Рокировка

Прошу, вернись ко мне в Касабланку,

Ведь с каждым днем я люблю тебя все больше и больше… — Jessica Jay: Casablanca

Поместье Роз утопало в тишине, стихли последние громкие голоса и смех, погасли огни, и даже Лоренцо, всегда верно охраняющий покой семьи, спал. Насыщенный на события день вымотал всех, и только Тсуна нервно шарился по полкам, боязливо посматривая в сторону центральной лестницы. Интуиция молчала, но он все равно дергался, боясь быть пойманным с поличным. Решение сбежать пришло внезапно — вслушиваясь в мерный стук сердца Реборна, Тсунаеши вдруг осознал, что не может так. Не может так просто смириться с тем, что его любимый человек хотел его убить, отец возглавлял мафию, а он сам — наследник и тот, на чьи плечи упадет это бремя. То, о чем раньше не было времени задуматься, то, что он упорно гнал от себя, взвалив на плечи все и сразу, в тишине рождественской ночи навалилось вдруг и разом. Тсуна вновь гнал мысли прочь, загонял в самые дальние уголки души переживания и страх, прятался под обязательствами перед семьей, но с каждым оборотом минутной стрелки понимал, что не сможет. Не сможет вынести это бремя, ему было нужно время все обдумать, принять и спокойно решить, что делать дальше, как жить дальше. Он осторожно выскользнул из крепких объятий мужчины, в которого был влюблен по уши, а сейчас испытывал лишь страх, стараясь не шуметь, покидал в дорожную сумку вещи первой необходимости, переоделся и тихо закрыл за собой дверь. Реборн не проснулся, и Тсуна выдохнул, благодаря всех богов этого мира за то, что день выдался таким богатым на события и утомил едва ли не самого настороженного человека в этом доме. Шаги заглушались в ворсе ковров, по лестнице он спускался босиком, боясь потревожить Лоренцо, а в гардеробной остановился ненадолго перед зеркалом, всматриваясь в лицо, которое больше не узнавал. Пропал наивный блеск из глаз, губы сжались в тонкую полоску из-за тревог и усталости, под глазами залегли едва заметные тени, и плечи застыли ровной каменной линией. Это не он — это кто-то другой, кто-то чужой, но не он. Кто угодно, незнакомец, подделка, жалкая копия, но не Тсунаеши ди Вонгола. Тсуна тряхнул головой, растрепал волосы, становясь больше похожим на себя самого, и решительно застегнул пуговицы на дубленке. Ему это нужно, просто необходимо. Если сейчас он не обдумает все, то не сможет вновь обрести себя, не сможет стать самим собой и всю жизнь будет прятаться за масками. — Шарф не забудь, — Тсунаеши испуганно обернулся на голос отца и выронил шапку из рук. Джотто опирался спиной на дверной косяк, скрестив руки на груди, но проход не загораживал. И не улыбался привычно, смотрел спокойно, но на дне родных глаз Тсуна без труда смог отыскать скрытую боль, сожаление и понимание. Джотто знал, Джотто все понимал, и не пытался остановить. — Пап, я… — Тсуна нервно сглотнул, отводя взгляд в сторону. Он не знал, что сказать, не имел ни малейшего понятия, как успокоить отца, когда собственное сердце заходилось в страхе и ныло от боли, когда душу топили сожаление и тоска. Слова упорно не шли в голову, и он, поднимая шапку, заметил, что Джотто был босиком. Вот почему он не услышал шагов. — Я знаю, — Джотто выдохнул и растрепал спутанные ото сна волосы знакомым жестом. — Прости, — Тсуна судорожно сглотнул, слезы уже наворачивались в уголках глаз, и он прикусил щеку изнутри, пытаясь сдержать их. Нельзя было плакать, нужно было оставаться сильным, хоть раз в жизни показать отцу, что он силен сердцем и душой, но слезы уже одна за одной стекали по щекам, не давая и шанса. Тсуна зло вытирал их, но тщетно: под понимающим взглядом папы он не мог сдерживаться. — Прости, пап, я просто…я. — Я понимаю, Тсунаеши, — Джотто, в пару шагов оказавшись рядом, ласково вытер горячие слезы и улыбнулся нежно, заключая в крепкие объятия. Хоть у самого сердце обливалось кровью и сжималось от тоски и страха за единственного ребенка, он не собирался мешать. Тсунаеши нужно было время, и он собирался всеми способами дать ему возможность все обдумать. — Все хорошо, Тсунаеши, все в порядке. Я понимаю. Тсуна крепко вцепился в плечи отца, вместе с обжигающими слезами выплескивая страх, непонимание и боль, что копились в нем с того самого разговора, разделившего его жизнь на «до» и «после». В прекрасном и уютном «до» все было знакомо, все было понятно и просто, а «после» пугало неизвестностью, пугало ответственностью и обязательствами, которые принесет за собой пост главы Вонголы. Тсуна не знал, как справиться с этим, не понимал, что ему делать, как жить дальше, побег казался единственным правильным решением, оставить все позади казалось просто необходимым. Ему нужно было это время, ему нужно было все обдумать, взвесить и принять. Он не отказывался от своих слов, он не отказывался от Вонголы, от семьи и ее кровавого наследия, не отказывался от Реборна и своих чувств. Но ему нужно было научиться жить со всем этим, понять, как с этим жить. А здесь, в Поместье Роз, рядом с родными и близкими людьми, у него не было и шанса осознать всю тяжесть принятых решений. — Я обязательно вернусь, — всхлипнув в последний раз, Тсуна вытер слезы и решительно посмотрел на отца, — обещаю, я разберусь в себе и вернусь к моей семьей. Джотто ласково потрепал сына по волосам и прижался ко лбу нежным поцелуем. Все дети по-разному проходят этап взросления и принятия себя, и если его ребенку нужна возможность побыть вдали от родного дома наедине с самим собой, он сделает все, чтобы никто не посмел прервать его уединение.

