слабо и натянуто. Дела утомляют её. Конфессариус ограничивается кивком. — Я направляюсь к Печи Душ.       — Мне бы хотелось поговорить с вами лично.       Конфессариус нисколечко не обижается, он всё равно собирался уходить. Особенно когда появилась Лакерамелин. Им нельзя находиться в одном месте слишком долго.       — Сегодня ты вкусно пахнешь, — замечает он напоследок, тихо, но глубоко вдохнув. Маска не мешает ощущать запахи. — Гораздо лучше, чем вчера.       Лакерамелин этого не ожидала: не находит сразу слов элегантного пренебрежения и прижимает ладонь к груди, не то встревоженная, не то удивлённая. Краем глаза Конфессариус замечает улыбку Терезы.       Улыбается она чуть живее и теплее. Конфессариусу приятно. Незачем их добродушной королеве ходить с мёртвым выражением лица. По сравнению с Терезой даже Салус выглядит эмоциональнее.       — Благодарю… — запоздало отвечает Лакерамелин, медленно и немного растерянно. — Это подарок Сиире, её любимые.       Поэтому Конфессариус и отреагировал.       — Моя королева, — почтительно кланяется он. — Королева банши.       — Я всегда буду рада принять вас вновь, — переключившись на официальный тон, говорит Тереза. Она выглядит по-настоящему оживлённой после лёгкого комплимента. Искреннего, между прочим. Насколько же сильно королева жаждет объединить сарказов, что такие мелочи, как налаживание отношений между членами королевского совета, могут её порадовать?       Лакерамелин, однако, остаётся при своём мнении и от одного комплимента не расслабляется, пускай он и пришёлся ей по душе. Это чувствуется, чувствуется. Но разлад между ней и Конфессариусом ещё глубок.       Он даже не покидает коридор, делает едва ли пять шагов к выходу, как до него доносится волнительный, полный нежной заботы шёпот Лакерамелин:       — Ему нельзя доверять её детей. Тереза, Лерайе нужно вернуть, это очень, очень плохое решение, будь Сиире жива, она бы не позволила, она бы…       — Тише, Рамаль, тише… Всё в порядке. Я доверяю Куи’сартуштаю. Он не причинит Лерайе вреда.       — Тереза… — звучит почти отчаянно.       — Пойдём лучше в зал, я попрошу подать чай. Позволь переубедить тебя и показать, что Куи’сартуштаю можно доверять.       Какая же Лакерамелин ябеда. Можно подумать, Конфессариус превратит Лерайе в чудовище.

/ / /

      Демацти и Неззсалем страшные. Неззсалем высокий, пугающий, его одежды отзываются шорохом при малейшем движении и приглушённым холодным перезвоном чего-то металлического. А ещё у него на макушке будто кошачьи ушки - что-то треугольное и аккуратное, небольшое, идущее в разные стороны под белой, скрывающей голову с лицом. Демацти смотрит слепыми глазами с таким скучающим выражением, словно Лерайе ему уже надоела.       Зато Дюк’аралим напичкан счастьем. Он смело принимает лёгкий стальной меч из широких ладоней Терезиса — конечно, он смотрит на огромного генерала с восторгом, — улыбается до ушей и крепко сжимает рукоять.       — Ой… тяжело! — ойкает он, роняя меч концом лезвия на землю с неприятным скрежетом. Терезис, опустившись перед ним на колено, легко приподнимает его. Меч небольшой, маленький. Детский. А Дюк’аралиму тяжело.       — Тебе нужно много есть и хорошо тренироваться, чтобы были силы. Направляй меч остриём. Руки и ноги должны быть крепкими.       — Ага!..       