Отродья

      Конфессариусу не слишком нравится нынешний королевский совет, и если бы кто-нибудь спросил его, что бы он сделал, наконец-то получив заветную власть и став королём узурпировавших королей, ответ пришёл бы сразу. Первым делом Конфессариус отсечёт половину королевского совета и проведёт массовую чистку. Он обеспечит себе ровное, гладкое и чистое место для не менее чистого будущего сарказов. Каздель станет устойчивым, порядок будет наведён.       И начнёт Конфессариус в первую очередь с Багрового Двора и Дюк’араэля, который за столько лет уже успел изрядно надоесть.       — «Неугасаемая надежда». Это так красиво. Почему вы не носите это имя и являетесь для всех скудным Конфессариусом?       Дюк’араэль поднимается с кресла. Объятый мягким пламенем камина, он смотрит на зашедшего в гостиную Конфессариуса утомлённо-высокомерным взглядом. Ох, вампиры. Будто Конфессариус явился не разгребать проблемы Дюк’араэля, а в гости, и ещё умудрился опоздать на пару часов.       Но Конфессариус не жалуется. За столько лет он успел привыкнуть. В королевском совете Дюк’араэль — главная язва, но можно и потерпеть.       — Незачем использовать в повседневной жизни то, что обладает сакральным смыслом и настолько важно Казделю. И может привлечь внимание нашей королевы, — улыбается Конфессариус и оборачивается. Слуга, поймав пристальный взгляд, вздрагивает и поспешно кланяется, низко опустив голову. — Сарказы не могут жить без надежды.       — Вы могли бы стать символом вместе со своим громким именем, — заключает Дюк’араэль и добавляет: — Снимите маску. Она вам здесь не нужна.       Слуга торопливо выходит и аккуратно прикрывает за собой тяжёлую дверь. Дюк’араэль выглядит как никогда уставшим, даже если изо всех сил старается держаться ровно: одежда чистая, выглаженная, волосы свободно уложены, но яркие рубиновые глаза уродуют синяки, а кончики пальцев подрагивают. На низком лакированном столике стоит выпитая бутылка вина, на полу рядом — бокал.       Поминает Сиире. Печальное зрелище. У Конфессариуса к ней ни капли сочувствия, даже печальная элегия Лакерамелин и её приспешниц не тронула его сердце.       И хорошо, что она умерла. Не будет больше смотреть на Конфессарий с пренебрежением и марать самого Конфессариуса оскорблениями, когда он всего лишь предложил помочь ей с детьми и раскрыть их потенциал. Он даже ничего не требовал взамен — может, только совсем капельку, чтобы те поучаствовали в его эксперименте… — а получил за шиворот целую горсть оскорблений и обещание, что если он хотя бы приблизится к детям, Сиире отгрызёт ему горло.       Приблизился. Порылся в их воспоминаниях как в собственных. И где же пылкое обещание выгрызть ему глотку?       Ах, Сиире же позорно умерла. Какое несчастье. Какая жалость, что Конфессариуса не было рядом.       Он снимает маску. Дюк’араэль, достойно выдержав его застывшую улыбку, садится в кресло и тяжело выдыхает. Конфессариус подходит ближе и опускается на край дивана.       — Твои дети сбежали, — начинает он, отбросив формальности. Дюк’араэль поднимает с пола бокал.       — Я знаю, что происходит у меня дома. Как дорога?       — Утомительна, как и всегда.       — Это стоит того, чтобы оказаться подальше от Казделя.       — Сбежавшие дети, особенно тиказы, не есть хорошо. Тем более если за ними выслали убийц, — напоминает Конфессариус. Дюк’араэль подходом к столь значительной проблеме удивляет: расслабленно покачивает бокалом, следя за тем, как скользят по дну винные капли, и выглядит настолько скучающе, что хочется встать и уйти.       Но нет. Конфессариус не уйдёт. У него для Дюк’араэля припасена злая шутка.       — Я уже сказал, что знаю обо всём, что происходит в моём доме.       — И ты считаешь это нормальным?       — Абсолютно. Они тиказы, Куи’сартуштай. Не потеряются.       — Их могли убить. Каким-то чудом они выжили.       — Они живучие, — замечает Дюк’араэль, ставя бокал на стол. — И способные. Это будет их первый урок: в Казделе к ним никто терпим не будет.       — Недостаточно.       — Зачем ты сюда пришёл? Ведь не ради того, чтобы оповестить меня об этой мелочи.       Дюк’араэлю деваться некуда. Всё уже решено. Сейчас он жалок и слаб. Дети, так нуждающиеся во втором родителе, находятся в чужом, незнакомом и страшном месте с вывернутыми наизнанку мозгами. Они больше никогда не получат тепла и любви, будут безжалостно сломлены и пущены в расход, если только не найдут в себе силы выстоять и стать сильнее. Теперь вся их жизнь будет зависеть от них самих, и у Лерайе с Дюк’аралимом есть единственный выход: приспособиться и как можно скорее начать взрослеть.       — Я заберу твою дочь, а сына отдам Терезису.       — Забирай, — со вздохом отвечает Дюк’араэль и встаёт с кресла.       — И ты даже не будешь проклинать меня, как Сиире? — улыбается Конфессариус, поднимаясь следом.       — Мне никогда не нравилась её гиперопека, и я с самого начала выступал за то, чтобы ты стал их наставником, помог пробудить кровь тиказов и занялся обучением. Ты раскроешь их потенциал лучше кого-либо. Я отлично помню тебя и твои подвиги, Белорогий Король, даже если с тех пор прошли тысячи лет.       — Благодарю, — Конфессариус опускает голову и прижимает ладонь к груди. О, как прекрасно было много-много лет назад устроить резню во время нападения на Каздель Пегаси и разлить золотую кровь по улицам в сиянии рассвета. Вот оно, настоящее могущество Белорогого Короля. — Но без твоей помощи не обойтись в любом случае, Принц Крови.       — Я понимаю. Но в данный момент не желаю их видеть. Ни завтра, ни через неделю, ни через месяц. Мне нужно время. Из-за убийства Сиире всё пошло по наклонной, и я не уверен, что успею быстро взять ситуацию в руки.       — За что ты убил её?       — Она заслужила покой за столько лет. И стала сильно мешать.       Конфессариус может понять.       Иногда Куи’саршиннаг тоже мешает. Его время от времени настигают не самые приятные мысли: дочь отбилась от рук, и он потерял прежнее влияние над ней. Стоит однажды напомнить Куи’саршиннаг, кто она на самом деле и кому принадлежит.       — Только мне бы хотелось иногда видеть их, — просит Дюк’араэль, заплывшим взглядом ткнувшись в Конфессариуса. — Не сейчас, а в будущем. Как-нибудь потом.       — Разумеется.       Дюк’араэль разучился тосковать. Как и Конфессариус. Слишком долго они в этом мире, слишком многое повидали и слишком многое пережили. Чувства перегнили.       Но что-то трогательное в Дюк’араэле ещё осталось.       — Я найду убийц и расправлюсь с ними, — заверяет Конфессариус, медленно подбираясь к желаемому.       — Ты можешь оставаться в моём доме столько, сколько потребуется. Отныне ты здесь желанный гость.       — Настоящая честь — получить разрешение от Сангвинарха вампиров, — признаётся Конфессариус. — И дело лишь в том, что я решил позаботиться о твоих тиказах и найти убийц, пока ты будешь заливать горе вином?       — Не только. Ещё и в том, что среди королевского совета ты нравишься мне больше остальных.       — Почему же?       — Твоя кровь чиста. Чище крови нашей королевы и её цепного генерала, — с пренебрежением отзывается Дюк’араэль и оттягивает воротник рубашки. — Ты действительно похож на настоящего Короля Сарказов.       