***

В марте небольшой городок на севере Франции задували холодные атлантические ветра, но Тсуне нравилось. Он приехал в Ле-Трепор пару недель назад из Англии, где провел два оставшихся месяца зимы, наслаждаясь видами и экскурсиями по Шекспировским местам. Теперь он понимал, почему Реборн был так очарован старой Англией и почему с таким трепетом рассказывал об Уоркшире. Тсуна мечтал приехать туда летом, провести каникулы с семьей, наслаждаясь яркой сочной зеленью и теплым ветерком, но оказавшись зимой среди снегов и морозов, понял, что это было лучшее решение. Англия была приветлива, Тсуне удалось снять комнату у добродушной пожилой пары, и каждый вечер, возвращаясь после долгих прогулок по памятным и туристическим местам, он с упоением слушал истории из их молодости за чашкой теплого молока или домашнего вина. Мисс Уотсон всю свою жизнь прожила в маленьком городке Идликот, что расположился немного севернее столицы, работала учительницей в школе, пока не ушла на пенсию, а ее муж всю жизнь отдал небольшой обувной лавке и до сих пор проводил там много времени, помогая ученикам. У них не было детей, поэтому к Тсуне они отнеслись со всей отеческой нежностью, и по вечерам слушая забавные истории, он часто думал про отца и скрывал тоску за улыбками. В Идликоте Тсуне нравилось, городок тихий и спокойный, люди приветливые и улыбчивые, к редким туристам относились хорошо, и ему правда нравилось, но долго сидеть на одном месте он не мог. Страх, что кто-то найдет его, вычислит и навредит пожилой паре был слишком велик, поэтому с приближением весны Тсуна перебрался сначала в Шотландию, а потом сел на самолет до Франции. Было жаль прощаться с Англией и семей Уотсон, но он, пообещав приехать летом, сел на поезд до Эдинбурга. Потратив два дня на изучение города, он так же на поезде перебрался в Глазго, а оттуда купил билет на самолет в Бове и на автобусе доехал до Ле-Трепора, где и решил остановиться ненадолго. Никто за ним не гнался, Тсуна не замечал ни слежки, ни подозрительных людей, и интуиция молчала, но уже наученный горьким опытом, он представлялся фальшивыми именами, не влезал в сомнительные передряги и старался жить тихо, наслаждаясь временем уединения. В первые дни в Англии он дергался и настороженно озирался по сторонам, придирчиво выбирал места для посещений и постоянно ждал беды. Но беда не приходила, его не выслеживали, не искали, и постепенно Тсуна смог расслабиться и выдохнуть. Он не знал как, но отцу удалось сдержать семью от погони, за что он был безмерно благодарен. Полученное время Тсуна проживал в гармонии с собой и своими мыслями, методично разбирался со страхами и переживаниями, пытался примириться с новой реальностью, понимая, что бегство не может быть вечным. Рано или поздно, ему придется столкнуться с реальностью лицом к лицу, ввернуться в Италию и сделать то, что он обещал сделать — возглавить Вонголу и изменить мир мафии. И вернуться к Реборну. Им нужно было поговорить, обсудить многое, за многое попросить прощение, и этого разговора, этой встречи Тсуна боялся едва ли не больше, чем туманного будущего. Сбегая в ту ночь, он ни о чем не думал, желание убежать и спрятаться было единственным, что волновало его, а теперь, понимая весь масштаб своего поступка, просто боялся. Он не знал реакции Реборна, не понимал его чувств, не знал, о чем он думал, проснувшись утром и не обнаружив Тсуну ни в доме, ни в городе, и лишь надеялся на то, что Джотто сумел подобрать нужные слова, чтобы успокоить киллера. У самого Тсуны бы никогда не получилось найти подходящие слова, чтобы оправдаться, не причинить лишней боли и помочь понять свои мотивы. У Тсуны не хватило смелости начать разговор в ту декабрьскую ночь, когда они оба просто лежали в кровати, наслаждаясь близостью, а сейчас ее не было и подавно. Поэтому этой встречи Тсуна боялся, но вместе с тем с каким-то болезненным нетерпением ждал и желал. Дверь звякнула колокольчиком, и щеки обдало теплом. Тсуна стянул шарф, втягивая носом ароматный запах кофе, и привычно уже оперся локтями о стойку, краем глаза рассматривая десерты в витрине. Любимые канноли манили нежнейшим сливочным кремом, но Тсуна здесь не за этим. — Опять ты, — флегматичный голос тягуче раздался над ухом, Тсуна оторвался от пожирания взглядом любимого десерта и посмотрел на бариста — причину его визита. — Как обычно? Тсуна кивнул и потянулся за бумажником, вытаскивая несколько франков на стойку. Вскоре перед ним поставили стаканчик с ароматным чаем, а бариста, стягивая фартук на ходу, кивнул на столик у окна. Тсуна подхватил напиток, почти блаженно улыбнулся, чувствуя, как замерзшие пальцы греет тепло, и сел за стол. Напротив опустился Фран и устало вздохнул, подпирая голову ладонью. По его бесстрастным зеленым глазам никогда ничего нельзя было понять, обычно говорят, что глаза — зеркало души, но каждый раз заглядывая в эту зелень, Тсуна не видел ничего. С Франом он познакомился в первый же день пребывания во Франции в этой самой кофейне. Они были ровесниками, имели схожие пристрастия и вполне быстро нашли общий язык. С Франом было спокойно, он сносно знал английский, языковых препятствий не возникало, и интуиция на его счет молчала. Лишь раз шевельнулась, заворчала и затихла. Тсуна не нашел тогда ничего странного, представился вымышленным именем и с тех пор каждый день под вечер заходил за кофе и разговором. Этот вечер исключением не стал, они обсуждали кино, поговорили о музыке и лишь слегка затронули все еще бушующие студенческие восстания в Париже. Вскоре пришла сменщица Франа — невысокая девушка азиатского происхождения, в какой раз на ломаном английском попросила называть себя Хару, пробубнила что-то на японском и поставила перед ними кофейник с ароматным латте. Тсуна улыбнулся ей с благодарностью и не показал вида, что понял ее приглушенный бубнеж. Здесь он был не Тсунаеши ди Вонгола, а обычный парень Лукас Смит, турист из Америки, решивший посмотреть на мир. Он жил в крохотной комнатушке на чердаке у одной хмурой мадам, по утрам пропадал в соседних городах, а вечерами неизменно возвращался в небольшую кофейню на углу бульвара Кальвари. Размеренная жизнь самого обычного человека, но Тсуне нравилось. Нравилось приходить сюда вечерами, пить кофе и вести незамысловатые беседы с Франом, слушать бубнеж Хару и иногда баловать себя восхитительными десертами. Жизнь здесь казалась сказкой, несбыточной мечтой, привыкший к вечному шуму Болоньи и Поместья Роз, к бурному течению жизни и нескончаемому потоку событий, и здесь, и там, в старой Англии, он наслаждался тишиной и безмятежной размеренностью. — Хару хочет позвать тебя на выставку в картинную галерею в следующую субботу, но боится отказа, — вдруг выдал Фран и стрельнул взглядом в ничего не подозревающую девушку за стойкой, затем усмехнулся и сказал что-то на французском, из-за чего она подпрыгнула на месте и залилась таким ярким румянцем, что можно было бы освещать темные улицы. Тсуна удивленно на нее посмотрел, Хару продолжала мучительно краснеть и не поднимала взгляд, а Фран спокойно продолжил: — Она запала на тебя, как только увидела, — он разлил кофе по чашкам и сходил за десертами, — только и делает, что трещит о тебе с утра до вечера. Тсуна покачал головой и вздохнул, краем глаза все еще наблюдая за Хару. Девушка теперь нервно перебирала салфетки, то и дело поглядывая на него боязливо, а на Франа — с надеждой. И Тсуна решил сдаться на милость ее очаровательному смущению. — Я не против сходить в галерею, — он улыбнулся уголками губ, делая маленький глоток кофе, — но должен предупредить, что у меня уже есть партнер и я не понимаю ни единого слова, которое она говорит, поэтому ты идешь с нами, как переводчик и моральная поддержка. — Тсунаеши с удовольствием наблюдал за сменой эмоций на лице Франа и невинно улыбнулся, когда смысл слов дошел до приятеля и на его лице отразилось мучительное принятие. — Пощади меня, Смит, я простой человек, который хочет отдохнуть в свой единственный выходной! — Не я устанавливаю правила этой игры, — допив остатки кофе, Тсуна поднялся из-за стола и обернул шарф вокруг шеи, прежде чем посмотреть на Хару и попрощаться на японском. В спину ему доносились смешанные ругательства на французском и английском, но Тсуна улыбался безлунной ночи. Звезды здесь такие же красивые, как и дома.