Дюк’аралим восхищен. Он изо всех сил старается держать меч, но ничего не получается. Тонкие руки дрожат, и клинок вновь падает.       Неззсалем такой высокий, что приходится задирать голову. Зато Демацти низкий. Едва ли на голову выше Лерайе. Сначала она думает, что он ребенок, но потом узнаёт, что Демацти если не старше Сангвинарха, то одного с ним возраста.       — Хочешь быть как брат? — спрашивает Неззсалем тихим, шелестящим голосом. Лерайе, задрав голову, мотает ею.       — Не хочу.       — Дюк’аралим никогда не станет похожим на генерала, как бы он ни мечтал.       — Он ещё мал, — безжизненным голосом говорит Демацти. — И слаб.       — Ты не боишься, Лерайе?       Неззсалема называют богом войны. Лерайе его почему-то не боится, хотя слышала, что казармы у городских стен и те жуткие висячие постройки прямо в небе — дело рук нахцереров и личей. Только личей в Казделе нет уже давным-давно.       Лерайе боится. Мамы нет, её и брата некому защищать.       — Не боюсь, — врёт она. Неззсалем склоняет голову, Демацти хмыкает:       — Мы чувствуем твой страх. Почему ты лжёшь?       — Потому что она хочет выглядеть достойной, Кластер. Не обращай на него внимания, он далёк от психологии, — бесстрашно поддевает Неззсалем и продолжает, проигнорировав прожигающий взгляд Демацти: — То, что тебя отдали Конфессариусу, пугающе. Мне жаль.       — Он никого и не спрашивал… — слабым голосом отвечает Лерайе и опускает голову. Неззсалем, кажется, усмехается. Если такое гниющее существо, как он, вообще умеет издавать какие-то звуки, кроме шелеста.       — Узнаю Конфессариуса. Интересно, что сказали бы госпожа банши и лич.       — Даже мы пришли посмотреть на подкинутых котят, а Фримонт остался у себя. Не можем поверить, что этому напыщенному высокомерному учёному неинтересно, — не в самом положительном ключе продолжает Демацти, хотя лицо остаётся непроницаемым, а голос ровным.       — Лич занят, как и всегда. Пойдёшь со мной, Лерайе? — предлагает Неззсалем и протягивает длинную ладонь. — Я покажу тебе, как выглядит Каздель за городскими стенами.       Лерайе идти не хочет. Он её пугает, а ещё она читала, что если коснуться короля нахцереров, можно сгнить заживо.       От Неззсалема пахнет сыростью. Запах чем-то напоминает вонь вязкой гнили. Лерайе слышала от мамы, что нахцереры едят сами себя или сородичей, что они гниют, умирают, разлагаясь заживо, и некроз — отличительная особенность их колдовства. Она почти что принимает предложение, испуганно таращась на ладонь в стальных пластинах, похожие на гладкое брюшко ящерицы. У ящериц на животе тоже тонкие полоски.       Оставаться с Демацти ещё страшнее. Его эмоции нечитаемые, взгляд стеклянный.       А с Конфессариусом в его жуткой маске ещё хуже.       — Я только отвлёкся, а ты уже решил прибрать её к своим рукам.       — Не успел, — с тенью сожаления говорит Неззсалем и выпрямляется, опуская ладонь. Лерайе, неловко переступив с ноги на ногу, начинает жалеть, что не согласилась сразу.       — У вас будет ещё возможность уделить ей внимание, — говорит Конфессариус, остановившись рядом. Лерайе роняет взгляд, видит вылизанные носы его сапог. Ноги у него стройные и длинные. Неззсалем с шорохом отступает — отплывает? левитирует? — назад. Подол одеяний едва ли касается пыльной земли тренировочного поля. — Не напрягайте её. Она не котёнок в коробке.       — Как раз котёнок.       — Она нам интересна.       Лерайе, обернувшись к Демацти, вздрагивает. Демацти принимает её облик, и единственное, что его отличает, — всё ещё нечитаемое выражение лица. Демацти-Лерайе словно выкопанный труп, перерезанная Сангвинархом Лерайе, которая не стала пить кровь мамы. Попавшая кастеру вчерашним вечером Лерайе, всё-таки не сумевшая сбежать. Лерайе, которой в переулке вспороли спину или…       Она быстро отводит взгляд. Чувство, словно в ней копаются и перебирают воспоминания, пропадает.       — Мы бы хотели попробовать и твоего брата. Твоя память насыщенная. Надеемся, его тоже.       — Перестаньте, пожалуйста, — просит Конфессариус, подойдя к Лерайе, и кладет ладонь на макушку. Она зажмуривается. Холод внутри растворяется. Конфессариус использует артс, убирая вмешательство Демацти. Тот разочарованно вздыхает, возвращаясь блёклый облик. Вид у него такой расстроенный, что в горле застревают глупые извинения. — Не расстраивайтесь. Каздель полон других интересных личностей.       — Нам не интересны планы Терезы и совет. Мы пришли сюда только ради детей. Нам хочется.       — Перехочется. Я обещал Принцу Крови, что она не сойдёт с ума.       — Ты давал Дюкаре обещание? — удивляется Неззсалем. — Зачем? Он этого не заслуживает.       И всё-таки Неззсалем обладает эмоциями. О Сангвинархе он говорит с пренебрежительной насмешкой, от которой Лерайе почему-то улыбается.       — Принц Крови не так плох, как ты думаешь.       — Я надеюсь, что детёныши сменят его со временем. Ему давно пора на покой.       — Осторожнее с такими желаниями.       — Мы запомнили.       Конфессариус вновь гладит Лерайе по макушке. Он обсуждает дела со взрослыми, и она, не интересуясь и не запоминая, аккуратно, чтобы не помешать длиннолапой ладони гладить её по голове, оборачивается. Дюк’аралиму весело. Он улыбается, учится делать простые удары маленьким, но тяжёлым мечом, и Терезис, хмурый и суровый, выглядит расслабленнее обычного. Время от времени он даже улыбается.       — Я заберу Лерайе и Дюк’аралима. У меня для них есть подарок.       Лерайе разворачивается к Конфессариусу. Поднимает голову и смотрит заинтересованно, не моргая. Интрига перебивает все мысли.       — Твои дары влекут несчастья, — тихо отмечает Неззсалем.       — Подожди в коридоре, Лерайе, я поговорю с генералом и заберу твоего брата.       Лерайе с радостью подождёт его где угодно. Лишь бы подальше от пахнущего гнилью Неззсалема, пытающегося стать ею Демацти и Дюк’аралима, по уши влюблённого в огромного-сильного-мощного Терезиса.       — До свидания и спасибо… — говорит она. Неззсалем склоняет голову, а Демацти утыкается в Лерайе взглядом, и скука в больших круглых глазах сменяется чем-то ещё более неразличимым. По телу пробегает дрожь.       Наверное, она сказала что-то не то.       Низко-низко опустив голову, испугавшись, что опозорилась перед страшными королями, Лерайе быстро уходит, удерживаясь от желания сорваться на испуганный бег. До неё доносится тихое и приглушённое:       — Какая вежливая. Нам нравится.       — Лучше Дюкаре. Мне кажется, кто-то из них в самом деле убьёт его.       — На кого хочешь поставить, Неззсалем?       — Не хочу заключать с тобой пари. Нахцереры не любят Конфессарий.       — А мы заключим.