Какой Дюк’араэль расслабленный. Размякший, спокойный. Топится в трагедии с головой, хотя, казалось бы, кто давным-давно убил его брата? Он сам. Должен был привыкнуть, как и Конфессариус, что их окружают одни смерти и трагедии.       Соблазн вывести его из себя сладок, и Конфессариус безжалостно озвучивает план:       — А ещё мне понадобится душа Сиире. Лучше, если позволишь забрать её тело.       И всякое спокойствие на бледно-сером лице утончённого вампира сметает. Взгляд проясняется, губы тревожно поджимаются. Дюк’араэль выпрямляется, хмурится, а Конфессариус не может не улыбнуться самой очаровательной улыбкой.       Как прекрасно. И вовсе Конфессариус не мелочный, его за жизнь много кто оскорблял. Оскорбления — мелочи по сравнению с покушениями и бесконечными войнами Белорогого Короля.       Но от Сиире это звучало особенно грубо и грязно. Словно она дала ему пощёчину.       — Нет, — твёрдо заключает Дюк’араэль.       — Принц Крови привязан к своей сестре? Непростительная слабость, — шепчет Конфессариус, и улыбка мгновенно сходит с лица, оставляя сосредоточенность. — Или роскошь, которую он позволил себе, размякнув от потери?       — Я не… размяк.       — Ты размяк и ослабел. Из нас двоих тысячелетия сгубили тебя сильнее. Ты потерял своих летучих мышек в Казделе и не желаешь их даже видеть. За то, что они выжили, им полагается награда. — Улыбка снова начинает расползаться на губах, а Дюк’араэль отступает на шаг, не моргая. — Кто тебе больше импонирует: девочка или мальчик?       Дюк’араэль на секунду опускает взгляд к камину, негодующе стискивая челюсти. Язычки пламени бросают тёплые блики в тревожный взгляд. Конфессариус угадывает ответ по неловкой паузе, и в голосе сквозит урчащее торжество:       — Девочка, значит. Я тебя понимаю, — соглашается он, вспоминая свою дочь. — Лерайе неплохая: слабая, но с большим потенциалом, который нужно лишь раскрыть.       — Избранная? — почти с надеждой спрашивает Дюк’араэль, обернувшись. Конфессариус усмехается:       — Ни в коем случае. «Избранность» для меня почти как оскорбление. Она такая же, как и ты, только неразвитая. Ничем не лучше и не хуже. Я отчётливо вижу, в каком направлении можно работать. Если ты поймёшь, как её обучать и на что натаскивать, это уже больше половины выполненной работы. Остальное зависит только от неё. В этом она очень похожа на Салус.       — Не сравнивай моих детей со своими упырями.       — Салус могла бы противостоять тебе, — подчёркивает Конфессариус почти с гордостью. — Особенно сейчас.       От такой наглости Дюк’араэль теряется. Отторжение сменяется злобой. Конфессариус собой гордится.       Дюк’араэлем можно играться. Он всегда будет вестись на провокации, даже если является одним из древнейших во всём королевском совете. Возможно, не сильно старше Конфессариуса.       — Мальчик немногим лучше. Он силён и упорен, целеустремлён и смел. Отважен до слабоумия. Напоминает генерала. И к генералу потому и отправится.       — Как интересно… И я даже не поучаствовал в этом распределении, — язвительно замечает Дюк’араэль.       — Когда мы только начали разговаривать, ты сказал, что тебя они не волнуют.       Дюк’араэля легко спровоцировать, но он далеко не дурак. Понимает, что сейчас действительно не в состоянии противостоять, и покорно отступает ещё на шаг, оборачиваясь к камину. Он обнимает себя за локти, выглядит уязвимо и задето, и Конфессариус бесшумно подходит ближе.       — Зачем тебе Сиире?       — Её душу я вложу в артефакт и подарю Лерайе. Это будет клинок, который она будет беречь и который ей поможет. И это действительно достойный подарок, в отличие от твоего, — осторожно намекает на события прошлого вечера Конфессариус.       — Этот клинок будет истязать душу Сиире?       О, Конфессариус позаботится, чтобы жизнь Сиире превратилась в вечные мучения. В настоящий поэтический ад, полный огня и крови. Ни живая, ни мёртвая: будет в клинке, который Конфессариус подарит её же дочери, разве не идеальная месть?       — Только попробуй тронуть моих детей. Попробуй подойти к ним хоть на шаг, попробуй коснуться своими гнилыми ладонями, попробуй посмотреть в их сторону. Клянусь её величеством, я выгрызу тебе сонную артерию и прерву твой священный род за секунду.       — Сиире, разве не лучше будет, если…       — Я сказала всё, что следовало сказать такому чудовищу, как ты. Ещё одно слово — и я иссушу тебя. У тебя всё ещё нет сына, в которого можно спрятать душу, ты беззащитен. Так ты и умрёшь, Белорогий Король, забытый всеми и без возможности спастись в своём цикле душ.       — Ты бросаешь мне вызов?       — Я бросаю тебе вызов. В следующий раз, если мы встретимся, для кого-то из нас он будет последним.       — Ты сейчас правда серьёзна? Ты настолько меня презираешь? Несмотря на то, что мы работали на благо Казделя вместе и тысячелетия подряд шли рука об руку?       — Наши пути разошлись, когда ты решил перерождаться. Я уверена, что одолею тебя. Я ненавижу тебя и твой проклятый род. Ты слаб, Белорогий Король. Тысячелетия бессмертной жизни тебя изрядно утомили. То, что ты делаешь, позорит историю тиказов, и мне стыдно, что когда-то я была твоей союзницей.       Материнский гнев безупречен. Злость потраченной дружбы — особенно. Но Конфессариусу не привыкать: близкие всегда предают его. Похожее он видел, когда в прошлом теле пытался показать Куи’саршиннаг её миссию и значимость в родовом гнезде. Мать Куи’саршиннаг отчаянно защищала любимую дочь. Бессмысленно. Никто не понимает, что Конфессариус старается ради всех и его любовь и есть бессмертие, вычищающее род сарказов.       Конфессариус сделает всё, чтобы Сиире вернулась из своего покоя и стала вечной мученицей, страдала каждую секунду, а её тело послужит отличным вместилищем для следующей души. Или ещё лучше — бессмысленным гомункулом для нового опыта Салус. Но Дюк’араэлю он говорит, конечно же, совсем другое:       — Не будет. Я позабочусь. С телом мне будет проще вытянуть душу, а после я упокою её по всем традициям сарказов и позволю нашим прекрасным банши спеть элегию, — заверяет Конфессариус. — Её душа будет в клинке Лерайе, и это хорошее решение. Мать будет с детьми, но для Лерайе она важнее. Мне не хочется, чтобы из девочки выросло холодное чудовище. Она должна оставаться эмоциональной и ранимой.       — Дюк’аралима тебе не жаль.       — Дюк’аралим обречён стать твердолобым, как Терезис. Но присутствие матери тоже повлияет на мальчика, бесспорно.       Дюк’араэль утомлённо прикрывает глаза. Конфессариус покорно ждёт, уже зная ответ. Дюк’араэль согласен. Просто тянет для приличия.       Выбора у него нет. Его дети брошены на произвол, а он слишком эгоистичен, чтобы обратить на них внимание. Или, быть может, слишком занят, раз пропустил убийц в своём доме. Конфессариус не знает распорядка дел Сангвинарха и как теперь он проводит время.       Конфессарий — лучшее решение для тиказов. У Конфессариуса есть отличный опыт в наставничестве. и он видит Лерайе с Дюк’аралимом насквозь. Дюк’араэлю это не дано. Как же всё-таки хорошо, что он такой узколобый и намертво зациклен на традициях чистой крови. Не будь Конфессариус чище нынешней королевы, не будь он Белорогим Королём, решился бы Дюк’араэль отдать ему своих тиказов?       — Не сотвори из Лерайе чудовище и не сведи её с ума, — просит Дюк’араэль.       — Она потерпит.       — Теперь это похоже на сделку. Ты убираешь мой Багровый Двор, а в обмен я отдаю тебе своих детей и Сиире…       — Не ожидал, что ты признаешь, что с размножившимися крысами тебе действительно понадобится помощь.       — Ты правильно подметил. Сейчас я слаб, помощь мне не помешает. Убери их как можно скорее и подальше. Мне всё равно, что будет с их телами, я их не хочу даже видеть. Багровый Двор должен быть чист.       Порой Дюк’араэля хотелось ударить. Так треснуть, наотмашь и кулаком, чтобы вся спесь с него спала.       А иногда Конфессариус проникался к нему уважением и даже гордостью, что у них, сарказов, ещё остались такие личности. У всех них недостатков больше, чем достоинств, но не каждый способен признать слабость и перестать от неё открещиваться. Дюк’араэль — аристократическая стать. Настоящий аристократ среди них, вампир, от вида которого зубы скрипят, но душу охватывает благоговение.       И у Конфессариуса даже отпадает желание терзать Сиире. Вряд ли Дюк’араэль, рано или поздно узнав об этом, отнесётся к случившемуся нормально.       Конфессариус вовсе не мелочен. За его вечную жизнь, обречённую на проклятие, он что только не слышал в свою сторону. Конфессариус — эталон терпения и выдержки, в отличие от вспыльчивого Дюк’араэля, но даже ледяная стена однажды может дать трещину.       Достаточно мелочи.       — Тогда я сейчас же приступлю к новой задаче, — произносит Конфессариус и прикладывает маску к лицу.       — Конфессариус — мой крысолов… Тебе невероятно подходит.       Только благодаря тому, что Дюк’араэль улыбается — улыбается нормально, с лёгкой тенью забавы, — Конфессариус не заостряет внимание на шутке.       Не такой уж Дюк’араэль и противный.       — Когда… — неуверенно произносит он неожиданно смахнув с лица улыбку и став сосредоточенным. — Мать Куи’саршиннаг умерла, ты чувствовал что-то?       На весь род Конфессариуса наложено заклятие, сравнимое с настоящим проклятием: душа переходит в тело потомка, обрывая жизнь первого и ломая жизнь второго. В крови холодеет терпеливое ожидание, когда корона порадует своим присутствием их древний род, только и ждущий заслуженной по праву власти. Если бы этого проклятия не было, каким бы вырос сын Конфессариуса? Как бы развернулась история Казделя, если бы Конфессариус был свободен? Куда бы пошёл его сын, бросил бы семью, начал бы ставить под сомнения идеологию, как это осторожно делает Куи’саршиннаг?       Конфессариус, честно, даже не помнит смерть матери Куи’саршиннаг и своего прошлого тела. Она обрывочна и размыта, как туман. Скоро совсем рассеется.       Белорогий Король отчётливо помнит каждый свой шаг, и это его проклятие. Но проклятие, возможно, и достойное. В Казделе никогда не дают ничего просто так. Все страдания, мучения и многовековое ожидание окупятся. Чтобы что-то получить, надо чем-то заплатить, и чем ценнее то, что ты хочешь получить, тем выше и цена.       То же самое и ждёт Лерайе с Дюк’аралимом.       — В нашем роду есть привязанность только к родословной. Ничего, кроме Конфессариуса, не имеет значения, — заученным голосом говорит Конфессариус, наблюдая за трепещущими язычками пламени. Он протягивает ладонь. Огонь тянется теплом навстречу, протискиваясь под чёрную перчатку.       — Это настоящее безумие.       Не Дюк’араэлю, пичкающему своих вампиров червями-паразитами, об этом говорить.       — Это цена, которую мы платим из поколения в поколение ради короны. Я удивлён, насколько сильно смерть Сиире на тебя повлияла.       — Я тоже, — глухо соглашается Дюк’араэль. — Мне казалось, я должен был уже давным-давно привыкнуть.