***

Выставка была посвящена современным отечественным художникам, и Тсуна, ничего не мысливший во французской живописи, послушной собачкой ходил за восторженной Хару и флегматичным Франом, изредка вставляя пару слов. Фран, хоть и отпирался до последнего, все же пришел, но то и дело пытался оставить парочку наедине, надеясь, что это послужит толчком для сближения. Только не учитывал серьезную проблему в лице языкового барьера, Хару не знала английский, а Тсуна не знал французский, поэтому изъясняться приходилось на жестах или прибегая к помощи Франа. Можно было бы облегчить задачу и заговорить на японском, но тогда с трудом выстроенное прикрытие треснет по швам, откуда обычному американскому парню знать японский дальше пары стандартных слов, которые он бы мог вычитать в словаре или путеводителе? Никто в семье не знал французский, кроме Такеши и дяди Алауди, Тсуна никогда не проявлял интереса к этому языку, а потому и продолжал умело ломать комедию, пытаясь сдержать образ. Вряд ли его новоявленные приятели будут в восторге, если узнают, что он наследник целого преступного синдиката. А потому приходилось быть осторожнее. Ближе к вечеру, когда зал галереи почти опустел, интуиция напряженно зашептала на ухо, и Тсуна поспешил увести приятелей подальше, сославшись на голод. Они провели на выставке больше двух часов, и оправдание пришлось ребятам по вкусу, они согласно закивали и с радостью поспешили найти место в паре кварталов от картинной галереи. Чем дальше они уходили, тем спокойнее становилась интуиция, а в небольшом семейном ресторанчике и вовсе затихла. Они поужинали, обсуждая картины, договорились встретиться на следующей неделе и разошлись по домам. Тсуна вызвался проводить Хару до дома, но им по-прежнему было сложно общаться, и Фран проявил небывалое добродушие, избавив его от неловкого молчания. Друзья ушли, а Тсуна, прислушиваясь к голосу интуиции, свернул на незнакомую улицу, решив обойти галерею стороной. Интуиция вела его дворами и узкими улочками, он прогулялся вдоль набережной у реки Ла Брель и свернул на улицу Виктора Хуго, когда интуиция завопила. Недолго думая, Тсуна развернулся на каблуках и нырнул в первый же переулок. Воспоминания трехмесячной давности живо всплыли в мыслях, но тогда он хотя бы знал от кого бежит, а сейчас не видел ни лиц, ни количества преследователей. Не облегчало задачу и то, что город был незнаком, Болонью Тсуна знал, как свои пять пальцев, и мог ориентироваться даже с закрытыми глазами, а здесь, в чужой стране с незнакомым языком, он мог без проблем дойти разве что до ближайшего магазина и кофейни Франа. Единственным спасением была интуиция, и в этот раз Тсуна слушал ее беспрекословно. Хватило ему уже уроков от жизни, пора бы научиться доверять тому, что создано спасать его жизнь. Поэтому если подсказывала свернуть, он сворачивал, даже если приходилось потом лезть через забор, обдирая руки, или перепрыгивать широкие лужи, плевать, главное поскорее добраться до дома старушки, а потом валить из города. Жаль, что встречу с Франом и Хару придется пропустить, Тсунаеши искренне нравились эти двое, было интересно узнать историю Хару, не каждый день можно встретить японку в Европе. Да и Фран оставался загадочной личностью, очень интересной и волнующей. У парня явно что-то припрятано в рукаве, но интуиция молчала, а значит можно было немного расслабиться рядом с ним. Оставалось решить, куда ехать дальше. Оставаться во Франции нельзя, если его нашли, значит здесь больше небезопасно, но и в Италию возвращаться нельзя. Нашли здесь, а там и подавно. Через Германию можно было рвануть в западную Европу, затеряться в Польше, а оттуда в Румынию и Турцию, можно было сразу лететь куда-нибудь в Швецию или Норвегию, вариантов много, главное не упустить момент. А пока бежать, бежать и не оглядываться, забирать вещи и в аэропорт. В знакомом районе интуиция замолчала, и Тсуна, опираясь рукой о стену в переулке, пытался отдышаться. Марафон через весь город давал о себе знать тянущей болью в мышцах и сбитым дыханием, Тсуна пристально всматривался в темноту переулка, почти ожидая, что оттуда появится какой-нибудь очередной ублюдок с пистолетом и начнет угрожать, но кроме побитой жизнью кошки никого не было. История не повторилась, к счастью, но бдительность снижать нельзя. Отдышавшись и приведя в порядок одежду и волосы, Тсуна выскочил из переулка, чуть не налетев на старушку, и направился к дому. Интуиция молчала, но он все равно оглядывался и искал в редких прохожих опасность, ожидая подвоха от кого угодно. Если любимый человек смог навести на него пистолет, то и другие запросто смогут. Тсуна тряхнул головой, прогоняя образы из того рокового вечера, и, поздоровавшись с хозяйкой дома, что привычно уже устроилась на веранде с книгой в руках, забежал по лестнице наверх, пропуская по две разом. Закрыв дверь и привалившись спиной к ней, Тсуна стащил шарф и привычно оглянулся. Ветер из открытого настежь окна трепал занавески и края газеты, по полу гулял сквозняк, неприятно цапнув за ноги. Тсуна поморщился и напрягся, внутренне холодея. Когда он уходил, окно было закрыто. Сердце сжалось в страхе и пропустило удар, он медленно потянулся к дверной ручке, стараясь не шуметь, хотя кто бы не находился в квартире, он уже знал о его присутствии — замок на двери закрывался с громким щелчком, не услышать такое очень сложно. Но был шанс еще уйти, пока не поздно, и Тсуна почти открыл дверь, когда из кухни показался человек. Очень знакомый человек. — Мук… Мукуро? — просипел Тсуна, неверяще смотря на друга детства. Названный усмехнулся лукаво и кивнул. — Ч…что ты здесь делаешь? — Цветочки зашел полить, — Мукуро хмыкнул, подходя ближе, и Тсуна вжался спиной в дверь, все еще не в силах поверить, что друг здесь. Интуиция молчала, и уже только по этому можно было понять, что ему ничего не привиделось, но Тсуна почему-то упрямо отрицал это. — Ты ужасный садовник, знаешь? — Боже, — Тсуна раздраженно выдохнул и в два шага сократил расстояние между ними, заключая друга в крепкие объятия. Напряжение постепенно сходило на нет, и линия плеч становилась мягче. — Я так рад тебя видеть! — Оказывается, тебе всего-то нужно было отправиться в бунтарский побег, чтобы начать ценить меня, — Мукуро дразняще фыркнул, сжимая в ответных объятиях, — если бы я знал, нанял бы Реборна раньше! — Заткнись, — Тсуна раздраженно выдохнул и разжал объятия, держась все еще рядом, — ты один? — Кёя разносит тех, кто пришел по твою душу, — Мукуро лукаво прищурился, — и если ты не хочешь, чтобы потом он занялся твоей, советую собирать вещички и сматываться из города. Тсуна поежился то ли от холода, то ли от одной лишь мысли о том, что разъяренный Кёя может с ним сделать, и быстро заметался по комнате, кидая вещи в сумку. Встречаться с взбешенным другом не хотелось, Тсуна скучал по ним сильно, но был не готов еще вернуться назад, он только-только начал приходить в норму и мириться с новой жизнью, вернуться сейчас — спустить в унитаз еще шаткое принятие. Вещей было не так много, Тсуна специально покупал только самое необходимо, зная, что в любой момент придется уходить. И сейчас эта привычка здорово облегчила ему жизнь, потому что уже через десять минут он стоял полностью одетый и нервно сжимал в руках небольшую дорожную сумку. — А ты куда? — Тсуна поднял на друга виноватый взгляд, скорее всего Кёя был настроен вернуть его домой, но Мукуро почему-то решил расстроить его планы. — Устрою здесь погром и дождусь Кёю, — Мукуро привалился плечом к стене у двери, — выслушаю пару ласковых, сострою виноватое личико, может быть получу по нему, а потом вернусь в Италию и продолжу действовать на нервы Хаято. Тсуна весело усмехнулся, вспоминая привычные перепалки друзей, и нежность затопила его сердце, согревая. Тсуна еще раз обнял Мукуро, стискивая в кольце рук, и прошептал слова благодарности. — Ты мой должник, Тсунаеши, — в ответ прошептал Мукуро, прежде чем вытолкнуть парня из комнаты. Спускаясь по лестнице, Тсуна обернулся, наблюдая за тем, как Мукуро срывает занавески с окна, и не смог сдержать улыбки. Он не знал, почему Мукуро решил помочь ему, почему не вернул домой, но был безмерно благодарен. Конечно, он хотел увидеть папу, хотел увидеть дядей и друзей, выслушать их ворчание и крики, хотел увидеть Реборна, очень хотел, но еще не был готов к этой встрече. Чуть позже, не сейчас. Сейчас — в аэропорт и на ближайший рейс из страны. Тсуна развернулся на пятках и скрылся в ближайшем переулке. И очень вовремя, потому что всего через пару минут в комнатушку на чердаке ворвался очень раздраженный Кёя Аччильязо и не обнаружил никого, кроме очень виноватого Мукуро с разбитым носом.

***

Даже в мае в Ирландии очень холодно, и Тсуна, не привыкший к таким погодным условиям, кутался в теплые свитера и прятался от пронизывающих ветров в пабах, перекидываясь с местными разговорами за пинтой пива. В Польше было намного теплее, и Тсуна периодически посматривал в сторону юга, желая оказаться где-нибудь, где не приходилось в мае надевать шерстяной свитер. Надо было ехать в Турцию, там уже тепло, отцвели абрикосы и сливы, и море ласково шептало на ухо. Здесь же бесновался океан, врезаясь в исполинские скалы, ветра пробирали до костей и сутками лил дождь. Но здесь были невероятной красоты закаты, здесь природа щедро одарила бескрайними лугами и полями, здесь на обрывах над океаном было так спокойно и тепло, что солнечная Турция меркла перед этой неприветливой сырой страной. — Красиво здесь все-таки, — Тсуна восторженно выдохнул. Весной и летом в местные воды приплывают серые дельфины, и впервые за три попытки понаблюдать, они показались. Выпрыгивали резко из воды, щелкали пастью, рокотали и игриво плескались водой в любопытных наблюдателей. Тсуна крепче вцепился в поручни и перегнулся почти наполовину, всматриваясь в проплывающих мимо дельфинов. В Италии таких не увидишь, в теплых водах трех морей обитают совсем другие млекопитающие, так что хотелось рассмотреть получше и запомнить надолго. — Упадешь, ловить не буду, — рядом хмыкнули, Тсуна фыркнул в ответ и выпрямился. Его собеседник — Верде, бывший Аркобалено, которого Тсуне посчастливилось встретить еще в Польше, интереса к живности за бортом не проявлял, и Тсуна задавался вопросом зачем он вообще согласился выйти в океан, если его ничего, кроме разработки всяких технологических штук, не интересно. Он лишь немного понаблюдал за дельфинами, а потом углубился в чтение какой-то очень умной и очень непонятной для Тсуны книжки, потеряв всякий интерес к окружающему миру, пока он сам то и дело восторженно ахал и охал под смешки капитана рыбацкой лодки. В Польше они пересеклись совершенно внезапно, и Верде долго пришлось доказывать напряжённому наследнику Вонголы, что он явился не по его душу. Они раз за разом сталкивались на улицах города, в барах и магазинах, пока не оказались за одним столом в непримечательном кафе, и Верде не рассказал, что после роспуска Аркобалено исчез с радаров мафии. Он был таким же беглецом, как и Тсуна, только если за головой Тсуны охотились, то Верде оказался предоставлен сам себе и путешествовал в поисках сакрального смысла, который найти так и не удалось до сих пор. Верде не был убийцей и в организации отвечал за техническое оснащение, не светился и был самым скрытным ее членом, информации про него было мало, а Фонг лишь неопределенно жал плечами, когда Тсуна во время урока спрашивал о причинах его нахождения в организации. Никто не мог дать точный ответ, а сам Верде отмахнулся, заявив что-то о выгоде. Тсуна лезть не стал, интуиция молчала на его счет, за несколько недель в Польше Верде не сделал ничего подозрительно, и вскоре Тсуна смог немного расслабиться. Его не пытались убить, его не сдали при первой же возможности, в его статусе вообще никто не был заинтересован, мужчина держался рядом из каких-то своих соображений, и когда Тсуна в середине апреля обмолвился, что собирается ехать дальше, Верде просто поехал с ним. Так и повелось, они путешествовали вдвоем по Ирландии, не затрагивали тему мафии и не мешали друг другу: Тсуна почти все время проводил в экскурсиях и поездках, а Верде обосновался в местных барах и библиотеках. Что он искал, неясно, но Тсуна не был против. — Тогда моя смерть будет на вашей совести, синьор Да Винчи*, — Тсуна хмыкнул и заглянул через плечо, вчитываясь в строчки книги на английском. Какая-то очередная научная муть, вяло отметил он и перевел взгляд на затянутое свинцовыми тучами небо. Скоро дождь пойдет, стоило бы возвращаться. Дожди в весной были привычным делом для местных, они прятались под плащами и цветными зонтиками, рассекали лужи резиновыми ботинками, а Тсуна, привыкший к сухой и теплой погоде в мае, непонимающе хмурился и ежился каждый раз, когда мимо проходил местный житель с яркой улыбкой. И чему улыбаться во время такой мерзкой погоды? Хотелось поскорее в тепло, выпить чаю и устроиться в пледе у камина, а не прыгать по лужам и мокнуть до костей. Вскоре старый рыбак, которого Тсуна слезно умолял выйти в океан за тройную оплату, чтобы посмотреть на дельфинов, засобирался обратно на берег, и Тсуна разочарованно привалился плечом к плечу Верде, прячась под навесом. Мокнуть не хотелось. — Куда отправимся дальше? — уже в доме, высушив волосы махровым полотенцем и заварив ароматный чай, Верде оторвал взгляд от книги и посмотрел на Тсуну, который сидел прямо на полу у камина и грел руки у огня. Тот неопределенно повел плечом, он уже посмотрел все страны, которые хотел увидеть, попробовал местную еду напитки, посмотрел на все интересующие его достопримечательности и теперь не имел ни малейшего понятия, куда ехать дальше. Он бы остался здесь в неприветливой Ирландии, но понимал, что это небезопасно. Нужно двигаться дальше, рано или поздно его найдут, нельзя давать врагам такую возможность. — У меня в Касабланке есть друг. — Марокко? — Тсуна заинтересованно обернулся и кивнул. Да, Марокко звучит хорошо. — А потом домой. Верде хмыкнул и вновь погрузился в книгу. В конце мая они были на борту самолета, летящего в крупнейший город Королевства Марокко.