/ / /

      — Терезис такой сильный! Такой большой! Я буду очень много есть и тренироваться, чтобы вырасти и стать как он.       Лерайе от упоминаний Терезиса плохо, аж мозг плавится. Она, следуя за Конфессариусом вместе с Дюк’аралимом куда-то вниз по металлическому коридору, холодному и чёрному, затыкает ладонями уши и болезненно морщится. Но даже так восторг Дюк’аралима просачивается сквозь её попытки защититься:       — Он… он сильный…       — Очень сильный, — соглашается Конфессариус, открывает металлическую дверь и придерживает её, пропуская вперёд Дюк’аралима с Лерайе.       — И меч у него ого-го! Я его никогда в жизни не подниму… А он его одной рукой держит! — захлёбывается восторгом Дюк’аралим. Лерайе так и хочется попросить, чтобы он не лопнул от радости.       — Ты правда хочешь быть как он? — ласково усмехается Конфессариус.       — Очень хочу. В Казделе нужно быть сильным, а остальное неважно.       — Ты дурак… — шепчет Лерайе, не сдержавшись, и убирает руки. — Хватит уже облизывать своего обожаемого Терезиса.       — А ты что, не восхищаешься им? — удивляется Дюк’аралим.       — Совсем недавно ты заявлял, что хочешь его убить.       Голос Лерайе звонко отскакивает от высоких стен. Коридор уходит далеко вперёд, упираясь в другую железную раздвижную дверь. Дюк’аралим с опаской оборачивается. Конфессариус поглощён мраком коридора, пустые глазницы на рогатой маске становятся темнее и глубже.       — Я… пересмотрел свои угрозы, — неловко шепчет Дюк’аралим, отворачиваясь. Конфессариус медленно ведёт их, Лерайе смотрит себе под ноги. Пол здесь пыльный, плитка потрескавшаяся, а мрак повсюду холодный, вызывающий страшный дискомфорт.       Будто подвалы семейного дома, где пытают неугодных Багровому Двору, а они кричат, и их крики застывают во влажных заплесневелых стенах, насыщенных кровавой вонью…       — Ты переобулся. Это так называется.       — Ты тоже.       — Я никогда не желала смерти всем, о ком ты вчера говорил.       — Вам, как и Неззсалему, тоже стоит быть аккуратнее с такими словами, — просит Конфессариус, слегка наклонившись к ним: его голос раздаётся совсем рядом с ухом. Лерайе испуганно вздрагивает и стискивает ладонь Дюк’аралима до белых костяшек. — Я могу понять ваши чувства, могу понять, что Сиире специально наставляла вас против королевского совета, но тот же Терезис может неправильно вас понять. Или Демацти…       Они пристыженно замолкают. Лерайе за Дюк’аралима стыдно. Конфессариус вдоволь покопался в её голове и увидел, как тот клялся, что спилит ему рога. А рога у Конфессариуса красивые: белые, с гладкой текстурой, тянущиеся в стороны. Лерайе было бы неприятно, если бы её голову украшали такие рога, а какой-то маленький вампир заявляет, что спилит их.       Рога обратно ведь не вырастут.       Но вся неловкость исчезает, когда Конфессариус доводит их до следующей комнаты, больше похожей не на комнату, а на камеру, наполненную душным запахом крови. Действительно как пыточная. Только тусклый светильник на потолке, отсутствие окон и грязный пол. У стены, скованная и подогнувшая ноги, сидит та самая кастер, которая преследовала их в ночь смерти матери. Лерайе отшатывается, пятясь к Конфессариусу, а Дюк’аралим злобно сдавливает её ладонь и удерживает на месте. Дверь с тихим щелчком закрывается, и сердце начинает гулко стучать в ушах.       Вид у кастера потрёпанный. Лицо, закрытое занавесью лохматых волос, всё в чёрно-багровых подтёках. Она сипло дышит, одно из колен странно выгнуто. Должно быть, вывихнуто. Тонкие руки скованы за спиной. Она поднимает голову, и Лерайе видит, что один глаз у неё заплыл кровью. Зрачок почти не виден, кровь тёмная-тёмная.       — Не бойтесь. Она уже ничего вам не сделает.       У кастера на лице больше нет улыбки, полной гордости и превосходства. Она вообще выглядит разбито и ослабевше, будто вот-вот умрёт, но что-то в ней поддерживает жизнь. От запаха крови, туманящего сознание, Лерайе становится плохо: она вспоминает, как глотала кровь мамы.       