/ / /

      Сиире красивая. Нет, правда красивая. При жизни её внешность — тщательно перемешанная кровь с молоком: бледная кожа, красные губы и глаза, румянец на щеках. Теперь осталось только холодное молоко, ни следа тёплой крови. Она лежит застывшей куклой на постели в ледяной спальне, будто одна из подопытных в лаборатории Конфессария.       Лакерамелин сидит у её кровати на мягком стуле, трагично опустив голову. Вуаль скрывает лицо. Но стоит Дюк’араэлю с Конфессариусом переступить порог, как она тут же поднимается. Не вскакивает, не сжимает кулаки в гневе, но делает это так плавно и мрачно, что Конфессариус невольно засматривается на движение длинного платья и вздрогнувшую от медленного выдоха плотную вуаль.       — Сангвинарх, — Лакерамелин с почтением прижимает ладонь к груди. И с меньшей приветливостью шепчет: — И Конфессариус.       — И тебе доброй ночи, банши, — с уважением, перебивая её неприязнь, отвечает Конфессариус.       — Сиире бы не хотела тебя видеть.       — Сиире мертва. Я пришёл забрать то, что Принц Крови мне обещал.       Не будь на лице Лакерамелин вуали, как бы она отреагировала? Взглянула бы на Дюк’араэля со злостью, недоверием или даже отчаянием? Конфессариус бы отдал многое, чтобы посмотреть ей в глаза.       Одна из задач бессмертного Конфессария, помимо изучения связи между жизнью и смертью, — исследование эмоций и воспоминаний. Конфессариус кожей чувствует сильные эмоции, и как бы Лакерамелин ни прятали её трагичные одежды, он ощущает её разочарование.       Злость на него. Непонимание, почему же Принц Крови так поступает. Безграничную тоску, что любимая подруга мертва. А по Сиире так и не скажешь, горло у неё успело зажить. Она словно просто спит.       — Тебе уже пора, — обращается Дюк’араэль к Лакерамелин, застывшей у кровати безмолвной плакальщицей. — Ты задержалась.       — Я знаю, — глухо отвечает она. — Никогда бы не подумала, что Багровый Двор сойдётся в общих интересах с Конфессарием.       — Трудные времена требуют сложных союзов.       — Даже если этот союз очернит память твоей возлюбленной сестры?       — Конфессариус собирается заняться детьми Сиире. То, что он делает, только им во благо.       — Во благо… — тихо шелестит Лакерамелин и прижимает тонкую ладонь к груди, тяжело вздымающейся от вздохов. — Во благо. Не мне тебя останавливать, Дюк’араэль, но я желаю верить, что ты знаешь, что делаешь.       — Как Конфессариус уже сказал, Сиире мертва, — делает упор на последнем слове Дюк’араэль. — То, что будет дальше, тебя не должно касаться, даже если ты была близка с ней.       — Очень жаль.       Лакерамелин не сопротивляется. Дюк’араэль отступает в сторону, пропуская её к выходу, плавную и текучую, как тень, и до Конфессариуса доносятся отголоски её элегии. Печальной. Холодными пальцами трогающей сердце и заставляющей замереть. Конфессариус глубоко вдыхает и застывает, подняв подбородок, когда Лакерамелин останавливается рядом. От неё пахнет холодными резковатыми духами, напоминающими прошедший в Конваллисе дождь.       Банши способны создать духи, одной капли которых хватит, чтобы свести с ума даже Белорогого Короля. Конфессариус сглатывает, мажет языком по нёбу ощущение забившегося в глотку запаха Лакерамелин и старается дышать как можно медленнее. Но не отстраняется.       Он видит её взгляд. Ни расстроенный, ни отчаянный, ни паникующий. Глаза полны решимости, слова тихие, однако тяжёлые и острые, как заточенный клинок генерала:       — Я не оставлю её детей.       — Я вижу, — улыбается Конфессариус. — Но Сиире больше нет.       — Зато есть я.       — Пой свою элегию, печальная прекрасная банши. Пой, пока твой голос ещё прозрачен, как родник. Это не вечно, и придёт миг, когда твоя красота увянет, ты постареешь и станешь слабой.       Элегия становится отчётливее. Она давит на виски. Лакерамелин не поёт: её губы не двигаются, но смертельный хор банши Конфессариус слышит слишком отчётливо. И этот хор его разъедает.