***

— Бинг Кросби? — Колоннелло переступил порог номера под лирическую балладу о разбитом сердце, бегло осматриваясь: место для слежки Реборн выбрал идеальное. Предпоследний этаж новенького стеклянного монстра сети отелей почти у самого побережья, панорамные окна на всю стену, блестящая от лоска мебель и вылизанные чистотой персидские ковры — в таком месте никто не заподозрит снайпера, увлеченно следящего за жертвой. И наблюдать можно сколько угодно, блики солнца, отражающиеся от окон, поглощали отсвет линзы оптического прицела, а киллера, подмявшего под живот мягкую подушку, было не видно снизу. — Смотрю, ты в хорошем настроении. От ножа, прилетевшего в стену, Колоннелло увернулся механически, давно привыкнув к странностям лучшего друга. Именно эти странности завели их сюда — в сорокоградусную жару Касабланки без единого облачка на небе и простирающихся на многие километры вперед темных вод Атлантического океана. Точнее одна конкретная странность, беззаботно смеявшаяся в компании их общего знакомого тире бывшего коллеги по несчастью. Стоило наследнику Вонголы выйти с трапа самолета, как Реборн сорвался сразу же. Проигнорировал недовольство Примо, не стал слушать Фонга и, за шкирку прихватив Колоннелло, умчался в Рим и три часа отстукивал неровный ритм на коленке, игнорируя все вопросы друга. А вопросов было достаточно: как узнал? Почему именно сейчас? Не можешь дождаться возвращения? Но задавать их было глупо, ответы были очевидны настолько, что и ребенок поймет, поэтому Колоннелло задавал другие. Где остановимся? Что планируешь сказать? Заказывать ли гроб для Верде? Полгода назад, когда Тсунаеши сбежал, Реборн себе места не находил, не смотря на запреты, облазил каждый уголок Италии, поднял на уши всех, немилосердно пройдясь по линии информаторов в каждом уголке мира, где только мог, а после трехчасового разговора с Примо замолк, сбил спесь нетерпения, унял грызущее желание сорваться в любую точку мира, лишь бы отыскать и вернуть, затолкал гордость как можно глубже и дал Тсунаеши время. Тсунаеши и себе самому. Ушел с головой в работу, занялся тем, что давно откладывал за ненадобностью — зачисткой хвостов и раздачей долгов. Первыми пали Шимон, точнее их остатки. Рискнув поднять оружие на наследника Вонголы, они нажили себе безжалостного врага в лице бывшего Аркобалено, и тот не спасовал — о жестокой расправе над остатками обезглавленной семьи говорили еще долго и во всех СМИ. Реборн не жалел никого, все, кто попытался дать отпор, поднять на него оружие, умирали быстро — впервые отбросив принцип не убивать женщин, Реборн расправлялся с каждым, кто был причастен к покушению на Тсунаеши. Это была его личная вендетта, его способ справиться с разлукой и переживаниями, и если это хоть сколько-нибудь помогало, то Колоннелло не спешил вмешиваться. Не лез сам и другим не давал, упрямо поджимая в тонкую полоску губы. Каждый справлялся с болью по своему, если Реборн нашел такой выход, то никто не был в праве его судить. Мужчина не трогал невиновных и занимался, в принципе, полезным делом. Второй громкой новостью в те темные для мира мафии дни было уничтожение нейтральной семьи Джильо Неро. Одного взгляда на Реборна хватило, чтобы понять, что он не причастен к убийству бывшего босса, и что-то в его поведении заставило Примо ему поверить. Альянс быстро замял дело, подключив политиков и подконтрольную мафии часть полиции, Вендиче явились сразу — и ушли ни с чем. Как бы не буйствовал Реборн в дни разлуки, у него не поднялась бы рука направить пистолет на Арию. Кого угодно он бы смог лишить жизни, но привязанный искренне к принцессе Черных Лилий, Реборн осознанно встал на кривую дорожку мести. Какая ирония, сначала заявил, что отныне они злейшие враги, а в итоге лично расправлялся с убийцами бывшего босса. И, в конце марта всадив пулю последнему вмешанному в лоб, Реборн закрыл для себя главу «Аркобалено» в толстой книге грехов и злодеяний величайшего киллера столетия. Пора было начинать с чистого листа, и Реборн начал красиво — зачищая последние крупицы вражески настроенных к нему людей, он раскрыл заговор против Альянса и покушение на Примо Вонголу, а затем так же, как три месяца назад, встал на колени перед человеком, которого безмерно зауважал — и поклялся в верности Вонголе. И все, с тех пор рандеву и расплата по счетам закончилась, Реборн разобрался с прошлым, и оставался только один разговор. Самый тяжелый из всех — с Фонгом. Обида, хоть Реборн и считал, что не может ее испытывать, жгла что-то в груди, что-то, что обычно оживало рядом с Тсунаеши, радостно трепыхалось и гоняло кровь по венам, а без него застыло сетью мертвых проводов и не подавало признаков жизни. Жгла так, что каждый раз, встречаясь с глазами человека, которого считал и лучшим другом и лучшим напарником, Реборн упрямо поджимал губы и уходил от разговора, от совместных посиделок, от вынужденных встреч. Фонг слишком долго водил его за нос, слишком долго играл на два фронта, выставляя и его, и всех Аркобалено идиотами. Часто он задумывался о том, знала ли Луче о двойной жизни своего бывшего советника. Наверняка знала. От Луче было сложно что-то утаить, ее проницательность разгадывала ложь и плохие намерения задолго до того, как человек решался действовать, а интуиция могла бы побороться со знаменитым вонгольским чудом. Насколько бы искусным лжецом не был Фонг, он не мог утаить от всего мира кровную связь с Вонголой, не мог вечно прятать свою дочь от посторонних глаз, и поступил наиболее мудро — отдал ее на воспитание Королевской семьи, а сам, уже будучи главой Триады, устремил интересы в Италию и пытался наладить контакты с Вонголой и Альянсом. И не было теперь ничего удивительного в том, что у него быстро получилось установить связь и заключить крепкое сотрудничество. Когда твой старший брат является основателем сильнейшей семьи, нет ничего невозможного. И все же можно было догадаться, между ними легко прослеживалось сходство во внешности, в привычках и в поведении, характеры будто отражали друг друга, но Реборн смог увидеть связь лишь тогда, когда увидел Аччильязо вместе. Тогда, собирая досье на Кёю и Ипин, он не заметил сходств или не хотел замечать, доверяя другу, но теперь видел четко: братья были отражением друг друга, а дети взяли все лучшие их черты. Чувствуя себя полным дураком, которого годами водили за нос, Реборн понимал, что разговор должен состояться, теперь им работать вместе, теперь им часто придется пересекаться на встречах Альянса и в стенах Поместья Роз, Реборн не собирался отказываться от своих слов и планировал стать тенью Тсунаеши, и налаживание отношений с его семьей было первостепенной задачей. Реборн понимал и вместе с тем не мог найти в себе силы на рандеву со старым другом. Фонг нашел его сам. Ворвался в тишину бара на улице Дона Минцони, разогнал редких зевак и одним кивком избавился от любопытного бармена и навостривших уши официантов. Публичный бар не лучшее место для разговоров по душам, но выбирать не приходилось. Реборн редко позволял себе расслабиться, а Фонг слишком долго бегал за ним и начинал уставать от этих бессмысленных игр в прятки. — Ты злишься, — констатировал факт Фонг мягким голосом. Реборн дернулся, как от пощечины, и отвел взгляд. Да, злился, но больше не понимал. Он считал их дружбу достойной правды, считал, что должен был знать хотя бы про Ипин, но оказался не тем, с кем делятся секретами. От этого становилось как-то иррационально тошно и нехорошо во всех смыслах, поднявшие голову чувства напоминали, что он всего лишь человек, не железная машина, а человек — хрупкий и со своими слабостями, хоть и затертыми до дыр отрицанием и спрятанными под толщей самообмана. Это напоминание неприятно жгло, и Реборн, не считая нужным отрицать очевидное, просто кивнул. Разговор выдался непростым. Настолько, что следующие два дня Реборн провел вне Поместья Роз, куда успел перебраться на время личной вендетты, а в той самой квартирке на углу, где проходили самые счастливые моменты ушедшего года. Стирая толстый слой пыли с книжных полок, Реборн раз за разом прогонял разговор в баре, искал неискренность, искал ложь, стремление обвести вокруг пальца, и не найдя, пришел к мысли, что у них у всех есть то, что они хотят защищать ценой собственной жизни. У Фонга семья, старший брат, любимый племянник и дочь, у Реборна — Тсунаеши, ставший за короткий срок и семьей, и центром мира, и самым ценным сокровищем. И только у Колоннелло не осталось ничего. А затем перетащил вещи с чужого дома, вернул Леона в террариум и стал ждать. Ждать возвращения личного солнца и надеяться, что тучам осталось недолго затягивать небо. Мучительность ожидания тянулась бесконечностью дней, сменой незапоминающихся лиц и голосов, парой заданий на ликвидацию и тотальной скукой. Леон суетливо копошился в террариуме, радуясь наступлению теплых деньков, Колоннелло приседал на уши, заняв соседнюю спалю — ему теперь некуда было девать энергию, к ним обоим все еще относились с подозрением и не подпускали к важным делам, так что лишившись должности советника, Колоннелло откровенно скучал. Реборн видел, как загорались его глаза при виде тренировок новобранцев в редкие визиты на военные базы, подконтрольные Вонголе, и незаметно подсовывал листовки с детскими спортивными клубами, куда требовались тренера. С навыками Колоннелло его бы взяли в любой, но он из своих каких-то личных соображений не торопился рассматривать предложения, зато капал на мозги с лихвой. Даже Скалл так не напрягал, тот, сунувшись в каскадерство, все чаще и чаще пропадал, появляясь лишь на общих собраниях или при получении миссий, в остальное время предпочитая заигрываться со смертью. Реборн бесился, раздражался, но друга от себя не гнал, понимая, что нужен ему сейчас даже больше, чем в тот проклятый год. Разговор с Лар Милч поставил точку в их странных взаимоотношениях, и Колоннелло учился жить без нее. Без слежки, без сомнительных подарков, без постоянной необходимости быть рядом и помочь. Ей было теперь кому помогать — Реборн видел, как она расцветала под вниманием Накла и Рёхея, и кажется, смирилась с тем, что с мафией теперь повенчана до конца жизни. Но она улыбалась, она двигалась вперед, а о большем Колоннелло и не мечтал. Он отойдет, соберет себя по кусочкам и вновь станет тем безбашенным надежным другом, и если для этого Реборну нужно потерпеть его постную рожу, он готов пойти на эту жертву. Поэтому решение взять с собой Колоннелло в Марокко было естественным. Стоило дождаться звонка от информатора, — они все, вся Вонгола пристально и ревностно следила за перемещением наследника, хоть и создавала видимость полного отстранения от дел Тсунаеши, и была готова сорваться в любой момент на выручку, — и вытерпеть недовольно-снисходительный взгляд Джотто, как Реборн уже мчался в Рим, прихватив лучшего друга, а оттуда и в Марокко первым же рейсом. Касабланка встречала жаром и гулом разговоров, отыскать в этом человеческом муравейнике Тсунаеши оказалось не сложно — Верде сам перехватил их, чертов сукин сын. Реборн порывался врезать бывшему коллеге, но под напором Колоннелло сдался. Пока рядом с наследником был хоть один из Аркобалено, его жизни ничего не угрожало, организация хоть и распалась, но каждый знал насколько беспощадны и свирепы они бывают. Верде выложил все — от истории знакомства, до адреса отеля и примерного плана отдыха. Тсунаеши остановился в пятизвёздочном отеле, не стал скрываться по съемным комнатам и домам, а означало это лишь одно — он заявил о себе всем, кто наблюдал, и его намерение вернуться молчаливо горело над головами. Реборн если и почувствовал приступ гордости в тот момент, благополучно промолчал и отправился на разведку. — Завали, — беззлобно бросил Реборн, даже не повернувшись к другу. Три дня непрерывной слежки могли вымотать даже его, но Реборн не жаловался, жадно вглядывался в силуэт беззаботного юноши и ощущал, как что-то в груди увеличивается с каждой секундой. Реборн медленно скользнул оружием вправо, прицел замер на груди спутника Тсунаеши, мигнул красным кругляшек оптики и пропал. Убивать Верде не входило в его планы, но видят боги, если этот ублюдок еще раз так панибратски закинет руку на плечо Тсунаеши, Реборн за себя не ручается. — Долго ты еще сидеть здесь собрался? — Колоннелло колкости друга нисколько не задели. — Пацан собирается на экскурсию по городу. — Верга под заинтересованным взглядом Реборна вытащил из кармана помятый буклетик с отмеченными маркером местами, которые юный Вонгола хотел посетить. — Даже от тебя бывает польза, надо же, — Реборн хмыкнул и вырвал брошюру, жадно вглядываясь в маршрут, — ты когда-нибудь участвовал в похищении из религиозных мест? Колоннелло побледнел под лукавым взглядом друга и медленно кивнул в отрицании. — Ну, — Реборн хищно усмехнулся, — никогда не поздно начать.