Кастер выглядит жалко.       — Она… она… вы её нашли?.. — неуверенно спрашивает Дюк’аралим, не сводя взгляда.       — Нашли почти всех. Остальное лишь дело времени. Даже если исполнители скрылись за Казделем, Конфессарий отыщет их.       Лерайе не говорит ни слова. Дюк’аралим заинтересован в происходящем куда больше. Если бы она не держала его за руку, он бы подошёл к пленнице?       — Она назвала маму шлюхой, — вспоминает Лерайе. Кастер, устав держать голову поднятой, опускает её. Хриплый вздох разносится по небольшой комнате. — Что это значит?       — Даже так… — отвечает с улыбкой в голосе Конфессариус и кладёт ладонь на макушку Лерайе, разворачивая, когда она поднимает взгляд. — Это грубо. Я расскажу, что это значит, когда ты подрастёшь.       — И мне. И мне… расскажите, — просит Дюк’аралим.       — Обязательно. Хотите что-нибудь сделать с ней?       Предложение звучит пугающе.       Лерайе, честно признаться, хотела бы. Неважно, что кастер уже пережила, — это даже к лучшему. За то, что она сделала, как обозвала любимую маму и как заставила бегать по всему Казделю и позориться перед королевой, она заслужила всего наихудшего.       Почему маму не любят? Разве такой нежный и светлый вампир заслуживал врагов?       — Смелее. Я привёл вас только для этого, — тихо говорит Конфессариус и протягивает им чёрный изогнутый нож. Лерайе и Дюк’аралим не моргая смотрят на него и не решаются притронуться. — Каждый, кто оскорбляет вас или причиняет вам вред, должен понести наказание. Каждый, кто оскорбляет вашу родословную, заслуживает ответа. Вы не должны оставлять такие вещи, ваши имена должны стать значимыми.       Конфессариус первым накормил их жестокостью и взрастил в них злость. То, что Сиире закладывала в них с таким трудом и старанием, Конфессариус начал медленно затачивать на свой лад.       — Мягкий характер ни к чему. Он будет вам только мешать. Вам пора взрослеть.       Но выбора ни у Лерайе, ни у Дюк’аралима не было. Возможно, успей Лакерамелин раньше, она бы увела их в свою живописную долину, где продолжила бы дело Сиире. Но она не успела, а Сангвинарх давным-давно сделал выбор в пользу Конфессариуса.       И Лерайе берёт нож под внимательным взглядом Дюк’аралима. Конфессариус поднимает ладонь с её макушки. Она медленно подходит к кастеру и дожидается, пока та поднимет голову и уставится на них вымученным взглядом. Когда Лерайе осторожно опускается и осматривает ноги в окровавленных брюках, то слышит хрип. Кастер, разлепив слипшиеся кровавые губы, пытается что-то сказать.       — Её нужно измучить. До смерти, — предлагает Дюк’аралим, присоединившись к Лерайе. Маленькие, только принюхивающиеся, они даже не до конца понимают, что делать.       Лерайе знакома жестокость. И она её не пугает. Лишь напрягает, потому что раньше мама старательно защищала их от её влияния, прятала, когда Сангвинарх прилюдно расправлялся с кем-то в Багровом Дворе, разрывал кого-то на куски или даже предлагал посмотреть на это самой Лерайе.       Если мама их защищала, значит, это что-то плохое. Но разве можно поступить иначе? Лерайе выпила её кровь, кастер отправила их по улицам, а тот страшный мечник почти вскрыл её со спины. И Сангвинарх был готов убить их.       Лерайе кажется, что если она мечтает отомстить Сангвинарху, стать сильной, объединить Каздель и стать великолепной, ей необходимо научиться жестокости.       И поэтому она заносит кинжал над голенью испуганно раскрывшей глаза кастера, хотя в душе что-то надрывно вопит, сжимается, а глаза колет от слёз.       Наверное, так быть не должно.       Но им пора взрослеть. И Лерайе вместе с горечью, проснувшейся обидой и растерянностью чувствует искривлённую гордость, собирающуюся в уголках глаз. Она станет взрослой. На шаг ближе к своей мечте. И отомстит Сангвинарху за то, что тот заставил их выпить кровь мамы.