пой, пой, банши, пой, плачь, рыдай,

молись. на меня.

      Лакерамелин больше ничего не говорит. Она покидает комнату, и Дюк’араэль, подождав немного, отводит взгляд от застывшего тела Сиире и направляется следом за плачущей банши.       — Если ты заберёшь тело, упокой Сиире по всем традициям, — просит Дюк’араэль.       — Дюк’араэль. Позволь задать тебе личный вопрос, похожий на тот, что ты задавал мне в гостиной.       Он останавливается, придержав дверь, но не оборачивается.       — Когда Дан’шоэль умер, ты организовал погребение по всем традициям? Чувствовал ли ты что-нибудь? Или был обижен до глубины души за то, что корона так и не избрала тебя?       Дюк’араэль медлит с ответом. Однако говорит твёрдо и отчётливо:       — Да. Чувствовал. Если тебе интересны подробности, спроси у Неззсалема.       Сангвинарх и король нахцереров. Многовековые враги объединились, столкнувшись с одним горем, потерей одного короля. Конфессариус не может перестать улыбаться.       Он уже позабыл, что такое горе. Вся жизнь — бесконечный цикл, замкнутый и холодный, в котором прозябают души его семьи. И нет выхода из этого цикла. Нет никакого спасения.       Дюк’араэль закрывает дверь, и Конфессариус наконец-то выдыхает с облегчением. Затёкшая на лице улыбка сползает, он трёт губы ладонью и хмуро смотрит себе под ноги.       Цикл. Цикл гниения, как гниющие тела нахцереров. Цикл возрождения, как постоянно поднимающиеся с колен сарказы. Цикл жизни, как идеология Конфессария. Бесконечные циклы, которые никак не разрежешь.

холодный снег опускается на ладонь,

Конфессариус не верит и жадно смотрит в небо.

не слышит всхлипов Лерайе.

не видит её отчаяния.

но снег Серебряных Гор наполняет его надеждой.

неугасаемой надеждой.

на войну, на власть, на мир.

на счастье и на свободу.

и Белорогий Король отчаянно верит.

верит, надеется, и это слепит.