***

Гробница Сиди Бу Абдеррахмана по праву являлась священным местом для мусульманского мира Марокко. Обретя независимость от Франции чуть больше десяти лет назад, власти королевства медленно, но верно вытесняли привычный уклад жизни бывших хозяев. Так французские названия медленно исчезали с улиц городов, с базаров пропадали товары, уходила бесследно европейская мода, заменяясь традиционными и этническими костюмами. Чужая речь еще слышалась со всех уголков, но скоро и она станет пережитком жестокого прошлого, и колония окончательно станет независимой. Белые крыши небольшого города-гробницы золотились в лучах уходящего солнца, приятный ветер прохладой лизал ноги, отлив отступал, открывая туристам возможность пройти на удаленный клочок земли, где нашла себе пристанище Гробница Сиди Бу Абдеррахмана — великого отшельника, умеющего лечить любой недуг. Место, некогда популярное среди паломников, сейчас превратилось культурное наследие, одну из визитных карточек, но правила оставались неизменными — не мусульманам в святая всех святых вход был запрещен. Оставалось кружить вокруг вокруг гробницы и любоваться древним сооружением. Тсуна не жаловался, столкнувшись нос к носу с отказом на посещение. Ему и так было на что посмотреть и он, цепляясь за рукав белой рубахи Верде, удивленно охал и вздыхал, то и дело показывая на фрески и мозаики. Было удивительно столкнуться с чем-то настолько непохожим на привычный мир, и Тсунаеши восторженно погружался в этот незнакомый и чужой, но такой пленительный кусочек чужой культуры, невольно сравнивая со своей. В Италии тоже ревностно и трепетно относились к атрибутам веры, но здесь, в самом центре касабланского сердца, Тсуна понимал различия между разными религиями. — Притормози, — Верде спрятался под тенью раскидистого дерева, желая перевести дыхание, и затянул Тсуну под ветки. Они одни из первых туристов за сегодня, так просто в деревню не попасть — берега разделяла линия пролива, делая путь на своих двоих возможным лишь вечером в часы отлива. Лодок не было, моста тоже, и приходилось ждать, когда вода уйдет совсем, чтобы перебраться на другую сторону. Тсуна ждать не захотел, подогнул легкие брюки до колен, снял шлепки и пошел по воде, ласково кусающей ступни. Было в этом какое-то свое очарование, сначала вымокнуть до колен, потом взбираться по узким каменным ступеням, избегая острых камней и битого стекла, а потом облазить каждый уголок гробницы и откисать, спрятавшись под деревом. Верде его мнения не разделял, но не спорил, незаметно приглядывая за наследником. С тех пор, как Реборн со своим дружком объявились в городе, он нервничал куда больше и ждал неожиданной встречи. В том, что Реборн явится забрать свое, можно было не сомневаться, оставалось только правильно подгадать момент и сгладить все углы. Желательно так, чтобы не попасть под горячую руку и желательно уйти живым и невредимым. Вонгола внешне был спокоен, а значит знаменитая интуиция дремала, не подавая признаков жизни, и можно было чуть-чуть расслабиться. Если бы Верде так хорошо не знал Реборна и Колоннелло. Непредсказуемость их тандема пугала и угрожала проблемами, и хоть Верде сам передал утром предполагаемый маршрут, он не мог не волноваться, ожидая встречи. Их экскурсия подходила к концу, после гробницы они собирались поужинать и разойтись по номерам. Точнее Тсуна в номер, а Верде собирался нанести визит старому другу. Если судьба в лице Реборна не порадует его дыркой во лбу. — Уже можно возвращаться, — наблюдая за тем, как все больше и больше туристов спрятав головы под тюрбанами и платками, прибывают в деревню. Прилив отогнал глубокие воды, а значит скоро здесь будет совсем шумно и не протолкнуться от желающий зрелищ и хлеба людей. — Иначе потом мы отсюда уже не выберемся. Не хотелось бы прилечь рядом с этим парнем, — кивнув на закрытые двери гробницы, Тсуна иронично хмыкнул под согласный кивок Верде. Они почти спустились по ступеням, когда интуиция мягко намекнула готовиться к встрече. Тсуна замер на мгновение, тревожно осматриваясь по сторонам, ничего необычного не происходило, но в такой толпе очень легко не заметить опасность. Интуиция не станет так просто предупреждать, а значит он не видит что-то важное. — Надо уходить, — поймав Верде за рукав рубашки, Тсуна тревожно поджал губы. Объяснять ничего не пришлось, еще в Ирландии Верде успел стать свидетелем проявления вонгольской интуиции и с тех пор вопросы не задавал, лишь посматривал с интересом присущим любому человеку науки. У Тсуны от этих взглядов по спине холодок бежал, но он предпочитал не показывать виду. Сейчас Верде доверился, хоть и знал, кто явился по их душу, точнее по душу Вонголы, а ему достанутся лишь крохи внимания. Но даже так опасность звенела в воздухе и инстинкт самосохранения нашептывал не хуже супер интуиции бежать. Так далеко и так быстро, чтобы найти сумели не раньше, чем через несколько дней, когда он уже будет на пароме куда-нибудь в Сибирь. Тсуна нервно озирался по сторонам, вглядывался в толпу дезориентировано, но найти источник опасности никак не мог, оттого и нервничал только сильнее. Привыкший за полгода своего путешествия прятаться и убегать, он уже знал куда нужно свернуть и как выбраться, чтобы остаться незамеченным, цепким взглядом подмечал любую лазейку и возможность спрятаться, но сейчас сложность представляла удаленность деревни от линии берега. До набережной бежать по камням не больше пяти минут, но переход был открыт со всех сторон и хорошо просматривался, едва ли им удастся уйти от последователей незаметно, нужно было искать другой выход. Усталость давила на ноги и цеплялась за плечи неподъемным грузом, Тсуна дернул Верде в небольшой проулок между домами, юркнул за большую плетенную корзину и привалился спиной к стене, тяжело дыша. Зря он остановился в отеле и воспользовался настоящим именем, стоило вплоть до самого возвращения в Поместье Роз прятаться за чужими личностями, а не так открыто демонстрировать себя. Он же ходячая мишень для всего мира мафии, а здесь всего в паре часов от родного дома и вовсе у всех на ладони. Каким же идиотом надо быть, чтобы вот так подставиться. Тсуна нервно прикусил губу, мысленно перебирая варианты побега, и несколько раз приложился головой о стену, оббивая пожелтевшую от времени побелку. Крошка сыпалась на волосы, но Тсуна будто и не замечал этого, слишком сильно погрузившись в собственные мысли. — Нам нужно разделиться, — подняв на Верде уверенный взгляд, Тсуна прикусил кончик ногтя, — вместе мы слишком заметная мишень. И отрицать это никак нельзя, Верде — бывший Аркобалено, хоть он и предпочитал скрывать лицо, многие знали его, а про него самого и говорить смешно — каждая собака после Церемонии Наследования знала о нем все. Вместе они слишком заметны, а по отдельности есть возможность сбежать и затеряться в толпе. Верде как никто другой понимал это и согласно кивнул. — Уходи на восток через арку, там сейчас больше всего людей, тебя не заметят, — Тсуна нервно тряхнул головой, и побелка посыпалась с волос на плечи, раздражая нос. Чудом сдержавшись от чиха, он серьезно посмотрел на спутника, — встретимся в полночь у Собора Сердца. Верде кивнул, и они молча разбежались в разные стороны. Теперь, когда они разделились, у них больше шансов спастись. Тсуна ушел в противоположную сторону, взобрался на забор и ловко спрыгнул вниз, прячась среди торговых палаток рынка. Интуиция вдруг замолчала, утихла паника в груди, и Тсуна растерянно осмотрелся, прислушиваясь к голосам. Неужели опасность грозила не ему, а Верде? Стоило им разойтись, как интуиция затихла и больше не шептала на ухо, эмоции поулеглись и, кажется, даже кругом стало спокойнее. Или это он смог оторваться от преследователей, просто спрятавшись среди цветастых козырьков? Как-то слишком просто, раньше ему приходилось приложить немало усилий, чтобы сбежать, а сейчас так просто оторвался? Нет, что-то здесь не чисто. Но интуиция молчала, а без нее Тсуна не мог соединить все точки в одну картину и понять происходящее. Никакой наблюдательности не хватит, чтобы поймать за хвост ускользающий от него смысл, и Тсуна даже не пытался разобраться сам. Слишком мало опыта, чтобы менять правила чужой игры. Тсуна осторожно выглянул из-за забора и тут же спрятался обратно. По улицам среди обычных прохожих высматривали кого-то люди в черных костюмах. Нужно быть осторожнее, чтобы не попасться, интуиция продолжала сохранять тишину в эфире, и Тсуна, медленно пробираясь через палатки, был почти зол. В такой ответственный момент замолчать, когда ему грозит опасность, когда его жизнь на волоске и зависит в буквальном смысле от нее, она решила замолчать и не давать подсказок. Вместо этого в мыслях роилось беспокойство, а грудь сжималась от страха, но Тсуна продолжал идти вперед, потому что если остановится — проиграет. Догонялки закончатся, а жизнь наследника станет долгожданным трофеем в чужих руках. Нет, так нельзя, еще слишком рано, он еще не вернулся домой, не сдержал обещание, не поговорил с Реборном, не возглавил Вонголу. Ему нельзя, никак нельзя, еще слишком много всего впереди. Избегая открытых мест и безлюдных переулков, Тсуна смог добраться обратно к гробнице. Решение вернуться и переждать бурю в ней пришло спонтанно, но стоило только подумать об этом, как интуиция мягко шепнула о правильности решения, и Тсуна чуть не заорал от облегчения, вновь услышав ее вкрадчивый голос. В гробнице ожидаемо тихо, Тсуна смог прошмыгнуть мимо охранников и, мысленно извиняясь перед всеми святыми мусульманского мира, которых он только знал, пробрался в место захоронения святого мученика. Темнота разбивалась последними лучами заходящего солнца, пробивающимися сквозь дыры и щели в потолке, Тсуна поежился от лизнувшего лодыжки холода и пробрался глубже, надеясь спрятаться в углу и спокойно переждать бурю. Но стоило ему лишь ступить в темноту помещения, как сзади послышался шорох, а к виску прижалось холодное дуло пистолета. Сердце пропустило удар, и Тсуна, повинуясь чужому желанию, послушно замер. Человек говорил что-то на незнакомом языке, и Тсуна вслушивался в интонации и слова, пытаясь хотя бы распознать намерение — интуиция предательски молчала. Его больно дернули за плечо и повели вглубь гробницы, минуя старинные двери и небольшое окно над потолком. Луч солнца отразился от гладкой поверхности оружия и резанул по глазам, Тсуна зажмурился и запнулся, пропуская шаг, дуло пистолета сильнее вдавили в висок, а хватка на плече стала крепче. Так просто не сбежать. Тсуна и не пытался, интуиция молчала, но даже без нее Тсуна почему-то был уверен, что ему не навредят. Здесь, по крайней мере. Преследователь, или кем бы ни был этот человек, вел уверенно, четко зная дорогу к месту назначения, и не позволял сделать лишнего движения, стоило Тсуне дернуться или завертеть головой, как ему тут же напоминали, что лучше не рыпаться и спокойно идти. Рассмотреть преследователя не удалось, все что успел понять Тсуна, так это то, что он был выше почти на голову, шире в плечах и в разы сильнее. От такого так просто не сбежать, и приходилось старательно перебирать ногами в темноте, ожидая часа расплаты. Когда они выбрались из гробницы, солнце уже полностью зашло за горизонт и на город опустились вязкие сумерки. Фонарей не было, дорогу освещал лишь свет только-только выглянувшей луны, но его вполне хватало, чтобы рассмотреть разбитый асфальт и песок под ногами. Впереди грозно волнами шумел океан, темный и пугающий, и Тсуна сглотнул, понимая, куда его ведут. Вскоре послышался плеск воды при столкновении с металлом, волны облизывали борт небольшой рыбацкой лодки, Тсуну подвели к краю асфальта и больно ткнули пушкой в бок, заставляя по трапу подняться на лодку, и он послушно переступил через борт, краем глаза замечая шевеление между рядами сидений. Кого-то тоже успели поймать и сейчас собираются везти непонятно куда, оставалось только молиться, чтобы это был не Верде. Тсуну пихнули под спину и усадили на лавку, преследователь сел рядом и ткнул пистолет под ребра. Над ухом раздался смешок, но он, мысленно перебирая возможности для побега, пропустил мимо ушей. На лодке, помимо связанного человека на полу, был еще один. Высокий широкоплечий блондин в темной одежде стоял спиной, и Тсуна не мог рассмотреть его лица, как и не мог повернуться к своему преследователю, боясь и одновременно не видя в этом никакого смысла. Его уже схватили, его уже привели на лодку и уже собираются отвезти непонятно куда, какой смысл сейчас уже дергаться? Убежать не сможет, лодка с тихим шумом двигателя отошла от причала, спрыгнуть в воду и уплыть тоже не вариант — его пристрелят раньше, чем он успеет отплыть хотя бы на метр, если вообще получится выбраться за борт. А когда привезут к месту назначения, уже поздно будет что-то запоминать. Едва ли хоть кто-то решит спасти его, даже если и поймут, что наследник в опасности, от Италии до Марокко две тысячи километров по прямой — они не успеют. Похитители молчали, связанный человек не подавал явных признаков жизни, и тишину разбавлял только шум волн и собственное хриплое дыхание. Было во всей этой ситуации что-то странное, что-то иррационально неправильное. Интуиция молчала, словно Тсуна не оказался похищен, а отдыхал в кругу друзей и его жизни ничего не угрожало, похитители тоже не спешили докладывать об успешной поимке, а лодка шла на глубину, и берег все больше и больше отдалялся, вскоре грозясь и вовсе пропасть. Куда его везут и почему в такой опасный момент интуиция предательски молчит? Тсуна устало прикрыл глаза и откинулся спиной на бортик. Ночь уже вступила в свои законные права, и, черт возьми, как же он устал за этот сумасшедший вечер. Все же так хорошо начиналось, с самого начала Касабланка и местные жители встретили их приветливо, город поражал красотой и архитектурой, Тсуна с восторгом весь день бегал от достопримечательности к достопримечательности, очень жалея о том, что под рукой не оказалось камеры и он не умел рисовать, чтобы запечатлеть виды, тронувшие до глубины души. Почему все должно было закончиться именно так? Почему его жизнь превратилась в настоящий бардак, почему даже за сотни километров от родного дома ему все равно приходится прятаться, скрываться под чужими именами и ютиться в крошечных комнатках у неравнодушных людей, а не отдыхать в комфортных номерах пятизвёздочных отелей? Почему именно в тот единственный раз, когда он решил больше не прятаться, отдохнуть, как самый обычный человек, набраться сил перед возвращением домой и принятием бремени ответственности за свою семью и весь мафиозный мир, удача отвернулась от него? И почему интуиция продолжает молчать?! Тсуна тяжело выдохнул, подавляя подступающую истерику, и уставился на темное небо, усыпанное мириадами звезд. Так красиво, вот бы сейчас находиться где угодно, но только не на борту лодки, идущей в никуда, и любоваться звездами вместе с Реборном. Тсуна так соскучился по нему, мечтал поскорее вернуться и оказаться в родных объятиях, услышать бархат голоса, увидеть чуть насмешливую ухмылку и лукавый огонек на дне бездонных черных глазах. Почувствовать его запах, просто быть с ним рядом, но, кажется, теперь мечты уже никогда не воплотятся в жизнь. Он на лодке посреди Атлантического океана, его жизнь висит на волоске, а Реборн где-то в солнечной Италии и даже не знает о его незавидной судьбе. И лучше бы никогда не узнал. Тсуна слышал, что после его побега мир мафии содрогнулся под тяжестью ярости бывшего Аркобалено, знал, что Реборн устранил многих, кто стоял у него на пути или когда-то имел неосторожность перейти дорогу, слухов было много даже в тех местах, куда Тсуна так отчаянно бежал лишь бы отсрочить свою незавидную учесть. Добегался. А может стоит попробовать сбежать? Выпрыгнуть в открытый океан, уйти под воду и надеяться, что сил хватит добраться до берега? Рискнуть в последний раз? Ему все равно умирать, так какая разница где? Тсуна усмехнулся, поражаясь своей наивности и вере в лучшее. Даже