      Взгляд поднимается на Сиире. Конфессариус подходит к ней и снимает маску. Кожа Сиире — молоко, а черты лица острые-острые, о них можно даже порезаться.       Конфессариус, уперевшись коленом в край кровати, склоняется над Сиире. Длинные светлые волосы падают на застывшее лицо. Коснувшись щеки, он прижимается губами ко лбу и сладко улыбается.       Комната вся провоняла этой прохладно-вязкой банши. Омерзительно.       — Я поцеловал тебя, хотя ты клялась, что выгрызешь мне глотку. Я забрал твоих детей, когда ты была готова лечь грудью на шипы ради них. Ты говорила, что у меня нет младшего сына и я бессилен и как никогда уязвим, но однажды твоя дочь, повзрослев, родит мне, а ты, заключённая в артефакт из ориджиниума, будешь наблюдать, как твой внук послужит телом для меня. Достаточно жестокая месть, Сиире? Идеальное добавление чистой крови тиказов твоей родословной к моей не менее чистой родословной. И ты ничего не сделаешь.       Мёртвая Сиире по-особенному красива. В ней не осталось жизни, её щёки не горят румянцем, губы истончились. Сиире застыла и умерла вечно молодой и прекрасной.       Сиире умерла. Смогла покинуть цикл ненависти и хаоса Казделя, смогла заработать вечный покой. И Белорогий Король ей немного завидует.       Но Конфессариус вернёт её обратно и посадит на цепь. Она жаждала оттолкнуть его и отстраниться, жаждала защититься, хотела забыть то время, когда вместе с ним вырезала врагов Казделя и мечтала увидеть его королём? Конфессариус свяжет себя с её кровью, Сиире будет страдать.       Конфессариус поднимается. Он пытается запомнить все её черты, каждый сантиметр молочной кожи, слипшиеся пышные ресницы и некрасиво истончившиеся губы. Клокочущее злорадство затихает. Санкты считают, что о мёртвых либо не говорят, либо говорят хорошо.       Будет ли Конфессариуса ждать забвение, если он не успеет найти подходящее тело и кто-нибудь решит его убить? Кожу протыкают острые мурашки. Ощущения безопасности нет. Он беззащитен. Слаб. Уязвим. Его легко убить. У него не будет возможности спасти свою душу и накопленные знания. У него нет сына.       Запоминая лицо Сиире, Конфессариус не ощущает прежней злобы. Только расчётливость и блёклую надежду.       О мёртвых либо не говорят, либо говорят хорошо. В Казделе сарказы сражаются за право не быть забытыми в течении истории и мириады загубленных душ. Сиире жаль. Она погибнет в неизвестности и будет жить лишь в воспоминаниях детей как любящая нежная мать. Будет жить в воспоминаниях Дюк’араэля и Лакерамелин как близкий им вампир. Будет жить в воспоминаниях Конфессариуса как первая за долгое время, кто бросил ему вызов, хотя когда-то была верной союзницей и разделяла его идеалы, верша кровавую историю вместе с ним.       Злорадство, тесно сплетённое со злобой, утихает. Оно успокаивается, и Конфессариус чувствует себя опустошённым. Словно он позволил злости на секунду взять верх, расслабился, дал волю эмоциям, разрушил всё вокруг, а теперь, пустой и угомонившийся, смотрит на последствия хаоса.       Конфессариус забирает с кровати маску, прижимает к лицу и выходит из комнаты, оставляя Сиире одну. Пожалуй, Дюк’араэлю она пригодится больше.       В коридоре, направляясь к лестнице, Конфессариус пересекается с ожидающим его стражником: чёрные изодранные одежды, рогатая костяная маска и длинный клинок, твёрдо сжимаемый в кулаке. Костяная маска молчит. Конфессариус шёпотом приказывает:       — Отправляйся искать убийц. Ты знаешь, как они выглядят… — Конфессариус понижает голос ещё сильнее и перекладывает часть воспоминаний стражнику. Тот вздрагивает на секунду, но сохраняет равновесие и покорно принимает всё, что Конфессариус, прикоснувшийся к запястью, бережно передаёт. — Принеси мне их в целости и сохранности. Я буду ждать у её величества. У тебя есть ровно сутки, не больше. Торопись.       Стражник молча кланяется, прижав ладонь к груди, и Конфессариус сразу направляется к лестнице, избавляясь от липких формальностей. Он обнаруживает Дюк’араэля с Лакерамелин в тёплой гостиной на первом этаже. Останавливается на пороге, прерывая беседу, обращает на себя внимание, а гордая Лакерамелин снова поднимается, так и показывая, что не желает даже видеть Конфессариуса.       — Нет нужды, — Конфессариус прерывает проявление неприязни и ловит утомлённый взгляд Дюк’араэля. — Я не заберу Сиире, Принц Крови. Душу вытащу и так. Оплакивайте столько, на сколько хватит ваших искренних слёз, прекрасная банши. Спасибо за гостеприимство.       Дюк’араэль изумляется, приоткрывает бледные губы, чтобы ответить, но Конфессариус отворачивается, не желая кого-либо слушать, и направляется по мрачному коридору с наглухо зашторенными окнами. У выхода вампир почтительно кланяется ему и открывает двери.       Достаточно общества на сегодня. Конфессариус в жизни больше не переступит порог логова Сангвинарха.