в таком положении умудрялся надеяться, что какие-то высшие силы будут к нему благосклонны и помогут выбраться живым. Нет, не в высшие силы он верил, Тсуна по-глупому надеялся, что сейчас на горизонте покажется лодка Вонголы, отец и Реборн убьют похитителей и спасут его. Они все вместе вернутся домой и заживут привычной жизнью. Жаль только, что так бывает только в сказке, а жизнь Тсуны мало похожа на истории про волшебниц и добрых фей. Скорее на фильм ужасов с очень плохим концом. Луч света разрезал непроглядную тьму ночи, и Тсуна почти с нескрытой надеждой уставился на неясный силуэт яхты и мысленно взмолился всем богам, чтобы это было судно Вонголы. Должны же в его жизни происходить те самые чудесные вещи из добрых фильмов? Но чем ближе они подходили, тем громче трескались последние надежды. Яхта с красивым названием «Береника» Вонголе не принадлежала. И вместе с этим осознанием тоскливо разбилось последнее стеклышко хрупкой надежды на чудеса. Вскоре они пришвартовались у блестящего матового бока, и Тсуну грубо толкнули на трап, заставляя подняться на яхту, и повели на нижнюю палубу, где располагались каюты. Тсуна оглядывался, пытаясь найти хоть что-нибудь, что помогло бы ему выбраться, но не находил ничего — темные коридоры давили деревянными боками и чувством безысходности, а когда его втолкнули в каюту и подсечкой заставили упасть на колени, место безысходности заняло принятие. Собственной смерти, бесполезности веры в чудо, отсутствия последней надежды. Тсуна всматривался в бордовый ворс ковра и понимал, что кровь сначала даже не будет заметна. Лишь потом, когда ковер пропитается и засохнет, уродливое пятно станет напоминанием о кончине так и не ставшего Секондо Вонголы. Дверь за спиной натужно заскрипела и закрылась, похититель ушел, оставив его один на один с человеком, сидящем в кресле. Лицо его было скрыто за плотной тенью, тусклый свет лампы не мог осветить его, и Тсуна, как бы не старался, не мог понять кто перед ним. Пока этот человек не захочет показать лицо, так и останется безымянным. Тсуна сглотнул, рассматривая тонкую щиколотку, выглядывающую из-под штанины классических брюк, идеально отутюженные стрелки, кусок белой рубашки за плотным пиджаком. Ренато любил такие вещи, всегда одетый с иголочки, он бы смог по достоинству оценить внешний вид его палача. Оценить и забрать жизнь, по крайней мере, Тсуне хотелось в это верить. Человек хмыкнул, наклонился немного вперед и подпер щеку рукой. Теперь Тсуна мог видеть тонкие губы, изогнутые в насмешке, кончик носа и завиток бачков. Ренато носил такие же и в моменты задумчивости любил теребить и накручивать на палец завиток, прежде чем сказать что-нибудь саркастичное и невыносимое. Интуиция мягко щелкнула на ухо, и Тсуна было уже отмахнулся от нее, но затем прищурился и присмотрелся. Тонкие губы, растянутые в очень знакомой усмешке, темные бачки на висках, острый нос, воображение живо дорисовало лукавый прищур глаз, густые брови в разлет и копну черный волос, небрежно уложенных назад. Так иронично, что в последние мгновения перед смертью он вспоминает лицо любимого человека, словно Реборн давно стал его погибелью и конец был только вопросом времени. Если убийца хоть немного похож на Реборна, то что же, умирать было не так страшно. Тсуна прикрыл глаза, позволяя мягкой улыбке растянуть губы, образы проведенных вместе дней заскользили перед глазами и осели в сердце теплом. Он помнил каждую секунду их встреч, помнил каждый разговор и каждый взгляд — сначала безразличный, затем заинтересованный, желанный, жаркий, необходимый. Тсуна многое отдал бы за то, чтобы иметь возможность вновь посмотреть в темные омуты, утонуть в их бесконечности и раствориться в жаре желания. Интуиция вновь мягко шепнула на ухо, словно подталкивая к действию, и Тсуна почти дернулся, почти встал на ноги и сделал шаг вперед, а потом задохнулся. От мелькнувшей в мыслях догадки, от осознания, от собранной воедино картинки, от стойкого понимания. Вот почему интуиция молчала, она не сошла с ума, не оставила его, просто Тсунаеши изначально не находился в опасности. Она предупреждала не о риске, а готовила к встрече, намекала, как могла, но он, слишком привыкший убегать и прятаться, не понял. Не распознал правильно тихий шепот предчувствия, и сам загнал себя в ловушку. Ни в гробнице, ни на рыбацкой лодке, ни здесь в каюте неизвестного корабля ему не грозила опасность. Потому что Реборн никогда не был для него опасен. Тсуна обессиленно осел на пол, зарываясь пальцами в длинный ворс ковра, и проронил смешок, а затем расхохотался под тяжестью обуздавших его эмоций. — Долго же до тебя доходило, — Реборн соскользнул с кресла и плавной походкой, словно хищник, сократил расстояние и опустился на колени, обхватывая лицо Тсунаеши в крепкие тиски ладоней. Тсуна дернулся, как от пощечины, и жадно всматривался в глаза, искал ответы на вопросы, хоть и знал, что не найдет ничего. Никогда не мог и сейчас не выйдет. — Почему? — вопрос хрипло сорвался с обессиленных губ. — Потому что я устал жить без тебя, — Реборн ласково огладил родное лицо, словно заново изучал, очерчивал подушечками пальцев знакомые черты, гладил-гладил-гладил, словно не мог насытиться, не мог поверить, что в его руках снова оказалось самое ценное в мире сокровище. — Тебя слишком долго не было рядом, Тсунаеши. Тсуна дернулся от собственного имени, произнесенного так. С надрывом, с закостенелой тоской, с необъятной любовью и недоверием. Реборн держал его лицо в своих ласковых теплых руках и не мог в это поверить. — Ты мог бы нормально встретить меня, а не устраивать весь этот цирк с похищением, — Тсуна вырвался и отполз на пару шагов назад. Злость вперемешку с облегчением клокотали в груди, и он больше не мог их сдерживать. — Я думал, что меня убьют. Я уже смирился со своей смертью! — Я бы никогда не позволил этому случиться, — холодно отрезал Реборн, подбираясь ближе, но видя, как Тсуна напрягается от каждого его шага, покорно застыл. — Поэтому ты решил похитить меня и напугать до чертиков! — Это был сюрприз, — Реборн хмыкнул. — Сюрприз?! — Тсуна задохнулся от возмущения, во все глаза уставившись на этого совершенно невыносимого человека. Робкая радость встречи потонула в волне раздражения и злости. Сюрприз. Подумать только — сюрприз! Он чуть с ума не сошел от страха, попрощался с родными, мысленно написал завещание, возненавидел себя за то, что не сдержал обещание, данное отцу, не возглавил Вонголу, не увиделся с друзьями, не смог сказать Реборну в последний раз как сильно любит, смирился с собственной смертью. А это все был сюрприз? Веселое свидание с милыми розыгрышами и романтической прогулкой на яхте под луной. Сюрприз. Кипя от злости и негодования, Тсуна резко подскочил на ноги, отмерил каюту шагами и на пятках рывком повернулся к Реборну, намереваясь высказать ему все, что он о нем думает. Но взгляд, полный тоски, болезненно откровенный и открытый, поубавил пыл. — Кем был связанный человек? — Тсуна уже знал ответ, интуиция сразу подсказала правильно, но он, слишком зацикленный на себе, не мог слушать. А теперь хотел убедиться. — Тсуна. — Кем был связанный человек?! — зашипел Тсуна, по слогам выделяя каждое слово. Реборн выдохнул и недовольно признался: — Верде. — Отпусти его. Немедленно. — Тсуна крепко сжал кулаки и требовательным взглядом впился в Реборна, отсекая любое возражение. — Сейчас же. Реборн дал отмашку кому-то по рации, и вскоре Верде завели в комнату, развязывая руки и отлепляя скотч со рта под болезненный выдох. Верде раздраженно потер онемевшие запястья, Реборн усмехнулся и отсалютовал безмолвным приветом. — Отвези меня домой, — напоследок испепелив Реборна недовольным взглядом, Тсуна схватил Верде за рукав потрепанной рубашки и пулей вылетел из каюты. Колоннелло проводил наследника удивленным взглядом и молча уставился на Реборна. — Сюрприз не удался, — Реборн усмехнулся и растрепал волосы на затылке. Тсунаеши не разговаривал с ним до самого возвращения в Италию.

***

Тсуна лениво грелся под ласковыми лучами теплого итальянского солнышка, подставляя лицо озорным лучикам и прикрывая глаза от удовольствия. Рядом ворохом рассыпались ценные бумаги, голос Фонга шелестел на фоне, он говорил о чем-то важном, непременно важном в мире мафии, но Тсуна осознанно пропускал мимо ушей все слова и просто наслаждался идиллией. Проводить занятие на открытом воздухе было плохой идей для его концентрации, но жаловаться как-то не приходилось. Наоборот, Тсуна откровенно наслаждался редкими моментами единения с природой, позволяя солнышку щипать за щеки. Неделя после возвращения пролетела незаметно, стоило только переступить порог родного дома и оказаться в объятиях любимого папы, как все завертелось по новой. Реборн рядом кипел от злости и ревности и даже не пытался это скрыть, Тсуна бросил на него обиженный взгляд и в тот же момент упросил отца отправить киллера куда-нибудь на неделю, чтобы проветрить мозги и подумать над своим поведением, словно двух дней полного игнорирования было мало, чтобы Реборн признал все ошибки. Тсунаеши игнорировал его показательно и жестоко, не подпускал к себе ни его, ни Колоннелло, и все время проводил в компании неприлично довольного жизнью Верде. Жаль только, что с ученым пришлось распрощаться в порту, и еще восемь часов поездки на машине Тсуна делал вид, что он глухой и слепой, а рядом вообще никого не было. Реборну быстро нашлась миссия, и тот, прихватив с собой сопротивляющегося Колоннелло, уже неделю не появлялся в особняке, а Тсуна на третий день разлуки успел пожалеть о своей импульсивности. Потому что к Реборну хотелось очень сильно, гнев и обида поутихли быстро, сменившись глухой тоской и ожиданием встречи. Друзья окружили вниманием, не позволяя и шагу ступить без них, Тсуна и сам был рад вновь оказаться рядом, и возобновившиеся буквально на второй день после приезда занятия нисколько не напрягали. Утром и до обеда у него были уроки с Фонгом, затем Лар Милч гоняла наследников по языкам, а вечера Тсуна проводил с отцом за разговорами по делу и нет. Соскучившись по родителю, он никак не мог отцепиться от Джотто и не замолкал ни на минуту, взахлеб пересказывая истории из путешествия и так же внимательно вслушиваясь в каждое его слово. Было все равно о чем говорить, Тсуне просто нравилось слушать родной голос, жаться к теплому боку и засыпать под нудные лекции, так и не добравшись до кровати. Утром он всегда неизменно просыпался в своей постели под ленивую возню Леона в террариуме. Реборн сам привез его, припоминая неожиданную дружбу как главный аргумент, так что теперь рептилия, как и полгода назад, снова грелась на солнышке в его комнате, а Тсуна периодически забегал к нему проверить кормушку с водой и еду. Жизнь медленно, но верно возвращалась в привычную колею, словно и не было этих пяти месяцев вдали от родного дома, и каждый раз просыпаясь утром, Тсуна испытывал бесконечную благодарность отцу за то, что в ту холодную ночь он поверил сыну и позволил уйти. Путешествие расставило все по своим местам, помогло разобраться в себе, и теперь Тсунаеши был готов взять ответственность за Вонголу и за свою жизнь. — Не отвлекайся, — в лоб почти неощутимо прилетел клочок смятой бумаги, Тсуна возмущенно засопел и потер лоб, вскидывая взгляд на Фонга. Мужчина, ухмыляясь, перевернул страницу назад, вновь зачитывая упущенный материал. Но Тсуне уже было все равно на лекцию про политическую напряженность между блоком стран НАТО И СССР, на обострение конфликта на востоке и на весь мир вместе взятый, потому что в тени раскидистого дуба, привалившись спиной к широкому стволу и спрятав руки в карманы, за ним наблюдал Реборн. Привычная шляпа с пестрой оранжевой лентой скрывала взгляд, но Тсуна знал, как на него смотрели. Точно так же сейчас смотрел и он: с плохо скрытой тоской, обожанием и радостью встречи. Ему не нужно было видеть, чтобы знать, что Реборн соскучился, что сорвался, как только покончил с миссией, что обдумал все, провел работу над ошибками и мирно ждал окончания занятия. Собственные обиды растворились, пропали бесследно под натиском чувств, вскруживших когда-то голову, а сейчас теплом согревающих замерзшее от тоски сердце. То, что когда-то казалось важным, что задевало за живое и клубилось в душе, подпитывая ужасного монстра, теперь было таким ничтожным. Неважным. Хотелось рассмеяться от собственной глупости, и Тсуна пропустив смешок, позволил волнительному счастью вскружить голову. Наплевав на недовольство Фонга и просьбы сосредоточиться, он спрыгнул с невысокой веранды на траву прямо босиком и побежал навстречу. Какое ему дело до политики, до войн и разрухи, когда всего в тридцати метрах находился весь его мир? И его мир отвечал улыбкой и горящим пламенем желания наконец прикоснуться, ощутить тепло и больше никогда не расставаться. Джотто, наблюдая за воссоединением своего единственного сына - наследника Королевской семьи мафии и киллера - бывшего Аркобалено, посланного когда-то его убить, из окна своего кабинета на втором этаже, улыбнулся и задернул штору. Кто же знал, что в шахматной партии, разыгранной между ним и покойным боссом Аркобалено, случится такая неожиданная рокировка?